Защита от глобальных перемен, с пагубными последствиями которых не в состоянии справиться ни отдельные люди, ни целые государства, может быть найдена как в разных областях деятельности, так и в обращении к надеждам и мечтам на будущее или в прошлом опыте. Эта возможность психологической мобилизации картины прошлого, его идей, его достижений как к средству решения проблем настоящего обуславливает интерес к проблеме реверсии политического развития.
Явление реверсии - столь же древнее, сколь сама история человечества. Вероятно, потому это явление первоначально зафиксировали литературные источники. В древнегреческой поэзии распространен был вид палинодии*, (*Palinodía, буквальный перевод с греческого языка - отречение, (pálin - обратно, против; odé - песнь, лирическое стихотворение). позволявший автору выразить отречение, отказ от своих слов, высказанных в другом стихотворении. В дальнейшем под палинодией стало пониматься всякое отречение, и в этом смысле данное понятие вошло в международные отношения. Самая яркая «Палинодия, или Книга обороны кафолической святой апостольской всходней церкви» - памфлет против Брестской унии (1596 г.), написанный украинским писателем З.Копыстенским в 1621-1622 годах в Киеве в ответ на трактат униата Л.Кревзы «Оборона Унии». Копыстенский резко осуждал захватническую политику Польши и Ватикана на Украине и в Белоруссии, подчеркивал исторические связи русских, украинских и белорусских народов1.
Требуется отметить, что специфика палинодии давала авторам возможность выразить свои политические идеалы и цели. Поэтому и обращение к такому произведению, как правило, выходило за рамки литературного проекта, что видно на примере «Палинодии» итальянского поэта и писателя-моралиста XIX века Дж.Леопарди. Называя так стихотворение, Леопарди подчеркивал, что не намерен отказываться от пессимистических воззрений. Действительно, приводимые политиками факты могут указывать на прогресс, но у людей при этом не складывается ощущения того, что имеется какое-либо позитивное развитие. Но для того, чтобы выразить такое отношение к настоящему, нужна или политическая смелость, или умение прибегать к иносказаниям, в том числе к палинодии как одной из форм.
Вполне понятно, почему к особенностям палинодии обращается и выдающийся французский философ Ж.Бодрийяр. Задумываясь о психологической сложности перехода через грань тысячелетий, а именно в такие периоды всегда обостряется восприятие политического времени, он писал: «Годах в 80-х XX века история повернулась вспять. Пройдя точку временного апогея, вершину эволюционной дуги, момент исторического солнцестояния обнаруживает своеобразное искривление событийного хода и разворачивает его к противоположному смыслу. Как и в космическом пространстве, существует, возможно, искривление исторического пространства-времени. Во времени, как и в пространстве, действует тот же хаотический эффект, который заставляет вещи двигаться все быстрее и быстрее по мере того, как приближается их срок - подобно тому, как вода необъяснимым образом ускоряет бег по мере приближения к водопаду»2.
Бодрийяр спрашивает: «В самом ли деле ход современности оказался обратимым, а сама его обратимость приобрела необратимый характер? Куда ведет эта ретроспективная форма, этот миф конца тысячелетия? Не существует ли своего рода «барьера истории», подобно звуковому или скоростному барьерам, который ей не удастся преодолеть в ее палинодическом движении?»3 Таким образом, понятие «палинодия» вновь вошло в дискурс по проблемам международных отношений.
Безусловно, в дискурсивной практике по вопросам мировой политики и международных отношений высказываются разные точки зрения на выделение «момента исторического солнцестояния». В докладе «1989 год в российской и мировой истории», подготовленном Горбачев-фондом, отмечается, что именно в 1989 году влиятельные державы не сумели и не захотели использовать открывшийся шанс для «смены вех». 1989 год - не только кульминация перестройки в ее внутренней и международной ипостаси, но и начало нового этапа консервативной реверсии, которой способствовал ряд факторов.
Первый фактор - драматический срыв революционного замысла создать общество, которое стало бы образцом совершенства и стимулом для отторжения капитализма. Второй фактор - переход общества к инновационному типу развития. Третий фактор - как реакция на глобализацию отказ от новой мировой политики в пользу прежней - сугубо национально-эгоистической и блоковой - и переход к воспроизводству силовых методов. Четвертый фактор - фактор «великого искушения» благосостоянием и достатком - относится по большей части к внутренней эволюции российского общества. В докладе подчеркивается, что в атмосфере всеобщего разочарования и очевидного упадка советско-социалистического варианта развития 1989 год явился отрицанием
1968 года - и пражского, и французского, и прочих4.
