ENGLISHКогда замечательный русский поэт Федор Тютчев произнес свои пророческие слова: "Умом Россию не понять,/Аршином общим не измерить…", - даже этот провидческий человек не мог знать, какие невероятные испытания и перемены предстояли России. Какие ожидали и ожидают ее гигантские изломы в судьбе державы и людей, живших на земле Российской империи, СССР, а теперь - Российской Федерации.
Россия всегда - это нечто огромное, страшащее и вместе с тем вызывающее уважение, надежду. Люди ее - многие числом, с тяжестями существования, работливые, с терпением до поры до времени. Когда же эта крайняя пора наступает, подымается русский бунт, бессмысленный и страшный. Будь то против внутренних несправедливостей и еще решим ее - против внешнего врага, пришедшего на русские земли.
Судьба державы складывается из судеб отдельных семей и людей. Постоянно идет какой-то невероятный ход сложения и вычитания, немыслимые процессы. Одно уходит, другое приходит. Но остается отведенная историей, высшей силой твердь рода, семьи, народа, отдельных людей.
q
Не каждой семье, не каждому человеку достает божьей милости, фарта. Не каждому под силу пройти через полосу испытаний, оставшись на ногах и, более того, приобретши новую силу.
Тем более если эти люди появляются на свет белый в саратовской глухомани. Помните угрозу в "Горе от ума" А.Грибоедова: "В деревню, в глушь, в Саратов!"
Батюшка и матушка мои, а позднее сестра родились именно там, на саратовской земле, в далекой деревне Сосновка. Уже в советские времена я побывал там. ХХ век, видно, прошел мимо, не заглянув туда. Мне судьба в качестве малой родины определила соседний Базарный Карабулак, где был единственный на округу родильный дом. Некогда зажиточное село торговцев и ремесленников. Сейчас уровень Базарного Карабулака гораздо поднялся. губернатор Саратовской области рассказывал мне, что там проводятся местные Олимпийские игры по зимним видам спорта.
В ту пору в Саратовской области не очень-то увлекались гороскопами. Между тем младенец появился на свет под знаком Весов. C течением лет и десятилетий обнаружилось, что некоторые свойства, приписываемые этому знаку Зодиака, действительно проявились в жизни и судьбе. Человек рос достаточно уравновешенным, сбалансированным, спокойным. Судьба была милостива, проводя по жизненному пути. Отношения с людьми, коллегами выстраивались преимущественно доброжелательно. Неторопливость, взвешенность решений, но когда надо - настойчивость и решимость. Некая застенчивость, нежелание светиться на публике. Но когда обстоятельства того требуют - концентрация характера и воли. С течением времени оказалось, что качества, которыми наделены Весы, в какой-то мере проявились и сослужили добрую службу. Весы, судя по всему, более всего подходят дипломатам, людям этой профессии.
Вызов судьбы мои родители выдержали. Стали достойными гражданами. Минули через всяческие беды, в том числе через голодные годы, охватившие в 1920-х годах Поволжье. Бесстыдные люди распространяются сейчас о "голодоморе" на Украине, кивая на Россию в качестве виновника. В действительности самые большие несчастья из-за неурожая и из-за разрухи после революции и Гражданской войны обрушились именно на приволжские земли. Туда было направлено прежде всего гуманитарное движение "Помощь голодающим Поволжья", организованное великим норвежским гуманистом Ф.Нансеном. Помощь пригодилась, но несчастья были безмерные.
Отец мой - Дмитрий, сын Ивана - был красивым, толковым в работе, способным к знаниям человек. Родился он в день 7 ноября 1903 года, в тот самый день, в который 14 лет спустя в Петрограде случилась Октябрьская революция. Неизвестно, сколько времени весть о восстании в далеком Петрограде шла, может быть даже ползла, в богом забытую Сосновку. Но добралась и пошла на пользу. Не на пользу революция просто не могла быть. Сосновка, как и окрестные деревни, была уже на краю горестной судьбы.
В конце концов выбрались. Жить после революции стало получше, но не намного, не сразу.
Отец был толковым парнем, склонным к учению, труду. Таким революция дала шанс. Освоил трактор, другую технику. Стал уважаемым в округе за знания и смекалку. Его направили в Сталинградскую область поднимать целину, создавать в голой степи зерновой совхоз "Динамо" (я, прямо скажу, предпочел бы, чтобы это был "Спартак").
Много позже, в 1969 году, великий наш писатель М.Шолохов в Лондоне, где я тогда работал советником посольства, вспоминал об отце, которого знал по его работе начальником политотдела этого гигантского по площади совхоза. Рассказывал, как в чистом поле строили жилье, распахивали веками не тронутые земли, собирали первые урожаи. Михаилу Александровичу все это было знакомо по собственной жизни на соседних донских просторах, описанной в "Поднятой целине". Подарил мне свою книгу "Донские рассказы" с надписью: "Борису Дмитриевичу Пядышеву - земляку, "станишнику" - с самыми добрыми чувствами. М.Шолохов. 6.8.69.".
Замечу, что хрущевская целина 1960-х годов, сыгравшая свою большую роль, была как бы "вторым изданием" того, что впервые наши люди совершили десятилетия раньше на южных землях. Тогда же началось строительство мощных заводов сельхозтехники и тракторных заводов в Сталинграде, Харькове, Челябинске, Ростове и иных местах. Так спасали страну от "голодомора".
Дело у отца пошло. Через несколько лет его перевели в Сталинград, он надел военную форму. Семья расположилась в новом четырехэтажном доме на крутом правом берегу Волги, не догадываясь, что именно там через малое число лет развернется самая грандиозная в истории Сталинградская битва.
Пока же 1 сентября 1940 года я пошел в школу, в первый класс. Учиться пришлось недолго, отца перевели на новую работу, в город Каунас, тогдашнюю столицу Литвы, которая вместе с Латвией и Эстонией вошла в состав СССР. Опять - в дорогу, на этот раз практически за границу.
q
В Каунасе на приход советской власти вовсе не смотрели как на оккупацию. Не приди русские - пришли бы немцы. Литовцы видели, чтó через границу творили немцы в оккупированной Польше. Литва - не славянская Польша, но спокойной жизни литовцам под немцами не светило. Между тем советская власть держалась в Литве весьма грамотно и осмотрительно. Сохранялась частная торговля, владение мастерскими и прочими мелкими предприятиями. И видимой депортации не было. Хозяйка нашего очень привлекательного дома у подножья Зеленой горы, владевшая еще парой жилых домов, несколько раз приходила к отцу, надеясь, видимо, получить успокоения насчет своей судьбы. Во всяком случае, при советской власти жизнь ее складывалась благополучно.
На школьных переменах к нам часто приходили еврейские мальчики и девочки из расположенной напротив еврейской школы рядом с синагогой. Они-то были вполне довольны развитием событий с приходом русских.
Они, и тем более их родители, вполне понимали, что означало бы для евреев приход в Литву немцев, которые вовсю творили насилия в соседней Польше.
22 июня 1941 года война лишь на считанные часы опоздала накрыть нас в Каунасе. Утром мама, сестра, да я, только-только окончивший первый класс, (отец остался в войсках, затерявшись на долгие месяцы), невероятным образом попали в единственный вышедший в тот день из города поезд и двинулись через Вильнюс к Москве, убегая от войны.
Время от времени подолгу стояли, пропуская воинские эшелоны, шедшие на запад. Неожиданно торжественная по советским сценариям встреча ожидала нас на платформе Минска. Оказалось, что мы были первым поездом с беженцами. И нас встречали по классической режиссуре советских постановок. С плакатами, конфетами и патриотическими песнями. В конце нашего затянувшегося путешествия, уже ближе к Москве, наш поезд обогнал эшелон с беженцами из самого Минска. Немцы за эти дни уже подкатили к стенам белорусской столицы.
Телеграмма В.Молотова о нападении Германии на Советский Союз 22 июня 1941 года (из архива МИД России)
Напролом шли немцы по всем западным землям страны. К октябрю 1941 года они были у Москвы. И сейчас сохранены знаки мужества и, прямо сказать, печали вокруг столицы, где в те дни шли бои. Допустили врага до самой близости. Знаменитые "ежи" - противотанковые заграждения у Ленинградского шоссе, сохраненные как память на рубеже, куда дошли немцы, - это уже была сама Москва, или, во всяком случае, высотка, с которой Москва была ясно видна.
По нормальному раскладу событий наше семейство, как и многие тысячи других, было обречено. Одни, в растерянной стране, без знакомых, без угла, куда можно было бы приткнуться хотя бы на первое время. В стране, где миллионы других людей оказались в таком же положении.
В конце путешествия нас выгрузили в Москве на сортировочном разъезде Каланчевка, вблизи трех московских вокзалов. Считай, в чистом поле, разве что вокруг высокие дома. Представили для охраны нескольких солдат с винтовками. День и ночь прошли в безнадежности и страхе.
На следующее утро случилось нежданное. Стали приходить какие-то люди, мужчины и женщины. Разговаривали с беженцами, с одной семьей, с другой. Кончалось тем, что поднимали узлы и сумки, брали в охапку малых детушек и уводили к себе домой на жилье.
Мы с сестрой замерли в ожидании. Неужели черед дойдет и до нас? Увидел я, что к нашему табору приближается крепкий мужчина с большой овчаркой.
"Вот бы этот дядя взял нас к себе", - подумал я. И действительно, овчарка потянула его в нашу сторону. После короткого знакомства он сказал: "Ну хорошо, пойдемте к нам, поживете".
