«Борьба за свою державу»: международная деятельность украинской пореволюционной эмиграции в условиях формирования зарубежной России в 1920-х годах

Октябрь 1917 года и последовавшая за ним Гражданская война в России спровоцировали в начале ХХ столетия вынужденный исход из страны большого количества людей, названный позднее многими отечественными и зарубежными исследователями «первой массовой политической эмиграцией новейшего времени»¹. По самым скромным подсчетам, которые фигурировали в 1920-х годах в различных советских источниках, численность этой волны российских эмигрантов составляла от полутора до двух млн человек². В то время как сами представители пореволюционной эмиграции, желая придать своему сообществу бóльший политический вес в глазах правящей элиты приютивших их государств, нередко определяли его количественные параметры в пределах от трех до трех с половиной миллионов.

В отличие, от западноармянской беженской диаспоры, являвшейся в тот период вторым наиболее многочисленным объединением вынужденных переселенцев на заре межвоенной эпохи и сформированной на основе этнического единства своих членов, вышеназванное поколение россиян-эмигрантов изначально носило не столько национальный, сколько государственный характер. Ибо в глазах остального мира, оно объединяло всех выходцев с территории бывшей Российской империи, которые не приняли советского подданства и не стали гражданами образованных на ее месте новых государств.

Иными словами, по своему национальному, социальному и профессиональному составу пореволюционная эмиграция, рассеянная волею судеб по разным уголкам земного шара (от Китая до Парагвая), напоминала собой уменьшенную копию «великой России», существовавшую совершенно отдельно от метрополии и сумевшую в начале 1920-х годов добиться международного признания. К тому же составлявшие ее люди прилагали значительные усилия, чтобы сохранить на чужбине язык, культуру, веру, традиции и даже общественные учреждения своего родного государства, что превращало Российское Зарубежье в уникальный в истории первой половины ХХ веке социокультурный феномен. По меткому выражению современной отечественной исследовательницы З.С.Бочаровой, в противовес Советской России, воплощавшей революционные перемены, «Зарубежная декларировала отстаивание классических ценностей, заявляя, что изгнанники унесли с собой Родину на подошвах своих сапог, вместе с родной почвой, которая питает культуру, духовность, что они находятся «не в изгнании, а в послании».

Однако общее для всех пореволюционных эмигрантов неприятие большевизма не могло предотвратить развитие центробежных тенденций в их среде. Традиционно существовавшие в российском обществе политические и межэтнические противоречия стали во многом определяющим фактором и в процессе формирования различных сегментов Зарубежной России. «Национальная разрозненность, усугубившаяся в период революции и гражданской войны, и узконационалистические цели привели к расслоению российской эмиграции на многочисленные, часто враждебные группировки, - замечает в этой связи другой отечественный историк И.В.Сабенникова. - В эмиграции произошла своего рода переоценка этнической сущности некоторых российских народов. Отдельные лидеры мусульманской эмиграции из татар, азербайджанцев и башкир выступили за отнесение своих этносов к туркам, а своей территории - к Османской империи. Их позиция нашла поддержку в кемалистской Турции. Но еще более остро сложилась ситуация с выходцами из Малороссии. Более того, расслоение произошло даже среди представителей этой диаспоры, которая первоначально сформировалась на единой территориальной основе»³.

Значительная часть видных малороссов-эмигрантов, включая, например, коренного киевлянина и крупного политического деятеля России начала ХХ столетия В.В.Шульгина, а также его коллегу по 3-й Государственной Думе уроженца Харькова и бывшего предводителя харьковского уездного дворянства князя А.Д.Голицына⁴, с самого начала считали себя русскими людьми, полагая, что слово «украинец» в современной им исторической обстановке «есть символ нерусскости, отречения от русскости»⁵.

В то же время среди представителей этой эмигрантской группы было немало и так называемых «самостийников», которые, напротив, постоянно настаивали на своем «украинском», а не малороссийском происхождении, открыто выступая в поддержку идеи политической независимости Украины от России. К их числу относились прежде всего сторонники бывшего лидера существовавшей в период Гражданской войны Украинской Народной Республики (УНР) С.В.Петлюры, являвшегося в первые пореволюционные годы своего рода культовой фигурой в среде «свидомых» (сознательных) украинцев.

В идеологическом дискурсе петлюровцев, понятие «малоросс» ассоциировалось исключительно со словом «ренегат» или «отступник». Именно поэтому они противились любым попыткам деятелей Зарубежной России интегрировать в ее состав эмигрантов украинского происхождения, отстаивая перед международным сообществом тезис об изначальном существовании серьезных национальных и культурных различий между великороссами и украинцами.