Вместе с тем реверсию в международных отношениях нельзя понимать только как попятное развитие. Реверсия - ответ на возникающие в мире вызовы. Конечно, в стране или даже в регионе можно построить разнообразные «стены» и отгородиться от этого воздействия, можно выступить против него, а можно прибегнуть к механизмам реверсии, базирующимся на возвращении к уже отыгранному сценарию, только с заменой ролей субъекта и объекта событий. Следует обратить внимание на то, что психологи выделяют универсальные защитные механизмы реверсии - механизмы проекции и идентификации. Их универсальность состоит в том, что такие механизмы работают по вертикали - от индивида до государства - и по горизонтали - от локального до глобального пространства.
В международных отношениях актуализация проблемы политико-психологической защиты любого из акторов может быть спровоцирована длительным пребыванием в неблагоприятных как внутриполитических, так и международных условиях. Она возможна как следствие неудовлетворенных потребностей в признательности роли той или иной страны в мире, ее особого вклада в решение общечеловеческой задачи. Реверсия может возникнуть и как отражение низкого уровня политической культуры того или иного общества.
Следует учитывать, что функции психологической защиты по своей природе противоречивы: с одной стороны, они способствуют адаптации общества к сложившейся ситуации, а с другой - могут ухудшить приспособленность к меняющимся условиям внешнего мира. Специалисты обращают внимание на то, что конструктивный эффект действия защитных механизмов - переживание чувств безопасности и совладания с проблемой - проявляется по-разному. Это может быть интенсификация усилий по достижению желаемой цели, замена средств достижения цели, замена цели, переоценка ситуации5. Таким образом, у международного актора устанавливается соответствие между имеющимися представлениями об окружающем мире, о себе в этом мире и поступающей информации6.
В международных отношениях обнаруживаются общие функции психологической защиты. Они проявляются, в частности, в формах уничтожения страха и сохранения национальной или иной самоидентификации. Такая защита иногда осуществляется с целью компенсации, совладания (реализации копинг-стратегии), манипуляции и креативного приспособления, что достигается за счет обеспечения эмоциональными переживаниями при осознании аспектов информационного потока7.
И все же, выступая в роли механизма психологической защиты, реверсия может стать ментальной ловушкой, в которую попадают как отдельные люди, так и значительная часть общества. «Когда мы оказываемся в ловушке реверсии, - утверждает А.Кукла, почетный профессор факультета психологии Университета Торонто, - то наши мысли все еще настроены на достижение уже упущенной цели. Мы ведем себя так, словно помехи к ее достижению все еще перед нами, а не давно позади - как будто прошлое и будущее поменяются местами, если только мы будем давить посильнее и подольше»8. Для международных отношений из размышлений А.Куклы значимо то, что он считает вину ловушкой реверсии, то есть возврата к нашей моральной несостоятельности9.
Однако признание вины как следствия моральной несостоятельности либо политического лидера, либо всего общества необходимо отличать от оценки вины как субъективного элемента международного правонарушения. Проблема вины государства традиционно относится к наиболее дискуссионным вопросам в науке международного права. В то же время история международных отношений говорит о том, что государство, совершившее международное правонарушение, не может не осознавать связи между своим поведением и его последствиями для своего народа и для народов других стран. Поэтому категория вины может быть применена к оценке противоправного поведения такого государства, но не в правовом, а моральном плане. Здесь проблема реверсии тесным образом соприкасается с вопросом ответственности.
Социолог, философ и политический деятель Р.Дарендорф рассматривает эту проблему в ракурсе «коллективной вины» немцев: «Не случайно, когда вскрылись масштабы нацистских преступлений, встал вопрос о «коллективной вине немцев». И все-таки я сомневаюсь, имеет ли это смысл. Коллективная ответственность, безусловно, коллективный стыд - да, но если превратить коллективные категории в вину и покаяние, это не только облегчит индивидам их долю содеянного зла, но и превратит все в метафору, а не в действительное осуждение»10. С Дарендорфом сложно не согласиться, поскольку перенос на все общество чувства вины или ответственности за какое-либо международное деяние минимизирует, а то и вообще сводит на нет индивидуальное психическое отношение к этому.
Для того чтобы реверсия не превращалась в ментальную ловушку, ее следует воспринимать как механизм трансформации пассивного в активное. Но этот механизм в международной жизни, во внешней политике будет действенным только при условии, что в реальности развивается положительный международный сценарий. Тогда такая защита будет работать конструктивно. Однако если же имеет место отрицательный сценарий, защита посредством реверсии, скорее всего, не поможет или же усилит действие деструктивных факторов.
