О Ницше и христианстве

Отношение Фридриха Ницше к христианству было крайне негативным. Сын протестантского пастора считал религию Христа противоречащей его идее о сверхчеловеке. В лоне христианства Ницше не находил пространства для энергии, силы и пышущего здоровья. Христианство для него было религией рабов, и сводом правил, сковывающих волевое начало в  человеке. Именно это начало, полагал Ницше, поможет человеку встать выше иных живых существ, а осененное разумом, оно сделает его сверхчеловеком.

Сверхчеловек Ницше – это то, что людям еще предстояло достичь, сбросив одежды моральной и физической дряхлости, сделав шаг за горизонты обыденных возможностей. За этими горизонтами для него простиралась земля сверхлюдей, но достичь ее путем христианства он считал невозможным. В христианских аскетических практиках Ницше видел лишь болезненное стремление задавить коростой равнодушия ростки буйной жизни, яд, который аскеты изливали во внешний мир, мстя ему за его животворящие краски и яркость, самим аскетам недоступные. Монашествующие – противоположность ницшеанского сверхчеловека, люди, похоронившие в себе те начала, которые и ведут к становлению сверхчеловеком. Их тщедушная плоть, бледный цвет лица и безучастный взгляд – признак упадка душевных и моральных сил, признак пути не вперед, к высотам, а вниз, к медленному самоумерщвлению. Как говорится, so Nietzsche.

Ницше называли философом-воином. Он был кшатрием, давшим свой касте оформленную философскую доктрину. Животным энергиям человеческой воинственности он указал идейное направление. Русский философ Николай Федоров видел в Ницше глашатая иных, противоположных христианству сил (1). Румынский интеллектуал Нае Ионеску отказывал Ницше в проницательности касательно религиозных вопросов (2).

Действительно, позиция Ницше в этом плане не лишена причудливой двусмысленности. При отрицательном взгляде на христианство, высшей расой он считал славян. Практически все славяне – христиане, но немецкого мыслителя это не смущало. Ницше были чужд расистские предрассудки, он видел в славянах цивилизационно-культурный потенциал, а не животно-расовый.

Пройдет время, и кустари нацистской идеологии жестоко извратят эту мысль великого философа, умолчав, что  свои интеллектуальные успехи Фридрих связывал с наличием в его жилах славянской крови. Ведь сам он вел свое происхождение от польских шляхтичей Ницких («Я чистокровный польский дворянин, без единой капли грязной крови, конечно, без немецкой крови… Германия великая нация лишь потому, что в жилах её народа течёт столь много польской крови… Я горжусь своим польским происхождением»), а к России относился с большой симпатией («Мне гораздо более было бы по сердцу…чтобы Россия сделалась еще грознее и чтобы Европа решилась стать такою же грозною, как Россия»).

Но как Ницше мог любить славян, и, в особенности, русских (11 лет от роду, он глубоко переживал падение Севастополя), не любя христианства? Ведь русского народа без Христа не бывает. И так уж справедливы упреки Ницше последователям Христа?

Христианство приучает к смиренному перенесению боли, но не к капитуляции перед ней (2). Позитивист Бертран Рассел говорил, что ему больше по душе добряк Сократ, чем Христос, пугающий «геенной огненной», ибо безмерная доброта была неотъемлемой чертой сократовской  философии. Тот никогда не отвечал обидой на обиду, и утверждал, что лучше быть оскорбленному, чем оскорбить самому. Но Сократ участвовал в войнах. Наверняка, он убивал сам или помогал одним убивать других. Плотский Сократ вел плотскую брань на земле. Божественный Христос вел брань духовную ради возвышения человека на Небо, и душевными муками грозил противникам Слова Божия. И Сократ, и Христос бывали воинами.