«Если два более или менее тесно связанных народа, такие как сербы и болгары, живут рядом друг с другом на протяжении веков… они неизбежно оказывают влияние друг на друга и смешиваются в своих границах, – писал, в частности, по этому поводу еще в 1919 году один из ближайших соратников С.В.Петлюры в период Гражданской войны и эмиграции дипломат и историк А.Я.Шульгин⁶. - Но великорусский и украинский народы сблизились в тот момент, когда формирование их собственной этнической культуры уже завершилось; и поэтому они не должны и не могут оказывать друг на друга преобладающее влияние»⁷.

Разумеется, столь радикальный подход к решению проблемы национальной самоидентификации в эмигрантской среде был характерен далеко не для всех выходцев из Малороссии. По словам современного украинского историка В.М.Власенко, «для многих беженцев, которые оказались за пределами Родины в начале 1920-х годов, разделение на украинцев и русских было условным и не носило постоянного характера»⁸. В связи с этим они считали возможным в равной мере пользоваться поддержкой как российских дипломатических, благотворительных и иных эмигрантских организаций, так и аналогичных учреждений УНР и входившей некоторое время в состав последней в качестве автономной области Западно-Украинской Народной Республики (ЗУНР), причисляя себя в зависимости от конкретной ситуации либо к россиянам, либо к украинцам.

Даже некоторые представители умеренного крыла в лагере эмигрантов-«самостийников» (П.П.Скоропадский, Н.М.Могилянский и др.) открыто заявляли об опасности консолидации своих соотечественников на чужбине исключительно по национальному признаку. В частности, бывший «гетман всея Украины» П.П.Скоропадский, который с апреля по декабрь 1918 года возглавлял так называемую Украинскую державу - самопровозглашенное антибольшевистское государство со столицей в Киеве, опиравшееся на поддержку австро-германских оккупационных войск, и который, по воспоминаниям хорошо знакомого с ним лично князя А.Д.Голицына, «никогда не проявлял сепаратистских взглядов по отношению к будущей возрожденной России»⁹, называл сторонников радикального украинства «узкими фанатиками», в особенности в смысле исповедования этими людьми идеи ненависти к Российскому государству.

«У украинцев ужасная черта - нетерпимость и желание добиться всего сразу, - с горечью вспоминал он о воинствующем национализме представителей Директории УНР, ненадолго пришедшей к власти на Украине после падения гетманского режима, - в этом отношении меня не удивит, если они решительно провалятся. Кто желает все сразу, тот в конце концов ничего не получает. Мне постоянно приходилось говорить им об этом, но это для них неприемлемо»¹⁰.

В то же время, характеризуя прежнюю политику собственного правительства в национальном вопросе, П.П.Скоропадский неизменно выражал твердую уверенность в том, что Украина имела полное основание на существование «лишь как составная часть будущей российской федерации» и что было «необходимо поддерживать все здоровое в украинстве, отбрасывая его темные и несимпатичные стороны»¹¹. «Если бы мне снова пришлось стать во главе правительства Украины, - заключал он, - я лично ни на йоту не изменил бы своих убеждений в том, что нужно для народа Украины»¹².

Впрочем, в пореволюционную эпоху политическая программа гетманцев (сторонников П.П.Скоропадского) находила мало откликов среди адептов идеи «самостийной Украины» в рядах украинской эмиграции «ввиду отсутствия средств и их изначально прогерманской ориентации»¹³. Гораздо большим авторитетом в глазах последних пользовалась в тот период позиция так называемого «правительства УНР в изгнании», возглавляемого в 1921-1926 годах С.В.Петлюрой, а затем после его гибели - А.Н.Ливицким.

Посредством проведения масштабной агитационно-пропагандистской работы во многих странах Версальской Европы петлюровцы настойчиво добивались от международного сообщества признания «легитимных» прав украинских беженцев на полностью самостоятельное от Российского Зарубежья существование. Кроме того, на фоне общей финансовой несостоятельности большинства других политических групп и объединений, созданных украинцами в эмиграции, это движение, придерживавшееся с самого начала пропольских позиций и получавшее по разным официальным и непубличным каналам значительную материальную поддержку со стороны Польши, а также некоторых других европейских государств, довольно быстро смогло объединить под своей эгидой практически все украинские течения самостийного толка. А наиболее известные его представители на «дипломатическом фронте», в частности упомянутый ранее А.Я.Шульгин, за спиной у лидеров Зарубежной России предпринимали неоднократные попытки установить прямые контакты с руководством Лиги Наций, в составе которой с 1921 года существовал Верховный комиссариат по делам русских беженцев во главе с всемирно известным полярным исследователем из Норвегии Ф.Нансеном.