Надо ли говорить, что мы были счастливы безмерно. Как в библейских легендах, пришел спаситель. Я до сих пор помню его фамилию - Загороднюк. Помню и кланяюсь его памяти.
Так мы оказались в доме на Русаковской улице. Дом этот благополучно стоит и по сей день как наше первое прибежище лихой военной поры. Во дворе ребятишки, с которыми быстро познакомился, окружили меня всяческим вниманием. Играли в футбол, разбили стекло в нижнем этаже. Стали собирать по 20 копеек на новое стекло. Сразу же было сказано: "С беженца денег не брать!"
Это было продолжением божественной спасительной миссии. Кто-то вел нас, кто - не знаю. Чудом вырвались из Каунаса, который через несколько часов был захвачен немцами. Чудом добрались до Москвы. Чудом были подхвачены, размещены у замечательных людей.
Примерно через месяц нас перевезли в подмосковный дачный поселок Новогорск. Поселок был пустынным.
Уже после войны, году в 1948-1949, наша семья снова оказалась в Новогорске. Сейчас он известен как Центр олимпийской спортивной сборной. Там после войны построили новый поселок из современных по той поре двухэтажных дачных домов. Наискосок от нас жил германский фельдмаршал Паулюс, плененный в Сталинграде в 1943 году. Его, естественно, охраняли, но режим у него был совершенно свободный. Фельдмаршал ходил с нами - уже подросшими к тому времени ребятишками - на речку купаться. Смотрел как мы режемся в футбол. Но все это было много позже, после победы.
Пока же страна была придавленная, опешившая, но не сломленная. Череда чудес с нашим семейством продолжалась.
В одну из осенних ночей, когда, по существу, мы были единственными жильцами в опустевшем дачном поселке, в дверь постучали. Мама с опаской спросила: "Кто там?"
"Это я, открывайте".
Это был отец.
Радость была безмерная. Он успел рассказать, как они выбирались из Каунаса на север, через Латвию, поскольку на восток все уже было перерезано немцами. Там они вышли к своим. В Москве он - на пару дней, снова возвращается в действующие войска. Сумел договориться в Сталинграде, что мы приедем туда. На том и расстались.
Жизнь пошла по-новому, не все уж так трагично и плохо. Отец жив.
Столица, когда мы появились в Москве после двухмесячного "дачного сезона", стала другим городом. Городом войны. Начались первые налеты. Немцы накатывались все ближе и ближе.
Опять каким-то чудом удалось попасть в теплушку товарного поезда, шедшего на юг. Ехали долго, но ехали. Достаточно спокойно, налетов не было. В 1941 году Гитлер основной удар и главные силы сосредоточил на восточном направлении, через Белоруссию на Москву. На южном фланге большой активности немцы не проявляли, оставив свои расчеты до 1942 года, когда они пошли через Украину, в донские степи на Сталинград. Люди в товарном вагоне сблизились, стали как бы одной семьей. В конце концов доехали. Здание сталинградского вокзала и особенно фонтан перед ним с танцующими детьми хорошо известны из кинохроники и фотографий времен Сталинградской битвы. Мы с вещами разместились около него. Место приметное, авось кто-нибудь заметит нас. Просидели день - никого. К вечеру мама, оставив нас у фонтана, отправилась к дому, где мы жили до переезда в Каунас.
Через несколько часов она появилась во главе демонстрации солидарности из нескольких человек, в основном женщин. Повторилась московская ситуация. Нас забрали на постой.
В Сталинграде жили, пока можно было жить. Я успел проучиться во втором классе той самой школы, куда поступил перед отъездом в Каунас. После разгрома под Москвой, зимой 1941 года Гитлер перенацелил удар, пошел на Волгу южными степями. Из Сталинграда мы неведомым образом перебрались на Урал, в Челябинск, а уж потом, весной 1943 года - в Москву, застав последние немецкие налеты в доме на Тверском бульваре.
Насколько я, мальчонка, мог разбираться в делах, настроениях в разговорах взрослых, когда долго ехали в поездах, на которые время от времени сбрасывались немецкие бомбы, когда мы где-то и как-то у попутчиков по поезду устраивались в углу их квартир, никогда не было чувства, что немец будет над нами. Обреченности у русских не было даже в самые трагические моменты. Прошла паника, растерянность и в Кремле, среди вождей. Они взялись за дело. Железо России скоро сказалось.
В Великой Отечественной войне победили вера в Отечество, патриотизм, привязанность к родным корням, которые люди не пожелали отдать чужеземному пришельцу даже ценой собственной жизни. Никогда советские люди не были так сплочены, едины в помыслах, целеустремленности. Опрокинуть их, смять, загнать в сибирские дебри Гитлеру не удалось, хотя сила у него была огромная.
После войны Сталин счел нужным сказать, кому обязаны Победой - русскому народу, который, говорил генералиссимус, "заслужил в этой войне общее признание, как руководящей силы Советского Союза среди всех народов нашей страны... у него имеется ясный ум, стойкий характер и терпение". Легче судьбу русского народа вождь не сделал, но слова были сказаны точные и справедливые. На этот народ ложится сейчас и в будущем основная надежда и ответственность за возрождение прочной, единой, просвещенной и авторитетной в мире державы.
q
Если не ошибаюсь, в 1947 году с Тверского бульвара, где прожили всю войну, семья переехала на Тверскую улицу, которая в те годы называлась улицей Горького. Новая квартира - двухкомнатная, тесноватая, но после Тверского бульвара, где в квартире было натрамбовано восемь семей, это было роскошью. Главное же - этот дом №15 был знаменит на всю Москву. Что ни жилец, то выдающаяся личность. Как скромная семья въехала в этот заповедник, ума не приложу.
На четвертом этаже четвертого подъезда у нас была квартира 50. Справа, в 49-й, жил с супругой великий человек - И.А.Лихачев, директор автоконцерна ЗИС, переименованный после смерти Сталина в завод имени Лихачева - ЗИЛ. Выше была квартира маршала К.Рокоссовского. Ниже жила влиятельная председатель ВОКСа (Всесоюзное общество культурных связей) Н.Попова. Соседнюю с ней квартиру занимал министр культуры Александров, попавший в крупный скандал после разгромной по его адресу статьи в "Правде", где ему прочитали суровую лекцию насчет этики, сказав, что должность министра культуры вовсе не служит ключом в частные апартаменты балерин кордебалета. Неподражаемый бас Большого театра М.Михайлов жил здесь же. Даже обычный его кашель разносился "цунами" по всему двору.
Центром притяжения всей Москвы был, однако, подъезд №3. Там жил Сергей Яковлевич Лемешев. Тенор всех времен и народов, населявших СССР. Притяжение возрастало многократно из-за того, что Сергей Яковлевич располагался с новой женой в этом подъезде, а в подъезде №1 жила его прежняя супруга - великолепная певица Большого театра Л.Масленникова. Гигантская армия поклонников и поклонниц Лемешева делилась на два лагеря: больший - за Масленникову и меньший - за новую избранницу кумира. Толпы заполняли двор, когда Сергей Яковлевич возвращался со спектакля. После единодушной восторженности встречи с певцом начиналась разборка "стенка на стенку". Верх обычно брали "масленниковские". В конце концов все улаживалось, pro и contra сливались вместе в экстазе любви к маэстро.
В соседнем подъезде жило семейство старого и убежденного коммуниста Щаранского. Надо же так получиться, что его сын Натан стал заядлым антикоммунистом, сумел эмигрировать в Израиль, стал министром промышленности. В этом качестве я нанес ему визит, когда ездил в деловую поездку в Израиль. Вспоминали о нашем доме №15 на Тверской. Натан Щаранский и сейчас видный политик Израиля.
Обязательно упомяну еще одного соседа. Александр Трифонович Твардовский был велик уже одной своей "повестью про бойца" - "Василий Теркин". Был он всегда задумчив, иногда присаживался на скамейку в сквере во дворе. Видя его там, люди вокруг стихали, пацаны переносили свой футбол в дальний угол двора. Этот великий поэт жил в напряжении, во внутренних мыслях о смысле жизни, о том, чтобы в ней было меньше зла. В спорах о судьбах России. Уже много лет позже я публиковал у себя в журнале "Международная жизнь" часть из "Василия Теркина". Чтобы напомнить: более точного суждения о событиях в Отчизне в конце ХХ века трудно представить.
В новогоднюю ночь на 1955 год сыграли на Тверской нашу свадьбу с красивой девушкой Ириной. В положенные сроки появились на свет сын Дмитрий и дочь Евгения. У них теперь свои дети: наши внучка Маша и внук Василий - на радость бабушке и дедушке.
Жили в этом мемориальном доме, пока не получил в Черемушках собственную трехкомнатную квартиру. Бесплатно, как и все жильцы того нового 15-этажного дома. Через несколько лет переехали в квартиру побольше и поудобнее. Опять же бесплатно, такие в те времена были смешные порядки.
q
Роковым для нашей семьи стал 1950 год. Ушел из жизни отец. Невзгоды войны, раны, запредельная напряженность сделали свое, достали боевого полковника. Месяцы провел он в военном госпитале, медицина была, однако, бессильна, темная сторона судьбы взяла свое. 19 ноября Дмитрий Иванович Пядышев скончался.
На старом московском Ваганьковском кладбище его похоронили со всеми воинскими почестями. Прогремело три залпа прощального салюта. Оркестр заиграл гимн. Дома на улице Горького (нынешняя Тверская) собрались, насколько могла вместить квартира, помянуть хорошего человека, патриота родины.