Христианское мужество – категория и духовная, и физическая. Переносить боль, сделать ее элементом повседневности, не сломаться под ее беременем, а добровольно взвалить его на себя под силу только закаленной воле. Это мы видим на примере святых мучеников. Истинная свобода человека – это свобода внутренняя. Внутри нас нет границ, внутри нас – бездонные глубины познания и духа. Внешняя свобода ограничена социальными, политическими, экономическими факторами. Даже самый свободный индивидуум ограничен в передвижениях и желания, как минимум, погодными условиями. Это первый ограничитель рамок человеческой жизнедеятельности, сопровождающий нас от начала грехопадения Адама и Евы. Отказывающийся считать себя рабом Божьим вынужден признать себя рабом географических условий проживания.

Внутренняя свобода в христианстве – приоритет над внешней («Не внешнего врага надо бояться, наш враг заключен в нас самих»). Внутренне очищение от внешних воздействий ведет к внутренней стабильности, к бесстрастию, но не к бесчувственной деревянности. Стоиков упрекали в том, что их философия превращает человека в апатичный чурбан, но вклад философов-стоиков в мировую сокровищницу мысли никем не оспаривается. Философски, а не механически понимаемое учение Христа, тем более, возвышается над интеллектуальной пирамидой, созданной человеческим рассудком. «Блажен человек, не призваны ни к какой вещи тленной или временной» - с этими слова преп. Максима Исповедника не созвучен ли тезис Эпиктета: «Не бедность наводит на нас грусть, но наши желания»? Древняя Эллада и Рим привлекали Ницше, но сходство стоической философии с христианством не вызывало в нем расположения к последнему.

Не менее несправедливым кажется и мнение Ницше об аскетах. Не для того монашествующий умерщвляет плоть постом и воздержанием, чтобы задавить в себе животворное начало, а для того, чтобы задавить влечение страстей, и сосредоточиться на горнем. Христианское учение говорит, что отречение от вещей мирских делает монахом только внешне, но важно быть им внутренне, отдалив свой ум от чувственных вещей. И учит принимать постриг, только многократно подумавши, чтобы не сожалеть об этом позже, когда осознаешь немощь своей воли, не способной оставить мирское. Оттого количество монахов всегда меньше количества мирян. Завистливая злобность к силе и красоте, приписываемая монашествующим, у которых, по определению Ницше, силы и красоты быть не может, ибо они намеренно подавляют свою красоту и силу, свойственна лишь меньшинству аскетов. Тогда говорит в них не светлое Слово, но человеческий порок. Ведь быть монахом означает не быть совершенно вне людей и мира, а «быть вне пожеланий плоти, уйти в пустыню страстей (бесстрастие)». Очень высоко бесстрастие ценилось и в греческой, и в римской философии, входило в кодекс чести самурая. «Тот, кто соблюдает внутренне бегство, никакому вреду не подвергается от сопребывания с людьми» (преп. Никита Стифат). Пустынниками же становятся только те, кто всего себя отдал Богу, и близок к пророкам.

Пророки часто были неграмотными, но не безграмотными. Не умея читать и писать, они черпали истину от Бога. Их ум не был засорен человеческими мудрствованиями, на формат их мыслей не могли повлиять лидеры мнений эпохи. Но достаточно прочесть их богословские труды, чтобы убедиться в глубине их духовного интеллекта. Их ум был не рассудочен, но сердечен, и потому стоял выше философских разумений.

Чтобы убедиться в силе христианской энергетики, сошлемся на пример «Железной гвардии» правых румынских традиционалистов первой трети ХХ в. Культ железной воли, бесстрашия и преданности православию – таковы были главные постулаты румынских правых (оставим пока в стороне неоправданность их политической позиции с этической точки зрения, и остановимся исключительно на их религиозности). Все члены организации соблюдали строгий пост, обязательно присутствовали на богослужениях и без веры не мыслили ни себя, ни своего дела. Первоначальное название «Железной гвардии» - «Легион Архангела Михаила». Архистратиг Михаил – глава Небесного воинства, ведущего бескомпромиссную войну с темными силами. Вынашиваемая румынскими правыми идея Великой Румынии покоилась на религиозно-политических постулатах. Причастные к этой идее румынские интеллектуалы, оставаясь христианами, были носителями железной воли и неограниченной пассионарности. Духа христианского рабства, о котором писал Ницше, вы в них не увидите.