Стоит заметить, что для подавляющего большинства россиян-эмигрантов, изначально считавших «украинский вопрос» делом «семейным, русским»¹⁴, сепаратистские взгляды многих выходцев из Украины, нередко сочетавшиеся с откровенной русофобией, оказались полной неожиданностью. Некоторые из них рассматривали подобную позицию своих бывших соотечественников как «явление совершенно новое, привнесенное нашими врагами»¹⁵ в период мировой войны с целью физического уничтожения Российского государства.

«Австро-германское происхождение легенды о существовании особого украинского народа не подлежит сомнению, - писал в 1920 году, находясь в эмиграции, бывший российский военный агент в Риме князь А.М.Волконский. - Расчленить Россию, обессилить ее и поработить себе экономически - такова одна из целей задуманной Германией войны. План создания Украины подготовлялся в Вене и Берлине давно; методы возбуждения искусственного сепаратизма были разработаны в Галиции задолго до войны»¹⁶.

Другие деятели отечественной пореволюционной эмиграции, в свою очередь, обвиняли в целенаправленном разжигании антироссийских настроений среди украинцев не только центральные державы, но и бывших союзников россиян по Антанте, указывая на общую незаинтересованность всех ведущих акторов европейской политики в возрождении «великой» России. «Необходимо допустить, что в чьи-то расчеты входит поставить Украину в такие политические условия, при которых - в случае крушения большевизма… будет оторван огромный и богатый район от России - говорилось, например, в «Информационной справке по вопросу о независимости Украины и об отношении Англии, Германии, Польши, Румынии и Ватикана к этому вопросу», составленной в конце 1921 года наиболее авторитетными организациями русских беженцев в Константинополе. - Не стараясь отгадывать загадку, можно определенно сказать, что такое разрешение украинского вопроса до известной степени удовлетворяет все государства, более или менее заинтересованные в русском вопросе»¹⁷. Вместе с тем авторы этого документа утверждали, что немалый интерес к идее обретения украинцами собственной государственности с самого начала проявляли также Ватикан и связанные с ним католические страны Европы, рассчитывавшие на то, что в случае реализации данного политического проекта «отделившаяся от России Украина легко отделится и от православной церкви»¹⁸.

Еще одним «могущественным фактором» развития украинского и всех остальных сепаратистских движений на территории бывшей Российской империи сами россияне-эмигранты считали большевизм, порожденный, по их мнению, «международными силами зла» и пустивший наиболее глубокие корни именно в тех частях страны, которые были населены преимущественно великороссами. Хотя сами они решительно отвергали любые попытки политически ангажированных украинцев и лидеров других национальных беженских диаспор ассоциировать большевиков исключительно с Россией.

«Были периоды, когда русский патриот чистой воды мог со спокойной совестью служить местным правительствам: служа им, он ограждал часть русской земли от большевистского духовного и материального разгрома, с тем чтобы в будущем работать над восстановлением русского единства, - замечал в этой связи князь А.М.Волконский. - Ныне роль большевизма как силы расчленяющей, по-видимому, миновала: его мировой, а не русский характер стал виден даже слепым, и люди скоро перестанут отождествлять слова «большевик» и «русский»; с другой стороны, в советской политике в Москве происходит какое-то перерождение, и оно, искренно или нет, ставит армии национальные объединительные задачи»¹⁹.

Вполне естественно, что многие видные представители Зарубежной России, включая ее делегатов при Нансеновском офисе по беженским делам в Женеве, по мере своих скромных сил и возможностей стремились создать некий идеологический заслон на пути распространения «упорной сепаратистской пропаганды» украинской политической эмиграции,  заявляя о ней как о серьезной угрозе, способной в глазах всего остального мира внести глубокий раскол в понятие «русского беженства». Так, упомянутый выше А.М.Волконский в 1920-х годах издал несколько публицистических трудов, в которых призывал «наконец ответить» на эту пропаганду «столь же настойчивым, столь же планомерным распространением правдивых исторических и этнографических данных и данных по языковедению»²⁰.

