В ночь на Крещение, 19 января, не дожив двух недель до 66 лет, скоропостижно скончался известнейший российский историк и политолог Анатолий Иванович Уткин.

Профессор, доктор исторических наук, директор Центра международных исследований Института США и Канады РАН, он родился 4 февраля 1944 года в городе Балаково Саратовской области. Судьба всякого человека написана на небесах: своим появлением на свет, всей жизнью своей, натянутой, как тетива лука, до последней минуты Анатолий Уткин обязан родителям, прошедшим горнило Сталинградской битвы. Отец - капитан, мать - радистка в этом величайшем сражении Второй мировой войны.

Счастье видеть своих родителей живыми, с боевыми наградами на выцветших гимнастерках в тогдашнем детстве выпадало немногим. Анатолию повезло. От родителей, разгромивших самую мощную армию мира, он вдыхал дыхание Победы.

Уже только поэтому скудное детство, в котором почти всего не хватало - еды, одежды, квадратных метров, - было прекрасным. Мандарин в скромном подарке на новогодней елке - ярко-оранжевый, расточавший запахи неведомых райских кущ, - воспринимался как чудо из диковинной сказки. Летние походы за ягодами, осенние - за грибами, зимний каток, спортивные секции, кружки на любой вкус в школе или в Доме пионеров, библиотека, пионерлагерь - можно ли было желать большего в начале 1950-х?

"В школе ему все предметы давались легко, - вспоминает жена Анатолия Ивановича Валентина Гавриловна Федотова, ученый-философ, с которой он счастливо прожил 43 года. - И математика, и физика, и литература. Но призвание его определилось рано - 6-летним он уже просил бабушку читать ему книги по истории. Как мы познакомились? Он подошел ко мне в общежитии МГУ, спросил, кто я, откуда. А я была уже аспиранткой философского факультета, он заканчивал истфак. "Ну, историки собирают факты, не имея цельного представления о картине мира, - сказала ему в пику. - Вот если бы мне кто-нибудь из историков рассказал, что в мире происходило в 1211 году, тогда…" И он тут же начал рассказывать. "А в 1256-м?" И опять - развернутый рассказ. Это меня и сразило на всю жизнь".

Я познакомился с Анатолием Уткиным в июле 1967 года, на военных сборах Московского университета. Рота гуманитарных факультетов - филологи, историки, экономисты, журналисты - провела месяц под Тверью (тогдашним Калининым) в военной учебе, дневальствах, нарядах. Хорошо помню его тогдашнего - поджарого, подвижного, выносливого. Сразу было видно, что он всему отдавался с азартом и предельной самоотдачей - будь то занятия в классе, строевая подготовка или футбол. Легко готовый рассмеяться своим заразительным тенором, он излучал дружелюбие и предупредительность. Спорил темпераментно, горячо, но всегда оставался в рамках приличий.

Из университетской роты того года известность обрели Руслан Гринберг, директор Института экономики РАН, Виталий Ган, журналист-международник, работавший в ТАСС и в "Правде"…

Уже на следующий год после окончания университета, откуда Анатолий Иванович вышел с красным дипломом, мы встретились на вступительных экзаменах в аспирантуру только что созданного Института США и Канады АН СССР. Три года пролетели как один миг. Один шекспировский биограф сказал об "Эвонском лебеде": "Удивительно было бы, если бы такое прекрасное вино не перебродило в молодости". Эти слова могут быть полностью отнесены и к Анатолию Уткину. Он любил жизнь во всех ее проявлениях - застолье, красивые женщины, разгоряченный ход долгих ночных бесед, песни под гитару. Любимая песня его была:

 

Призрачно все в этом мире бушующем.

Есть только миг - за него и держись.

Есть только миг между прошлым и будущим.

Именно он называется жизнь.

 

Пел ее хорошо, чисто, высоким тенором. Слух у него был отменный.

И еще он любил тишину библиотечных залов, которым отдавались годы…

Анатолий Уткин быстро вырос в одного из ведущих специалистов института. Опубликовав свою первую книгу в 25 лет, он до конца жизни успел написать около 50 монографий - то есть в среднем по книге с лишним в год. И все это - помимо глав в коллективных работах, более 150 статей в ведущих журналах и периодических изданиях на нескольких языках, аналитических работ, обзоров, справочных изданий.