Упокоился отец в военной части Ваганьковского кладбища. Рядом могила генерала Ф.Петровского, отца моих друзей - Владимира Петровского, заместителя министра иностранных дел, заместителя Генерального секретаря ООН, и Павла Петровского, многожды бывшего послом, в том числе в Португалии. В лихие дни августа 1991 года, когда крушили державу, ревностные правдолюбцы посшибали здесь пятиконечные звезды на военных памятниках.
Мои мама, сестра и я остались одни в большом городе. Ни родных, ни близких знакомых.
Полковник Д.И.Пядышев достойно прошел свой жизненный путь, отведенный судьбой
Странные были тогда времена. Оказалось, что в этой ситуации мне как сыну военного и студенту положена была пенсия. До сих пор сохранилась пенсионная книжка №3512, по которой мне выплачивалось 1680 рублей в месяц - при условии, однако, что буду сдавать экзамены без троек, только на пять и четыре. У меня так и получалось, семейству нашему платили все годы учебы эти деньги, которые были весьма кстати.
В МГИМО пришел прямо, как говорится, с улицы, никаких протекций, связей, ходатайств. Четыре экзамена - три пятерки, одна четверка - по сочинению.
То, что я буду поступать в МГИМО, определилось давно. У меня всегда была тяга к истории, географии. Изучал эти науки, я бы сказал, по жизни - с 22 июня 1941 года, когда мы в утро войны спасались от немцев, чудом выбравшись из литовского Каунаса. Сначала историю с географией изучал с запада на восток, отмечая на карте сданные Красной армией города. Потом с востока на запад - и до Берлина. В школе был даже президентом школьного Географического общества и выпускал стенгазету "Географический вестник". Попросил родителей выписать домой наряду с "Правдой" и другими газетами журнал "Новое время", который в ту пору был единственным изданием, публиковавшим статьи международного характера.
В институте было - в удовольствие. Особо - знаменитый ученый, академик Евгений Тарле. Ему я сдавал экзамен по истории. Поскольку в то время мне довелось быть комсомольским деятелем на курсе, меня запустили первым отвечать академику.
- О чем у вас вопрос, молодой человек?
- Екатерина II и ее внешняя политика, Евгений Викторович.
- Как интересно! - воскликнул академик и пустился рассказывать про великую императрицу. В аудиторию инфильтрировались многие из тех, кто в коридоре ждал вызова тянуть билет.
Слушали с величайшим вниманием.
Семинары по США вел замечательный историк Л.И.Зубок, один из давних лидеров Компартии США, а много позже официальный оппонент в моей защите кандидатской диссертации в ИМЭМО. Лекции по истории древнего мира читал потрясающий профессор из МГУ Бокщанин. Историк от Бога. Меня тогда - а это были 1951-1952 годы, еще при Сталине, поразили его рассуждения о бренности великих империй, сколь бы могучими они ни были. И привел в доказательство цитату из И.В.Сталина. Смысл сталинских слов состоял в том, что, говоря о развале империи древнеперсидского царя Кира, вождь сделал заключение: как показывает история, судьба всех великих империй одинакова - они приходят к своему концу, распадаются.
В те времена это звучало весьма удивительно. СССР был непобедим, великой и вечной державой - и никаких сомнений. Неизвестно, когда и по какому поводу сказал эту фразу вождь, видимо, в предвоенные годы и по какому-то конкретному случаю, связанному с колониальной политикой тогдашних империалистических держав. Но в 1950 году, после Победы, вспомнить эти слова, даже с ссылкой на вождя, было похоже на вызов.
Позднее я пытался найти это высказывание в томах собрания сочинений И.В.Сталина. Не нашел. Может быть, пропустил, может быть, ее из последнего издания полного собрания сочинений сняли. Но как бы то ни было, вождь на этот раз оказался прав: много лет спустя, в 1991 году великий СССР распался.
В 1954 году случился нелепый разгон нашего выпускного курса по причине, что, мол, в постсталинский период (вождь скончался годом раньше) оказался переизбыток дипломатических кадров. Солидарно и весело провели многодневную стачку на пустыре, напротив института. Посылали ходоков во все инстанции. И в конце концов, в частности после репортажа по Би-би-си о "первой с 1927 года политической забастовке в России", мы триумфально были возвращены в альма-матер.
Конечно, оказалось, что перепроизводства кадров не было в помине. На молодежь был спрос.
q
В один из летних дней 1956 года выпускник Московского государственного института международных отношений, коим был ваш автор, переступил порог привлекательного московского особняка на Гоголевском бульваре, 16*, (* Позже по этому адресу уютно устроился Валютно-финансовый департамент (ВФД) МИД России.) начав службу на благо Отечества.
Это был КИ - Комитет информации при МИД СССР. В прошлом - ведомство, погруженное в таинственность, название которого произносили вполголоса.
Когда я пришел в Комитет информации, КИ был довольно скромным слепком былого величия, возникшего в 1947 году, когда Сталин все направления советских разведок свел в один мощный кулак - Комитет информации при Совете Министров СССР.
Со временем гигантизм посчитали противопоказанным делу, начался демонтаж разведывательного сообщества. Комитет информации был передан Министерству иностранных дел СССР и стал называться Комитетом информации при МИД СССР. В мои времена на Гоголевском бульваре мы придумали себе коллективный псевдоним "КИприМИДов".
Традиции между тем оставались прежними. Это было гнездо для высокого полета. И по людям, по кадрам, и по той интеллектуальной продукции, которая здесь готовилась.
В мои годы руководителем Комитета информации, этого мидовского учреждения, был первый заместитель министра иностранных дел СССР А.А.Громыко. Там, собственно, впервые я с Андреем Андреевичем и встретился. На Гоголевский бульвар он приезжал редко, в основном время проводил на Смоленской площади, в центральном здании МИД.
Среди сотрудников КИ талантов было в достатке. Это была какая-то россыпь умных людей, которые с годами стали крупными политиками, дипломатами, учеными, определяя интеллектуальный климат в разных сферах. Замечу, что небольшой по числу группе молодых с находчивыми мозгами дозволяли заниматься алхимией, соединяя общественную информацию с соседской. Получалось забавно, временами шумно.
На третий или четвертый день своей службы встретился с человеком, который располагался в соседнем кабинете. Я проходил по коридору, открылась дверь, он вышел, протянул мне руку:
- Берджесс. Гай Берджесс.
Знаменитый разведчик, один из "кембриджской пятерки", сотрудничавшей с советской спецслужбой.
По источникам, Г.Берджесс установил контакт с советской разведкой в Англии еще в 1935 году. Поспособствовал ему в этом другой выпускник Кембриджского университета Дональд Маклин, уже ставший секретным сотрудником Москвы. Создателем и лидером группы, в которую входили еще несколько кембриджцев, выступал Ким Филби.
Получалось, что мой новый знакомый до недавнего времени был ни много ни мало суперагентом, вроде Джеймса Бонда, "007", из романов английского писателя Иэна Флеминга.
В Москве оставался истинным британцем, носил отличные костюмы и галстуки, но как-то неряшливо. Предпочитал, подобно "007", мартини - "помешать, но не взбалтывать", хотя количество выпиваемого гораздо превосходило бондовскую дозу. Любимым виски было "Джон Джеймсон". Правда, пил, не как Бонд - маленькими глотками, а из вместительного бокала, который в его времена стал известен в лондонском "Реформ-клубе" как "двойной Берджесс". К хорошим автомобилям была пламенная страсть. В Вашингтоне на своем 12-цилиндровом спортивном "линкольне" с откидывающимся верхом гонял со скоростью более 100 миль в час - сумасшедшая для города езда.
Как и литературный герой, представлявший себя через паузу ("Бонд. Джеймс Бонд"), он также называл себя в два приема: "Берджесс. Гай Берджесс".
Для публики начало этой, быть может, самой громкой истории в мире разведки помечено 7 июня 1951 года. В этот день лондонская газета "Дейли экспресс" опубликовала небольшую заметку, всего в 164 слова, под заголовком "Скотленд-Ярд ищет двух британцев".
Тем временем Гай Берджесс и Дональд Маклин уже находились в СССР.
В Москве Гая Берджесса встретили достойно. Был он награжден боевым орденом Красного Знамени. Берджесс выполнял в КИ роль консультанта, и здесь его знания были безграничны.
Кабинет Гая Берджесса располагался на втором этаже неподалеку от нашей комнаты. Время от времени мы заходили к нему, чтобы отвлечься от рутины, поговорить на английском и вообще выявить свои высокие интеллектуальные потенции разговорами о сравнительных достоинствах лондонского "Челси" и "Манчестер Юнайтед" или выслушать глубокие мысли Гая о том, как после пары кружек легкого пива хорошо бы внакладку (то есть сверху) выпить еще пинту ирландского "Гиннесса". Тогдашнее отсутствие в Москве последнего, казалось, доставляло очень большое неудобство для него.
К сожалению, он так и не мог вписаться в новую обстановку. Семьи не было. Друзей мало. Изредка в Москве появлялись его английские знакомые, с ними отводил душу. Постоянно вспоминал о своей маме, которая ждала его в Лондоне. Однажды он было приободрился, когда пришло известие о том, что британские власти разрешают ему въезд на короткое пребывание в Англии. Однако насчет гарантий свободного возврата в Москву сказано было туманно. Он тем не менее заявил о желании воспользоваться этой новой ситуацией, поставил перед руководством вопрос о такой поездке в Англию.
Начальник службы Андрей Ефимович Ковалев меня приглашал на беседы с Берджессом в качестве переводчика. Диалог по вопросу о поездке в Англию желаемого результата не давал, Андрей Ефимович решил прибегнуть к упрощенной аргументации.
"Ты скажи ему, - обратился он ко мне, - что, если он поедет, там его ждет решетка".