А некоторые другие его коллеги по писательскому цеху и авторитетные общественные деятели в составе российской эмиграции, помимо публикации собственных произведений на эту тему, активно агитировали за создание в странах своего пребывания различных «малороссиянских» кружков», нацеленных, по выражению В.В.Шульгина, на идейную борьбу с политическим украинством «не на почве, выгодна или невыгодна Украина России, а исключительно на следующем основании: мы, южане, из всех русских самые русские (подобно тому, как афиняне более греки, чем византийцы) и посему русскими мы останемся даже в том случае, если бы москвичи и петроградцы вздумали отречься от своего национального имени и назваться, например, «евразийцами»²¹.

Правда, добиться каких-либо ощутимых успехов на столь важном поприще в пореволюционную эпоху им так и не удалось. В частности, сам В.В.Шульгин в 1927 году лично содействовал созданию в Париже одного из таких культурно-просветительских объединений - Общества имени Богдана Хмельницкого, ориентировавшегося в своей практической деятельности на идеологическое противодействие украинскому «сепаратизму». Однако всего пару лет спустя вышеназванному деятелю пришлось с сожалением признать, что последнее очень быстро «захирело за отсутствием всяких средств и ледяной холодностью к этому делу, обнаруженной эмиграцией»²².

Основной проблемой Зарубежной России в борьбе с враждебной российским интересам деятельностью приверженцев идеи «самостийной Украины» в среде пореволюционных эмигрантов стало банальное отсутствие достаточных денежных средств для организации эффективной контрпропаганды в украинском вопросе не только в глобальном масштабе, но и даже на уровне отдельных стран Версальской Европы. При этом, как уже отмечалось ранее, финансирование ее идеологических оппонентов внутри указанного эмигрантского сообщества в значительной мере осуществлялось за счет правящих кругов целого ряда восточноевропейских государств, значительную часть собственных граждан которых в межвоенную эпоху составляли этнические украинцы, и согласившихся в 1920-х годах приютить на своей территории наибольшее в процентном отношении число эмигрантов украинского происхождения (Польши, Чехословакии и Румынии).

Особую роль в материальном обеспечении различных видов деятельности «самостийников» за границей играла Польша, чье политическое и военное руководство в тот период ставило перед собой задачу максимального ослабления Советской России (позднее СССР) за счет активной поддержки националистических и сепаратистских движений среди населявших ее нерусских народов. Более того, субсидирование представителей таких движений в эмиграции являлось важным элементом всего восточного направления тогдашней внешней политики этой страны, получившего название «прометеизм».

Как утверждает современный польский историк Я.Я.Бруский, сторонники данной концепции в Варшаве полагали, что «ахиллесовой пятой создаваемой большевиками империи будет национальный вопрос, и вызванные им сепаратистские тенденции, умело поддерживаемые Польшей, приведут к ослаблению и впоследствии - хотя бы к временному распаду России на независимые государства и страны»²³, поскольку такой сценарий «считался оптимальным с точки зрения безопасности Польши»²⁴. А Украина с учетом ее роли и места в судьбе дореволюционной России рассматривалась ими в качестве ключевой территории в рамках польско-российской геополитической игры.

«В действиях Польши, - замечет по этому поводу Я.Я.Бруский, - имелось два направления: с одной стороны - поддержка стремлений к независимости представителей Украинской Народной Республики, которые осенью 1920 года оказались в эмиграции в Польше, с другой - поддержка любых проявлений независимости Советской Украины и эмансипационных тенденций среди коммунистических элит на Украине»²⁵.

По данным советской внешней разведки, даже в середине 1930-х годов почти половина всех бюджетных ассигнований, выделяемых различными польскими учреждениями на работу с «национальными» элементами белой эмиграции²⁶ и составлявших в тот период 1476 тыс. злотых (около 300 тыс. долл.) в год²⁷, представляла собой субсидии для украинцев-петлюровцев, которые при содействии своих покровителей - поляков организовали отдельные от Российского Зарубежья политические субцентры в Париже, Варшаве Праге, Софии, Бухаресте, а также Харбине. Причем в ряде европейских столиц и других крупных городах у сторонников так называемого «правительства УНР в изгнании», обосновавшегося в Польше, имелись даже собственные высшие и средние учебные заведения²⁸, клубы и информационные агентства, также активно занимавшиеся распространением сепаратистских и русофобских нарративов среди эмигрантов украинского происхождения. «Все эти организации - указывалось в одном из отчетов Иностранного отдела НКВД СССР за 1936 год - под влиянием польской инструкции ведут пропаганду согласно петлюровских концепций, поддерживают идейное и организационное единство среди петлюровцев и влияют на воспитание молодого поколения»²⁹.

