Закат либерализма

В 1992 году Ф.Фукуяма принес в мир «благую весть» о конце истории в связи с тем, что победа либеральной демократии знаменует собой окончание «исторических» конфликтов между государствами. В этот период произошли действительно тектонические изменения в системе международных отношений - классическая биполярность стала фактом прошлого, подошла к концу (в интерпретации западных исследователей - закончилась безоговорочной победой Запада) холодная война. Распад Советского Союза стал восприниматься многими политиками и исследователями не только как рубеж окончания идеологических конфликтов, но и как логический конец геополитики (от несовершенного баланса сил периода нового времени через биполярность эпохи холодной войны к консолидированному, стабильному и управляемому однополярному миру («новому мировому порядку»). В данной интерпретации история подошла к своему логическому концу. Место геополитики и политического реализма, озабоченного соотношением сил, проблемами безопасности и структурными факторами мировой политики, заняли либеральные нормы и институты, проблемы экономического развития. Дипломаты отбросили за ненадобностью проблемы безопасности и сконцентрировались на вопросах торговли и борьбы с изменением климата. Особенно соблазнительной идея конца геополитики выглядела для Соединенных Штатов. При таком развитии событий им можно было бы минимизировать издержки на поддержание мирового порядка. И при этом пользоваться всеми преимуществами от глобализации и открытости мировых рынков. Европейцы также выступали бенефициарами нового однополярного миропорядка, поскольку получали дополнительные возможности для расширения на Восток и проецирования в глобальном масштабе своей «мягкой силы» и влияния.

Период после окончания холодной войны обладал рядом специфических черт. Прежде всего на протяжении почти двух десятилетий никем не оспаривалось глобальное лидерство США (большое число аналитиков и экспертов открыто говорили об американской гегемонии, о «гипердержаве» и т. д.). Совокупная мощь США действительно и по сей день впечатляет. На них приходится около 20% мирового ВВП, почти половина мировых военных расходов. Соединенные Штаты остаются мировым инновационным центром и глобальным технологическим лидером. Попытки закрепления американского доминирования в мировых политических и экономических процессах, принятии ключевых решений глобального масштаба рассматривались в этом контексте на протяжении последних двух десятилетий как вполне обоснованные, а американское политическое лидерство - как де-факто легитимное.

Еще в ходе биполярного противостояния США приняли активное участие в создании системы международных норм, которая служила бы их интересам и поддерживала и развивала продвигаемые ими ценности. К моменту падения Берлинской стены Соединенные Штаты добились невероятного успеха в легитимации и институционализации собственных притязаний на власть и влияние в глобальном масштабе - прежде всего за счет подтверждения жизнеспособности собственной модели политической и экономической организации. Активно продвигаемую США либеральную модель (Вашингтонский консенсус), включавшую свободную рыночную экономику и развитие демократических институтов, другие государства мира принимали прежде всего потому, что и политические элиты, и широкая общественность в соответствующих странах считали ее наиболее эффективной. Глобализация, понимаемая перво-наперво как вестернизация, воздействие стран Запада на трансформирующиеся политические сообщества и экономики стран «третьего мира», получила широкое признание.

В рамках четко проявившего себя к началу XXI века «униполярного момента» страны Запада, как и 100, и 200 лет назад в рамках Вестфальской системы международных отношений, пытались по-прежнему играть роль авангарда, проецирующего (в том числе принудительно) свои ценности и институты (рынок, права человека, демократию) на другие общества, которые (пусть и в различной степени) готовы были оказать этому сопротивление и которые, как ни парадоксально, отстаивают ныне совокупность институтов и норм, навязанных им Западом ранее (суверенитет, территориальная целостность, дипломатия как основная форма взаимодействия на международной арене и т. д.)1. В этом смысле система международных отношений по-прежнему являла собой картину центр-периферийных отношений, в которых роль генератора и распространителя новых ценностей и норм принадлежала исключительно странам Запада.

Неудивительно, что именно в этот период (в 1990-х гг.) получили широкое распространение многочисленные концепции так называемого наступательного либерализма, предполагавшие возможность активного (в том числе с помощью применения силы ведущими демократическими державами) насаждения демократических институтов и ценностей, смены режимов по всему миру как главного условия обеспечения мира и всеобщей безопасности - исходя из постулата о том, что демократии способны обеспечить эффективное правление и к тому же «демократии не воюют друг с другом». А либерализм как идеология и либеральная теория международных отношений оказались на пике влияния к рубежу XX-XXI веков.