Мирча Элиаде в «Апологии мужества» писал: «Слава мужескому образу, слава святому уродству, слава скулам, ломающим линию щек, сильным челюстям, сжимающим зубы, высокому лбу, что бодается с небом. Слава глазам, которые хотят все, все берут силой и все себе подчиняют».

«Песня о борьбе» Раду Димитреску-Джира не менее пассионарна: «…Если сердце у тебя поёт, то не страшен, тлен и гной. Пусть твой меч земля не отдаёт, у тебя есть стяг святой! Это тело - вовсе не потеря. Кровь и слёзы на слепых глазах. Лишь за тем останется победа, кто не разуверился в мечтах». Или его же «восстань, Георге, восстань, Ион!»: «Не ради ковриги румяного бока, не ради амбаров, не ради лугов, а ради грядущего духа свободы, восстань же, Георге, восстань же, Ион!».

Против доводов Ницше о неспособности христианства нести в себе заряд творческой энергии и животворящей силы свидетельствует сама история. Православная Византийская империя просуществовала дольше всех известных империй. Не менее впечатляющи исторические подвиги православной Руси, также выстроившей свое монументальное имперское здание.

Элиас Канетти относил религию Христа к т.н. религиям плача (3). Культ Девы Марии, Богородицы, т.е. женщины, говорит о внутренней мягкости христианства, о меньшей его воинственности по сравнению, скажем, с исламом. Но к религиям плача Э. Канетти относил также шиитский ислам. Праздник мухаррам у шиитов – это яркое проявление элементов, которые позволили Э. Канетти причислить шиизм к оплакивающим религиям. В целом же, Э. Канетти считал ислам религией войны.

Но разные исламские народы демонстрируют разный уровень склонности к войне. Мусульмане Крыма или Поволжья обладают меньшей воинственностью, чем мусульмане Кавказа. И суть здесь, в первую очередь, в этнических традициях и устоях, и затем уже – в исламе. И невозможно отрицать воинскую доблесть финнов, немцев или англичан, как христианских народов. Разрыхляет воинственность, скорее, приход модернистской идеологии и культ телесных удовольствий над культом религиозным. Снижение воинственности следует параллельно курсу прогрессизма, и средневековой французский рыцарь-католик или английский колонист времен освоения Америки по крепости духа далеко опережали своих современных соотечественников. Томас Карлейль, этот философ-воин, наряду с Магометом в герои зачислял проповедников христианства (4).

Бог – это свобода, мир – это гармония. Все религии и эзотерические системы утверждают господство доброты и благодушия над другими  эмоциями человека. И буддисты, и христиане, и индуисты, и экстрасенсы призывают излучать вовне энергию добра и радости для гармонизации души с внешним миром, для уравновешивания психосферы человека и энергетических потоков. Добро ведет к гармонии и стабильности, и отрешенное отношение к поношениям и нападкам, свойственное христианству, созвучно словам Сократа, что лучше быть оскорбленну, чем оскорбителем. Это не лишает христианства заряда пассионарности, как полагал Ницше, и фигура Архистратига Михаила остается во главе небесного воинства, как и остаются молитвы за державу – категорию геополитическую – и ее воинство. Но это показывает путь к высшим ценностям, где суетной злобе нет места, но где царят слова Иисуса о необходимости брани духовной и сердечному созерцанию горних высот Божественного Слова. И к этому остается приложить цитату Ницше, сказанную со свойственной ему противоречивостью мысли: «Я почитаю за честь, что происхожу из рода, в котором принимали свое христианство всерьез во всех отношениях» (5).

1)       Николай Федоров «Философия общего дела»

2)       Нае Ионеску «Нише и христианство» (www.rossia3.ru)

3)       Элиас Канетти «Масса и власть»

4)       Томас Карлейль «Герои, почитание героев и героическое в истории»

5)       Карл Ясперс «Ницше и христианство»

Читайте другие материалы журнала «Международная жизнь» на нашем канале Яндекс.Дзен.

Подписывайтесь на наш Telegram – канал: https://t.me/interaffairs