Со своей стороны деятели Зарубежной России также постоянно обращали внимание на внушительные масштабы внешней материальной поддержки, оказываемой представителям политического украинства за рубежом, с горечью констатируя, что благодаря влиятельным иностранным покровителям их украинские «собратья по несчастью», попав в изгнание, обладали на чужбине гораздо более широкими финансовыми возможностями, чем они сами.

«Бессильными мы оказались в эмигрантских условиях по одной исчерпывающей причине: нет денег, - писал в данной связи в феврале 1929 года В.В.Шульгин одному из признанных лидеров русской пореволюционной эмиграции во Франции В.А.Маклакову. - У Александра, сына Якова отступника³⁰, есть деньги, как и вообще у всей этой группы. Их прикармливают поляки и немцы. Поэтому им легко ездить по всем странам, всюду втираться и доказывать свое существование. Малорусская же ориентация безмолвствует, скованная параличом нищенства. И в этом весь вопрос. При наличии средств и сейчас можно повести сильную против пропаганду, потому что есть знающие люди и есть материал. Без этой денежной базы могут быть только судорожные попытки то там, то здесь»³¹.

Наряду с этим Российское Зарубежье, образно говоря, не могло закрыть глаза и на то важное обстоятельство, что, обладая солидными материальными ресурсами, приобретенными националистически настроенными элементами украинской эмиграции при содействии поляков и представителей некоторых других европейских государств, петлюровцы практически с самого начала опирались в своей международной деятельности на политическую поддержку, оказываемую им различными влиятельными покровителями в стенах Лиги Наций.

Несмотря на то, что еще в 1920 году эта международная организация на основании заключения специальной (пятой) комиссии по приему новых членов отказалась рассматривать соответствующую заявку УНР, делегаты «самостийной Украины» в Женеве все равно продолжали добиваться от мирового сообщества признания хотя бы post factum правовой легитимности некогда возглавляемой С.В.Петлюрой республики. И этой своей цели они собирались достигнуть прежде всего путем закрепления обязательного упоминания об украинской государственности в специальных удостоверениях личности, которые были учреждены в 1922 году созванной по инициативе Ф.Нансена межправительственной конференцией и выдавались всем «лицам русского происхождения, не принявшим никакого иного подданства».

Причем пока действие так называемых нансеновских паспортов распространялось только на вынужденных изгнанников с территории бывшей Российской империи, включая малороссов, «свидомые» украинцы в эмигрантской среде достаточно редко затрагивали данный вопрос в своих политических обращениях к Лиге Наций.

Однако постепенное расширение национального спектра обладателей этих международно признанных документов за счет их предоставления членам целого ряда других беженских диаспор - армянским (1924 г.), ассирийским, ассиро-халдейским, ассимилированным и турецким беженцам (1928 г.), а также находившимся в статусе апатридов эмигрантам из СССР (1926 г.) - побудило этих людей более настойчиво добиваться от Лиги Наций признания их в качестве особой группы в составе пореволюционного беженства.

В своих многочисленных обращениях к руководству данной организации они призывали заменить в нансеновских паспортах, выдававшихся уроженцам Малороссии, упоминание об изначальной принадлежности последних к Российскому государству на более корректную с точки зрения политического украинства формулировку - «лицо украинского происхождения, не принявшее никакого иного подданства» (personne d’origine ukrainienne n’ayant acquis aucune autre nationalité (фр.). В случае же невозможности выполнения указанного требования они были готовы согласиться на принятие компромиссной формулы, которая, по выражению В.А.Маклакова, «подкладывалась» их «друзьями» в Лиге Наций, и прежде всего поляками, - «лицо, русского происхождения (украинского подданства)» («Personne d’origine russe (de nationalité ukrainenne)» (фр.) или «лицо российского происхождения (украинского)» («Personne d’origine russe (ukrainienne)» (фр.)³².

В обоснование этой своей позиции деятели украинской политической эмиграции выдвигали ряд убедительных, с их точки зрения, доводов. Первое, на что они обращали внимание международного сообщества, - это наличие в прошлом у многих беженцев гражданства «суверенной» Украины, которая в период с 1917 по 1920 год в той или иной степени получила признание со стороны ряда иностранных государств³³.

