Москва всегда была и остается дипломатической столицей мира

Армен Оганесян, главный редактор журнала «Международная жизнь»: Сергей Алексеевич, недавно два руководителя внешнеполитических ведомств - госсекретарь США Дж.Керри и министр иностранных дел ФРГ Ф.-В.Штайнмайер посетили Москву, и я хотел бы в связи с этим спросить об итогах переговоров с ними. Некоторые эксперты говорят: «Началась оттепель в отношениях». Другие, в том числе и среди нашего экспертного клуба, настроены более скептически. Может, истина посередине?

Сергей Рябков: Приветствую интерес, который, мы чувствуем, проявляют очень широкие слои российской общественности, да и зарубежной тоже, к тому, что происходило на днях в Москве на дипломатических площадках. Конечно, любой визит государственного секретаря США в Россию, а их, без малого за год, напомню, проведено уже три, - это событие. Событие неординарное, выходящее далеко за рамки той повестки дня, которая лежит перед госсекретарем и министром иностранных дел, когда они ведут переговоры, и это сигнал, как минимум, о двусмысленности позиции самой администрации США, периодически напоминающей, что Россия «находится в изоляции», что Россия «утратила» свои позиции и т. д. Сам факт приезда госсекретаря и продолжительность проведенных переговоров с ним показывают, что для администрации США очень важно вести диалог, заниматься решением проблем во взаимодействии с Россией. И когда мы достигаем прогресса по крупным вопросам - в фокусе внимания на этот раз были, разумеется, Сирия и Украина, но значительное место занимала также двусторонняя проблематика, - то это, знаете, как гравитационные волны в космосе. Они отзываются достаточно далеко от точки, где это событие произошло. Но говорить о том, что мы открыли новую главу или что произошла смена политического сезона, началась весна, я бы не стал, потому что переговоры шли по совершенно конкретным темам, где-то прогресс действительно достигнут, но он не настолько радикальный и драматический, чтобы все перевернуть и выстроить совершенно новую конфигурацию в нашем диалоге, в наших отношениях, но есть целый набор, очень внушительный набор вопросов, по которым мы, к сожалению, сдвигов не видим по причине упрямого, упорного нежелания Вашингтона считаться с реалиями и по причине продолжения достаточно жесткой, в некоторых аспектах вызывающей политики по отношению к Москве. Но об этом тоже мы ведем разговор, никакие углы не спрямляются, никакие проблемы не затушевываются, все это требует времени, и именно поэтому переговоры были столь длительными, у президента они продолжались чуть ли не до полуночи.

А.Оганесян: Четыре часа, говорят.

С.Рябков: Да, четыре часа. Полезность их признана обеими сторонами, и думаю, что в целом интенсивность диалога между Москвой и Вашингтоном говорит сама за себя. Нельзя все мерить только объемом согласованных страниц тех или иных документов либо какими-то далекоидущими совместными заявлениями, которые тут же трансформируются в заголовки мировых СМИ. Переговоры были исключительно полезными, мы приветствуем, что именно в этот момент госсекретарь США посетил Российскую Федерацию.

А.Оганесян: А это случайно, что визит Ф.-В.Штайнмайера, министра иностранных дел ФРГ, совпал с визитом Дж.Керри?

С.Рябков: Не усматривал бы в этом преднамеренное политическое планирование, но обстоятельства, в том числе и на Украине, и вокруг Украины, конечно, диктуют. Выхватываю из всего набора вопросов только один - необходимость лидерам и министрам встречаться и говорить. Поэтому получилось так, что подряд и встык прошли эти встречи. Кстати, госсекретарь США провел здесь двустороннюю встречу с министром иностранных дел ФРГ, это общеизвестно. У него были и некоторые другие мероприятия, помимо программы официальных переговоров. Москва всегда была и остается дипломатической столицей мира.

А.Оганесян: Сергей Алексеевич, вы говорите об острых углах, которые остались. Очевидно, что это связано и с ситуацией на Украине, которая не может не беспокоить, не все гладко и единообразно и в подходе к сирийской теме и т. д. Господин Керри заявил, что если Россия добьется того, чтобы Донбасс выполнил все Минские соглашения, то хоть завтра США отменят санкции.