Я сказал. Берджесс как-то не проникся услышанным и продолжал свою аргументацию. Андрей Ефимович, человек мягкий и интеллигентный, видимо, засомневался в правильности моего перевода и потребовал повторить насчет "решетки". Я начал было переводить, но Берджесс прервал меня, сказав: "Борис, я понял - ре-шет-ка, ре-шет-ка".
На этом, собственно, вопрос о визите в Англию был закрыт.
Из Комитета информации Берджесс через какое-то время ушел по-английски, не попрощавшись. Нам сказали, что ему предложили другую работу.
Берджесса, его коллег Маклина и Филби, также оказавшихся в Москве, не затаскивали, не запихивали в шпионы. Не ставили мертвые ловушки и безвыходные капканы. Не сулили золотые горы. Они сами постучались в дверь советской разведки. И им дверь открыли.
Главным и, может быть, единственным побуждением для них были идейные соображения. Сегодня такое трудно понять. Нынче "сваливают" на Запад, в Америку, туда, где богаче, где жизнь устроеннее и отлаженнее. Тогда свет манил с другой стороны.
q
Нужно сказать, что с Гоголевского бульвара для меня пролегла дорога в зарубежный мир, в первую мою заграничную командировку - весной 1960 года в Женеву, на Комитет десяти государств по разоружению.
1960-й был венценосным годом советской внешней политики. Все складывалось как нельзя лучше. Военно-политические монополии нашего главного мирового антагониста - Соединенных Штатов Америки, напротив, зримо суживались. Не клеилось с запуском спутника. В посмешище превратилось провалившееся вторжение на Кубу в попытке разбить Фиделя Кастро. Рухнул наземь под Свердловском американский самолет-разведчик У-2, пораженный советской ракетой. На США свалили вину за несостоявшееся в Париже совещание лидеров четырех великих держав.
В такой обстановке в Женеве в марте 1960 года начал свою работу Комитет десяти государств (пять - социалистических и пять - капиталистических), на который возложили разработку конкретного плана по реализации программы ООН по всеобщему и полному разоружению. Делегации состояли сплошь из крупных военно-политических знатоков. В нашей были опытнейшие дипломаты, начиная с главы делегации В.А.Зорина: один из участников разработки Устава ООН А.А.Рощин, феноменальный Л.И.Менделевич, затмивший своим талантом многих дипломатических корифеев генерал-полковник А.Грызлов, который еще на Тегеранской конференции 1943 года был приближен к Сталину. Более чем солидная публика была и в других делегациях. Не знаю, почему В.А.Зорин взял меня в делегацию в качестве пресс-атташе, дорога, пройденная мною к этому времени в дипломатии, была не очень долга.
Женевский Комитет десяти проходил при нашем явном лидерстве. Конечно, иллюзий относительно скорой реализации планов всеобщего и полного разоружения не строили, но действовали активно. Женева складывалась явно не в пользу западников.
И тут в последнее воскресенье июня В.А.Зорину пришла срочная шифротелеграмма из Москвы с указанием на ближайшем же заседании сделать заявление о том, что деятельность Комитета представляет собой "ширму для прикрытия гонки вооружений" и потребовать закрытия Комитета.
Нужно было оповестить об этом решении Москвы руководителей других делегаций соцстран. Вместе с ответственным секретарем делегации Роландом Тимербаевым поехали на встречу с главой болгарской делегации Милко Тарабановым. Уважаемый в Болгарии человек, впоследствии, когда мне довелось работать в Софии, возглавлял Народное собрание НРБ. Сообщили ему новость. Наш болгарский друг, конечно, был озадачен, но сразу же стал высказывать свои соображения, как это сделать наиболее эффективно и с достоинством.
Председательствовать на ближайшей сессии Комитета должен был руководитель делегации Польши, заместитель министра иностранных дел Мариан Нашковский. С ним обусловили, что он откроет заседание, предоставит слово делегациям соцстран, после этого закроет заседание и объявит о завершении сессии Комитета.
Так оно и было на следующее утро. М.Нашковский выполнил свою миссию, ударив председательским молотком по столу, закрыл сессию. Вот тут-то и началось. Настоящий шабаш. Не забуду, как весьма маститый бывший премьер-министр Франции Жюль Мок, кряхтя, забрался на свое кресло и, размахивая бумагами, стал выкрикивать нечто понятное только ему самому. Другие западники таким азартом не располагали, но действовали также весьма шумно. Как бы то ни было - Комитету десяти пришел конец.
Словом, мой внешнеполитический дебют прошел громко.
q
Осенью того же, 1960 года снова выпал счастливый номер. В составе советской делегации, возглавляемой председателем Совета Министров СССР Н.С.Хрущевым, предстояло выехать в Нью-Йорк на 15-ю сессию Генеральной ассамблеи ООН. На первый в истории "саммит" объединенных наций, поскольку сессия проходила на уровне глав государств и правительств, которые поспешили на сессию вслед за советским лидером.
9 сентября 1960 года Хрущев и сопровождающая его публика поднялись на борт корабля "Балтика", чтобы плыть через океан на 15-ю сессию Генассамблеи ООН.
И не одному, а вместе с делегациями соцстран, главы которых откликнулись на экстравагантный и, можно сказать, рискованный призыв московского лидера.
По высшему велению я был взят в делегацию, определен в пресс-группу. Учитывая высоты, которые занимали основные ее участники - знатоки кремлевской технологии, в группе нужен был кто-то попроще, понезаметнее. Моя роль была для меня совершенно ясной - чем-то вроде "подносчика патронов", составителя первоначальных текстов, которые вышестоящим товарищам надлежало "доводить до ума", прежде чем подать их на рассмотрение Шефа. Так и было первые дни. Вскоре положение стало меняться. За равного, конечно, меня считать не могли, но за своего принимали.
Формального руководителя пресс-группы не было, посчитали, что лидер определится сам по ходу дела. Он определился. Лидером де-факто, конечно же, был Алексей Иванович Аджубей - главный редактор "Известий" и зять Никиты Сергеевича. Плыл в Нью-Йорк главный редактор "Правды" П.А.Сатюков, который де-юре был выше всех. Авторитетом в пресс-группе был чудесный человек, Дмитрий Петрович Горюнов - генеральный директор ТАСС. Раздольный русский, с юмором и комсомольским задором, с состраданием к людям. Крепко знал свое дело заведующий Отделом печати МИД СССР М.А.Харламов, позже возглавивший Радиокомитет.
В своем дневнике я записал, что в Калининград прилетели за 11 минут до посадки самолета Хрущева. До Балтийска ехали автобусом. По всему 50-километровому пути стояли люди, готовые приветствовать Хрущева.
"Балтика" двинулась в свое историческое плавание.
После ужина каждый вечер все - и вожди, и не вожди собирались в кинозале. Никита Сергеевич садился в передних рядах по центру. Остальные группировались вокруг него. В кинозале удобнее всего было присмотреться к руководителям, понаблюдать за их мимикой, привычками.
На первый сеанс Н.Хрущев вошел с возгласом: "Ну, где здесь кино показывают?" Не дожидаясь ответа, обратился к Кадару: "Садись, товарищ Кадар, насилу удержал места для нас".
Премьерный киновечер на "Балтике" прошел для Никиты Сергеевича на ура. Готовясь к рейсу, в трюм корабля загрузили массу коробок с кинолентами новых фильмов, с киножурналами "Новости дня", некоторые из которых были датированы уже октябрем и ноябрем. Упустили из виду одну мелочь - не взяли в плавание киномеханика. Когда это выяснилось, в экипаже началась паника, в конце концов к кинопроектору поставили подвернувшегося под горячую руку радиста, на заклинания которого, что этого он, мол, не умеет, было резко сказано: если честь дорога - сумеешь.
Радист сумел только "Новости дня" и первые минуты фильма. В тот вечер показывали "Пиковую даму". Надо же случиться - исчез звук. Зрители терпеливо смотрели вглухую. Когда звук, появившись, пропал снова, за дело взялся Никита Сергеевич.
Н.С.Хрущев на капитанском мостике. Где она, Америка?
Хрущев показал себя отменным знатоком и интерпретатором пушкинской классики. Он живо комментировал происходящее на киноэкране, перемежая Пушкина с воспоминаниями из личной жизни. Упомянул о том, как однажды в институтские годы карта "пиковой дамы" здорово подвела его в игре с сотоварищами-студентами. Звук появлялся, исчезал. Хрущев неутомимо рассказывал. Под конец фильма звук исчез вовсе. Здесь Никита Сергеевич поставил точку в своем репортаже: "Ну, все, конец. Герман себя застрелил. Мы с товарищем Кадаром пошли пить чай. Приглашаю и всех остальных".
Со звуком в конце концов управились. Фильмы смотрели, но не с таким интересом, как это было с хрущевским комментарием. Оживление возродилось на фильме "Наследники" производства Киевской киностудии имени А.П.Довженко. Эта украинская кинокомпания никогда не отличалась качеством, а в случае с этим фильмом она превзошла себя. Сюжет сводился к показу трех друзей, молодых строителей коммунизма, образцовых во всем: в работе, учебе, любви. Хрущев не упустил шанса прокомментировать это занудство на экране. Когда фильм все-таки подошел к концу и в зале воцарилось ожидающее молчание, Никита Сергеевич встал и сказал: "Ну, ладно, пошли на палубу, просвежиться. А Подгорный (первый секретарь ЦК Компартии Украины) пусть останется и смотрит этот фильм еще раз".