В частности, в специальном меморандуме, направленном в 1930 году Генеральному секретарю Лиги Наций Э.Драммонду представителями украинских эмигрантских организаций в Чехословакии, говорилось следующее: «Украинские эмигранты были и теперь считают себя гражданами Украинской Народной Республики… большинство из них с оружием в руках боролись за независимость Украины с врагами, в том числе с Российской Советской Социалистической Республикой, с российскими правительствами и армиями Деникина и Врангеля, имевшими целью реставрацию Российской империи, также как и с Польшей, стремившейся захватить часть Единой Украинской Республики - Восточную Галицию. Не разница политических взглядов, не борьба за реставрацию старого режима явились причиной исхода украинцев в эмиграцию, например, как это имело место у россиян, а борьба за свою державу против оккупантов… вынудившая украинцев оставить родную землю»³⁴.

И хотя фактически прекратившая свое существование в 1920 году УНР так и не получила широкого признания на международной арене, ее паспорта, согласно свидетельству самих представителей данного государственного образования, до начала нормализации отношений Запада с СССР (1924 г.) рассматривались во всех странах Версальской Европы, кроме Королевства сербов, хорватов и словенцев (КСХС), в качестве легитимных удостоверений личности. К тому же в документах, выданных украинским беженцам после 1924 года властями некоторых восточноевропейских государств - Польшей, Румынией и Чехословакией, - их обладатели официально именовались «украинцами». Таким образом, по мнению сторонников бывшей УНР, у них имелись все юридические основания для того, чтобы выделиться в самостоятельную от россиян беженскую группу.

Более того, обращаясь с этим вопросом к Лиге Наций, они также ссылались на пример беженцев из Западной (Турецкой) Армении, не имевших в тот период собственного национального государства, но тем не менее получивших от международного сообщества формальное право на упоминание о своем «армянском происхождении» в выдаваемых им нансеновских паспортах.

Наконец, требование «свидомых» украинцев в среде пореволюционной эмиграции о признании Лигой Наций украинского беженства в качестве отдельной категории апатридов объяснялось также и соображениями морально-нравственного порядка. В августе 1928 года А.Я.Шульгин в письме на имя председателя Совета Лиги Наций отмечал в данной связи: «Украинские беженцы являются пламенными патриотами, которым в течение многих лет приходилось бороться и проливать свою кровь за освобождение собственной страны от господства русских. Очевидно, что нет ничего более обидного для украинских беженцев, как принуждать их называться именем тех, кого они считают своими угнетателями. Мы не сомневаемся, что, принимая свое решение, касающееся украинских беженцев, почтенный Совет Лиги Наций не захочет унижать этих изгнанников, лишая их единственного, что у них осталось: их национальной чести»³⁵.

При этом, согласно другим утверждениям того же А.Я.Шульгина и многих его соратников в эмиграции, «угнетение» украинцев якобы было характерно для всех российских политических режимов, независимо от их идеологической сущности³⁶. Неслучайно в обнародованном в середине 1920-х годов заявлении некоей украинской эмигрантской группы о принадлежности Украины к Европе в связи с основанием Соединенных Штатов Европы содержался следующий пассаж: «К сожалению, не только Россия красная или царская, но и так называемая демократическая Россия, представленная Павлом Милюковым, была пропитана этим империализмом, который толкает ее к Украине, Стамбулу и Проливам. И само собой разумеется, что если русский империализм угрожает Западной Европе, то Украина в силу своего географического положения подвергается этой опасности в еще большей степени»³⁷.

Принимая во внимание вышесказанное, не стоит удивляться тому противодействию, которое выразители интересов украинской политической эмиграции в Совещательном комитете при Верховном комиссаре Лиги Наций по делам беженцев нередко оказывали инициативам, исходившим от делегатов Зарубежной России в Женеве. В частности, во второй половине 1920-х годов петлюровцы выступили решительно против озвученного в этом комитете видным дипломатом добольшевистской эпохи К.Н.Гулькевичем и рядом других его коллег предложения о превращении наиболее влиятельных русских беженских организаций в официальных представителей возглавляемого Ф.Нансеном комиссариата в отдельных странах.

