Автономия или самоизоляция (что станет с идеей стратегической самостоятельности ЕС после коронакризиса?)

В настоящее время страны Евросоюза являются одним из эпицентров глобальной эпидемии, вызванной распространением коронавируса. Пандемия оказалась едва ли не самым серьёзным политическим, экономическим, ценностным испытанием для объединенной Европы за все время ее существования. На фоне обострения старых, и появления новых разногласий между государствами-членами, закономерно возникает вопрос о геополитических перспективах ЕС в «поствирусном» мире.

К концу 2019 года, число политиков в Европе, призывавших к укреплению стратегической автономии от США, достигло исторического максимума. За предыдущие 4-5 лет ЕС сформулировал первичные доктринальные представления о желательных формах трансформации и автономизации внешнеполитического курса Сообщества. В 2016 году увидела свет Глобальная стратегия безопасности ЕС, заложившая фундамент «для укрепления внешнеполитического руководства» Европы. К ноябрю 2018 года, идея «европейской армии» обрела статус совместной инициативы двух ведущих стран ЕС - Франции и Германии.

Осенью прошлого года, в документах, готовившихся к вступлению в должность нового состава Еврокомиссии, задача превращения ЕС в один из краеугольных камней международного порядка обсуждалась как неотъемлемая часть политики Сообщества. Задачей максимум виделось обретение роли «противовеса» США, который бы «уравновешивал» ситуацию, когда Америка «переходит черту». В конце ноября Германия совместно с Францией выпустили краткий концептуальный документ, описывающий своего рода «дорожную карту» реформирования Евросоюза. Предполагается, что этот план, после двух лет обсуждения, превратится в стратегию «структурных реформ», которые должны сделать ЕС «более единым и суверенным».

В свою очередь, новое руководство Еврокомиссии также сделало заявку на решение задачи формирования полноценного европейского «центра силы», взаимодействующего с миром, не исключая и США, с позиции рациональных политических интересов. У руля ЕК встала Урсула фон дер Ляйен, высказавшая твердое намерение «предпринять в течение следующих пяти лет дальнейшие смелые шаги в направлении подлинного Европейского союза обороны». Наконец, новый Верховный представитель ЕС по иностранным делам и политике безопасности, Жозеп Боррель, получил также и пост вице-председателя ЕК, что недвусмысленно сигнализирует о намерении вывести вопросы внешней и оборонной политики ЕС на качественно новый уровень.

Вместе с тем, ахиллесовой пятой внешней политики ЕС оставалась систематическая неспособность достичь как политического, так и процедурного консенсуса по многим острым проблемам международной повестки. В последние годы произошло стремительное падение общего уровня доверия к традиционным европейским элитам. Растущие сомнения избирателей неизбежно ослабляют потенциал политического лидерства и на общеевропейском уровне, при этом ощущение шаткости своих позиций руководством на национальном уровне никак не способствует укреплению сплоченности Сообщества в целом.

Критики, включая и Жозепа Борреля в его бытность главой испанской дипломатии, и вовсе ставили под сомнение способность Внешнеполитической службы ЕС (ЕВПС) играть роль центра принятия решений. В области общей оборонной политики инициаторы первоначальной идеи европейской армии, Франция и Германия, в течение 2019 года обозначили существенные расхождения в своем видении «силового» будущего Сообщества. Осенью 2019 года президент Франции Макрон констатировал «смерть мозга» НАТО и призвал ЕС учиться рассчитывать только на свои силы. Но чуть позже, канцлерин Меркель заявила, что ЕС не сможет защитить себя без НАТО и должен работать на сохранение альянса[i].

Внезапно - для большей части высшего руководства ЕС, как на национальном, так и на наднациональном уровне - в буквальном смысле слова, обрушившийся на Европу коронакризис не просто смешал карты. Он самым наглядным образом нанес сокрушительный удар по целому ряду иллюзий, еще недавно доминировавших среди европейских элит. А также обнажил хрупкость европейского «единства» в такой мере, с которой объединенная Европа еще никогда не сталкивалась прежде. Былые дискуссии об «экзистенциальном» характере угрозы для ЕС вследствие наплыва беженцев, брекзита или выхода одной-двух стран из еврозоны, забывались ровно с той скоростью, с какой росло число жертв новой пандемии.

С точки зрения внутренней политики, быстро выяснилось, что «единая Европа» по-прежнему состоит из отдельных наций. Национальные государства закрыли границы, сведя на нет одно из главных достижений Сообщества – Шенгенскую зону, запретили экспорт товаров медицинского назначения, и приняли на вооружение «жёсткую политику, урезающую личные права и конституционные нормы». Неспособность ЕС «превзойти суверенные национальные государства стала очевидной для всех». Пандемия продемонстрировала безусловный приоритет суверенных государств, как с точки зрения легитимности, так и с точки зрения ресурсов, которые могут быть направлены на борьбу с вызовом катастрофических масштабов - в распоряжении ЕК находится лишь 1 процент ВВП государств-членов. «Суммарная годовая официальная помощь в целях развития составляет менее 200 миллиардов долларов в год»[ii]. Между тем, Германия выделила в марте только на первоочередные меры противодействия экономическим последствиям коронакразиса 750 млрд. евро[iii]. А Франция – 110 млрд. в виде прямой помощи, и сотни миллиардов евро в виде различных мер косвенного характера[iv].

В международных делах «коронакризис открыл Европе глаза» на то, как легко может быть повернута вспять нынешняя модель глобализации. «Второй поразительный факт - это отсутствие международной солидарности в условиях кризиса…». Включая отказ от взаимодействия в рамках «региональных организаций» при сохранении всех геополитических амбиций. Третьим фактором стала «кристаллизация геополитической напряженности между Китаем и Западом, формирующей контуры новой холодной войны, которой придает структуру ось Китай-США». При этом, Европа, несмотря на все свои амбиции одного из ведущих центров силы, «сегодня стала буферной зоной для конфронтации между Китаем и США»[v].