На самом деле система международных отношений находилась под воздействием противоречивых и подчас парадоксальных эффектов глобализации и трансформации мировой политики. С одной стороны, становится все более очевидной неделимость и взаимосвязанность всего человеческого сообщества. Рост взаимозависимости подталкивал к сотрудничеству перед лицом общих проблем, к выработке общих норм и правил поведения мировой политики, к совершенствованию существующих и созданию новых эффективно функционирующих международных институтов. Но одновременно глобализация с ее неравномерностью развития и, очевидно, получающим основные преимущества авангардом в лице ведущих государств и некоторых транснациональных сил (включая ТНК) вела и к обострению целого ряда проблем, порождая серьезные экономические и политические диспропорции и вытекающие из них кризисы и социальные потрясения.

Приверженцы либерально-идеалистических взглядов продолжают утверждать, что анархичность международных отношений постепенно преодолевается на пути формирования международного сообщества (а в перспективе и международного общества, как постулируется сторонниками одного из направлений английской школы теории международных отношений), объединенного общепризнанными правилами поведения основных акторов, а затем и разделяемыми общими ценностями, идеалами. Либералы, по большей части, строят свои теории на идеях распространения либеральных ценностей, отчасти благодаря либеральной экономике и усилившейся экономической взаимозависимости, отчасти благодаря установлению либерального правопорядка, призванного поддерживать автономию глобального гражданского общества, и отчасти благодаря успешному опыту многогранной либеральной капиталистической системы государств.

Рыночная экономика в условиях демократии также является непременным условием, необходимым фактором обеспечения всеобщей безопасности и мира. При этом дискуссии внутри либеральной парадигмы идут относительно того, должно ли распространение капитализма и демократии осуществляться во всем мире «в силу примера», и через то, что Джозеф Най называет «мягкой силой», то есть способность формировать предпочтения других государств посредством таких нематериальных ресурсов, как институты, культура и идеи, режимы и экономические показатели, а также через экономическую взаимозависимость и ее миротворческий эффект или посредством принуждения (санкционного и даже вооруженного) к внедрению соответствующих институтов и ценностей.

Американским, а в последнее время и вообще западным дебатам по вопросам внешней политики присущ выраженный идеологический уклон. Не только либералы, но и неоконсерваторы убеждены в том, что демократические институты являются предпосылкой выстраивания стабильных доверительных отношений между государствами. Недемократические сообщества по своей природе нестабильны, ненадежны и склонны к опоре на силу. Поэтому Соединенные Штаты обязаны оказывать давление, чтобы внедрять либерально-демократические институты, особенно в странах, способных угрожать безопасности США. В соответствии с такими концепциями смена режима, например, представляет собой вполне рационально обоснованную стратегическую цель американской внешней политики в отношениях с недемократическими государствами.

В понимании либералов-институционалистов глобализация и все более плотные сети транснационального обмена информацией и коммуникации приводят к усилению спроса на международные организации и новые формы регулирования. Международные институты и режимы необходимы для того, чтобы решать все более сложные дилеммы коллективного действия, которые появляются в глобализированном мире. Поскольку крупные государства расширяют диапазон своих интересов и все сильнее интегрируются в мировую экономику и мировое сообщество, они, несомненно, ценят привлекательность функциональных преимуществ, которые предлагают им международные режимы и институты, и вынуждены придерживаться более скоординированных линий поведения, нежели это имело место в предшествующие эпохи. Либеральный мировой порядок достаточно прочен и способен абсорбировать новые страны. С некоторыми из них довольно сложно иметь дело из-за их масштабов. Китай, например, является «слишком большим, чтобы его игнорировать, слишком репрессивным, чтобы с ним обниматься, трудным для того, чтобы оказывать на него влияние, и очень, очень гордым»2. Но как отмечал Дж.Айкенберри, по мере развития таких быстрорастущих стран, как Китай, у них появляется необходимость защищать все больше «активов», что постепенно приводит к большей интеграции в существующий глобальный либеральный мировой порядок и купирует тенденции к развитию ревизионистской политики.