Реализация данного плана, по мнению его инициаторов, позволила бы существенно расширить права и возможности таких эмигрантских учреждений в деле оказания помощи вынужденным изгнанникам из России, наделив их в числе прочего консульскими функциями. Однако в силу определенных причин, включая категорические возражения, последовавшие со стороны прикомандированных к Лиге Наций украинских политэмигрантов, воплотить вышеизложенную идею в жизнь так и не удалось. По свидетельству В.А.Маклакова, который был хорошо осведомлен о деталях подковерной борьбы в рамках созданного при Ф.Нансене совещательного органа, «украинцы» пытались доказать, что «наши так называемые офисы, то есть преемники бывших посольств и консульств, суть учреждения только великорусские, а не украинские, и потому поручать им представлять всю прежнюю Россию нельзя»»³⁸.

Впрочем, несмотря на локальные успехи, достигнутые делегатами «самостийной Украины» на полях Лиги Наций в деле национального размежевания с русской эмиграцией, первоначальные ожидания этих людей в отношении исторической предшественницы ООН оправдались не в полной мере. В настойчивом требовании петлюровцев зафиксировать в нансеновских паспортах специальный статус украинцев-апатридов сам Ф.Нансен, а также другие высокопоставленные сотрудники Верховного комиссариата по беженским делам усмотрели попытку привнести политический аспект в гуманитарную деятельность последнего. И даже активная поддержка этого требования со стороны польских представителей в Лиге Наций не заставила их изменить свою позицию в столь чувствительном для «свидомого» украинства вопросе.

На рубеже 1920-х-1930-х годов ключевой темой в политическом дискурсе указанной части пореволюционной эмиграции стала борьба с советским «господством» на Украине и его «катастрофическими последствиями» для 30-миллионного населения данной территории. Хотя еще незадолго до этого многие ее представители в целом весьма лояльно относились к активно проводимой в тот период большевиками в рамках УССР политике украинизации местного населения, воспринимая ее «как частичное осуществление национальных устремлений»³⁹.

А.Я.Шульгин и другие делегаты «правительства УНР в изгнании» регулярно отправляли в Лигу Наций различного рода меморандумы и протесты, связанные, в частности, с преследованием советскими властями националистически ориентированных представителей украинской интеллигенции, разразившимся на их родине массовым голодом начала 1930-х годов,  вступлением СССР в эту международную организацию и т. д., призывая международное сообщество оказать дипломатическое давление на официальную Москву и тем самым предотвратить дальнейшее нарушение прав человека на Украине.

Причем многие пункты их критики в адрес внешней и внутренней политики большевиков часто совпадали с антисоветской риторикой самих деятелей Российского Зарубежья. Однако в собственных глазах националистически настроенных украинских эмигрантов осуществляемые ими в Женеве и других частях Версальской Европы политические демарши против СССР имели принципиально иную идеологическую основу и рассматривались прежде всего как логическое продолжение многовековой борьбы украинцев за восстановление своих суверенных прав, «узурпированных» Россией.

Подтверждением такой позиции можно считать во многом пророческие слова А.Я.Шульгина, утверждавшего в 1935 году на страницах одной из публицистических работ, что, несмотря на окончательный распад бывшей Российской империи и создание большевиками на ее обломках Страны Советов, эта борьба была еще далеко не окончена и что даже столь серьезные изменения геополитической ситуации в мире в целом не повлияли на общее отношение «свидомых» украинцев к идеям, связанным с формированием независимого украинского государства. «Украина вступила в новый период своей истории, - писал вышеназванный деятель украинской политической эмиграции. - Проснувшись от полуторавекового сна, она хочет жить и жить свободно. За это свое желание, она уже дорого заплатила: сколько еще ей потребуется времени и жертв ради успешного осуществления этой мечты, во имя которой так много ее сыновей уже отдали свои жизни и так много других готовы их отдать?»⁴⁰.

¹Йованович Мирослав. Русская эмиграция на Балканах: 1920-1940 / Пер. с сербск. М.: Библиотека-фонд «Русское Зарубежье»; Русский путь, 2005. С. 22.

²Такие данные были приведены, в частности, в докладе В.И.Ленина на III конгрессе Коминтерна 5 июля 1921 г. См.: Ленин В.И. Тезисы доклада о тактике РКП(Б) // Полн. собр. соч.: В 55 т. М.: Изд-во полит. лит., 1958-1965. Т. 44. С. 5.

³Сабенникова И.В. Российская эмиграция (1917-1939): сравнительно-типологическое исследование. Тверь: Золотая буква, 2002. С. 170.