Наконец, на фоне коронакризиса, стала «болезненно очевидной» «несостоятельность мировой гегемонии США». Вместо того, чтобы принять на себя лидерство в борьбе с пандемией, по меньшей мере, в масштабах сообщества западных стран, Вашингтон ввел односторонний запрет «на въезд людей из европейских стран, его ближайших (как считается) союзников». А затем и вовсе продемонстрировал «постыдную попытку» присвоить исключительно себе разрабатываемую в Германии перспективную вакцину против коронавируса[vi].

В этих обстоятельствах, формально, ЕС остается привержен разработке «стратегически ориентированной внешней политики», которая позволила бы «обрести чувство инициативы и действия». Процесс принятия внешнеполитических решений планируется реформировать через введение механизма «Европейского Совета Безопасности», а также отказа от принципа консенсуса при принятии решений в максимально возможном числе случаев. С другой стороны, не вызывает сомнений нежелание членов Сообщества «поступиться своим суверенитетом в вопросах безопасности и обороны». При этом остается непонятно, как преодолеть практику «наименьшего знаменателя» при выработке общей внешней политики и политики безопасности, а также - «сопротивление стран-участниц, по-разному рассматривающих стратегическую автономию ЕС, своё место и участие в «Союзе обороны», как и роль институтов ЕС». В лучшем случае, речь пока идет о разработке ЕК документов, призванных стать «стратегическим компасом» для координации мер правительств.[vii]

Как показали первые месяцы текущего года, Брекзит не просто привел к потере Евросоюзом «стратегического веса». Уход Великобритании в качестве естественного, «ядерного» во всех смыслах слова балансира Франции, похоже, существенно обострил озабоченность Германии дальнейшими перспективами распределения политического влияния в рамках Сообщества. Сопротивление Берлина выпуску «коронабондов», средства от которых направлялись бы на преодоление тяжелейших экономических последствий пандемии, в который уже раз подтверждает, что никакие крупные общие инициативы в рамках ЕС без поддержки Германии попросту невозможны. Между тем, Берлин, значительно лучше других стран ЕС справляющийся как с медицинскими, так и с экономическими последствиями пандемии, усилил свои позиции. И во внешней политике предпочел вернуться к проверенным временем инструментам «мягкой силы».

В результате, силы европейской дипломатии брошены на «содействие подавлению очагов распространения коронавируса в соседних с ЕС странах». На эти цели Брюссель выделил 15.6 млрд. евро финансовой помощи странам Южного партнёрства, Восточного партнёрства, Западным Балканам и Турции. 1,22 млрд. будет направлено государствам Азии и Тихого океана, 291 млн. евро – в Латинскую Америку и Карибский бассейн[viii]. ЕС также выступил инициатором «всемирной онлайн-конференции», в ходе которой было собрано 7.4 млрд. евро «для создания вакцины, диагностики и лечения».

Теоретически, перенос приоритета на гуманитарную составляющую внешней политики способен, хотя бы на время, вновь усилить влияние Евросоюза в делах, по меньшей мере, близлежащих регионов, включая Ближний Восток и Северную Африку. По своему финансово-экономическому и научному потенциалу Европа способна сыграть одну из ведущих ролей и в глобальных усилиях по преодолению последствий пандемии.

Наблюдателям еще предстоит понять, является ли нынешнее разделение лидерства в ЕС – гуманитарное в лице Германии, и «силовое», заявленное, впрочем, пока лишь на уровне амбиций, в лице Франции, ситуативным. Или же подобная модель «автономии Европы» может закрепиться в будущем, в форме некоей ситуативной полицентричности. Также остается открытым вопрос о перспективах обретения сложившейся к настоящему моменту «чрезвычайной» архитектуры долгосрочной, стратегической модальности. Кроме того, Европа, похоже, оказывается в ситуации, когда ей предстоит борьба не за автономию от США, а за то, чтобы Америка вообще сохранила интерес к продолжению каких-либо «особых» отношений.

Резко обозначившаяся в ходе коронакризиса внутренняя слабость и разобщенность ЕС грозит «единой Европе» превращением в периферию мировой политики, считают многие эксперты. «Если страны-члены не в состоянии полагаться на помощь друг друга в борьбе с вирусом, то как они могут совместно противостоять агрессии иностранной державы?»[ix]. «Слабость – плохая основа для разработки и осуществления долгосрочных наступательных стратегий. Слабые игроки вынуждены приспосабливаться к изменениям внешней среды, а не определять эти изменения», - отмечает глава РСМД Андрей Кортунов.

Коронакризис нанес мощнейший удар по репутации едва ли не всех наднациональных институтов, что может в будущем и вовсе отодвинуть их на задний план мировой политики. Таким образом, к моменту преодоления пандемии Брюссель может оказаться еще более ослабленным, чем сегодня. Особенно в сравнении с другими центрами силы, в первую очередь, с США и Китаем. Нельзя исключать, что Европа и вовсе будет вынуждена «замкнуться в себе». Глубина и продолжительность геополитической «самоизоляции» ЕС будут напрямую зависеть от тяжести гуманитарных и финансово-экономических последствий эпидемии для Сообщества. В этих условиях, главный вопрос для будущего Европы состоит в том, успеет ли она вернуться к активной международной политике прежде, чем мир посчитает, что на Старый Свет можно махнуть рукой?

Мнение автора может не совпадать с позицией Редакции

Читайте другие материалы журнала «Международная жизнь» на нашем канале Яндекс.Дзен.

Подписывайтесь на наш Telegram – канал: https://t.me/interaffairs