С.Рябков: Начну немножко с другого. К сожалению, в позиции Вашингтона по-прежнему присутствует элемент требований к нам, к Российской Федерации, к Москве. Вопрос сейчас приобрел характер парадокса в силу следующих причин. Мы наблюдаем не просто топтание на месте руководства Украины в выполнении ключевых элементов Минских соглашений, а наблюдаем откат, регресс по некоторым очень существенным аспектам этих соглашений. Все меньше желания у властей в Киеве вести прямой диалог с Донбассом, а это ключевое требование и важнейшая, стержневая составляющая всего того, что связано с «Минском» и ассоциируется с «Минском». Все меньше ясности относительно конституционной реформы и работы по признанию особого статуса этих территорий. Нет ясности ни по амнистии, ни по выборам…

А.Оганесян: И по Конституции…

С.Рябков: Да. По всем этим ключевым элементам со стороны Киева происходит откат. При этом западные коллеги, в том числе американские спонсоры киевских властей и участники «нормандского формата» из Европы, постоянно подчеркивают, что Россия должна выполнить «Минск-2». Не Киев, а Россия. Если Россия этого не сделает, санкции останутся в силе. Киев, понятно, это совершенно устраивает. Он не выполняет Минские соглашения и за это никаких санкций, рестрикций, разумеется, не получает. Получает поощрительные политические сигналы, мягко сформулированные напоминания - как максимум, что нужно что-то делать, - да и то не всегда, и нажим, по сути дела, который пытаются оказать на Москву на этом фоне западные правительства, вполне устраивает украинских лидеров. Как из этого порочного круга выбраться, как изменить эту ущербную, на наш взгляд, формулу ведения дел, об этом шел разговор на встречах, которые провели и Керри, и Штайнмайер. Что касается бесед с государственным секретарем, могу сказать, что особого продвижения вперед с точки зрения сближения подходов я лично не зафиксировал, к сожалению. Это, в общем-то, было ожидаемо, но вместе с тем мы почувствовали, что у американской стороны есть некое внутреннее нетерпение по поводу того, что Минский процесс пробуксовывает. Хорошо было бы, чтобы этот эмоциональный фон такого нетерпения и стремления ускорить процесс помог бы нашим коллегам в Вашингтоне более активно воздействовать на украинское руководство.

А.Оганесян: На Украине в последнее время происходят нападения на российские дипломатические учреждения. Есть ли угроза жизни и здоровью сотрудников наших представительств?

С.Рябков: Мы не паникуем. Конечно, определенные меры с точки зрения повышения безопасности и минимизации рисков для сотрудников и членов их семей предприняты, эти меры не всегда добавляют комфорта для жизни и работы, поездок по стране в том числе, которые мы, в Центральном аппарате, не приветствуем в тех масштабах, как это было раньше. Мы настоятельно требуем, добиваемся от властей Украины, чтобы они в полном объеме выполняли свои обязательства по международным конвенциям как страна, принимающая на своей территории дипломатическую миссию, чтобы были исключены ситуации, когда возникают подобного рода угрозы. Самое тревожное, что периодически могут появляться подозрения в том, что это происходит при попустительстве властей.

Но никаких оснований, для того чтобы говорить об отзыве дипломатов, тем более об эвакуационных мероприятиях, нет. Надеемся, что вопросы обеспечения безопасности будут решаться надлежащим образом применительно к нашим загранучреждениям. Хотелось бы сказать, что нас очень разочаровала вялая или вообще «никакая» реакция и со стороны Евросоюза, и со стороны ряда других стран, покровительствующих нынешней власти в Киеве, на эти абсолютно неприемлемые действия экстремистов.

А.Оганесян: Украинские власти, составив так называемый «список Савченко», включили в него и одного из заместителей министра иностранных дел России. Вошедшим в этот список лицам должен быть - по предложениям захватившего власть в Киеве режима - закрыт путь в США и ЕС, а также ограничены их права и в других сферах международной жизни. Не кажется ли это вам опасным прецедентом? Ведь даже в первые годы советской власти Запад не решался указывать Москве, каких дипломатов посылать за границу, а каких нет.