С точки зрения сторонников либеральных подходов, попытки изменить мировой порядок будут «ограничены и упорядочены способами, исключающими проведение каких-либо аналогий с прошлым. Можно выделить три фактора: происходит постепенное смещение, а не смена центров власти; развязывание крупномасштабной войны между ведущими державами исключено, поскольку такое столкновение не может служить эффективным средством изменения системы; а многочисленные международные организации создают для стран, претендующих на расширение своего влияния, невиданные ранее преграды»3. Совокупность всех этих факторов ограничивает возможности государств, недовольных существующей расстановкой сил, изменить сложившуюся систему и является препятствием для попыток изменения существующего порядка. Но так ли это на самом деле?

Реалистский поворот

На протяжении столетий война была самым надежным инструментом выявления соотношения сил между конкурирующими государствами. Более того, с точки зрения ряда специалистов международников, мировая война не только позволяет найти новый баланс между ресурсами различных центров силы в рамках системы международных отношений и их статусом, но и, как отмечали американские ученые в области неореализма Р.Гилпин, Р.Швеллер и другие, служит драйвером кардинальных перемен в мировой политике - может быстро привести к появлению новой державы (держав), прояснить отношения между центрами силы и до основания разрушить старую институциональную систему международных отношений, расчистив новому гегемону (или «концерту лидирующих держав») путь для установления новых правил игры в мировой политике. Возможность войны за мировое господство, к счастью, в ядерную эпоху действительно практически исключена из инструментария мировой политики. Таким образом, радикальные, сжатые по времени изменения действительно невозможны. Но что касается жизнеспособности существующей системы, то там все не так однозначно, как представляется сторонникам однополярного миропорядка. Эрозия PaxAmericana зашла достаточно далеко, чтобы представленная точка зрения казалась убедительной.

В американских внешнеполитических кругах, а также во многих политологических исследованиях утвердилось мнение, что нацеленность на лидерство в рамках международных организаций позволяет Соединенным Штатам решать широкий круг проблем. Общепризнано, что стабильный, открытый, основанный на не слишком жестких правилах миропорядок выгоден Америке. По мнению большинства ученых и политиков, такая система межгосударственных отношений в большей степени отвечает американским интересам, нежели миропорядок, основанный на блоках и сферах влияния и лишенный основополагающих и общепризнанных правил и институтов. Плотное переплетение устоявшихся правил и институтов поддерживает сохранение существующего статус-кво. Эта мысль подкрепляется результатами научных исследований за последние 100 лет и была резюмирована знаменитым высказыванием Дж.Айкенберри о присущем институциональным системам «эффекте блокировки». «Негибкость», которой славятся международные организации, обусловлена эффектом «колеи», рутинизацией, интернализацией и многими другими механизмами, обеспечивающими сопротивление изменениям. Эти факторы активно используются теми, кто нацелен на сохранение статус-кво и создает проблемы ревизионистам.

Однако ситуация в мире стала заметно изменяться уже в начале 2000-х годов и особенно явно в период глобального финансово-экономического кризиса 2008-2011 годов. На фоне крайне унилатералистской и явно опирающейся на жесткую силу политики администрации Дж.Буша-младшего вторжений в Афганистан и особенно в Ирак либеральный максимализм стал понемногу утрачивать позиции. Необязательными войнами (войнами по выбору) США существенно подорвали собственный авторитет и влияние в мире. Причем в некоторых отношениях, по-видимому, безвозвратно. Объявленное ими ничем не ограниченное право на вмешательство в дела других государств ослабило доверие к американской политике. «Необязательные» и дестабилизирующие по своим последствиям вторжения в Афганистан, Ирак, Ливию подорвали веру в их силу и главное - способность к эффективному глобальному лидерству. Военное превосходство оказалось иллюзорным, поскольку выяснилось, что с помощью военной силы (точнее - исключительно с опорой на военную мощь) невозможно разрешать проблемы современного мира. Ну а финансовый кризис радикально подорвал представление о том, что США обладают безусловной компетентностью и непререкаемым авторитетом в финансово-экономических вопросах.

