Перевод на службе страны

Фото: ru.wikipedia.org

На полях конференции «Нюрнбергский процесс: перевод, изменивший судьбы людей» корреспондент журнала “Международная жизнь” задал несколько вопросов советнику Министра иностранных дел Алексею Фёдорову, в обязанности которого входит подбор переводчиков для работы в МИД.

“Международная жизнь”: Чем на Нюрнбергском процессе русский перевод отличался от других?

Алексей Фёдоров: Общей системы сравнения не существовало, языковые группы работали отдельно, каждая переводила на родной язык. Качество перевода на русский язык контролировала и оценивала советская делегация, точно так же как и другие делегации — на свои языки. Всей переводческой командой, в количестве примерно 500 человек, в организационном плане руководил американский лингвист Зонненфельдт, он же тестировал и отбирал англо- и немецкоговорящих переводчиков. А у наших переводчиков руководителем был в начале молодой сотрудник НКИД, в будущем выдающийся советский дипломат Олег Трояновский, а затем Евгений Гофман. Первый состав советских переводчиков, как мне известно, Олег Александрович подбирал из числа своих однокашников по ИФЛИ. Многие переводчики  немецкого были из военных, да, впрочем, и сам Трояновский также учился в Военном институте иностранных языков. Какого-либо особого аналитического сопоставления перевода на разные языки на Нюрнбергском процессе не было. Для всех дело это было новое и крайне ответственное.

“Международная жизнь”: А есть ли сейчас отличия в работе российских переводчиков по сравнению с иностранными?

Алексей Фёдоров: Нюрнбергский процесс показал эффективность и неизбежность синхронного перевода на крупнейших международных форумах. Его опыт был использован для создания переводческой службы в ООН, где рабочих языков было больше, чем в Нюрнберге. С тех пор синхронный перевод  стал обязательным атрибутом международной организации.

Профессия оказалась востребованной, стала пользоваться почетом, уважением и хорошо оплачиваться. Возник миф о синхронных переводчиках как о своего рода "священных безумцах". Они – замечательные люди с необычайными дарованиями. Но это отчасти верно, особенно  в отношении первого поколения синхронных переводчиков, некоторые из которых начинали свою карьеру еще в Лиге Наций. Среди этого поколения были и дипломаты, и журналисты, и даже  контр-адмирал французского флота, мой первый начальник в переводческой службе Секретариата ООН.

Опыт Международного военного трибунала (МВТ), а затем работы различных  учреждений и комитетов ООН привел к мысли о необходимости создания в нашей стране отдельной целевой программы, названной "Курсами переводчиков ООН", на базе МГПИИЯ имени Мориса Тореза (ныне МГЛУ) для плановой подготовки советских кадров, которые могли бы обеспечивать перевод на русский язык на различных международных конференциях, где, за редкими исключениями, до этого преобладали русские эмигранты первой, революционной, и второй, военной, волн эмиграции.

Росло также число западноевропейских переводческих школ, но мне кажется, в некоторых из них уроки Нюрнберга в полной мере усвоены не были. Иначе как объяснить их тезис о том, что синхронный перевод не позволяет передать полностью содержания оригинала? В парижской школе перевода, где я проходил стажировку в студенческие  годы, я слышал, например, от педагогов  и преподавателей Сорбонны –  "идеологов" синхронного перевода, что синхронный перевод позволяет сохранять  примерно 60 процентов  текста оригинала. А больше, якобы, и не нужно, –– в силу естественной избыточности текста, наличия в нем развернутых фигур политеса и других малозначащих деталей. Очень сомнительная установка.

Насколько могу судить, и теперь в Евросоюзе, где, так сказать, под ружьём находятся несколько тысяч штатных переводчиков и ещё больше внештатных (при 26 языках ), до сих пор бытуют отголоски такого представления.

В наших  переводческих школах и тем более в МИД это не так. Для нас такой посыл неправилен и методически, и, главное, практически. Синхронный перевод сейчас широко используется на межгосударственных переговорах, в том числе на самом высоком уровне. И там, конечно, переводить 60 процентов — недопустимо. Нужна 100-процентная точность и полнота. К этому мы наших переводчиков даже не призываем, а требуем этого. Они обязаны работать на максимуме возможного, передавать если не 100, то 98-99 процентов сказанного. Как в Нюрнберге.
“Международная жизнь”: Можете ли вы привести примеры неточностей и ошибок в переводе Нюрнбергского процесса?