С.Рябков: Начнем с того, что прямой взаимосвязи или прямой проекции списков, которые составляются украинскими властями, на то, что решают коллеги в Евросоюзе, в США, не видно, хотя, наверное, определенная координация происходит и диалог идет. Мы, к сожалению, уже давно, несколько лет, ведем эту войну списков. На каждое расширение западных и не только западных списков мы даем зеркальный ответ, у нас есть свои списки, мы просто немножко по-другому подходим к этому вопросу - не все обнародуем. Если дойдет до ограничения через подобного рода санкционные меры деятельности диппредставителей, мы, конечно, ответим аналогично, но это в прямом смысле подрыв основ. Без дипломатических агентов, по смыслу Конвенции о дипсношениях, государства не в состоянии нормально выстраивать взаимоотношения, вести диалог. Относительно списков отмечу, что есть масса примеров, когда включение в тот или иной список воспринимается как награда, означающая, что противники и оппоненты оценили активность работы по защите наших интересов. Хочется это подчеркнуть.

А.Оганесян: Изменилось ли видение Западом путей решения сирийской проблемы после частичного завершения военной миссии ВКС РФ в Сирии?

С.Рябков: Сама операция помогла, наверное, более правильной расстановке приоритетов и правильной оценке того, что реалистично, а что нет. Мы решали и решаем прежде всего антитеррористическую задачу, но ослабление позиций этого террористического «интернационала», который использует разные вывески, ярлыки, наклейки, под разными знаменами выступает в Сирии и в других странах Ближневосточного региона, естественным образом вновь выдвинуло на передний план задачу политического урегулирования и начала серьезных переговоров. Связь здесь абсолютно прямая. Пока идет война и гремят взрывы, которые заглушают все остальное, говорить о переговорах тяжело. Нужно, но тяжело. Когда наступает перемирие, это именно тот момент, когда надо пытаться, по крайней мере, запустить некий процесс, затем его стабилизировать. Ровно этим мы и занимались на прошлой неделе в ходе переговоров с представителями США и ФРГ.

Дело в том, что усилиями прежде всего российских и американских военных, которые находятся в прямом контакте, удалось за последние дни и недели резко уменьшить количество нарушений режима прекращения боевых действий, который был согласован между Москвой и Вашингтоном. Мы смогли по разным каналам наладить координацию, настаиваю на этом слове, сколько бы представители Пентагона ни чурались именно этого термина. Параллельно мы очень активно помогали спецпосланнику Генсекретаря ООН Стаффану де Мистуре, который только что объявил о завершении раунда. Он был не безрезультатный, кое-что положено на бумагу. Есть целый ряд серьезных проблем, могу сказать о них, над которыми предстоит интенсивно работать в том числе в период до возобновления переговоров, то есть до 11 апреля. Это, во-первых, необходимость урегулировать неприемлемую ситуацию с бойкотом Турцией курдов как легитимной силы, нуждающейся в равноправном представительстве на переговорах. Без курдского участия движения вперед не получится, и мы надеемся, что союзники Анкары смогут принять надлежащие меры, чтобы внести необходимую корректировку. Во-вторых, очень важно, чтобы так называемая Эр-Риядская группа, «Высший переговорный комитет», реалистичнее, чем до сих пор, оценила ситуацию и признала, что некоторые элементы ее позиции, по сути предусловия, могут весь переговорный состав пустить под откос.

Очень важно, чтобы США и страны так называемой антиигиловской коалиции подошли предельно внимательно и ответственно к этому, потому что сейчас появился шанс на прямой диалог между сирийскими сторонами на фоне относительного успокоения на Земле.

А.Оганесян: Спасибо, вы затронули тему курдов. Стало известно, что сирийские курды могут объявить о создании собственной федерации в рамках единой Сирии. Курдские политики акцентируют внимание на том, что не рассматривают свое образование вне Сирийской Арабской Республики. Это намерение уже вызвало негативную реакцию официального Дамаска. Как полагаете, является ли этот шаг сирийских курдов демаршем, реакцией на невключение их представителей в переговорный процесс «Женева-2», из которого они были исключены под давлением Турции, или это естественный и закономерный процесс, учитывая активнейшее участие курдских формирований в освобождении Сирии от террористов и боевиков?