Напоминал этим древнегреческого писателя Каллимаха, написавшего множество книг и за свою усидчивость прозванного "медноутробным". Уткинская биография Томаса Джефферсона была признана в США лучшей биографией этого американского президента на иностранном языке. Потом была биография Уинстона Черчилля, удостоенная такого же титула, но уже в Британии. Потом были биографии Ф.Д.Рузвельта, В.Вильсона. В 1972 году он защитил кандидатскую диссертацию, в 1982 году - докторскую. Великий труженик, он попросту не умел отдыхать. 

Позже он отпустил усы - и сразу стал похож на русских пехотинцев 1945 года, освобождавших Европу от нацистов. На своего фронтовика-отца.

Блестящие способности Анатолия Ивановича, беззаветное служение науке, подвижническое трудолюбие с годами снискали ему славу авторитетнейшего эксперта по внешней политике США, в области международных отношений, по истории холодной войны. В 1997 году он становится директором Центра международных исследований Института США и Канады, затем советником Комитета Государственной Думы по международным делам.

Он преподавал в Босфорском институте (г. Стамбул), в "Эколь Нормаль Супериор" (г. Париж), в Колумбийском университете (г. Нью-Йорк). Коллеги называли его историком и мыслителем масштаба Шпенглера и Тойнби.

Анатолий Иванович Уткин перерос рамки профессионального "американиста" и стал подлинно русским историком с широчайшим диапазоном научных интересов. В этом было качественное и - не побоюсь этого слова - великое преображение его личности как человека и ученого.

Но было бы верхоглядством считать его антизападником только на основании того, что в последние годы он все больше выступал как защитник русских национальных интересов, русской истории, извечных традиций российской цивилизации. Да, он любил предмет своего изучения - США. Но как историк, служащий истине, как русский патриот он не мог смириться с западным стремлением представить Россию как олицетворение "мирового зла". С пренебрежением к России, со взглядом на нее свысока, стремлением поучать ее "демократии". А именно такие подходы сделались на Западе правилом хорошего тона после "победы США в холодной войне". Равным образом он восставал и против подходов наших доморощенных либералов к отечественной истории, давая им отповедь суровую, но справедливую.

По-иному сын cталинградских ветеранов просто не мог поступить.

Смерть вырвала Анатолия Ивановича из жизни на взлете. Он не готовился к уходу - и в больничной палате работал с ноутбуком, готовил новые материалы.

Какого отважного бойца мы потеряли на марше!

Виктор Линник

главный редактор газеты "Слово"

Из книги А.И.Уткина "Русские войны.
Век XX-й"* (*Отрывок из книги А.И.Уткина публикуется с разрешения его вдовы В.Г.Федотовой.)

… У нас остался, во-первых, наш характер. Особый русский характер. Среди его черт главенствует стоицизм, безусловная готовность все претерпеть - при условии известности смысла жертв, за что следует платить потом и кровью, с какой целью русские люди должны принести жертвы. Стоицизм - это грандиозный взаимный запас общего доверия склонного верить в себя народа, готового на осмысленную жертву.

Другая черта нашего характера - незакрепощенность. Россия - страна бытовой свободы, не закрепощенной мещанскими нормами. В России малозначительно давление буржуазных условностей. Цитируем классика: "Когда сравниваешь русского человека с западным, то поражает его недетерминированность, нецелесообразность, отсутствие границ, раскрытость в бесконечность, мечтательность. Это можно видеть в каждом герое чеховского рассказа. Западный человек пригвожден к определенному месту и профессии, имеет затверделую формацию души".

Далее - терпение. Жизнь русских основывается на cтpaдe, то есть на периоде интенсивных физических усилий. Слово "страда" на все языки будет переведено как страдание. Это означает, что основой своей жизни русские видят страдание. Когда русский умирает, о нем говорят отстрадал, то есть завершил страдания. Жизнь как удовольствие нехарактерна (если не сказать неведома) русским. Терпение протопопа Аввакума и Семена Дежнева просто беспредельны. Россия может терпеть многое, но не унижение.

Дискретность усилий. Русский историк В.О.Ключевский определил это состояние таким образом: "Ни один народ в Европе не способен на такую крайнюю степень активности на протяжении короткого периода времени, как русские; но, возможно, никто другой в Европе не демонстрирует такой неспособности к постоянной, размеренной, непрестанной работе". Итак, с одной стороны, почти сверхъестественный трудовой порыв, с другой стороны, великая, почти ничем не пробиваемая пассивность - в том случае, если русский не видит безусловной необходимости или великой поставленной цели.

Свобода. Народ, уходивший в казаки на Юг и Восток, избирал свободу более радикальным путем, чем борцы за конституции на Западе. Поэт О.Э.Мандельштам выразился так: России присуща "нравственная свобода, свобода выбора. Никогда на Западе она не осуществилась в таком величии, в такой чистоте и полноте. Нравственная свобода - дар русской земли, лучший цветок, ею взращенный... Она равноценна всему, что создал Запад в области материальной культуры".

