На наших глазах происходит «похищение Европы». Исчезает то, что было европейской мечтой для многих поколений европейских политиков, и каких политиков! Ее идеологический фундамент после войны закладывали Робер Шуман, Жан Монне, Уинстон Черчилль, Шарль де Голль, Конрад Аденауэр, Поль-Анри Спаак и многие другие. Гарольд Макмиллан, обращаясь в 1962 году к премьер-министрам стран Содружества, заявил, к глубокому разочарованию присутствовавших, что отныне главная задача Британии - интегрироваться в Европу. Он был убежден, что в современных условиях экономический рост возможен, только если страна является частью большого континентального блока. В наши дни британская печать назовет такую точку зрения поверхностной и близорукой, которую тем не менее «разделила большая часть истеблишмента и которая обошлась британцам так дорого». Впрочем, британцев обычно обвиняют в островной психологии. Но вот французская «Le Monde» задает уже совсем апокалиптический вопрос: «Не повторит ли Европа судьбу СССР?» И дальше следует горькое признание, что сегодня интеграционные институты и разросшаяся до необычайных размеров евробюрократия «наталкиваются в Европе в лучшем случае на безразличие, а в худшем - на полное неприятие».

Европейский союз рождался как политический проект после краха коммунизма и окончания холодной войны. Многие были убеждены - пробил исторический час для создания Соединенных Штатов Европы и этот шанс нельзя упускать. В истории тем не менее были и другие попытки «глобализации» Европы. Мечом и унифицированным сводом законов Наполеон пытался интегрировать Европу вокруг Франции. Одним из первых, кто понял в России замысел Бонапарта еще в период первых наполеоновских войн, был Александр Васильевич Суворов. Он разглядел в бонапартизме попытку построить в Европе «новый Рим» на краю бездны… Некоторые полагают, что Третий рейх тоже был извращенной попыткой  интеграции Европы вокруг Германии. Но слово «интеграция» здесь сильно «хромает», учитывая идею моноэтнического господства «белокурой бестии», которая лежала в основании идеологии нацизма.

Построение Европейского союза - это первая попытка мирной наднациональной интеграции с применением универсальных критериев демократии, свободного рынка и межнациональной терпимости.

Правда, уже на самой ранней стадии объединителей поджидала неудача, имевшая долгосрочные последствия. Эта неудача свела на нет первоначальные замыслы создания Европейской федерации, когда европейцы отвергли первый вариант Конституции Соединенных Штатов Европы. Было ощущение, будто в большом, празднично убранном зале вдруг наполовину притушили свет. Постепенно национальные эгоизмы стали дрейфовать в сторону от Брюсселя, образуя региональные союзы по интересам. Париж провозгласил программу лидерства в Средиземноморье, Варшава - в Восточной и в части Центральной Европы, скандинавы и прибалты ощутили близость своих позиций, и, наконец, Великобритания заняла свою особую, всегда уникальную нишу «сидения на заборе».

Однако нахлынувший кризис практически разметал и эти группы по национальным квартирам. Нынешняя фаза строительства единой Европы невольно напоминает библейское повествование о Вавилонской башне: « И сошел Господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие. И сказал Господь: Вот, один народ, и один у всех язык… сойдем же и смешаем там язык их, так, чтобы один не понимал речи другого. И рассеял их Господь… И они перестали строить город и башню».

В самом деле, последний саммит ЕС весьма напоминал вавилонское смешение языков. Начнем с того, что Греция категорически отвергла попытки Германии взять под контроль греческий бюджет. По сути дела, Берлин предложил лишить Афины права распоряжаться собственными финансами, передав эти полномочия бюджетному комиссару Еврогруппы. Возмущение греков было понятно, однако глава Еврогруппы Жан Юнкер не менее категорично отклонил предложение Берлина, как и многие другие страны ЕС. Им стало понятно, что подобный фискальный контролер со временем может превратиться в институт изъятия финансов из сферы национального контроля членов Союза.

Чехия вообще отказалась подписывать договор, накладывающий какие-либо обязательства по финансовой дисциплине. Британия также свою подпись на документе не поставила, причем накануне Лондон резко критиковал Берлин за игнорирование диспропорций евроторговых сальдо, недвусмысленно намекая на доминирование германских товаров на внутреннем рынке ЕС.

Ирландия, в свою очередь, заявила, что ей, очевидно, понадобится провести референдум, а целый ряд стран выразили сомнения, что договор, который они подписали в Брюсселе, поддержат парламенты. Польша выразила свое негодование, что, не являясь членом еврозоны, как и ряд других стран, не является участником саммитов ЕС, на которых обсуждается судьба евро. Парламент Швеции накануне встречи в Брюсселе потребовал независимости бюджетных решений Стокгольма от фискальных органов ЕС. В довершение всего президент Европарламента Мартин Шульц, выступая с программной речью, подверг критике принятые решения как недостаточные: «Мы должны делать больше, чтобы вытащить Европу из кризиса». По его мнению, любые решения в финансовой области должны быть направлены на развитие экономического роста и занятости. Мера экономии и  огромные расходы на покрытие долгов не могут сами по себе вернуть доверие рынков.

Воздвигая Башню Европейского союза, в Брюсселе остаются глухими к раздающимся со всех сторон оценкам, в которых речь идет не столько о финансово-экономическом кризисе, сколько о породившем их кризисе идентичности. Для многих очевидно, что навыки потребления и пользования  кредитами, отношение к налогам, собственности, стиль жизни наконец, не являются в Европе однородными. Даже создание Единого центробанка и Министерства финансов ЕС не стало бы панацеей от столь явных несоответствий. Один из российских наблюдателей остроумно заметил, что архитекторы единого европейского пространства вели себя так, как будто они имеют дело с единой нацией, однако это оказалось непосильной задачей. «Никогда в истории, - пишет «Република», - литовец и киприот, мальтиец и словак, итальянец и эстонец, англичанин и австриец, не говоря уже о французах и немцах, не жили под одной крышей, не делили хлеб насущный, мысли и глубокие чувства». Универсальная модель столкнулась с нежеланием европейцев поступиться своим суверенитетом в той мере, в которой это лишает их национальной идентификации. Кстати, последний всплеск национализма на континенте справедливо связывают не только с ростом иммиграции, но и с далеко зашедшим процессом нивелирования «национального» в пользу «дорожной карты» абстрактного европеизма.

Рассеяв народы по своим местам, Бог не только остановил строительство башни, но и разрушил ее. Драматизм ситуации общеевропейской стройки века заключается как раз в том, что ее нельзя приостановить - это будет означать почти немедленное обрушение всей  конструкции.

Позади эйфория начальной, романтической поры евроинтеграции; через ряд превращений поблек образ кумира, когда-то очаровавшего Европу. Правда, ее похищение продолжается, но «то, что было позволено Юпитеру…»