В результате в последние годы исследователями международных отношений все чаще отмечается тенденция к постепенной трансформации возникшего по итогам биполярного противостояния (и после краха СССР) однополярного мирового порядка. Пока не совсем понятно, что способно прийти ему на смену. Период после «однополярного момента», то есть период явного кризиса модели американской гегемонии в мировой политике по-разному интерпретируется и описывается представителями различных научных школ. На самом деле «ясная иерархия возможностей» различных держав и их союзов только проходит этап кристаллизации в рамках постоднополярного периода развития международных отношений. Неупорядоченное состояние мировой среды, возникшее в результате эрозии однополярной модели, признаки которой наиболее очевидно проявились в ходе глобального финансово-экономического кризиса 2008-2010 годов и по его окончании, поставило под вопрос существование не только однополярного миропорядка, но и господство либеральной парадигмы в системе международных отношений.

В условиях неопределенности стабильность миропорядка в теории обеспечивается балансом мощи и интересов основных формирующих его государств (притом что главные центры силы готовы отстаивать свои национальные интересы) либо явным преобладанием одной из мировых держав. Поскольку эра полного преобладания США по целому ряду признаков движется к своему окончанию (наиболее очевидный симптом - это превращение КНР в экономическую державу №1, по крайней мере по количественным показателям), значительное число исследователей заговорило в последнее время о возникновении тенденций полицентричности в современной мировой политике4.

Адепты полицентричности не отрицают, что подобные системы характеризуются наличием более широкого набора переменных и большей неопределенностью складывающихся и эволюционирующих в рамках полицентричного миропорядка балансов между ведущими центрами силы. Но именно неопределенность побуждает государства вести себя на международной арене более рационально и осмотрительно5, что и делает полицентричный миропорядок в конечном счете не менее стабильным, чем хорошо изученное в конце XX века биполярное противостояние. Вспомним хотя бы ситуацию длительного мира в Европе начиная с Венского конгресса 1814-
1815 годов и вплоть до революций 1848 года и Крымской войны 1853-1854 годов или отсутствие больших общеевропейских войн с 1870 (Франко-прусская война) до 1914 года. С другой стороны, если в рамках униполярной структуры доминирующая держава (или державы) действует, практически не имея реальных внешних ограничений (в том числе на одностороннее применение силы), то в рамках полицентричности возможны широкие коалиции, нацеленные на поддержание статус-кво и способные создать эффективные механизмы противостояния агрессии доминирующим или дестабилизирующим действиям некой ревизионистской державы. Полицентричный миропорядок вполне может основываться не на конфликте, а на сотрудничестве, даже принимать форму «концерта держав», когда несколько крупных государств работают вместе над созданием правил игры и выработкой мер воздействия наих нарушителей6.

Возникающий мировой порядок довольно трудно сравнивать с историческими примерами полицентричности, поскольку очевидный рост конкуренции государств в самых разных формах и проявлениях - экономической, информационной, военной, геополитической - сочетается с углубляющейся взаимозависимостью7 основных участников, что во многом лишает смысла прямые параллели с «большой игрой» XIX века, преддверием Первой мировой войны или тем более эпохой холодной войны. Помимо глубокой взаимозависимости основных субъектов политики, новый полицентричный мировой порядок XXI века обладает рядом других важных особенностей.

Такая полицентричность асимметрична. Асимметрия обусловлена подавляющим превосходством Соединенных Штатов либо их уверенным лидерством в целом ряде областей. Прежде всего, имеются в виду неоспоримая военная мощь и способность ее проекции в глобальном масштабе, доминирование в финансовой и экономической сферах (особенно в сфере инноваций), культурное доминирование и несопоставимые с другими участниками международных отношений возможности в информационной сфере.

Миропорядок перестает быть европоцентристским. Глобализация, начатая индустриально развитыми странами Запада в собственных интересах, постепенно создала условия для экономического и технологического прорыва развивающихся стран и особенно так называемых быстрорастущих стран-гигантов (прежде всего Китая и Индии). Принципиальная новизна формирующегося полицентричного миропорядка - в наборе претендентов на лидерство в формирующейся системе. Впервые за последние столетия в их числе нет европейских стран (кроме России) - ЕС демонстрирует все признаки зависимости от США. Конкуренция на мировой арене приобретает цивилизационный характер. В глобальном соотношении экономических и политических сил все более весомым становится присутствие Китая и Индии (15,8% и 6,6% мирового ВВП по паритету покупательной способности соответственно)8. Символом диффузии влияния и одним из проявлений тенденций полицентричности в мировой экономической системе является и некоторая перегруппировка транснациональных корпораций (ТНК). До последнего времени крупнейшими ТНК в массе своей были американские, японские и европейские компании. Именно ТНК контролируют львиную долю мировых торговых обменов, финансовых потоков и передач технологий в современном мире. Характерной тенденцией последних лет (связанной в том числе с некоторым перераспределением возможностей по итогам глобального финансово-экономического кризиса 2008-2010 гг.) стало заметное увеличение представительства быстрорастущих стран-гигантов в числе 500 ведущих ТНК мира9. В военном плане Россия ускоренными темпами восстанавливает, а Китай и Индия наращивают свои возможности.