В первый день плавания на "Балтику" пришло сообщение о том, что правительство США ограничило зону передвижения советской делегации, включая, разумеется, и ее главу, радиусом в 25 миль с отсчетом от площади Колумба в Нью-Йорке. В отведенной зоне особенно не разъездишься и не разгуляешься. Доложили об этом Н.С.Хрущеву.
"Скажите им, - начал он, расплываясь в сардонической улыбке, - что пусть не беспокоятся. Ехать к ним в Вашингтон мы не собираемся. Это они приедут к нам в Нью-Йорк. Передайте им также, что нарушать их предписание, хотя и не очень умное, мы тоже не намерены. Это у них привычки ездить и летать без приглашения туда, куда не надо".
Ближе к концу плавания Никита Сергеевич собрал у себя в каюте человек десять. У окна было подготовлено кресло для хозяина, два ряда стульев - для других. Каждый по наитию знал свое место, впереди расположились А.Громыко, Н.Подгорный, К.Мазуров и далее члены пресс-группы, помощник премьера. С краешку нашлось место для меня.
Никита Сергеевич сказал, что предстоит в Нью-Йорке нечто большее, чем ординарное участие в сессии ООН.
Речь на сессии, продолжал он, получилась хорошей, обстоятельной. Кто хочет сделать лучше - пожалуйста.
Присутствующие дружно заговорили: нет, нет, доклад превосходный.
В 9.24 утра корабль причалил к берегу. Н.Хрущев, а затем Т.Живков, Г.Георгиу-Деж, Я.Кадар спустились по трапу, прошли к микрофонам по красной дорожке, привезенной из представительства. На пирсе встречали Президент Чехословакии А.Новотный и польский лидер В.Гомулка, прилетевшие в Нью-Йорк самолетом. Официальных американских - никого. Подбежали наши детишки, вручили цветы. Из видных американцев был только банкир Сайрус Итон, популярный в СССР. Пирс вместил 150 встречающих и 200 полицейских.
Со своим "ФЭДом" я встал прямо перед Хрущевым, произносившим речь, сделал несколько снимков. Полицейский как-то без охоты спросил, из какой я газеты. В голову пришло ответить: "free lance", свободный журналист. Это сработало, вопросов больше не последовало.
В 10.25 по нью-йоркскому времени все было закончено, кроме дождя. Хрущева усадили в новенький, 1960 года, лимузин "кадиллак флитвуд" и уехали с мрачного пирса 73 в представительство СССР на Парк-авеню, 680, которому на ближайшие дни надлежало быть резиденцией советского лидера. За ним рванулась кавалькада американской охраны.
Расположились в отеле "Салгрейв" на углу Парк-авеню и 67-й стрит, в одном квартале от представительства. В многокомнатном сьюте генерального директора ТАСС устроили штаб-квартиру пресс-группы. Хозяин сьюта Дмитрий Петрович Горюнов был в хорошем настроении: только что вместе с Сатюковым и Аджубеем они были у Хрущева, тот одобрил сообщения о прибытии в Нью-Йорк и встрече в порту. Добавил: на следующий день "Правда" выйдет с заголовком "Объединенные Нации не могут работать спокойно в Америке", скажет, что настало время перевести ООН из Нью-Йорка в другое место.
"А теперь, - возвестил Дмитрий Петрович, - имею честь пригласить присутствующих на ужин в главный ресторан отеля".
Дорогостоящее застолье как-то не было предусмотрено планами и инструкциями по части финансовых расходов. Но коль скоро генеральный директор объявил, спорить никто не стал. Первое застолье на американской земле прошло роскошно. Изысканные блюда, хорошее вино. Статная хозяйка, пришедшая с роскошной гончей приветствовать советских гостей.
В финале принесли чек. Дмитрий Петрович посмотрел сумму, что-то написал на бланке. Официант с поклоном взял и удалился. Мы были несколько заинтригованы, но спрашивать не стали. Застолья продолжались дня два-три, до тех пор, когда в разгар нашей работы над очередным документом в сьют Горюнова ворвался разъяренный Аджубей (разъяренность и последовавшие негодования были, конечно, наигранными): "Подлецы! Главный бухгалтер принес счета на мое имя за ужины в ресторане, на которых я никогда не был. Доложу об этом Шефу, и он разгонит вашу банду к чертовой матери!" Народ насторожился. Только генеральный директор ТАСС воспринял все как надо:
- Прости, Алексей Иванович, мы плохие люди. А я вообще последний негодяй, который ресторанные счета отсылал в твой 704-й номер. Но видит Бог, каждый раз мы тебя искали, чтобы вместе пойти ужинать, но ты был недосягаем в высших сферах. Но будь уверен, что каждый второй тост мы поднимали за твое здоровье, дорогой.
Алексей Иванович смягчился:
- Ну ладно, черт с вами, но чтобы в следующий раз про меня не забывать. А оплату запишем за счет ваших гонораров за те бумаги, которые вы понаписали.
Концовка была вполне в его духе:
- Дмитрий, у тебя в этом роскошном номере найдется же бутылка виски?
Нашлась. "Johnnie Walker".
Следующим днем, во вторник, 20 сентября 1960 года, открывалась 15-я сессия Генеральной Ассамблеи ООН. Ради чего Никита Сергеевич Хрущев десять дней назад на корабле "Балтика" отважно пустился в путешествие по Атлантическому океану.
q
Спустя более четырех десятков лет для большинства людей поездка Хрущева на сессию в Нью-Йорк осенью 1960 года остается в основном одним воспоминанием: советский босс барабанил кулаками и где-то колотил ботинком. Пересказывается это в десятках вариаций и правдоподобием не отличается. Даже сам Н.Хрущев в своих мемуарах "Время. Люди. Власть" запутался, где, когда и как он развлекался. На самом деле это было так.
После уикенда, 26 сентября, в ООН вне очереди выступил Генеральный секретарь Д.Хаммаршельд.
Н.С. взорвался. Что-то прокричав, он начал стучать правым кулаком по столу. Затем запустил и мощность левого. Барабанить обоими кулаками было, ясно, куда привлекательнее. Зал на мгновение замер, оратор на роструме запнулся, делегаты во все глаза глядели на барабанщика. Громыко был в шоке, что делать, опытный дипломат не знал. Зато знал Хрущев:
- Громыко, дипломаты, поддерживайте!
Андрей Андреевич легонько стал постукивать ладошкой. Сидевшие справа от него послы тоже.
Хрущев был неудовлетворен этими интеллигентами.
- Да ну вас, - махнул он рукой. И повернувшись влево, крикнул:
- Украина, давай!
Подгорного не надо было агитировать. Два молота забили по наковальне. Подключились белорусы. Но децибелы громкости их "барабанов" сильно уступали украинским.
Кое-кто постукивал и за другими столами.
В зале было любопытство. Осуждение? Вряд ли. Отнеслись, как к шалости.
Хрущев потом говорил, что пробовал также топать ногами. Не получилось, мягкий ковер глушил звук.
Метка, однако, была послана. Нервную систему делегатов и ооновскую мебель ожидали новые испытания на прочность.
Главное событие на сессии развернулось 12 октября.
Обсуждался колониальный вопрос. Н.Хрущев выступил с довольно умеренной речью. Все было бы ничего, но бес попутал филиппинского представителя Сумулонга вступить в полемику.
Здесь за дело взялся Никита Сергеевич. Он потребовал "право на ответ", взошел на трибуну, резким жестом как бы отодвинул в сторону филиппинца и стал изливать свое возмущение. Воздав должное и филиппинцу, и председателю сессии Боланду, Н.Хрущев удовлетворенно направился на свое место.
Мы с корреспондентом "Правды" Е.Литошко сидели на гостевой трибуне, прямо за столом советской делегации. Я на что-то отвлекся, Евгений толкнул меня в бок: "Смотри, что это с Никитой Сергеевичем?"
Я посмотрел. Премьера нашего видно не было. За столом вместо него гляделась только больших размеров спина. Голова, плечи, руки ушли под крышку стола. Через несколько секунд Никита Сергеевич появился на воле, держа в руке правый ботинок. Видно было, что легко это ему не далось. Он с трудом дышал, разминал плечи. Встал с ботинком в руках и начал грозить им филиппинцу через весь зал. Для верности несколько раз ударил ботинком по крышке стола. Дополнил это ударами кулаков. К нему присоединились некоторые из делегации. Ботинок на время барабанного боя оставался лежать на столе. Затем Никита Сергеевич вполне удовлетворенно взял ботинок, нырнул под стол, пробыл там положенное время, завязывая шнурки. Торжествующе снова предстал перед публикой.
Н.Хрущев потом показал себя джентльменом. Взяв слово "по порядку ведения", вышел на трибуну и стал говорить, что господин, представляющий Филиппины, все-таки не безнадежный человек, он, видимо, находится в процессе созревания. "Есть надежда, что созреет и правильно будет понимать вопросы".
Зал консенсусно ответил аплодисментами.
После перерыва страсти не улеглись. Никита Сергеевич второй раз снимал свой ботинок и приводил его в действие. Сам я именно этого момента не видел, в зале меня не было. Поэтому сошлюсь на "Нью-Йорк таймс" (13 октября 1960 г.):
"Позднее, в ходе дебатов по колониализму, в ходе которых страсти разгорелись среди нескольких делегаций, господин Хрущев время от времени что-то выкрикивал, размахивал правой рукой, грозил пальцем и снял ботинок во второй раз. Второй раз инцидент с ботинком произошел во время выступления Ф.Уилкокса, помощника госсекретаря США".
Этого сам не видел, но будем верить солидной газете.