Алексей Фёдоров: Реальногоопыта синхронного перевода тогда ни у кого не было. Олег Александрович Трояновский, который отвечал на первом этапе за подбор переводчиков, выбирал тех, кто, по его мнению, был способен переводить синхронно. Но, тем не менее, серьезных ошибок переводчики не допускали. И это при том, что к любой неточности и оговорке придирались, и весьма рьяно, сидящие на скамье подсудимых военные преступники! Геринг жаловался: синхронные переводчики сокращают срок моей жизни.

Ошибок не было, но были курьезы.  О них (но и о многом другом тоже) пишет в своей книге "Нюрнбергский эпилог" секретарь советской делегации Александр Полторак. Одна из наших переводчиц с изумлением для себя услышала, что переводит такую фразу: "В водах Северного моря был выловлен мальчик. Когда его хорошенько отмыли, обнаружили на нём клеймо Глазго”. Это был не мальчик, а буй. На английском языке эти слова похожи: boy и  buoy. Ее невольная ошибка вызвала смех у делегации.
Другой случай – переводчица услышала фразу о троянском коне. Она не знала, что это такое, поэтому пришла в замешательство. Какая лошадь? При чём здесь лошадь? Это тоже было воспринято с юмором, но она очень сильно переживала свою оплошность.
Такие ошибки были. Это и понятно. Ораторы говорят по-разному. У кого-то более чёткая дикция, у других менее, ораторы говорят с различными акцентами, кто-то медленно, кто-то слишком быстро. В языках существуют диалектальные отличия. Случаи недопонимания и оговорки исключить невозможно, хотя они должны быть сведены до минимума. Важно правильное к ним отношение. В МИД  профессия переводчика в чести, что  облегчает работу. Объясняю это в том числе и тем, что и руководители Министерства, и руководство страны с пониманием относятся к возможным переводческим огрехам. От них никто не застрахован.

“Международная жизнь”: Можете рассказать о более современных ошибках?

Алексей Фёдоров: Читателей "Международной жизни" больше всего интересуют ошибки? Кроме ошибок, существуют ведь также " заколдованные места" или трудности перевода… Когда корифей дипломатического перевода Виктор Михайлович Суходрев переводил интервью Н. С. Хрущёва  американскому телевидению, интервьюер позволил себе такую ремарку: “You’re barking at the moon”. И Суходрев перевёл: “Вы лаете на луну”. Хрущёв негодовал. Он был оскорблён, что к нему — главе государства — так непочтительно обращаются, и ответил очень резко. До сих пор идут споры,  а как надо было сказать? “Вы уходите от темы”; “вы говорите не о том, о чём я задал вопрос”? Я считаю, что Суходрев поступил правильно. Совершить подобную ошибку –– лучше, чем  самозванно отредактировать выступление человека, который прекрасно понимал, что он говорит и кому.

Но есть и другая категория ошибок. Самым известным является пример  перевода публичных выступлений президента США Джимми Картера, когда тот был с визитом в Польше, кажется, в 1979 году. С ним работали два  переводчика. Один плохо понимал английский язык. Второй переводчик говорил на польском языке, вышедшем из употребления. Несколько раз он переводил слова Картера так, что аудитория смеялась – то ли над переводчиком, то ли над ситуацией. Картер говорит: “Я приехал в Варшаву из Вашингтона...”. А в переводе звучит: “Я бросил Вашингтон…” –  использован ветхий глагол, который означает отсутствие желания вернуться. Неудачный перевод  заслонил политическое содержание визита Картера. Пресса писала об ошибках перевода чаще, чем о том, зачем Картер приехал в Польшу. Это хрестоматийный случай того, как главу государства переводили не на должном уровне.

“Международная жизнь”: Как идеология влияла на перевод?
Алексей Фёдоров: Перевод от идеологии не должен зависеть. Задача переводчика –  сохранить содержание высказывания и перенести его без искажений в иную языковую оболочку. Не меньше, не больше. Но в период холодной войны идеология влияла и на перевод, и на переводчиков. Это бывало. Влияла плохо. Особенно на переводчиков.

На Нюрнбергском процессе советским переводчикам пришлось нелегко вдвойне. Многие из них нервничали,  понимая важность своей работы для хода судебного процесса и нехватку собственного опыта. Но кроме того,  опасались последствий возможных ошибок. Ошибка могла стоить дорого, очень дорого. Творческому делу (а перевод — это творческий процесс) страх, конечно, мешал... Об этом  говорит в своих воспоминаниях "Ничего, кроме правды" Татьяна Ступникова, одна из наших переводчиц в Трибунале. К счастью, мы живём в другой стране, в другое время.