Финансово-экономический кризис 2008-2010 годов подстегнул процессы перераспределения влияния и способствовал росту потенциала ряда незападных центров силы (Китая, Индии, Бразилии, России), у каждого из которых определенно проявились свои сильные стороны и растущее региональное и глобальное влияние. Но главное - кризис наглядно продемонстрировал неспособность узкого круга западных стран, ответственных за глобальное регулирование на протяжении последних десятилетий (а в более широком смысле - и всего XX века), осуществлять эффективное глобальное управление, справляться с вызовами эпохи. Возникла острая потребность в расширении круга стран, участвующих в принятии ключевых решений. Это стало побудительным мотивом для возникновения новых институтов глобального и регионального регулирования (таких как «Группа двадцати», ШОС, БРИКС и т. д.).

Возникающий новый миропорядок XX века будет более плюралистичным (хоть и значительно менее либеральным), нежели установившийся по окончании холодной войны. В ходе перегруппировки сил на международной арене целый ряд государств, среди которых Китай, Индия, Россия, Иран и другие, оспаривают политические результаты холодной войны и правила игры однополярной эпохи. Каждая из стран делает это по-своему и преследует собственные цели. Но все вместе объективно, даже не желая того, они постепенно расшатывают основы однополярного либерального миропорядка, создавая альтернативные институты (в том числе финансовые) и утверждая нормы поведения полицентричного мира (например, акцентируя принципы невмешательства во внутренние дела и национального суверенитета). Более того, США, намеренно или нет, усугубляют ситуацию. Привычно провозглашая политику, нацеленную на поддержание мира и стабильности в духе американского лидерства и исключительности, Соединенные Штаты де-факто перешли к линии на дестабилизацию ключевых регионов мира: Балкан, Ближнего Востока, Ливии, а также поддержание напряженности вокруг Ирана и на Корейском полуострове, а с недавних пор и на Украине.

В международных отношениях правовое закрепление определенного порядка, режимов, норм или правил поведения субъектов по-прежнему является отражением фактического соотношения сил сторон. Под силой понимается совокупная мощь отдельных субъектов международных отношений - экономическая, демографическая, информационная, культурная, военная - и способность применить ее против своих оппонентов. Изменение баланса сил в глобальном или региональном масштабе с неизбежностью влечет за собой попытки пересмотра норм и правил поведения на мировой арене. В давнем споре научных школ реализма и идеализма в политике о том, что важнее - «мощь» государств или «бумага» как некий набор кодексов и правил поведения, - решающее слово до последнего времени оставалось в анархичной международной среде за силой. Очередная попытка преодолеть анархичность среды в глобальном масштабе и сделать ее гораздо более предсказуемой и управляемой явно не увенчалась успехом. Единственным регионом мира, где либеральный мировой порядок с соответствующим набором норм и ценностей утвердился в полной мере, стала объединенная Европа.

В условиях турбулентности, неизбежно возникающей в силу сопротивления прежних безоговорочных лидеров мировой системы, вовсе не готовых добровольно сойти с пьедестала, а также в контексте неопределенности, размытости господствующих в мировой политике норм и правил (международное право находится в состоянии трансформации; в его рамках продвигаются новые нормы и утверждаются новые правила; при этом из любых правил всегда есть исключения для лидирующей сверхдержавы и ее союзников) возвращение к реализму и геополитическим построениям представляется неизбежным.

Другое дело, что возвращение к политическому реализму отнюдь не означает зацикленности на проблемах безопасности, понимаемых исключительно в терминах сопоставления военных потенциалов. «Реальная политика» определяется соотношением между материальными возможностями, между «жесткой силой», с одной стороны, и легитимностью, влиянием и способностью достигать желаемых результатов - с другой. С этой точки зрения при любых разговорах о новом более плюралистичном мироустройстве речь не идет о простом возвращении ведущих держав к политике с позиций силы. Точнее говоря, сила в новой системе координат глобализированного и информационно насыщенного мира является гораздо более дисперсной, нежели ранее, категорией.