С.Рябков: Не исключал бы взаимосвязи этих обстоятельств, о которых вы только что говорили.  Попытки Турции не допустить курдское представительство на переговорах и приводят к такого рода решениям. Хотелось бы все же более широко взглянуть на эту ситуацию. Мы, разумеется, с уважением и с полным пониманием относимся к позиции официального Дамаска о недопустимости федерализации страны. Мы знаем также, что целый ряд деятелей, находящихся в оппозиции к Башару Асаду, считают идею федерализации губительной для Сирии, учитывая историю, учитывая, в общем-то, масштаб государства и многие другие параметры. Сказав это, хочу подчеркнуть, что российская позиция по этому вопросу сводится по большому счету к двум элементам. Первый элемент - мы выступаем за единую, целостную, включающую все конфессии, все национальные группы, светскую, демократическую, независимую Сирию. Второй - мы выступаем за то, чтобы будущие формы политического устройства этой страны, если появится необходимость в каком-то изменении нынешней формы, определялись только на основе согласия всех сирийских сторон, прежде всего тех, кто сейчас возобновил переговоры и прошел их очередной раунд. Ничто здесь не может быть навязано извне, мы не можем идти по пути написания рецептов или каких-то рескриптов, мы не можем «даровать» им Конституцию, как и «продиктовать» ее. Мы как страны, Россия и США - сопредседатели Международной группы поддержки Сирии, должны заботиться о том, чтобы сирийские стороны вели диалог. Мы должны помогать продвижению переговорного процесса. Так же, к удовлетворению многих участников этого процесса, свою задачу понимает Стаффан де Мистура.

А.Оганесян: Есть ли угроза реальной интервенции Турции в Сирию, принимая во внимание вывод оттуда основной части ВКС РФ?

С.Рябков: Мы обеспокоены действиями Анкары, в том числе по периметру турецких границ. Был сложный отрезок, когда с территории Турции наносились артиллерийские удары по объектам на сирийской территории, осуществляются рейды в глубь иракской территории, наносятся авиационные удары. Призываем Анкару к гораздо более ответственному отношению к подобного рода вопросам, потому что, на наш взгляд, это дестабилизирующие действия. Важнее было бы обеспечить представленность тех же курдов на переговорах и позаботиться о том, чтобы граница между Турцией и Сирией не была преднамеренно пористой для экстремистов, включая боевиков запрещенной в России ИГИЛ.

А.Оганесян: Министр иностранных дел ФРГ после терактов в Брюсселе предложил объединить усилия с Россией в борьбе с терроризмом. Что имелось в виду? Ведь все мы солидарны в решении этой проблемы.

С.Рябков: Думаю, что здесь есть несколько возможных интерпретаций. Прежде всего хочу уточнить в качестве «заметки на полях», что нас не надо призывать сотрудничать в борьбе с терроризмом. Российская Федерация долгие годы и десятилетия подчеркивает безальтернативность международного сотрудничества, причем глубокого, не сводящегося к политическим сигналам, к декларациям, а оперативного сотрудничества военных, спецслужб, работы по формированию законченной базы антитеррористических конвенций.

Мы, кстати, только что, в начале марта, представили инициативу С.В.Лаврова о разработке международной конвенции по борьбе с актами химического терроризма. Суперактуальная тема, с учетом того, что на Ближнем Востоке игиловцы, нусровцы и другие не просто рвутся к обладанию технологиями производства, применения химоружия, они уже во многих случаях этим всем овладели и применяют в боевых условиях. Но призывы к сотрудничеству со стороны настолько авторитетного политика, представляющего ведущее государство, мы приветствуем, мы готовы к этому. Хорошо бы, чтобы это было не просто данью текущему моменту и обстоятельствам, а конкретной политической установкой, в том числе для всего Евросоюза, отношения с которым развиваются непросто.

