Франция и Африка: вчера и сегодня

Президент Франции Макрон в Африке.
Фото Рейтер

Отношения Франции с Черным континентом были и продолжают оставаться одним из важнейших направлений французской внешней политики. Как отмечала «The New York Times», Франция никогда не выпускала из-под своего контроля бывшие колониальные владения. Наоборот, с момента обретения ими независимости она методично предпринимала меры по сохранению в них своего господствующего положения, всячески противодействуя развитию ими активных связей с внешними игроками, которые бы подрывали ее влияние [I]. Подчеркивая большую значимость континента, президент Франции Франсуа Миттеран в свое время отмечал, что: «Без Африки у Франции не будет собственной истории в XXI веке» [ii].

В основе политики Франции в Африке лежала разработанная во время правления президента Шарля де Голля система взаимоотношений с африканскими государствами, получившая название «Франсафрика» (Françafrique), по которой она неофициально получала эксклюзивное право на разработку африканских недр и рынки сбыта своей продукции. В свою очередь Париж выступал гарантом сохранения у власти авторитарных руководителей профранцузской ориентации.

По замечанию одного из экспертов, «Франсафрика» была совместной франко-африканской конструкцией, основанной на тесных личных отношениях представителей французской политической и деловой элиты и руководителей африканских государств, которая со временем была поражена ржавчиной коррупции, что послужило основанием для обвинений некоторых хозяев Елисейского дворца в получении финансовых средств от африканских партнеров на финансирование предвыборных кампаний [iii].

Несмотря на то, что эти отношения подвергались критике со стороны союзников, Париж упорно продолжал следовать этому курсу. Та же «The New York Times» писала, что, по мнению Госдепа США, одним из серьезных препятствий на пути развития «африканской демократии» является политика Франции, которая на протяжении 5 лет в 1990-х годах закрывала глаза на то, как ее союзники из числа франкофонных стран занимались поставками оружия «самому неуправляемому» либерийскому полевому командиру Чарльзу Тейлору. Одновременно на другом конце континента – в Руанде – Париж взрастил режим Жювеналя Хабиаримана, который в 1994 году устроил геноцид народа тутси, жертвами которого стали около 800 тысяч человек [iv].

Одним из самых убедительных свидетельств неприятия внешним миром политики «Франсафрики» явились события, связанные со свержением Мобуту Сесе Секо в Заире в 1997 году, когда Франция выступила в его поддержку, в то время как бывшая метрополия в лице Бельгии, а также США, отказались от оказания ему помощи в борьбе с повстанцами Лорана Кабилы.

При анализе французской политики в Африке обращают на себя внимание неоднократные факты ее использования хозяевами Елисейского дворца для решения своих внутриполитических проблем. В 2011 году президент Николя Саркози в целях повышения своего упавшего политического рейтинга в преддверии очередных президентских выборов решил провести «небольшую победоносную войну», выступив главным организатором военной интервенции стран НАТО в Ливии. И это, несмотря на то, что, став президентом в 2008 году, он провозгласил, что Франция не будет больше «жандармом Африки», сократит здесь свое военное присутствие и будет строить отношения со своими африканскими партнерами на равноправной и справедливой основе [v]. Но эта авантюра, от которой Ливия не может оправиться по сей день, не помогла Саркози удержаться у власти. Победа на выборах досталась его сопернику Франсуа Олланду.

Казалось, что новый президент, социалист и человек умеренных взглядов, будет проводить более взвешенную внешнюю политику. Заняв кресло в Елисейском дворце, Олланд публично заявил что «никакого вмешательства во внутриполитические и военные события стран Африки больше не будет». Но не прошло и полугода, как в январе 2013 года он предпринял военную интервенцию в Мали, чтобы остановить наступление радикальных исламистов на столицу страны Бамако, а в декабре того же года прибег к военному вторжению в Центрально-Африканскую Республику, которая после переворота оказалась на грани гражданской войны.

