Айк Мартиросян: «Мне хотелось бы петь снова и снова»

Большой театр, Ла Скала, Метрополитен-опера, Ла Фениче – список театров, в которых пел Айк Мартиросян, можно продолжать долго. Сегодня его голос чаще звучит в Венской государственной опере, куда он вернулся после 18-летнего перерыва.

Вы попали в Венскую оперу в 1998 году, заменив заболевшего артиста…

Откуда у Вас такая информация, даже я с трудом это вспоминаю. В 1996 году я выиграл конкурс имени Франсиско Виньяса в Барселоне, а это подразумевало контракт с местным театром «Лисео». Однажды оперная певица Наталия Троицкая, которая знала тут агентов, сказала мне, что Венский театр ищет бас. Я прилетел из Барселоны на прослушивание к Холендеру. Он заставил меня показать всю палитру и сразу сказал, что «берет этого мальчика». Агент начал прыгать от счастья, а я не понимал почему. В 26 лет я был очень высокого мнения о себе, да и длительные контракты с ежемесячной оплатой меня не особо интересовали. Я согласился, но не знал подробностей: что занял место заболевшего баса. За четыре месяца у меня были хорошие спектакли: «Риголетто», «Федора», «Эрнани», но после окончания контракта мне сказали «до свидания». Сегодня я счастлив, что так получилось, но тогда дико обиделся.

И Вы вернулись в Большой театр?

Слава Богу, там меня любили и нехотя отпускали в Европу. Я прилетел и сразу спел «Аиду».

Раз упомянули Большой, все же спрошу про нашумевшего «Евгения Онегина», в котором Басков исполнял Ленского, а Вы – Гремина. Почти вся пресса писала, что единственный свет этой постановки – Айк Мартиросян. В процессе репетиций Вы понимали, что на выходе получится сомнительная история?

Времена были сложные. Тогда в Большой театр заходил кто хотел. Я не мог предположить, каким получится спектакль, я занимался своим делом. У публики, кстати, был дикий интерес к «Онегину», это когда в целом к культуре, особенно к опере, его не наблюдалось.

На генеральной репетиции я очень хорошо спел – настолько, что проходящие по коридорам заходили послушать. А на следующий день вышла газета с рецензией, где было сказано, что самое плачевное впечатление оставил господин Моторин в роли Гремина. Люди писали критику, даже не приходя в театр: бедный Моторин вообще был ни при чем, пел я.

Вы сказали, что обиделись из-за непродленного контракта на Венскую оперу, но через 18 лет вернулись. Почему?

Это сложная тема. В жизни не все так гладко, как хотелось бы, и при другом стечении обстоятельств я бы не вернулся. Я не имею в виду, что здесь плохо, нет. У меня 13 лет была очень интенсивная карьера, но не все получается правильно рассчитать. А возвращение – очень банальное. Я с 2004 года живу в Вене и в один день мне подумалось, что раз я каждый день прохожу мимо этого театра и часть моего времени свободна, то почему бы не попробовать. Да, сейчас это не то амплуа, которое хотелось бы, но работа важнее. Могу точно сказать, что мне нравится то, что я делаю. Здесь много нового интересного репертуара, который я бы в жизни нигде и никогда не спел. Такое возможно только в этом театре из-за насыщенности программы. Например, я никогда не думал, что мой голос хорош для немецкого языка.

Считали, что для итальянского?

У меня правда итальянский голос, я его сделал сам. В мое время было мало хороших педагогов. Да, они умели решать технические вопросы, но голос – это не просто открыть рот.  У 90% людей есть проблемы, особенно, если мы говорим про оперное пение. Я вообще не представляю, что за другая профессия у меня могла быть, где бы я столько работал над собой. Не для красного словца, это действительно было дико тяжело – в ежедневном режиме давать очень высокий уровень, когда твой голос по каким-то причинам срабатывает через раз. Я очень рано попал на сцену без возможности взять паузу, приходилось быстро учиться. Спасало лишь то, что тембр очень красивый, но работа над изъянами – это сложный физический труд.

Насколько я знаю, Вы решили петь уже во взрослом по нынешним меркам возрасте.

Я учился на физхимика в университете, нигде и никогда не пел, учился играть на фортепиано и говорят, что имел какой-то талант. За пару месяцев до окончания музыкальной школы я ее бросил. Меня интересовали двор, общение со сверстниками, футбол.

Почему вдруг Вы из технической профессии перешли в творческую?