Но возник у меня - поскольку я человек достаточно скептический и склонный искать подвохи - такой вопрос: а нет ли здесь сигнала, что Россия должна сотрудничать, скажем, в тех рамках и форматах, которые заданы так называемой американской антиигиловской коалицией? И тут начинаются трудности, потому что эта коалиция полностью игнорирует Дамаск как законного партнера в борьбе с террористической угрозой, действует в обход правительства Сирийской Арабской Республики, в том числе по нанесению ударов на ее территории. Хочу отметить, что мы очень озабочены многими сообщениями о воздушных ударах, например по энергетической инфраструктуре Сирии, по газодобывающим, газоперерабатывающим станциям, по объектам, связанным с нефтепереработкой и т. д. Если эти удары наносятся по целям, которые находятся под контролем террористов, игиловцев, то, конечно, это законные цели, и мы сами, как говорили неоднократно, в рамках операции ВКС предпринимали меры для того, чтобы лишить игиловцев именно этого источника доходов - от контрабандных поставок нефти за рубеж. Но получается так, что порой антиигиловская коалиция, судя по имеющейся информации, действует в интересах ослабления, как они называют, «режима» в Дамаске. Такое антитеррористическое сотрудничество, если именно о нем говорил уважаемый Ф.-В.Штайнмайер, для нас проблематично.

А.Оганесян: Санкции привели к свертыванию сотрудничества российских и западных спецслужб. Будет ли возврат к такому уровню взаимоотношений в этой области, который существовал?

С.Рябков: Уверен, что это произойдет, потому что жизнь того требует и диктует необходимость нормализации в этой сфере, как и во многих других. Если уроки произошедшего за последние месяцы, включая ужасающие террористические акты в Брюсселе, до этого в Париже, во многих других столицах, в той же Турции - и в Анкаре, и в Стамбуле, не повлияют на политические выводы, которые делают те, кто принимает решения о характере отношений с Россией и о том, как их выстраивать, тогда это просто безответственный подход к своему же собственному населению. Мы готовы к той глубине сотрудничества, на которую согласны коллеги в Евросоюзе и в других странах.

А.Оганесян: Для большинства людей стало неожиданным сотрудничество России и США по сирийскому урегулированию. Сложно было привлечь американцев к этой совместной работе?

С.Рябков: Любая договоренность может быть достигнута и может существовать, то есть она не развалится только в условиях, если в ней соблюден определенный баланс интересов. Односторонние уступки и тотальные сдачи позиций - это не ключ к достижению работоспособных договоренностей. Не хочу сказать, что в документах, которые выработаны с очень активным российским участием, нам все до последней запятой нравится. Что мы смотрим и говорим: «Ах, как это красиво, этим можно любоваться часами». Но действительно важнейшие ключевые элементы нашей позиции - и в двусторонних договоренностях с США разного уровня, и закрытых договоренностях, и открытых, и в резолюциях Совета Безопасности ООН - отражены. Тем не менее американцы, разумеется, не пошли бы на эти договоренности, если бы они не видели политического смысла в преодолении бесконечной череды трагедий и страданий сирийского народа. Хорошо, что в конце концов мы смогли сфокусироваться на задачах сегодняшнего дня - прекращении огня и придании ему устойчивого характера, запуске политического процесса и опять-таки придании уже политическому процессу устойчивого характера.

А.Оганесян: Последний вопрос о Сирии. Российская сторона закончила в основном антитеррористическую операцию на территории Сирии, а какова будет дальнейшая судьба зенитно-ракетных систем С-400, размещенных на авиабазе Хмеймим, и урегулирован ли вопрос о поставках Ирану ЗРС С-300?

С.Рябков: Хочу сказать, что контртеррористическая операция российских ВКС продолжается и ИГИЛ, «Джабхат ан-Нусра» остаются законными, легитимными целями в рамках этой операции, так же, впрочем, как и целями для возглавляемой в США антиигиловской, по своему названию, коалиции. Из этого вытекает, что российское военное присутствие в Сирии сохраняется, пусть и в несколько другой численной конфигурации. По силам и средствам там тоже произошли определенные изменения, об этом говорят наши коллеги из Министерства обороны каждый день гораздо более профессионально, чем я. Подчеркну, что после трагического инцидента с российским бомбардировщиком и гибелью нашего летчика, наших военнослужащих мы не можем себе позволить идти ни на какие дальнейшие риски, с чем, собственно, и было связано, в частности, решение развернуть для прикрытия авиабазы Хмеймим одну из наших эффективных систем ПВО С-400. Она будет находиться там столько, сколько потребуется для решения военными соответствующих задач. Конечно, профессионалы должны говорить об этом, но и дилетант, в моем лице, тоже понимает, что рисковать после такого предательского со стороны Анкары действия, предательского по отношению к общим задачам, которые мы решали, как мы надеялись, с турками в Сирии, больше ничем не можем. С-400 - реальное средство защиты жизни российских военнослужащих и обеспечения безопасности того серьезного потенциала, который за эти месяцы был создан в интересах силовой борьбы с террористами в Сирии.