После своего избрания Франсуа Олланд также обещал покончить с дискредитировавшей себя практикой «Франсафрики». Однако, когда в 2016 году авторитарный правитель Чада Идрис Деби, находившийся у власти уже 25 лет, накануне президентских выборов обрушился с репрессиями на своих политических соперников, Париж хранил полное молчание. По замечанию германской «Deutsche Welle», это объясняется тем, что Западу и Франции Деби был нужен для борьбы с джихадистами. Аналогичная ситуация наблюдалась и в Габоне. Несмотря на утверждения оппозиции, что выборы президента Али Бонго в 2016 году были подтасованы, Франция опять воздержалась от комментариев, только потому, что Габон богат урановой рудой и нефтью, и считается одним из верных союзников Парижа [vi].

Что касается французской военной интервенции в Мали в январе 2013 года, то в ее основе лежали, в первую очередь, экономические интересы Парижа. Дело в том, что туареги, начавшие восстание в северных районах Мали, проживают также в Нигере на территориях, богатых урановыми рудами. Отсюда Франция через свою компанию «Areva» получает по низким ценам необходимый ей уран для развития своей энергетики. Поэтому в случае успешного выступления туарегов в Мали французы имели все основания опасаться, что оно может перекинуться на Нигер, и Париж может потерять контроль над источником крайне важного для него стратегического сырья.

Несмотря на то, что основные задачи этой операции были выполнены: сохранена территориальная целостность Мали и предотвращена попытка создания на его территории нового «джихадистана», обстановка в этой стране и регионе, в целом, продолжает оставаться крайне напряженной. После передачи французами контроля над освобожденными территориями слабооснащенным в военном отношении малийским подразделениям и миротворческим силам ООН – боевики быстро восстановили свою боеспособность и приступили к преследованиям всех коллаборантов правящего в Бамако правительства.

Кроме того, с падением режима Муаммара Каддафи в зоне Сахеля образовалась своего рода контрабандная «автострада через пустыню», по которой в обоих направлениях широким потоком от южных границ Ливии до атлантического побережья Западной Африки потекли оружие, наркотики, нелегальные мигранты и джихадисты всех мастей. В этой связи после окончания операции «Сервал» в Мали в августе 2014 года в Париже было принято решение о проведении в зоне Сахеля новой контртеррористической акции под названием «Бархан». В соответствии с разработанным планом из общей численности французского военного контингента в количестве 4-х тысяч военнослужащих 1200 человек размещены в малийском городе Гао на севере страны, 1200 человек дислоцированы в Чаде, а остальные размещены в Нигере и Буркина-Фасо. В северных районах Нигера, в городе Мадамо, создана база передового базирования для борьбы с потоком террористов и контрабандистов, перемещающихся из южных районов Ливии в малонаселенные и слабо охраняемые огромные пространства Нигера и Мали. На первоначальном этапе развертывания этих подразделений в их распоряжение были выделены 20 вертолетов, 6 штурмовиков, 10 военно-транспортных самолетов, 3 разведывательных дрона, 200 грузовых автомашин, 200 БТР и другая техника [vii]. Штаб французского военного контингента расположен в столице Чада Нджамене, разведывательные дроны в Нигере, а силы специальных операций в Буркина-Фасо. В качестве тыловой базы снабжения используется Кот-д’Ивуар.

По мнению многих наблюдателей, активизация африканской политики Парижа, кроме защиты своих экономических интересов в этом регионе мира, объясняется также ностальгией французов о потере колониальной империи, которая служила одной из скреп поддержания тезиса о «неувядающем величии» Франции. Один из французских министров иностранных дел как-то заметил, что «Африка является единственным регионом мира, где Франция может считать себя великой державой и с 500-ми своих военных может изменить ход истории в отдельных странах» [viii]. Особенно отчетливо это проявилось во время президентства Николя Саркози и Франсуа Олланда.

