Планы и амбиции президента Макрона: реализм или риторика?

В преддверии саммита «Большой семерки» в Биаррице, французские СМИ уделили много внимания глобальным политико-дипломатическим планам президента Эмманюэля Макрона. По их мнению, для главы Елисейского дворца саммит G7 представлял, в частности, реальную возможность «вернуть Франции ее историческую роль "державы-посредника" в мировых беспорядках и внести свой вклад в определение новой геополитики"»[i]. Насколько реалистичны подобные амбиции?

Традиция демонстрации лидерами Франции ее суверенного и особого международного статуса уходит корнями, по меньшей мере, во времена Шарля де Голля. Можно признать, что примеры эффективного посредничества в различных конфликтах Париж демонстрировал и при Франсуа Миттеране, и при Николя Саркози. В пользу Парижа «играют» ядерный арсенал, место постоянного члена СБ ООН, одна из ведущих ролей на мировом рынке вооружений. При этом посреднические усилия Франции вызывают в мире едва ли не самое большое доверие среди остальных стран Запада. Наконец, Франция в прошлом имела возможность говорить от имени объединенной Европы, а Макрон уже не раз демонстрировал свои амбиции по консолидации внешней политики ЕС.

При этом и сам ЕС уже некоторое время демонстрирует «устремления усилить свою роль как важного игрока в глобальном управлении кризисами». Но на пути расширения дипломатических и гуманитарных посреднических усилий под эгидой ЕС лежит нынешний формат принятия внешнеполитических решений в сообществе, требующий достижения консенсуса между всеми участниками. Таким образом, для реализации повестки и той роли, на которую претендует президент Макрон, объективно необходима реформа внешнеполитических процедур, а возможно, и институтов объединенной Европы. Необходимо также каким-то образом унифицировать и координировать все более «мозаичные» и разнонаправленные интересы государств-членов, регулярно несовпадающие даже в тех вопросах, которые заявлены руководством ЕС как универсально приоритетные. Существенную роль продолжают играть и соображения долговременного геополитического характера, вследствие чего, выработка общеевропейской внешней политики превращается в напряженные поиски «наименьшего общего знаменателя».

Пока же «посредничество» Макрона по ряду важнейших для Европы вопросов на поверку оказывалось явным потаканием интересам самой Франции. Так вторая половина прошлого года прошла под знаком выхода отношений двух «локомотивов» ЕС – Франции и Германии на новый уровень. Однако уже в начале февраля нынешнего года между сторонами возникли серьезные разногласия. Причем оказалось, что интересы Парижа и Берлина фактически противоположны друг другу. По вопросу о завершении строительства газопровода «Северный поток – 2» Франции удалось навязать немцам «ту форму, которой хотело избежать правительство Германии».[ii] По вопросу трансатлантической торговли французскую позицию, блокировавшую начало переговоров с США, что угрожало введением пошлин прежде всего против товаров из той же ФРГ, членам ЕС удалось преодолеть совместными усилиями лишь к середине апреля. Наконец, уже нынешним летом, в ходе напряженной закулисной борьбы, в которой ведущая роль принадлежала Макрону, был достигнут «компромисс» в пользу Франции. На посты новых глав Еврокомиссии и Европейского центрального банка пришли кандидаты, находящиеся в определенной политической зависимости от Парижа. Подобная realpolitik неизбежно порождает вопрос о том, не подтолкнет ли Макрон Европу своими геополитическими амбициями к еще большему внутреннему размежеванию? В этой связи стали все чаще звучать подозрения, что президент Франции желает превратить страны ЕС в инструмент внешнеполитических устремлений Парижа.

Некоторые эксперты считают, что амбиции Макрона невероятно велики, «его горизонтом является будущая расстановка сил в мире». Речь идет о решимости «выйти за рамки европейской и атлантической солидарности и возвратиться к концепции многополярности и мультилатерализма». Елисейский дворец стремится вести постоянный диалог даже с державами, интересы которых противоречат западным; и даже с открытыми противниками и оппонентами союзников Франции. В то же самое время, Макрон четко привержен союзническим обязательствам в рамках НАТО. При этом он, как правило, «стремится опереться на солидарные действия Североатлантического альянса» и надеется придать организации «новый импульс»[iii]. Кроме того, внешняя политика Макрона следует четким «идеологическим императивам», благодаря которым сторонники смотрят на него с удвоенной надеждой, зато противники считают едва ли не главным препятствием на пути эффективной дипломатии. Все это серьезно ограничивает его «самостоятельность» и поле новых возможных договоренностей.

Наконец, многие отмечают, что для внешнеполитического дискурса Эмманюэля Макрона характерна противоречивость. На днях он заявил, что хочет превратить Францию в «державу равновесия». А всего лишь год назад демонстрировал горячую поддержку немецкой идее превратить в балансир, «уравновешивающий» международную ситуацию, весь Евросоюз. Что ближе Макрону, «единоличность» Франции или «суверенитет Европы»? За предыдущие два года на вершине власти, он уже существенно поменял свои взгляды в отношении трансатлантической модели глобализма и заговорил о необходимости придать новую роль Европе, «усилить» ее позиции в новом раскладе сил, складывающемся в мире. Год назад Макрон заговорил о необходимости для ЕС самому «гарантировать свою безопасность», поскольку такие державы как Китая и США едва ли рассматривают Европу в качестве равновеликой силы. И если европейцам не удастся быстро изменить такой порядок вещей, то «мы готовим себе мрачное будущее»[iv]. 27 августа нынешнего года, выступая на совещании послов республики, Макрон и вовсе констатировал: «мы видим конец западной гегемонии в мире», … «происходит укрепление «новых держав», в первую очередь, России и Китая».[v] В этой связи всем еще предстоит понять, что стоит за частой сменой риторики нынешнего лидера Франции, адаптивность дальновидного стратега или сиюминутный прагматизм политика, главный приоритет которого – следующие выборы.