В Ереване была одна очень профессиональная в сфере музыке женщина. Мама привела меня к ней с условием, что если она будет в восторге, мы начнем заниматься. Та посчитала, что все хорошо, а я ей поверил. Потом была еще одна судьбоносная встреча: к нам домой приехал Павел Герасимович Лисициан, тогда он был Богом для всех. Он послушал меня и сказал: «Если ты не будешь петь, пожалеешь». Это зацепило, и я решил поступать в Гнесинку.

Складывается впечатление, что вокал – это, скорее, случайный и не совсем Ваш выбор.

Ну если Вам так интересно, то я упомяну своего брата-певца. Однажды он копировал какого-то баса, выступавшего по телевизору, а мама, музыкант, услышала. Брат начал учиться вокалу и всё складывалось удачно. В то время все понимали, что в стране происходит что-то нехорошее и при наших первых профессиях мы не будем востребованы. Я абсолютно искренне говорю, что не знаю, чем бы другим занимался. Но если надо, чтобы я был совсем уж нескромным, скажу: наши данные были выше средних. Кстати, Павел Герасимович был нашим с братом куратором, когда мы учились. Он нас очень любил, оберегал и много чего рассказывал.

У Вас за плечами и Ла Скала, и Метрополитен-Опера, и вся Италия, с которой начиналась карьера, бывает чувство пресыщения профессией?

Бывает ступор, когда насыщаешься и думаешь, что пора остановиться. Это нормальный человеческий фактор. Вот вы любите сладкое, но сколько этого сладкого можно съесть – начинаешь тянуться к соленому. То же самое и тут. Но надо свести это к минимуму и раз работаешь, то соответствовать. Публика не виновата, она приходит и платит много денег.

Но фактор нерва перед выходом на сцену до сих пор срабатывает?

Без волнения петь сложно, я это от многих слышал и знаю сам. Бывают очень неэмоциональные спектакли, они идут часто и так надоедают, что неоткуда черпать эмоции. Это очень опасно. Да, ты не волнуешься, стоишь на сцене как идиот, смотришь на публику, что-то ваяешь, но это пустой спектакль, потому что нерв не идет в зал и отдача от тебя минимальная. Надеюсь, что таких спектаклей у меня мало.

Вы как-то сказали про ошибки и соблазны, которые были в Вашей карьере. Что бы сейчас сделали иначе?

Очень многого бы не сделал или сделал бы по-другому. Соблазны – это когда вы к чему-то не готовы, но вам этого очень хочется. Вы ставите свою репутацию на шаткий уровень, где можете провалиться, но не понимаете этого. Я, к сожалению, не ко всему был готов. Когда попадаешь в русло, оно тебя ведет. Отказаться либо невозможно, либо катастрофически сложно. Скорее всего, это меня сбило. В свое время мне надо было немного перетерпеть.

Что именно?

 Если вы видите, что молодой человек совершает ошибку, вам ничего не стоит подойти и сказать: «Мальчик, не поступай так, это неправильно». Вот сейчас, вспоминая свои истории, я могу сказать, что на каких-то людей смотрю по-другому, потому что у них была реальная возможность предостеречь меня, но они этого не сделали.

Не каждый рискнет перейти границы советами.

Все может быть. Я не стесняюсь и сегодня моим молодым коллегам что-то говорю. Не считаю, что я вклиниваюсь в их жизнь, но пусть они один раз услышат мнение и сделают по-своему. Я просто знаю, чем это чревато. Не так легко пережить ошибки, чтобы остаться в профессии, не сбиться, сохраниться.

И остаться счастливым?

Я не знаю, кто как думает про абсолютное счастье. Оно у меня может быть сиюсекундным, например, если сегодня что-то получилось лучше, чем вчера. Это миг, импульс. Если вы будете счастливым человеком все время, вы с ума сойдете. Не будет поступательного движения вперед. Мы создаем новую технику, потому что нам не нравится предыдущая.

Вы 14 лет живете в Вене. Этот город для Вас про комфорт или про любовь?

Любить-не любить – вопрос не стоит. Есть желание добиваться результатов. Мне комфортно там, где я востребован. При всех тяжестях, начиная от общаги в Москве, где мы жили в те страшные времена, думаю, что большего счастья я нигде и никогда не испытывал. Эти студенческие годы были самыми интересными и абсолютно свободными. А сейчас столько всего в голове крутится: и хорошего, и не очень, хочешь-не хочешь – ты должен думать про завтра.

А чего хочется для своего завтра?

Мне хотелось бы петь везде снова и снова, неважно, в какой стране и театре.

Читайте другие материалы журнала «Международная жизнь» на нашем канале Яндекс.Дзен.

Подписывайтесь на наш Telegram – канал: https://t.me/interaffairs