И все же мы найдем немало международных проблем, в решении которых обнаруживаются конструктивные характеристики реверсии. В первую очередь необходимость обращения к политическим и психологическим механизмам реверсии обнаруживает себя в процессе урегулирования региональных конфликтов. Поскольку развертывание любого конфликта подобно свитку, который можно раскручивать в любую сторону, то благодаря реверсии можно вернуться к предыдущей стадии конфликта, хотя это не всегда возвращает к отношениям, свойственным доконфликтной стадии. Но если удается опуститься к латентной фазе конфликта, то появятся условия более благоприятные для переосмысления образа врага, его демифологизации и - в результате нахождения рациональных мер - нормализации ситуации. Это происходит на основе замещения форм и методов конфликтного поведения, свойственного одной фазе конфликта, формами и методами, присущими другой. Можно говорить как о возможности замещения одного действия другим, так и о замещении действия словом, например термины «неприязнь» или «вражда» - термином «толерантность».
Не менее актуально изучение механизмов реверсии в аспекте глобальных информационных трансформаций. Виртуализация опыта производит различные социальные эффекты, в результате которых возникает социальная реверсия идентичности: субъект-потребитель превратился в ключевой объект потребления, опосредованного технологическими возможностями. Именно обладающие технологией лица в реверсии потребления пожинают урожай капитала, субъективации, поведения и желания. Появляется новая доминанта власти: виртуальный класс активно насаждает свою идеологию (soft-ideology), в частности вместо ценностей «экономической справедливости», предлагая «реструктуризацию экономики»; вместо «демократических принципов» - «авторитарный разум», обслуживающий интересы виртуального класса в киберпространстве. За образом индивида, вступающего в неограниченное владение информацией, скрыт реальный индивид, помещенный в «электронный бункер» и замкнутый в его виртуальном функциональном пространстве. Электронная идентичность - это бункер, в который на самом деле прячется человек, стремясь оградить себя от медиаагрессии, найти для себя убежище в «технопузыре»11.
Подтверждение справедливости таких наблюдений можно найти в виртуальных государствах (Виртландия, Доминион Мельхиседека, Ладония, Орания, Республика Лакота, Свободный город Христиания и т.д.), которые, являясь лишь моделями реальности, начинают заменять человеку, погруженному в виртуальный мир, активную политическую и социальную жизнь в своем собственном государстве, которое существует в глобальном мире.
Имеются экономические, политические, психологические признаки, указывающие на то, что проблемы реверсивного развития вышли за рамки научного осмысления миропорядка, стали явлением повседневности. Элементы прошлого всегда присутствуют в бытийном пространстве как предметы быта, обычаи и традиции, как приверженность «добрым старым временам», в музыкальных стилях, архитектуре и т.д. Такого плана реверсия обнаруживает себя на фоне резких социальных трансформаций. Несомненно, повседневной стороной истории можно воспользоваться в политических целях. Ярчайшим признаком политической реверсии можно считать сепаратизм в самых разных его видах.
Сепаратизм может выражаться и в конституционно-демократической форме расширения полномочий территорий, получившей название «деволюции». Примером может быть отмечаемый специалистами рост устойчивого интереса шотландцев к проблеме политического статуса Шотландии в Соединенном Королевстве12. Помимо Шотландии идеи деволюции популярны в Уэльсе, где еще недавно не были замечены сепаратистские тенденции. Некоторые представители Лейбористской партии вообще предлагают проект деволюции исторических провинций Англии. Помимо Великобритании идеи деволюции распространены во Франции и Испании. Поскольку образы прошлого в определенной степени романтизируют деволюцию, то этот вид политической реверсии может проявиться и в других странах.
Одним из примеров реверсивного геополитического развития является история появления сначала некоторых колоний, а затем независимых африканских государств, например Либерии или Сьерра-Леоне.
К реверсивным моментам также относится религиозный фундаментализм, но его нельзя воспринимать изолированно от политических или экономических реалий, в которых чаще всего скрываются причины желаемой реверсии. Американский экономист Л.Туроу пишет: «Подъем религиозного фундаментализма - это извержение социального вулкана. Его связь с экономикой проста. Люди, проигрывающие в экономической жизни или почувствовавшие неуверенность перед новой экономической эпохой, не зная, как преуспеть в этой эпохе, отступают в религиозный фундаментализм. В периоды кусочного равновесия старые способы человеческого поведения не работают. Новые способы поведения, которые требуются и должны в конечном счете возникнуть, угрожают заветным старым ценностям. Периоды кусочного равновесия - это периоды распространенной неуверенности. Ни один индивид в точности не знает, что он должен делать, чтобы преуспеть, как обойдется с ним система, если он будет вести себя так или иначе, и - в некотором фундаментальном смысле - никто не знает даже, в чем состоит новое определение успеха. Или - что нравственно и что безнравственно»13. Такой социальный вулкан может начать извержение в любой цивилизационной среде и выразиться посредством любой религиозной модели. Это поиск спасительного пути назад, от современных проблем в прошлое.