Тем временем, посреднические усилия, предпринятые Макроном в ходе подготовки и проведения очередного саммита «большой семерки» также оказались исполнены бросающихся в глаза противоречий. Не сложилась «комбинация» по иранскому досье, хотя первоначально мировые СМИ сообщили о заявлении президента Франции о достижении соглашения по «совместной коммуникации» вопроса о сохранении ядерной сделки с Тегераном. Однако вскоре выяснилось, что Париж, судя по всему, не обладает никаким ресурсом влияния на США.[vi] На российском направлении, Макрон вновь попытался «обольстить» Москву, вернувшись к нарративу о «Европе от Лиссабона до Владивостока». Однако в России помнят, что чуть более года назад Макрон столь же уверенно говорил о ней как о «не-Европе», и ясно осознают нынешние противоречивые тенденции в международных отношениях - «Большая семерка» все больше похожа на пережиток прошлого», возвращение к которому в его «нынешнем составе для Москвы, в общем-то, бессмысленно»[vii].

Некоторый оптимизм внушает то, что Макрон, кажется, понимает, что Россия – это не та страна, которую можно «исключить из всех партий». Что Запад создаст себе тем меньше проблем, чем более широким будет поле его взаимодействия с Москвой. В упомянутом выше выступлении перед французскими послами, президент республики заявил, «что Франции необходимо глубоко переосмыслить и построить новые отношения с Россией». Но на этом пути у него есть множество головоломок. Одна из важнейших – сложившаяся к настоящему времени «парадоксальная ситуация», «когда одни и те же страны в рамках НАТО и Европейского союза поддерживают фактически противоположные политические платформы в отношении России». В рамках повестки НАТО европейцы ведут линию, которая сочетает «системное (военно-политическое) сдерживание России» с идеей о необходимости поддерживать диалог. При том, однако, что все формальные площадки фактически заморожены. В рамках же своей собственной повестки, Евросоюз, 22 члена которого состоят также и в НАТО, прекратил «системный политический диалог» с Москвой, основанный на Соглашении о партнёрстве и сотрудничестве, еще в 2014 году. В то же время, звучат заявления о целесообразности селективного, избирательного взаимодействия – в вопросах, которые отвечают интересам ЕС. «Каким образом развивать селективное сотрудничество без политического диалога, не понятно. Как это возможно без согласования взаимных интересов?»[viii]- задается вопросом эксперт из Института Европы РАН.

Между тем, в мире существует насущная необходимость «создания глобальных правовых норм», причем не только для регулирования классических «конфликтно-силовых» вызовов. Такие проблемы, как изменения климата, угрозы дестабилизации киберпространства, атаки на информационную реальность, трансграничные социальные катаклизмы, пандемии, не могут быть эффективно купированы на уровне отдельных государств. Всё больше тем международной повестки выходят «на мировой уровень». И для адекватного реагирования на них необходим «мировой правопорядок», согласование универсальных норм, с помощью которых национальные правительства могли бы вместе «обеспечивать мировое управление»[ix].

В России приветствуют и активно участвуют в трансформации международных отношений в направлении «многосторонней дипломатии», «коллективных усилий на уровне международного сообщества и регионов». Однако готов ли Запад в целом, и Франция, в частности, к «сдержанности и соблюдению международного правопорядка», к «работе в открытой системе», к отказу «от идеологизированной внешней политики»? К тому, что новая модель дипломатии будет «комплексной и многоплановой», подчас, не вписывающейся ни в какие прежние рамки с точки зрения тех подходов, которые будут приняты всеми участниками.[x] К примеру, в случае «большой семерки», Москва предлагает «взглянуть на ситуацию шире» и обсудить перспективы ее модернизации не только посредством возвращения России, но и путем расширения за счет Индии и Китая. В этом случае трансформация в «большую десятку» может стать «мощнейшим явлением в мировой политике, меняющим векторы, подходы и форматы»[xi].

Эмманюэлю Макрону предстоит найти свои ответы на целый ряд сложных вопросов: в какой мере Франция может быть самостоятельна в определении своей внешней политики? А также, можно ли эффективно играть роль «державы-посредника», оставаясь связанным «жесткими обязательствами с другими игроками»? И не окажется ли, в таком случае, Франция между «молотом» повседневных реалий современной международной политики и «наковальней» максимы, приписываемой кому-то из французов, согласно которой подлинные реалисты всегда «требуют невозможного»?

Мнение автора может не совпадать с позицией Редакции

Читайте другие материалы журнала «Международная жизнь» на нашем канале Яндекс.Дзен.

Подписывайтесь на наш Telegram – канал: https://t.me/interaffairs