«Сегодня самый верный признак могущества - не способность начинать войны, а способность предотвращать их». Это голос из века ХХ, обремененного кровавыми конфликтами и войнами. Принадлежит он американской писательнице Энн О´Хэр Маккормик, которая, пережив две мировые войны, умерла в 1954 году.

Увы, очень скоро могущество стало измеряться не только наличием устрашающего потенциала гарантированного взаимного уничтожения, но и количеством региональных войн, которые государство было способно вести в разных частях света одновременно. Подобные сентенции кочевали из одной военной доктрины в другую. Этот критерий сохранился и после завершения холодной войны, вплоть до наших дней.

Да, собственно, работал ли критерий г-жи Маккормик когда-нибудь в истории человечества, ну, скажем, на протяжении последних двух столетий? Работал. Сразу после наполеоновских войн мир воцарился в Европе, в которой Россия играла важную роль. В дипломатических кругах в ходу было высказывание, что ни одна пушка в Европе не может «заговорить» без воли Санкт-Петербурга.

Крымская война положила конец тишине и благоденствию, и истощившие себя в ней Франция и Англия проглядели усиление Пруссии. В результате те же военные вожди, которые сражались под стенами русской Трои, потерпели сокрушительное поражение от «бошей». «У Франции остались только глаза, чтобы плакать», - скажет позже о Франко-прусской войне де Голль. Усиление России в царствование Александра III вернуло мир и спокойствие Европе - факт, который признавался, хоть и без энтузиазма, во всех европейских столицах.

Сегодня великие державы Запада демонстрируют гиперактивное участие в региональных конфликтах и, едва покончив с одним, развязывают другой, за которым легко прослеживается следующий… Что это - новый передел мира? В конфиденциальной беседе видный арабский нефтяной магнат недавно заметил: «Они хотят вернуться под видом протектората туда, где раньше были их колонии». Так просто? А может, это у нас вошло в привычку все усложнять и обманываться кружевом политических словес и благородных поз?

В памяти многих еще сохранился «социализм с человеческим лицом», теперь миру проповедуют «войну с человеческим лицом», называя ее то «гуманитарной интервенцией», то «ответственностью по защите». При этом Россия и Китай выступают в роли пожарного и умиротворителя конфликтующих сторон; страны НАТО - в роли военного и политического навигатора для одной из сторон с использованием открытой и скрытой форм поддержки. Ставка в последнем случае делается на оппозицию, оспаривающую легитимность власти способами гражданского протеста и вооруженного восстания. Для Запада вопрос вопросов сегодня: насколько будут благодарны пассионарии своим покровителям?

В обозримом будущем изменения ролевых предпочтений вряд ли возможны. Но перед Россией, как и перед Китаем, встает вопрос: что дальше?

При несомненном приоритете миротворчества и разрешения конфликтов через диалог нельзя же исключить, что в мире могут возникнуть ситуации, когда будет необходимо применение силы. Устав ООН не исключает вовсе силовые подходы, но при этом предлагает такой высокий порог их применения, что он не отражает в полной мере накопившийся «грозовой» потенциал современной природы конфликтов.
К тому же исторически непротивление злу силой никогда не было постулатом российской внешней политики. В конце концов, разве не «гуманитарной интервенцией» были, по сути, Русско-турецкие войны в защиту балканских народов?

Вместе с тем для мирового сообщества неприемлемо, когда кто-то осуществляет единоличное право начать операцию против суверенного государства, провозгласив ее в одностороннем порядке «гуманитарной» и «ответственной». Выход из этой ситуации лишь один: разработать и утвердить в качестве международной правовой нормы определение понятия «гуманитарная интервенция» (или любого другого), исключив возможность его волюнтаристского применения и интерпретаций. Иными словами, нужно обозначить для всех очевидные границы термина (до сих пор весьма размытые), с четко прочерченными красными линиями.

И все же, даже если консенсус будет найден, он не заменит того дефицита ответственной «великодержавности», при котором пушки молчат.