Фото Хрущев газета
За пару дней до отлета из Нью-Йорка Н.С.Хрущеву направили на согласование обширную статью по итогам его пребывания на 15-й сессии Генеральной Ассамблеи. Текст предварительно посмотрел А.А.Громыко. Писали вдвоем с Борисом Стрельниковым, корреспондентом "Правды" в Нью-Йорке. Работать с этим умным и талантливым человеком было одно удовольствие. Статью было задано сделать большой, на целую газетную страницу, и так, чтобы она стала главным отчетом о деятельности Н.С.Хрущева на сессии.
Вернулась статья с некоторыми карандашными пометками. К трем фамилиям авторов было добавлено еще две: П.Сатюкова, главного редактора "Правды", и Д.Горюнова, генерального директора ТАСС. Сочли, что так оно было политически правильнее и внушительнее. В "Правде" статья была опубликована почти на целую полосу под заголовком "Семена мира дадут добрые всходы".
Оказаться в такой солидной компании для молодого человека - в Нью-Йорке мне исполнилось 28 лет - было, конечно, удачей. От Ф.Р.Козлова, оставшегося "на хозяйстве в Москве", пришло сообщение о том, что "у товарищей в Политбюро есть мнение" издать книгу об участии Н.С.Хрущева в работе 15-й сессии. Подобно той, которая была выпущена годом раньше, после визита Н.Хрущева в США. Успех той книги был большой, десяток ее авторов удостоены Ленинской премии. Вождей было много, а "индейцев" мало, и мне было сказано заняться черновой работой, сбором материала, тем более что после отъезда делегации я оставался в Нью-Йорке. Работа над книгой было пошла, сформировали авторский коллектив. Но потом эту, как говорил Остап Бендер, плодотворную дебютную идею переехали какие-то другие события.
Первая в истории ООН сессия, на которую советский лидер сумел увлечь глав других государств, завершилась. Это воистину был "саммит имени Хрущева".
Поздним вечером 14 октября на машине Бориса Стрельникова поехали в аэропорт, откуда должен был стартовать Ту-114 с высоким гостем на борту.
Подъехал Н.Хрущев. С ним венгерский лидер Янош Кадар. Они немного погуляли, направились к трапу. Наверху стоял знаменитый А.Туполев, создатель самолетов. По-хозяйски, раскинув гостеприимно руки.
Никита Сергеевич улетел на Ту-114 в Москву.
Между прочим, поначалу Никита Сергеевич планировал лететь на сессию из Москвы в Нью-Йорк именно на Ту-114. Но в авиалайнере обнаружили неисправность. Тогда-то и пришла мысль о путешествии на корабле "Балтика".
Теперь все было в порядке. В Нью-Йорке часы показывали 23.40. Полет продолжался десять часов. На "Балтике" плыли десять суток. Когда Ту-114 приземлился в московском аэропорту, в столице уже клонилось к вечеру 15 октября.
Нью-йоркская эпопея закончилась. Советский премьер отсутствовал дома 35 дней.
"Шоумен" улетел. Нью-Йорк потерял что-то обвораживающее, будоражащее. Город вернулся к своей энергичной, но обыденной жизни. Вокруг советской миссии сняли кордоны, убрали полицейские ограждения. Восстановили нормальное движение по Парк-авеню, с которой на соседнюю Медисон-авеню уже можно было попасть не через Китай, а через боковую стрит.
Без Никиты Сергеевича сессия Генассамблеи и, можно сказать, весь Манхэттен потерял драйв, азарт.
Ошеломляющие перемены обнаружились следующим утром в Объединенных Нациях. В зале заседаний Генеральной Ассамблеи почти никого. Председателю Боланду пришлось приложить много труда, чтобы затащить в зал делегатов, числом достаточным для кворума. В вечернем выпуске "Нью-Йорк таймс" опубликована знаменитая фотография: практически безлюдные столы и только за некоторыми сидят скучающе одинокие члены делегации. Окончена самая красочная, шумная и политически насыщенная глава истории Объединенных Наций. Крепость устояла.
q
Настала и нам пора возвращаться домой. До нового, 1961 года оставалось всего ничего.
Ноябрьским утром выехали к причалам вдоль Гудзона. Предстояло плыть на французском лайнере "Либерте". Это была громада, несравнимая с "Балтикой", на которой пару месяцев назад мы так благополучно пересекли Атлантику. Буксиры оттащили корабль на середину реки, дальше он самым тихим ходом дошел до статуи Свободы, впереди - открытый океан.
В каюте нас было трое мореходов. Помимо меня - Владимир Крылов, помощник В.А.Зорина, джентльмен представительной внешности. Третьим был Юрий Виноградов, могучий красавец, мастер английского перевода. Много позже судьба уготовила ему пост посла в одной из азиатских стран.
На "Либерте" было все: католическая церковь, бассейны, бары и всякая прочая всячина. Было, конечно, и кино. Фильмы новые, в основном американские, интересные. Но не так интересны, как на "Балтике". Не хватало несравненных комментариев Никиты Сергеевича.
Атлантическая одиссея закончилась у причала французского порта Шербур. Оттуда предстояло двинуться в Париж, а затем через Европу домой, в Москву.
В Париже нас ждало приглашение в гости от посла С.А.Виноградова. Сергей Александрович был членом делегации Хрущева на 15-й сессии, и ему было интересно послушать, как шли дела в Нью-Йорке после его отъезда. Что знали, рассказали. В ответ же получили предложение, от которого нельзя было отказаться. Посол предложил остаться в Париже дней на десять. Это был королевский подарок, особенно для меня, никогда прежде здесь не бывавшего.
После Нью-Йорка парижские впечатления были удивительные. Не в смысле: один город понравился, а другой - нет. Нью-Йорк для меня потрясающий. И все последующие многие поездки туда в этом убеждают. У французов другая, более гуманная культура. Глубокие и прочные пласты истории. Иная, более свободная философия жизни. Париж - это не Нью-Йорк, а Америка - не Европа.
Побродив по Парижу и поднабрав новых впечатлений для сравнения Старого и Нового Света, мы сели в поезд и двинулись в сторону востока. В дружелюбном общении два дня пути прошли незаметно. Новых друзей из числа французов, англичан и прочих шведов занимал вопрос: как на пограничной станции в Бресте произойдет первая встреча с Россией-матушкой?
Сценарий рисовался радужный. Поезд пересекает границу, останавливается. Спаянный коллектив новых друзей входит в вокзальный ресторан, залитый светлыми огнями. Садятся за столы, накрытые белыми скатертями, заказывают "Столичную" водку, кто пельмени, кто шашлык, кто другие традиционные русские закуски. Встреча с Россией завершается хоровым исполнением:
Волга, Волга, мать родная,
Волга, русская река...
Эти слова легендарной песни наши попутчики выучили наизусть.
Поезд подошел к перрону брестского вокзала уже за полночь. Публика двинулась к ресторану. Увы. Огни не светились, дверь была заперта. Но рядом был сарайчик с вывеской "Кафе". Вошли. Столов с белыми скатертями не было, но за прилавком стояла симпатичная молодуха. На полке приветливо зеленели бутылки с наклейками "водка", рядом стоял поднос с пирожками, неизвестно какой выпечки, соленые огурцы. В конце концов, что еще было нужно для счастья?
Разлили водку по граненым стаканам, провозгласили: "За Россию-матушку!" Выпили, закусили огурцами. Выпили еще. И дружно запели: "Волга, Волга, мать родная…"
Мы были дома. Мы вернулись.
q
В 1963 году судьба снова оказалась милостивой ко мне. Заведующий Отделом печати МИД Л.М.Замятин, прослышав обо мне что-то, видимо, не самое плохое, пригласил перейти к нему в отдел. Это была удача. При Леониде Митрофановиче Отдел печати входил, скажем, в пятерку отделов МИД, где делалась основная политика - наряду с Отделом США, европейскими и дальневосточным отделами. Через короткое время я был назначен заместителем заведующего - самым молодым в этой должности в те годы.
Москва была мировой столицей новостей. При Отделе печати были аккредитованы сотни иностранных журналистов. Из них американских - около трех десятков. Было бы больше, но между Москвой и Вашингтоном установили принцип паритета, по которому журналистов можно было иметь поровну. Нам своих в Соединенных Штатах более тридцати и не требовалось, поэтому на расширение квоты мы особенно не соглашались.
В Москве были аккредитованы самые авторитетные журналисты из США, Англии, Франции, Японии, Германии, социалистических стран. Словом, со всего мира. Работы и забот с ними - масса. Цензуры не было, зато регламентов и ограничений вдоволь. Впрочем, все эти прелести были на основе взаимности с американцами и другими западниками. Еще до недавних пор, при командировке в США, в моем диппаспорте ставили штамп: передвижение разрешено только в пределах 25 миль от площади Колумба в Нью-Йорке. То же самое и для американцев - едешь куда-либо из Москвы, будь добр получи в Отделе печати разрешение.
Регулярных пресс-конференций для инкоров не было. Но это восполнялось практически каждодневными встречами и разговорами с журналистами заведующего Л.Замятина, его замов, ответственных сотрудников отдела. Л.Замятин впервые ввел практику брифингов для наших ведущих журналистов. Человек 15 собиралось у него в кабинете на восьмом этаже МИД, он очень умело проводил эти встречи. Проявив максимум дипломатии, Леонид Митрофанович уговорил А.А.Громыко время от времени встречаться с главными редакторами "Правды", "Известий", ТАСС, Гостелерадио и АПН. Ими это высоко ценилось.