А.Оганесян: А вопрос о поставке С-300 Ирану.

С.Рябков:  Здесь все идет штатно, в спокойном режиме. Были в последнее время комментарии ответственных представителей с российской стороны, занимающихся военно-техническим сотрудничеством и по срокам, и по взаимосвязи этого вопроса с некоторыми другими аспектами российско-иранских отношений. Мне по большому счету к этому нечего добавить. Думаю, что вскоре, как говорят специалисты, мы этот контракт «закроем», то есть выполним, и будем смотреть, как нам дальше развивать военно-техническое сотрудничество с дружественным России Ираном.

А.Оганесян: Сергей Алексеевич, конечно, много вопросов на тему выборов в США. В какой степени, на ваш взгляд, дальнейшее развитие отношений России и США будет зависеть от личности нового американского президента? Возможны ли реальные позитивные подвижки в политике Вашингтона в случае гипотетической победы Дональда Трампа?

С.Рябков: Очень интересный вопрос, особенно в его первой части. Это тема многих диссертаций и исследований, монографий во многих странах. Соотношение политической воли и интеллектуального ресурса человека, занимающего высший исполнительный пост США, с отработанностью и такой, знаете, инерционностью американской государственной машины. В какой пропорции в период того или иного президентства превалирует одно или другое? Мы имеем много исторических примеров разного свойства. Были президенты, которые своей волей меняли политику вопреки сопротивлению государственного аппарата и своего окружения. Были люди, которые декларировали что-то на этапе предвыборной кампании, потом оказывались полностью или почти полностью во власти аппарата и шли по накатанной, по рельсам, что называется, катились. Это все функция, то есть результат сложения очень многих сил и воздействий. В том числе огромное значение имеет подбор команды: кто войдет в состав кабинета следующего президента, кто станет помощником по национальной безопасности, кто станет госсекретарем, кто возглавит ЦРУ и т. д.

После назначения на ключевые посты в американской системе, во всяком случае в ее современном виде, проходит период так называемого «обзора политики», когда, с одной стороны, произойдет смена людей, иногда чуть ли не на 100%, в следующих слоях, назначены министры, потом заменяются заместители, помощники и т. д. Особенно если другая партия приходит к власти. Но параллельно идет обзор политики, то есть проводятся закрытые совещания, пишутся записки, критически оценивается наследие, из него отбирается то, что, с точки зрения приоритетов новой команды, имеет значение, что нужно продолжать, от чего можно отказаться. Это все довольно долгий процесс. По моим наблюдениям, он может занять до года. Поэтому во многом данный процесс обеспечивает относительную плавность перехода от одной администрации к другой в Соединенных Штатах Америки.

Думаю, к сожалению вынужден это говорить прямо и открыто, что Россия вряд ли попадет в число тех внешнеполитических сюжетов или вопросов, по которым следующий Президент США, кто бы это ни был, существенно изменил бы подход. Потому что, по состоянию на данный момент, и в Демократической партии, и в Республиканской сформирован консенсус на антироссийской основе, по сути дела, единогласно поддерживаемый активом обеих партий и «китами» обеих партий, столпами и теми, кто как бы подпирает партии в СМИ, в аналитических центрах. Поэтому изменить здесь что-то радикально, мне кажется, у следующего президента не получится.

А.Оганесян: На самом деле удивительно и, может быть, беспрецедентно, что в этой избирательной кампании объединились элиты республиканцев и демократов.

С.Рябков: Я настаиваю на своей оценке, что Демократическая и Республиканская партии сейчас сошлись на почве неприятия современной России в ее разных проявлениях - внешней политики России, внутренней политики, нашего позиционирования на международной арене. Думаю, что вопрос о том, кто станет претендентом на пост Президента США от Республиканской партии, по большому счету зависит от степени смелости избирателей-республиканцев идти до конца в противостоянии вашингтонскому истеблишменту, и это очевидный новый фактор внутриполитической жизни Америки. Оказывается массированное давление через СМИ, через агитационные средства. Тем не менее штат за штатом показывают, что у Трампа сохраняются шансы. Это еще больше сплачивает традиционалистскую, мейнстримовскую элиту Республиканской/Демократической партии на платформе противодействия Трампу, которому начинают приписывать любые грехи и ошибки.