Сострадание. Чтобы не впасть в необъективность, призовем иностранцев. Современный ведущий британский русолог Хоскинг: "Хотя русские - храбрые люди и замечательно мужественны на войне, они являются самой мирной и невоинственной нацией в мире... Общественный темперамент отличается одновременно и нечувствительностью, и добротой. Нечувствительностью к своим страданиям и сочувствием к страданиям других. Каждый, способный видеть, откроет в России черты теплоты и простоты. Отзывчивость - этот дар природы, это неистребимое богатство жизни - является лучшей привлекательной чертой России". Французский писатель А.Жид признавал, что "нигде отношения с людьми не завязываются с такой легкостью, непринужденностью, глубиной и искренностью, как в СССР. Иногда достаточно одного взгляда, чтобы возникла горячая взаимная симпатия. Да, я не думаю, что где-нибудь еще, кроме СССР, можно испытать чувство человеческой общности такой глубины и силы".

Отсутствие высокомерия. Лорд Керзон, проехав по огромной стране, заметил в начале ХХ века: "Русский братается в полном смысле слова. Он совершенно свободен от того преднамеренного вида превосходства и мрачного высокомерия, который в большей степени напоминает злобу, чем сама жестокость. Он не уклоняется от социального и семейного общения с чуждыми и низшими расами. Его непобедимая беззаботность делает для него легкой позицию невмешательства в чужие дела; и терпимость, с которой он смотрит на религиозные обряды, общественные обычаи и местные предрассудки своих азиатских собратьев, в меньшей степени итог дипломатического расчета, нежели плод беспечности". Это то, что Достоевский лестно для россиян назвал в 1880 году "всемирной отзывчивостью", то, что помогает им достаточно легко вступать в контакт с другими - в браке, дружбе, союзничестве: "Стать настоящим русским значит стать братом всех людей; всечеловеком... Для настоящего русского Европа и удел всего великого Арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел родной земли, потому что наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретенная, а силою братства".

Эгалитаризм. Богатые вызывают на Руси традиционно неприязнь. Никто в современной России (как и сотни лет назад) не восхищается преуспевающими людьми. В России принципиально невозможно восхищение доморощенным Вандербильтом, Рокфеллером или Биллом Гейтсом. Выставлять напоказ свое богатство постыдно. Вызывающее, кричащее богатство вызывало общественное отторжение и, что неизменно декларируется и в сегодняшней России, желание "пустить петуха", сжечь дотла выдающийся своими размерами и убранством дом. Нельзя не учитывать этой национальной черты (свойственной, к слову, многим другим народам, японцам, к примеру). Равнинный, степной характер нашей страны, полагает географ и философ Е.Н.Трубецкой, "наложил свою печать на нашу историю. В природе нашей равнины есть какая-то ненависть ко всему, что слишком возвышается над окружающим".

Патриотизм, немыслимый по глубине. "Любовь к Отечеству, или патриотизм, - писал гений нашей науки Д.И.Менделеев, - составляет одно из возвышеннейших отличий нашего общежитного состояния". И.Ильин призывал: "Тот, кто хочет быть "братом" других народов, должен сам сначала стать и быть - творчески, самобытно, самостоятельно растить свой дух, крепить и воспитывать инстинкт своего национального самосохранения, по-своему трудиться, строить, властвовать и молиться. Настоящий русский есть прежде всего русский, и лишь в меру своей содержательной, качественной, субстанциональной русскости он может оказаться и "наднационально" и "братски" настроенным "всечеловеком"... Национально безликий "всечеловек" и "всенарод" не может ничего сказать другим людям и народам". Говоря о патриотизме, Пушкин возражал скептику Чаадаеву: "Война Олега и Святослава и даже удельные усобицы - разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличалась юность всех народов? Татарское нашествие - печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству... оба Ивана, величайшая драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре, - как, неужели это не история, а бледный полузабытый сон! А Петр Великий, который один есть целая всемирная история? А Екатерина Вторая, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел Вас в Париж? Клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог ее дал".

Полагаясь на такой национальный характер, можно уповать на то, что первый же действительно национальный лидер, который с болью за отечество укажет на рационально обозначенный путь национального спасения и возвышения, может смело рассчитывать на жертвенный отклик полутораста миллионов россиян, на десятки миллионов русских за пределами РФ, на людей русского этнопсихологического кода и культуры.