Свержение при активном участии Франции Муаммара Каддафи в Ливии в 2011 году и военное вторжение в январе 2013 года в Мали породили весьма оживленную дискуссию в различных кругах французского общества о «возрождении былого величия Франции». Один из представителей французской философской мысли, восхищаясь действиями Елисейского дворца, восклицал: «Где и когда вы еще видели, чтобы держава средней руки дважды и в такие короткие сроки оказалась на передовой линии борьбы в защиту права? Какой еще стране столь скромных размеров удалось растормошить партнеров, увязших в логике компромиссов, увлечь их за собой и стать во главе различных национальных коалиций, которые были призваны свергнуть диктатуры?.. Франция играет роль, которая, как всем казалось, должна бы принадлежать могучей Америке. Франция задает тон в геополитике и становится главным экспортером прав человека или, если хотите, главной антитоталитарной державой во всем мире» [ix]. Однако какие бедствия эта «великодержавная» политика Франции принесла ливийскому народу, и сколько сегодня тоталитарных африканских режимов пользуются поддержкой Парижа, французский философ умалчивает. Этот пробел восполняют другие.

Давая оценку роли Франции в свержении режима Муаммара Каддафи, один из французских экспертов в 2015 году отмечал: «Хотя война 2011 года была проведена грамотно с тактической точки зрения, в истории она останется как самая серьезная стратегическая ошибка во внешней политике V Республики. Каддафи не был слишком приятным и рациональным правителем, но он не был и нашим врагом… Он отринул терроризм, отказался от ядерного оружия. Он решительно преследовал исламистов. Он перекрывал каналы переправки людей из Центральной Африки в Средиземноморье» [x].

Один из верных союзников Парижа президент Нигера Махамаду Иссуфу в интервью газете «Le Monde» прямо заявил, что свержение режима Муаммара Каддафи привело к дестабилизации ситуации в зоне Сахеля и всплеску экстремистского насилия в Мали, Нигере, Мавритании и Чаде. По его словам, восстание туарегов в Мали стало «итогом ливийского кризиса», который явился катализатором возобновления повстанческой борьбы туарегов за независимость Азавада [xi].

Не менее важной целью французской интервенции в Мали является также демонстрация флага и сигнал руководителям франкофонных стран Западной Африки о решимости Франции не допустить в своей традиционной зоне влияния чрезмерной активности КНР. При этом в Париже не делают секрета из тревоги по поводу растущего китайского влияния в своей бывшей вотчине. Так, министр финансов Франции заявил в декабре 2011 года в Абиджане о том, что французские компании должны перейти в наступление и бороться с китайским влиянием на рынках Африки [xii].

В практике франко-африканских отношений уже были прецеденты, когда Париж принимал меры по отстранению от власти своих партнеров, которые не оправдали его доверие и стали на путь сотрудничества с китайцами. Примером может служить бывший президент Кот-д’Ивуара Лоран Гбагбо, которому в 2002 году Францией была оказана военная поддержка, и он остался у власти. Но, как только стал развивать активные экономические связи с Китаем, лишив французскую кондитерскую промышленность какао, Париж привел в 2011 году к власти своего нового ставленника Алассана Уаттару. При этом французам пришлось использовать спецназ и вертолеты, чтобы выдворить из президентского дворца Лорана Гбагбо, потерпевшего поражение на выборах, но отказавшегося признать их результаты. Освещая эти события, французская «Liberation» писала, что даже несмотря на то, что под ситуацию в Кот-д’Ивуаре была подведена резолюция СБ ООН, действия Франции скорее напоминали военную интервенцию колониального прошлого [xiv].