Не готов давать оценки тому, что происходит, в динамике, но эта тенденция очевидна. Сможет ли работа вашингтонского аппарата и вашингтонской системы, системы, понимаемой как глубоко взаимосвязанные структуры власти, лоббисты, политики, кокусы разного рода, внушить избирателям США, что нужно держаться знакомого, привычного и не рисковать? Сможет ли она это сделать? Именно по этой причине, а не только по причине дипломатического стремления уйти от трудных вопросов я не говорил вам о шансах Трампа, я действительно думаю, что мы не можем сейчас это оценить по-настоящему.

А.Оганесян: Теперь БРИКС. Как вы оцениваете геополитический потенциал группы БРИКС? Способна ли организация выражать коллективную волю стран-участниц в формировании нового миропорядка или разногласия внутри блока слишком сильны для этого?

С.Рябков: Думаю, что, конечно, объединение будет развиваться и попытки поставить перспективы БРИКС в зависимость от внутриполитических или внутриэкономических процессов в отдельных странах-членах, хотя они и интересны как феномен, как фактор 
международной жизни и работы аналитических центров и СМИ, мне кажется, несколько спекулятивны, надуманны. Мы прошли точку невозврата в развитии БРИКС. БРИКС пришел, чтобы остаться, и трудности, особенно экономические, только укрепляют стремление его государств-членов, я это знаю не понаслышке, а изнутри, к поиску и в этом формате ответов на меняющуюся ситуацию.

Внутриполитические процессы в отдельных странах БРИКС, конечно, имеют достаточно серьезный размах с точки зрения и масштабов происходящего, и постановки далекоидущих вопросов внутриполитического плана, но это часть нормального процесса. Не вижу зависимости существования и развития БРИКС от тех или иных решений, или процедур, или подспудных движений в разных странах. А геополитическая роль БРИКС не сводится только к статистике, когда мы начнем считать, сколько населения, территории, процентов ВВП и т. д. от общемирового, хотя это тоже важно. Она сводится к тому, что набор вопросов, по которым страны БРИКС взаимодействуют между собой, ширится год от года.

Сейчас индийское председательство выдвинуло целую серию новых идей, в том числе и по гуманитарному сотрудничеству, по контактам между людьми. В экономике у них новые планы. Это делали и мы в прошлом году, и до нас другие председатели. Геополитика не через лозунги, а через реальное сотрудничество. Я бы так сформулировал.

А.Оганесян: Может ли в перспективе Новый банк развития БРИКС стать альтернативным МВФ финансовым институтом?

С.Рябков: Не думаю, что это актуально в краткосрочной и даже среднесрочной перспективе, потому что задачи Нового банка развития БРИКС весьма специфичны - это фокусировка на инфраструктурных проектах. Кстати, мы надеемся, что в ближайшее время могут быть приняты положительные решения по первому, стартовому проекту в России с финансированием по линии этого банка. Надо быть откровенными. Ресурсы НБР и ресурсы МВФ в общем-то несопоставимы, назовем вещи своими именами, но БРИКС - это формат, где продолжается работа над реформой МВФ. Половинчатость проведенной реформы очевидна. Сейчас западным странам несколько легче игнорировать требование продолжить реформу по квотам, голосованию и т. д., поскольку экономические трудности некоторых стран БРИКС привели даже к прямому падению показателей ВВП, но уверен, что в ближайшей перспективе этот надуманный аргумент у западников исчезнет, мы преодолеем полосу нынешних трудностей. Так что мы здесь играем на двух досках. Мы будем заниматься развитием инструментов влияния БРИКС на международную финансовую систему, собственных инструментов, которые помогают нам одновременно решать экономические задачи, инфраструктурные и любые другие. И мы продолжим работу по реформе Бреттон-Вудских институтов изнутри этих институтов, согласовывая позиции и в БРИКС, и в «двадцатке».

Читайте другие материалы журнала «Международная жизнь» на нашем канале Яндекс.Дзен.

Подписывайтесь на наш Telegram – канал: https://t.me/interaffairs