“Международная жизнь”: Влияет ли позиция государства на перевод сегодня?
Алексей Фёдоров: А как она может на него влиять? Если имеется в виду, что переводчик должен разбираться в проблематике современных международных отношений  и правильно понимать позицию правительства своей страны по тому или иному вопросу международной политики, ответ, конечно, да. Когда он работает в составе делегации, то он эту позицию помогает продвигать и отстаивать правильным и точным переводом. Это его работа, его компетенция.

“Международная жизнь”: Как меняется профессия переводчика?
Алексей Фёдоров: Синхронных переводчиков становится больше, синхронный перевод используется все шире. Важно сохранить качество перевода и не уронить репутацию профессии. Всё чаще используют дистанционный перевод, когда переводчик лишён контакта с аудиторией. Это проблема. Техническая среда влияет на содержание работы. Мы вместе с коллегами из переводческих вузов делаем всё, чтобы традиции полноты, чёткости, грамотности, общей культуры перевода сохранить и преумножить.

“Международная жизнь”: Как на профессии сказывается развитие новых технологий?

Алексей Фёдоров: Думаю, что  переводческий труд в будущем во многом будут заменять машины и artificial intelligence. Возникают новые профессии, например, постредактор. Кто он, айтишник или все-таки лингвист? Не очень ясный вопрос. Это относится и к письменному, и в какой-то степени к устному переводу. Технические достижения, разумеется, надо использовать. Но еще  надолго сохранится потребность в  высококвалифицированных специалистах, которых машина не может заменить, в частности, на переговорах, на которых речь идет о важнейших вопросах мировой повестки дня. Механических переводческих устройств там не будет.
“Международная жизнь”: Какие вызовы перед переводом возникают сейчас?

Алексей Фёдоров: Применительно к той области, о которой мы говорим, проблема на мой взгляд в том, что сейчас сузился горизонт понимания и знания культуры и истории международных отношений. Скажем, переводчики моего поколения имели представление и о культуре, и об истории конца XIX–XX века. Это был горизонт 70–80 лет. Сейчас, возможно, в силу того, что историческое время, по словам Сергея Петровича Капицы,  уплотнилось, этот горизонт сузился до 30–40 лет. Молодежь сейчас очень талантлива и разносторонне развита, но хуже разбирается в политических и исторических реалиях времен войны и послевоенных лет. Даже о Советском Союзе представления у молодых людей приблизительные, полумифические. Советское время видится им то в розовых красках, то в чёрно-белом цвете. Нам приходится обращать внимание на то, чтобы переводчики постоянно заботились о повышении уровня личной общей и исторической культуры. Иначе они не будут понимать, о каких вещах идёт речь. Один маститый синхронный переводчик, правда, любил повторять, что ему абсолютно безразлично, что и кого переводить, он профессионал и достиг такого уровня мастерства, что оратор ему по большому счету и не нужен, но я так не считаю.

Переводчики сейчас — профессия преимущественно молодая. Она молодеет и феминизируется. А современные политики, государственные деятели — это, конечно, не геронтократия позднесоветского политбюро, но люди более зрелого возраста. Есть понятие молодёжного жаргона. Причем он меняется: раз в 10-15 лет происходит его обновление. У молодых переводчиков и переводчиц возникает порой искушение  говорить и переводить на своем поколенческом языке, но для того, чтобы профессионально переводить на высоком уровне, необходимо хорошо владеть русским литературным разговорным языком 30–50-летней давности. Это нужно, но не всем  доступно.

“Международная жизнь”: Кем, если не переводчиком, вы могли стать?

Алексей Фёдоров: Я считаю, что в моей жизни произошло мистическое совпадение, потому что помню, как, отвечая на вопрос моей любимой учительницы русского языка: «Кем ты хочешь стать?» сказал ей: «Хочу стать кадровым офицером ». Причём не очень понимал, что значит  "кадровый", видимо – настоящий офицер. Но сразу добавил: «Или писателем». Вроде бы одно исключало  другое. Разве что Льву Толстому это удалось совместить, да и то — не сразу и на время.

Но вот какое-то время назад я понял, что эти мои противоречивые устремления осуществились. Я всю жизнь работаю в системе Министерства иностранных дел, где дисциплина, как говорил А. А. Громыко, не менее, а, возможно,  более строгая, чем в армии. И я писатель в том смысле, что работаю со словом, создаю в качестве переводчика  письменные и устные тексты. Так это произошло… И меня это радует.

Читайте другие материалы журнала «Международная жизнь» на нашем канале Яндекс.Дзен.

Подписывайтесь на наш Telegram – канал: https://t.me/interaffairs