Тревоги Парижа, вызванные активизацией Китая в сфере своего традиционного влияния, еще более возросли в начале ХХI века, когда в странах Африки южнее Сахары Франция столкнулась с серьезной конкуренцией со стороны других иностранных государств. Если в 2001 году она занимала первое место в торговле с этими странами, то в последние годы она оказалась далеко позади КНР, Индии, ЮАР и Германии. Французский экспорт с 2000 по 2018 годы сократился вдвое: с 11 до 5,5 процента, а в Сенегале даже до 25 процентов. Из стран ЕС на первое место по объему экспорта в Африку вышла Германия – 8,3 миллиарда евро, в то время как французский экспорт составил 5,6 миллиардов евро. В эти же годы Франция также потеряла роль ведущего инвестора в экономику франкофонных стран. В 2016 году по объему прямых инвестиций с пакетом в размере 7,7 миллиардов долларов она оказалась на шестом месте [xv].

Ослабление позиций Франции в регионе частично объясняется тем, что руководители африканских государств к концу XX века стали понимать, что баланс сил в мире стал меняться, и перестали ощущать себя представителями бывших колониальных стран и, чувствуя свою «востребованность», стали вести собственную игру в отношениях с Парижем. Поэтому, когда в 2007 году французские судебные инстанции признали иск нескольких правозащитных организаций против президента Габона Омара Бонго по подозрению в хищении государственных средств, на которые он и его родственники приобрели дорогие особняки в элитных кварталах Парижа, власти Габона пригрозили пересмотреть все ранее заключенные с Францией соглашения. И это исходило от президента, который, подчеркивая особый характер франко-габонских отношений, любил повторять, что «Габон без Франции – словно машина без водителя, а Франция без Габона – все равно, что машина без горючего» [xvi].

Свидетельством того, что Франция теряет свои монопольные позиции во франкофонных странах Африки, является тот факт, что Сенегал в мае 2016 года подписал соглашение с США о предоставлении Вашингтону права постоянного присутствия его войск на территории этой страны и использования местных аэродромов и другой военной инфраструктуры для оказания Дакару помощи «в борьбе с террористической угрозой» [xvii].

Это, однако, не значит, что Франция перестала играть роль главного арбитра в своих бывших владениях. Эксперты британского Королевского института международных отношений отмечают, что «нигде в мире Франция не пользуется таким большим влиянием, как в странах Африки южнее Сахары. В случае возникновения в одной из них кризисной ситуации она по-прежнему рассматривается ими как основной источник дипломатической, военной и финансовой поддержки» [xviii].

В качестве одного из инструментов сохранения контроля над франкофонной Африкой Париж продолжает использовать африканский франк КФА, который имеет хождение на территории 8 государств Западной Африки, включая Бенин, Буркина-Фасо, Гвинею-Бисау, Кот-д’Ивуар, Мали, Нигер, Сенегал и Того, а также 6 стран Экваториальной Африки – Габон, Камерун, Республика Конго, ЦАР, Чад и Экваториальная Гвинея. По действующему с этими странами соглашению, Франция гарантирует конвертацию КФА по фиксированному курсу в евро, но для этого страны обязаны до двух-третей своих валютных поступлений держать на счетах Казначейства бывшей метрополии. Однако, многие африканские экономисты считают, что выгоды поддержания валютного курса африканского КФА нивелируются тем, что африканским странам приходится направлять в это Казначейство больше резервов, чем они получают от Франции финансовой помощи.

Это дает основания общественным и политическим деятелям отдельных стран утверждать, что африканская политика Франции все еще находится «под сенью колониального прошлого». Выступая 11 августа 2015 года на праздновании 55-ой годовщины независимости Чада один из наиболее верных союзников Парижа президент Идрис Деби, имея в виду франк КФА, заявил: «Мы должны набраться храбрости и сказать, что препятствие, которое мешает развитию Африки, должно быть устранено» [xix].