Те времена считались для нашей прессы и журналистов не из легких. Агитпроп ЦК КПСС не дремал. Затем к нему прибавился новый отдел внешнеполитической информации. Цензурные редуты стояли прочно. Нередко подносчиками снарядов были наши послы, особенно в малых государствах. Только чтобы напомнить время от времени о себе, они бдительно следили за газетными публикациями о своих странах, старательно отыскивали в них какой-либо криминал. В числе потерпевших иногда оказывался и я.
Мне нравилось писать, выступать по радио, иногда по телевидению. Автор "Бор. Дмитриев" был в те годы довольно известным. Острая история случилась с моей статьей в "Известиях". Во время осложнения отношений с Китаем, лидеры которого очень грозно в 1960-х годах выступали за наказание империализма и их пособников, я опубликовал в "Известиях" большой "подвал" под заголовком "Клаузовец, "медные каски" и Пекин". Отважился сказать, что формула Клаузовеца "Война есть продолжение политики, но иными средствами", которую охотно употреблял В.И.Ленин, стала с появлением ядерного оружия малореалистичной, бессмысленной. Сказал, что делать ставку на войну, скажем, против Америки, как к этому призывали в Пекине, самоубийственно.
Словом, это была большая идеологическая крамола. В редакции журнала "Военная мысль" охотно составили документ по поводу "ревизионизма" автора "известинской" статьи. За подписью заместителя начальника Главпура (всесильного идеологического центра Министерства обороны) была направлена записка в ЦК КПСС. Для автора дело приобретало суровый оборот. Спас А.И.Аджубей, зять Н.С.Хрущева, главный редактор "Известий", где "ревизионистская" статья увидела свет. Ему удалось спустить на тормозах кризис с бдительными генералами.
Каким-то натуральным образом Леонид Митрофанович стал, как бы сказать, закоперщиком в невеликой группе спичрайтеров министерства - наряду с Г.Н.Корниенко, Л.И.Менделевичем, А.Г.Ковалевым, В.М.Фалиным и двумя-тремя другими умнейшими людьми. Идей, организационных способностей у него было вдоволь. Благодарен ему, что с самого начала стал привлекать меня к спичрайтерству. Кое в чем преуспел.
В Пакистане. Премьер СССР А.Н.Косыгин, Б.Д.Пядышев (Отдел печати МИД), переводчик В.М.Суходрев, Президент Пакистана Айюб Хан
В начале 1964 года готовился визит Н.С.Хрущева в Египет. Леониду Митрофановичу было поручено подготовить проект главной речи. По его наметкам и рассуждениям я должен был подготовить текст. Написал, Леонид Митрофанович подработал, сказал "годится" и отослали заместителю министра С.Г.Лапину - человеку талантливому, но весьма острому в выражении своих настроений. Через пару дней он вызвал нас и сказал, что в целом материал подходит, но "можно было бы постараться и получше". Не успели мы начать новые старания, как пришло известие о том, что визит Н.С.Хрущева откладывается. Текст положили в сейф до лучших времен.
А через короткое время я в составе советской делегации отправился в Женеву на Всемирную конференцию по торговле и развитию. Дело было затяжное, но продуктивное, тогда в Женеве и была создана одна из новых, действительно нужных организаций - ЮНКТАД (Конференция ООН по торговле и развитию).
В один из прекрасных дней пошли мы с коллегами на пляж Женевского озера. Хорошо расположились, включили радио. По нему начали зачитывать речь главы делегации СССР Н.С.Хрущева. Я встрепенулся. Батюшки-святы, чуть ли не слово в слово над женевской водной гладью разносилось наше египетское творение, про которое с тех пор не было ни слуху, ни духу. И пирамиды, и прочие древности. И про теперешнее наше сотрудничество с Египтом и т.д.
Потом, вернувшись в Москву, выяснил, что тот наш текст, который С.Г.Лапин положил себе в сейф, срочно понадобился, поскольку снова надумали поехать с визитом в Каир. Его быстренько подработали и послали наверх. Отлежавшееся в сейфе и выдержавшее испытание временем, хотя и довольно коротким, творение, видно, подошло.
Бесценным было то, что в работе в Отделе печати и в своих поездках за рубеж, за океан мне как представителю пресс-службы МИД, а затем "Международной жизни" приходилось очень плотно сотрудничать с нашими журналистами. В ту пору в Нью-Йорк, в другие новостные центры направлялись лучшие из лучших. Там познакомились и стали на долгие годы друзьями со Станиславом Кондрашовым ("Известия"), ушедшим, к великому сожалению, от нас недавно*, (* Памяти С.Кондрашова посвящена публикация Евгении Борисовой "Четкие времени перемены" (о двухтомнике С.Кондрашова, "Международная жизнь", № 5, 2007).Александром Бовиным, Спартаком Бегловым и Генрихом Боровиком (АПН), Владимиром Дунаевым и Валентином Зориным (телерадио) и другими замечательными публицистами. Добрые знакомые появились и среди американских журналистов и экспертов.
q
Последним высоким зарубежным гостем, которого Н.Хрущев принимал в Москве, был Президент Индонезии Сукарно, приехавший в середине сентября 1964 года. Формально его визит был по приглашению председателя Президиума Верховного Совета СССР А.Микояна, но главным действующим лицом в общении и переговорах был, конечно, Никита Сергеевич. У него с Сукарно были хорошие дружеские отношения, называл он его по простому - "брат Карно".
Мне надлежало быть на обеде, который днем давался от имени Президента Сукарно в Доме приемов на Ленинских горах.
Члены Политбюро ЦК КПСС и высшие индонезийские представители прошли в банкетный зал, где гостей ожидали два президента. Затем шеф индонезийского протокола, статный джентльмен в военной форме, пригласил остальных гостей встать как бы в очередь, в цепочку, и по одному входить в банкетный зал для представления президентам. Сам же он занял позицию в проеме входа в главный зал, преграждая вход роскошной тростью и приглашая в зал. Черед выстроился довольно длинный, я занял место в самом его конце. Приглашенные потихоньку продвигались, в зал несколько смущенная за свое опоздание вошла еще одна гостья. Это была популярная в те годы актриса. Я предложил ей встать передо мной, и так мы последними приблизились к трости шефа протокола. Когда шлагбаум был поднят, актриса вступила в зал, направилась было к Сукарно, но тот, сорвавшись с места, бросился ей навстречу. Последовали объятия, восклицания и все что положено, когда встречаются хорошие друзья. Освободившись от объятий хозяина приема, та подошла к Анастасу Ивановичу. Микоян - человек суровый, во всяком случае к женщинам, встретил ее очень любезно, улыбался как мог, во все лицо.
В это время в зал запустили и меня, и когда я подходил, услышал, как Анастас Иванович спросил через плечо у своего помощника: "Кто такая?" Тот ответил: "Актриса". Я подходил к Сукарно, тот также с объятиями встретил последнего гостя как старого знакомого. Миновав его, подошел к Микояну, сказал: "Добрый день, Анастас Иванович".
А.И.Микоян очень любезно ответил на приветствие, двумя руками пожал руку, словом, тоже как давние приятели. Когда я отходил от него, слышу он спрашивает у помощника:
"А это кто?" Тот ответил: "Наверное, тоже артист". Микоян: "А, помню-помню, недавно видел по телевизору".
По рассадке наши места с актрисой оказались рядом, с левого конца длинного стола, по центру которого друг напротив друга сидели Сукарно и Микоян и другие руководители. Все шло как положено на официальных приемах. С речью выступил хозяин, то есть Сукарно. Пространное ответное выступление произнес главный гость.
За столом пошли разговоры: руководство с руководством, соседи с соседями. Выяснилась причина приглашения актрисы на этот официальный обед. Оказывается, накануне в соответствии с программой Президент Сукарно посетил "Мосфильм", где шла съемка кинофильма "Анна Каренина", главную роль в котором играла моя соседка. Там-то и завязалось их знакомство.
Между тем индонезийскому лидеру показалось, что стало что-то холодать, и он попросил адъютантов накинуть ему на плечи пальто, что и было сделано. Через некоторое время президент целенаправленно стал поглядывать в нашу сторону. Понятно было, кто интересовал его. А еще через паузу он стал проявлять знаки подчеркнутого внимания, которое завершилось приглашением моей соседки пересесть в центр стола, рядом с ним.
Делать было нечего, приглашение было принято. По правую сторону от президента было выкроено дополнительное место, и общение приняло характер приватного диалога, правда через переводчика. Еще через несколько минут собеседнице была оказана самая высокая честь, из вариантов возможных в тех обстоятельствах. Сукарно, дав понять, что в зале совсем стало прохладно, снял с себя пальто и набросил его на плечи гостье. Той опять пришлось и здесь согласиться - чего не сделаешь ради святой индонезийско-советской дружбы. Удивления все это знающих людей не вызвало, индонезиец всегда и везде был поклонником красивых дам.
Как-то вдруг Сукарно, прервав приватный диалог, обратился к Анастасу Ивановичу со словами о том, что хотел бы произнести тост за Никиту Сергеевича Хрущева. Не далее как вчера в этом же зале и за таким же обедом, но устроенном в честь индонезийского президента от имени Н.С.Хрущева, они обменивались речами, и Сукарно горячо говорил о советском руководителе. Этого оказалось мало, и президент решил еще раз сказать о роли Никиты Сергеевича в мировой истории. Говорил Сукарно минут десять с пафосом, энтузиазмом, индонезийским восторгом по адресу "дорогого Никиты Сергеевича". Присутствующие советские руководители горячо аплодировали.