В последние годы целый ряд исследователей акцентируют внимание на относительном уменьшении роли военной силы и выдвижении на первый план экономических, идеологических и культурных параметров оценки мощи и потенциала государств на мировой арене. Это не означает, что использование жесткой, военной силы уходит в прошлое (как раз наоборот - возможна активизация ее применения в практической политике целым рядом стран и в самых широких географических ареалах). Однако упор на военную мощь перестает быть единственным основанием власти и влияния в современном мире. Как наглядно продемонстрировал пример США с их колоссальной, явно избыточной военной мощью, в обозримой перспективе будет лишь нарастать эффект «бессилия силы» - невозможности решения региональных или глобальных проблем при опоре только на традиционную жесткую силу.

Экономическая мощь в наше время уже значит не меньше, а, возможно, и больше, чем военная сила. В перспективе все более существенную роль, в том числе при возникновении конфликтных ситуаций, будут играть факторы «мягкой силы»10. И положение Российской Федерации в этом традиционно анархичном, все менее предсказуемом и все более плюралистичном мире, а также сама структура нового миропорядка (его пресловутая полицентричность), равно как и темпы эрозии либерального миропорядка и «возвращения истории», во многом будут зависеть от того, насколько эффективно мы сможем оперировать не только собственно военными, но и экономическими, информационными, организационными, культурными и иными ресурсами, находящимися в нашем распоряжении.

 

1См.:Buzan B. From International to World  Society? English School Theory and the Social Structure of Globalization. Cambridge: Cambridge University Press, 2004. Р. 237.

2Albright M. Madam Secretary.N.Y., 2003.Р. 546.

3Уолфорт У. Возвращение реальной политики // Россия в глобальной политике. 2015. Июль-август // URL: http://www.globalaffairs.ru/number/Vozvraschenie-realnoi-politiki-17636

4Одни из первых еще в 90-е гг. XX в. об этом писали: LaneCh.The Unipolar Illusion: Why New Great Powers Will Rise // International Security. 1993. Vol. 17. №4; Kupchan Ch. After Pax Americana: Benign Power, Regional Integration, and the Sources of a stable multipolarity // International Security. 1998. Vol. 23. №2.

5См.:Deutch K., Singer D. Multipolar power systems and international stability // World Politics. 1964. Vol. 16. №3.

6См.:Ikenberry J. After Victory: Institutions, Strategic Restraint, and the Rebuilding of Order after Major Wars. Princeton, 2000.

7О быстром росте взаимозависимости между США и КНР см., например: Karabell Z.Superfusion. N.Y., L., Toronto: SimonandSchuster, 2009.

8См.: Основные показатели развития мировой экономики в 2014 г. // Год планеты. Экономика. Политика. Безопасность. М.: Идея-Пресс, 2014. С. 423.

9О расширении представительства растущих стран среди ведущих ТНК мира см., например: FortuneGlobal 500 // http://money.cnn.com/magazines/fortune/global500/2010/countries/A.html. Для сравнения и выявления произошедших за последнее десятилетие очевидных количественных изменений можно взять цифры из FortuneGlobal 500 // Fortune. Vol. 142. 2000. №3. July 24. P. 117. И тогда выяснится, что в 2010 г. (в скобках данные за 2000 г.) в число ведущих мировых ТНК входило 139 (179) американских, 71 (107) японских, 29 (38) британских, 37 (37) германских, 39 (37) французских, 10 (12) южнокорейских, 46 (10) китайских, 7 (3) бразильских, 8 (1) индийских, 6 (2) российских.

10См.:Nye J. Soft Power. The Means to Success in World Politics.N.Y., 2004; Nye J. Power in the Global Information Age.FromRealismtoGlobalization. L., N.Y., 2004. Хорошей иллюстрацией к сказанному выглядит сопоставление эффекта от более 100 млрд. долл. российских дотаций украинской экономики в контексте скидок от стоимости энергоносителей и 5 млрд. долл., потраченных США на наращивание потенциала «мягкой силы», формирование местных политической и интеллектуальной элит, способных осуществить трансформацию украинской национальной идентичности из «нероссийской», сформировавшейся еще в советский период, в «антироссийскую», и «переучредить» украинскую государственность на основе идеи борьбы с имперским прошлым.