Особенно резкой критике Париж подвергся в период обострения ливийского кризиса, когда огромная волна африканских беженцев накрыла Европу. Вице-премьер и министр экономического развития Италии Луиджи Ди Майо в январе 2019 года обвинил Францию в том, что она продолжает колонизацию Африки и призвал ЕС ввести против нее санкции, а его коллега бывший вице-премьер и министр внутренних дел Маттео Сальвини заявил тогда, что Франция занимается только выкачиванием природных богатств Африки. По мнению Ди Майо, этот наплыв нелегальных мигрантов с территории Ливии связан с тем, что Франция своей неоколониальной политикой создала для жителей франкофонной Африки невыносимые условия для своего выживания и не помогает ее экономическому развитию [xx].

Нынешний хозяин Елисейского дворца Эммануэль Макрон во время своей предвыборной кампании выступал с резкой критикой африканской политики Франции и заявлениями о необходимости ее приведения в соответствие с новыми демократическими стандартами. В частности, в интервью газете «Le Figaro» он подчеркнул, что колониальная оккупация Алжира сопровождалась «преступлениями против человечности» и даже «актами варварства». Он высказал мнение, что, если сами африканцы согласятся, то можно упразднить африканский франк КФА и приступить к постепенному выводу французских воск из Африки [xxi]. Однако, эти высказывания Э. Макрона вызвали такое возмущение в политических и общественных кругах Франции, что ему пришлось «дать задний ход» и умерить остроту своих заявлений. Выступая после вступления в должность на ежегодном совещании французских послов, он подчеркнул, что Африканский континент будет находиться в эпицентре французской внешней политики, так как, по его словам, «будущее мира будет определяться в Африке» [xxii].

Многие наблюдатели расценили эти заявления французского лидера, как его стремление положить конец патерналистскому подходу к Африке, (основанному на практике «Франсафрики»), и построить франко-африканские отношения на новой более справедливой и равноправной основе. Однако, как и в случае с его предшественниками, все это оказалось «на словах», и развитие связей идет по наезженной колее. На самом деле его практические шаги ведут к тому, что африканская политика становится все более милитаризованной, и Макрон не намерен выпускать бывшие колонии из-под жесткого контроля Парижа.

Традиционно тесное военное сотрудничество и раньше занимало важное место во взаимодействии Парижа со своими франкофонными партнерами. Под предлогом «отражения коммунистической угрозы» и «обеспечения внутриполитической стабильности» после обретения ими независимости за период с 1960 года по 1994 год Франция подписала соглашения об обороне с 27 государствами, что создало юридическую основу для создания на территории 20-ти из них военных баз. Это позволило Парижу сохранить позиции ведущей иностранной державы на территории своих бывших владений. Более того, опираясь на эти соглашения, с 1960 года Франция, по разным оценкам, совершила в Африке от 30 до 50 военных вторжений.

Еще одним эффективным инструментом сохранения своего влияние в Африке Париж рассматривает подготовку в своих военно-учебных заведениях офицерского состава вооруженных сил африканских государств. С 1960 по 1997 годы во Франции прошли подготовку 47 тысяч африканских военнослужащих [xxiii]. Одновременно, в рамках усиления борьбы с терроризмом, начиная с 2013 года, французские инструкторы осуществляют подготовку 20 тысяч военнослужащих рядового состава ежегодно, число которых в 2020 году возрастет до 25 тысяч человек [xxiv].

В последние годы в африканской политике Парижа стало отчетливо просматриваться его стремление к более активному привлечению местных вооруженных сил для создания региональной организации по борьбе с «растущей угрозой терроризма и контрабандной торговли в зоне Сахеля», а заодно – защиты здесь своих экономических интересов и позиций ведущего политического игрока. В этих целях еще в ноябре 2015 года по инициативе Франции в столице Чада Нджамене лидеры Буркина-Фасо, Мавритании, Мали, Нигера и Чада, входящие в так называемую «группу G5», достигли принципиальной договоренности о сформировании подобной организации.