У международных акторов искушение реверсией обычно возникает в кризисные периоды истории, когда бывает сложно не поддаться соблазну отказаться от прежних союзников, прежних договоренностей, прежних обязательств. В такие моменты обращение к истории можно считать своеобразным мобилизующим фактором. Это объясняется наличием связи между моделированием реверсии и прогностическими исследованиями. Более того, в прогнозе всегда присутствует прошлое, а отдельные прогнозы прямо призывают к движению «вперед в прошлое». Так даже назывался американский научно-фантастический сериал, созданный для телеканала NBC и транслировавшийся с сентября 2007 года. В 2009 году в Литве был снят документальный фильм по мотивам книги Зб.Бжезинского «Вперед в прошлое 2. Великая шахматная доска». В предисловии к первой части фильма говорится, что «стало модным переписывать историю, подгоняя ее под тот или иной политический заказ…»14.
Важность проблемы реверсии очевидна в связи с участившимися примерами переосмысления итогов важнейших международных событий. Отсюда понятна необходимость введения таких методов исторического анализа, которые бы учитывали возможность повторения в будущем опыта прошлого. Именно такой ход событий предусматривает методика контрфактического моделирования, возникшая в связи с поиском новых подходов к изучению холодной войны15. Контрфактическое моделирование предусматривает три типа обратимости «несовершившегося».
Во-первых, не исключается непосредственная обратимость в силу того, что прошлое часто представляет не один, а несколько вариантов развития, а выбор какого-либо из них не исчерпывает возможности возврата к другим. Это так называемая обратимость длящегося выбора. Во-вторых, при отсутствии шансов на возврат к нереализованному выбору можно и нужно учитывать совершенные ошибки, чтобы избежать их в будущем или при повторении подобных ситуаций, или при аналогичных обстоятельствах. При таком варианте речь идет об обратимости уподобления и переноса признаков. В-третьих, следует говорить о рефлексивной обратимости, которая связана с изменением сознания самого субъекта исторического познания, которое должно привести к трансформации его поведения и далее - бытия.
Все это дает основание поставить вопрос, а не является ли и реверсивное развитие одной из новых угроз миропорядку? Безусловно, да, если оно не будет лишь кратким этапом переформатирования мира, а станет длительным периодом, который будет характеризовать отсутствие какого-либо согласия международных акторов в видении общего будущего.
1См.: Памятники полемической литературы в Западной Руси // Русская историческая библиотека. Т. 4. Кн. 1. СПб., 1878.
2Бодрийяр Ж. Реверсия истории // www.zavtra.ru/denlit/100/61.html
3Там же.
41989 год в российской и мировой истории. Доклад Горбачев-фонда // http://www.gorby.ru/rubrs.asp?art_id=27031&rubr_id=815&page=1
5См.: Креч Д., Кратчфилд Р., Ливсон Н. Фрустрация, конфликт, защита // Вопросы психологии. 1991. №6.
6Ахмедов Т.И., Жидко М.Е. Психотерапия в особых состояниях сознания: история, практика. М.: АСТ, Харьков: Фолио, 2001. С. 732.
7См.: Шлаина В.М. Чем мы познаем (особенности информационного метаболизма) // Соционика, ментология и психология личности. 2003. №6. С. 34-44.
8Кукла А. Ментальные ловушки: Глупости, которые делают разумные люди, чтобы испортить себе жизнь. М., 2007. С. 42-43.
9Там же. С. 45.
10Дарендорф Р. После 1989: Мораль, революция и гражданское общество; Размышления о революции в Европе. М., 1998. С. 54.
11См.: Kroker A., Weinstein A. Data Trash: The Theory of Virtual Class. New York: St. Martin`s Press, 1994; Kroker A., Cook D. The Postmodern Scene: Excremental Culture & Hyper-Aesthetics. Tokyo: Japanese Translation, Hosei University Press, 1994.
12См.: Кустарев А. Англия и Шотландия // АПН. 2007. 21 июня.
13Thurow L.C. The Future of Capitalism: How Today’s Economic Forces Shape Tomorrow’s World. 1996 // http://www.knukim-edu.kiev.ua/?id=107&view=article
14www.netz.ru/video…vpered-v-proshloe-bzhezinskij…2009…
15См., например: Бестужев-Лада И.В. Ретроальтернативистика в философии истории // Вопросы философии. 1997. №8; Экштут С.А. Сослагательное наклонение в истории: воплощение несбывшегося. Опыт историософского осмысления // Вопросы философии. 2000. №8; Модестов С.А. Бытие несвершившегося. М., 2000; Lebov R.N., Stein J.G. Back to the Past: Counterfactuals and the Cuban Missile Crisis // Counterfactuals Though Experiments in World Politics: Logical, Methodological and Psychological Perspectives / Ed. by P.E.Tetlock and A.Belkin. Princeton, 1996; Lebov R.N., Stein J.G. We All Lost the Cold War. Princeton, 1994.