Сукарно вспомнил, что во вчерашней своей речи Н.С.Хрущев сказал, что он уезжает в отпуск в Сочи. Сам он, дескать, отдыхать не собирался, но, сказал он, мои товарищи настаивают: "Поезжайте, поезжайте, Никита Сергеевич, отдохните. Ну вот, они свое и получили, я отправляюсь на Черное море".
Н.С.Хрущев действительно сразу после встречи с Сукарно уехал на юг. Товарищи по Политбюро тепло его проводили, наказав хорошо отдохнуть, поправить здоровье, которое так ценно для партии и народа.
q
Через некоторое время у меня был шанс увидеть самого Никиту Сергеевича. Не сложилось, однако.
На 14 октября 1964 года был запланирован приезд в Москву Президента Кубы Освальдо Дортикоса Торрадо. После Карибского кризиса 1962 года прошло совсем немного времени, и в Москве старались проявлять максимум внимания и респекта к своим кубинским друзьям. Программа пребывания кубинского президента была спланирована под Н.С.Хрущева. Никита Сергеевич, вернувшись из отпуска с юга, должен был встречать кубинского гостя в аэропорту "Внуково-2", быть хозяином на протокольных мероприятиях в честь Президента Кубы.
В московском воздухе висело, однако, некоторое напряжение. Потекли слухи, предположения относительно судьбы Никиты Сергеевича, поговаривали о его уходе от власти. Собираясь во "Внуково-2", где я должен быть по делам Отдела печати МИД, успел посмотреть свежие "романовки" - сводки Главлита, возглавляемого угрюмым человеком Романовым, о корреспонденциях инкоров, посланных из Москвы в свои офисы. У них были приватные источники информации, полагались они и на внешние визуальные наблюдения. Строили догадки, что бы это могло значить, что Никита Сергеевич не переговорил по телефону с советскими космонавтами, которые находились в эти дни в космосе. Была, таким образом, нарушена давняя традиция общения высшего руководителя с экипажами космических кораблей.
Наиболее ушлые из инкоров писали о том, что всю предыдущую ночь вовсю светились окна штаб-квартиры КГБ на площади Дзержинского. Некоторые заметили передвижение военных машин по московским улицам. Собирали, сообщали и другие необычные факты последних двух-трех дней.
Приехав во "Внуково-2", я заметил какую-то необычную обстановку в зале. По заведенному регламенту, каждый допущенный в зал знал свое место и знал свой маневр. Никакой суеты, никаких лишних движений и вопросов. Сейчас же люди ходили, спрашивали о чем-то друг друга, не получив ответа, задавали вопросы снова. Проходивший быстрым шагом офицер шепнул кому-то довольно громким голосом: "едет". Все притихли, ожидая приезда Н.С.Хрущева. Подкатил ЗИЛ, сопровождаемый охраной, но из него вышел Анастас Иванович Микоян. В тишине повис знак вопроса.
Вскоре приземлился самолет с кубинским президентом, Освальдо Дортикос Торрадо спустился на ковровую дорожку и попал в объятия Анастаса Ивановича. Они были хорошо знакомы, всего лишь пару лет назад А.И.Микоян разгребал завалы Карибского ракетного кризиса, долгое время находясь в Гаване, в сложнейших беседах с Фиделем Кастро и другими кубинскими лидерами, включая, конечно, Президента Дортикоса. Опытный человек, прошедший через многие переделки, Анастас Иванович и здесь не дрогнул ни одним мускулом лица. Как ни в чем не бывало сказал гостю, что Никита Сергеевич передает привет, но в данный момент он занят одним важным мероприятием в Кремле и поэтому не смог подъехать на эту встречу. Анастас Иванович добавил, что для кубинского гостя подготовлена хорошая программа визита, в которую, возможно, придется внести некоторые изменения. Но главное, добавил он, успех вашего визита гарантирован.
Кубинский гость направился в свою резиденцию отдохнуть с дороги и подготовиться к предстоящей встрече с советским руководством на приеме в Кремле, который от имени Н.С.Хрущева устраивался в Грановитой палате. Гости собирались во Владимирском зале, откуда затем их пригласили за столы в Грановитой палате.
Пришли кубинцы, но наши немного запаздывали. Вскоре, впрочем, появились Л.И.Брежнев, Н.В.Подгорный и А.Н.Косыгин. Брежнев, чувствовалось, был на подъеме, Подгорный тоже светился возбуждением. Алексей Николаевич по обычаю своему был спокоен. Они подошли к кубинскому президенту, поприветствовали гостей. Брежнев сказал Дортикосу о том, что только что состоялся пленум ЦК КПСС, на котором было принято решение, что Никита Сергеевич "может уйти на заслуженный отдых". Для Дортикоса это было, понятно, большой неожиданностью. После короткой паузы он сказал, что если таково решение ЦК, то это все понятно.
Хозяева и гости прошли в Грановитую палату, расселись по отведенным каждому местам. Первая часть обеда прошла, понятно, скованно, хотя Леонид Ильич старался завладеть вниманием гостя рассказами об особенностях русской кухни и русской охоты. Ну а потом обстановка вошла в обычное "приемное" русло. Так прошел первый день без Никиты Сергеевича.
Октябрьский пленум 1964 года, освободивший Н.С.Хрущева от всех постов в партии и государстве и обративший его в персонального пенсионера, прошел, когда еще не стихли празднования по поводу "славного 70-летия" дорогого Никиты Сергеевича. Эту речовку этапности хрущевского правления придумал изобретательный секретарь ЦК КПСС по идеологии Л.Ф.Ильичев. Одной из ее составляющих был призыв "не раскачивать лодку и сплотиться вокруг рулевого". Заговорщики не стали раскачивать лодку, они просто спустили рулевого за борт. Хрущевская "декада" власти была громкой и в конечном счете малорезультативной. Большое дело было сделано с разоблачением культа личности Сталина. Без этого страна и люди не могли жить и чувствовать себя более или менее нормально. Гены сталинского менталитета, самодурства, понимаемого по-своему глобализма крепко засели во вчерашнем украинском партийном деятеле. К тому же не знающая сладу энергия, малая образованность, наследованная от великого вождя подозрительность. Сам он натерпелся от Сталина вдосталь, пускай теперь другие терпят от него самого.
"Иду я однажды по кремлевскому коридору, - рассказывал он в своем кругу, - навстречу Сталин с Микояном, останавливаются. Сталин говорит: "Ну что хохол, гопак плясать будешь?" Взял потом меня за ухо и потянул".
Вот и Никита Сергеевич тянул многих.
Хрущевская внешняя политика в первые годы была толковой и выгодной. Он искренне хотел примирения и сотрудничества с США, прежде всего с Англией, Францией, ФРГ и другими западными государствами. Видел, что гонка вооружений, приобретающая новое измерение и, соответственно, новые тяготы со вступлением в космический век, не даст сколь-нибудь успешно развиваться народному хозяйству. Но оставался он в капкане "второй мировой державы", которая постоянно должна предъявлять и оппонентам, и союзникам аргументы своей могущественности, потенции. Для него вспыхивающие время от времени очаги мировой напряженности были наркотиком, взбадривающим его, его политику, его упование на то, что он - царь горы.
1960 год с 15-й сессией Генеральной ассамблеи ООН, с хрущевским на ней триумфом был вершиной, на которую взошла советская внешняя политика. После дела пошли на скат.
Только в виртуальном сознании могла появиться мысль о том, чтобы завезти в 1962 году ракеты на Кубу, в 90 милях от побережья США. Если же оправданы предположения о том, что кубинская вылазка была связана в один узел с намерением организовать кризис вокруг Западного Берлина, то это уже не политика, это просто-напросто клинический случай.
Рассорились с Китаем. Здесь, правда, полной вины Хрущева нет, пекинский вождь не мог пережить развенчания Сталина и хрущевские попытки примирения с США. Никита Сергеевич сделал трудные для себя усилия, поехал в Пекин на встречу с Мао Цзэдуном, после своего визита в США. На разговор, однако, по существу пекинские хозяева сочли возможным отпустить лишь около получаса времени, пока из аэропорта на автомобиле ехали в резиденцию. После этой неудачи стороны перешли чуть ли не на крик, растянувшийся на долгие годы.
События в Восточном Берлине 1953 года и Венгрии 1956 года свидетельствовали, что его преемникам достается в соцлагере наследство обширное, но совсем не спокойное.
Главное же - плохо шла экономика, заваливалось сельское хозяйство.
Сумасбродством было решение о разделении руководящих органов КПСС на промышленные и сельские. Это стало для брежневско-комсомольской группировки козырным аргументом в ее работе по устранению Хрущева. Даже несмотря на то, что партийные функционеры от этого сумасбродства имели выигрыш, поскольку вдвое увеличилось бы число партийных руководящих должностей.
"Слышали, в Великобритании теперь две королевы: одна - по промышленности, другая - по сельскому хозяйству". Это, наверное, самый мягкий из бесчисленных комментариев к реформаторской затее Никиты Сергеевича.
Бездумным было решение Н.С.Хрущева сделать подарок Украине в виде российского Крыма. Беспробудная энергия Никиты Сергеевича постоянно будоражила его голову: чем бы еще удивить страну и мир. Решение это ни на грамм, ни на миллиметр не корреспондируется с правом, законом, историей, целесообразностью. Даже, видимо, тайный расчет Никиты Сергеевича на то, что после такого подарка украинцы в случае чего поддержат его в нужный момент, и тот, к печали для Хрущева, провалился. В событиях вокруг Октябрьского пленума 1964 года, проводившего Хрущева в отставку, украинцы солидарно "заложили" своего благодетеля.
Деяния Н.С.Хрущева со знаком "плюс" за его "славное десятилетие" все же возобладают.
(продолжение следует)