А 2 июня 2017 года в столице Мали Бамако при участии президента Франции Макрона главами пяти указанных государств было принято окончательное решение о создании военной группировки этих стран численностью 5 тысяч человек, получившей название «G5», «для борьбы с террористами и контрабандистами». Местом расположения ее штаба был определен город Севаре в центральном районе Мали. А сама организация должна координировать свои действия с 4-х тысячным контингентом французских войск, проводящих в зоне Сахеля операцию «Бархан», а также с 12-ти тысячной миротворческой миссией ООН в Мали MINUSMA.

Одобрив создание этой коалиции, ООН, тем не менее, открестилась от ее финансирования, так как сама с большим трудом находит средства для обеспечения деятельности своей миссии в этой стране. Несмотря на то, что на ее функционирование тратится около 1 миллиарда долларов в год, ее эффективность, по оценкам экспертов, оставляет желать лучшего, и на май 2017 года ее боевые потери составили 123 человека убитыми [xxv].

Предполагается, что на финансирование новой африканской группировки потребуется не менее 600 миллионов долларов в год, которые они надеются получить от стран-доноров из числа членов ЕС. Однако, как показали последующие события, численность новой военной организации не превышает 4 тысяч человек, а ее деятельность, по оценкам экспертов американского аналитического центра «Stratfor», ввиду недостаточного финансирования, организационных неувязок и низкой боевой подготовки «остается малоэффективной» [xxvi].

Новым элементом африканской политики Франции в Африке в XXI веке стало ее стремление под предлогом «обеспечения европейской безопасности от угрозы исламского фундаментализма» вовлечь страны Европейского союза в военные интервенции на континенте, чтобы «европеизировать» свою африканскую политику и одновременно разделить с ними тяжесть их финансирования. Еще до вступления в должность президента, Макрон выразил надежду, что ему удастся привлечь к проведению операции «Бархан» другие европейские страны, в первую очередь Германию [xxvii]. Однако, европейские партнеры Франции усматривают в этих ее инициативах стремление добиться осуществления своих меркантильных целей за их счет. Особенно осторожное отношение в этих вопросах проявляет Германия.

Один из французских политологов, объясняя причины военного вмешательства Парижа в Африке тесными связями бывшей метрополии со своими бывшими колониями, утверждает, что Франция «попросту обречена» заниматься этим ввиду транснациональной природы исламистских террористических организаций [xxviii]. Но «угроза терроризма» является всего лишь удобным предлогом для обоснования своего дальнейшего военного присутствия и поддержания имиджа Великой державы. Поэтому нельзя не согласиться с мнением экспертов барселонского Центра международных отношений (Испания) о том, что разрекламированный тремя последними французскими президентами «новый подход» Парижа к развитию связей со своими африканскими партнерами «на основе равноправия и справедливости» в действительности оказался всего лишь косметической ретушью скомпрометировавшей себя старой системы франко-африканских отношений, основанной на практике «Франсафрики» [xxix].

Несмотря на широковещательные заявления французских официальных лиц, что они являются поборниками демократии и борцами с тоталитаризмом в Африке, на деле Париж, усиливая военный компонент своей политики в этом регионе мира, в первую очередь, печется о сохранении своих экономических и политических позиций, продолжая оказывать поддержку правителям, которые выступают гарантами сохранения французских интересов на управляемых ими территориях.

_________________________________________________

[i] https://www.nytimes.com/1994/10/30/weekinrevie?

[ii] https://www.behorison.org/French-in-africa-post-col

[iii] https://www.nytimes.com/2011/04/18/world/africa

[iv] https://www.nytimes.com/1994/10/30/weekinrevie

[v] https://www.courierinternational.com/article /2011

[vi] https:// www,dw.com/en/hollandes-franco-african

[vii] http://indiandefence.com/threads/france-reorganizes

[viii] https://www.nytimes.com/2011/04/18/world/africa

[ix] https://inosmi,ru>Мир>20130207/205596620.html

[x] https://inosmi.ru/military/20151220/234856570.html

[xi] https://maximus67/livejournal.com/1116536/html