⁴К числу известных представителей пореволюционной эмиграции малороссийского происхождения относился также видный участник Белого движения на Северном фронте, а также в Сибири и на Дальнем Востоке генерал В.А.Кислицын, являвшийся в конце 1920-х-1930-х гг. одной из наиболее влиятельных фигур в составе российской беженской диаспоры в Харбине. В своих мемуарах, изданных им в 1936 г., этот уроженец Украины отмечал, что среди его дворянских предков, носивших ранее фамилию Кислица, имелись даже гетманы.

⁵Именно так охарактеризовал в конце 1920-х гг. в одном из писем к В.А.Маклакову свое отношение к политическому украинству В.В.Шульгин. Цит. по: Спор о России: В.А.Маклаков - В.В.Шульгин. Переписка 1919-1939 гг. / Сост. О.В.Будницкий. М.: РОССПЭН, 2012. С. 354.

⁶В 1919 г. А.Я.Шульгин, приходившийся двоюродным племянником упомянутому выше В.В.Шульгину, был одним из представителей УНР на Парижской мирной конференции, а год спустя возглавлял делегацию указанного государственного образования на первой Ассамблее Лиги Наций в Женеве. После окончательного установления советской власти на Украине этот дипломат и политик, попав в изгнание, исполнял обязанности руководителя созданной петлюровцами «украинской чрезвычайной дипломатической миссии» в Париже, а в 1926-1936, 1939-1940, 1945-1946 гг. - министра иностранных дел в т. н. «правительстве УНР в изгнании». Вместе с тем в 1920-х гг. А.Я.Шульгин являлся основным представителем украинской пореволюционной эмиграции в Совещательном комитете при Верховном комиссариате Лиги Наций по делам беженцев.

⁷Choulguine Alexandre. Les problèmes de l’Ukraine: la question ethnique, la culture nationale, la vie économique, la volonté du peuple. Paris: Bureau ukrainien de presse, 1919. P. 9.

⁸Власенко В.М.  Болгарiя й украïнська полiтична емiграцiя в мiжвоϵнний перiод: форми взаϵмодiï // Украйна и България в историята на Европа: сборник научни трудове / Ин-т по история на Украйна на НАН на Украйна; Ин-т за исторически изследвания. БАН; Комисия на историците на Украйна и България; Научно дружество по история на дипломацията и международните отношения; съставители: Инна Манасиева, Ирина Матяш. Киев: Ин-т по история на Украйна на НАН на Украйна, 2019. С. 329.

⁹Голицын А.Д., кн. Воспоминания. М.: Русский путь, 2008. С. 473.

¹⁰Скоропадский П.П. Воспоминания: Конец 1917 - декабрь 1918. М.: ПРОЗАиК, 2019. С. 38.

¹¹Там же. С. 40.

¹²Там же. С. 41.

¹³Из «Информационной справки по вопросу о независимости Украины и об отношении Англии, Германии, Польши, Румынии и Ватикана к этому вопросу», составленной в ноябре 1921 г. рядом русских беженских организаций в Константинополе // Государственный архив Российской Федерации (далее - ГАРФ). Ф. 9145. Оп. 1. Д. 428. Л. 4.

¹⁴Там же. Л. 1.

¹⁵Волконский А.М., кн. Историческая правда и украинофильская пропаганда. СПб.: Питер, 2016. С. 153.

¹⁶Там же. С. 134.

¹⁷ГАРФ. Ф. 9145. Оп. 1. Д. 428. Л. 1.

¹⁸Там же. Л. 3.

¹⁹Волконский А.М., кн. Указ. соч. С. 141.

²⁰Волконский А.М., кн. I. В чем главная опасность? II. Малоросс или украинец? // Приложение к журналу «Карпатский свет». Выпуск 69. Ужгород: Школьная помощь, 1929. С. 3.

²¹Спор о России: В.А.Маклаков - В.В.Шульгин... С. 333.

²²Там же. С. 333-334.

²³Бруский Я.Я. Рижский порядок и факторы его дестабилизации. Украинский и белорусский вопросы в польско-советских отношениях 1921-1926 годов // Забытый мир: Рижский договор 1921 года: интерпретации и споры / Е.Боженицкий, Я.Я.Бруский, В.Ф.Верстюк и др.; Под ред. С.Дембского, А.В.Мальгина (русское издание). М.: Аспект Пресс, 2014. С. 257.

²⁴Там же. С. 258.

²⁵Там же.

²⁶Ключевую роль в финансировании подконтрольных полякам «нерусских» структур в эмигрантской среде в контексте реализации политики «прометеизма» играли Главный штаб Вооруженных сил Польши и ее Министерство иностранных дел. Однако, как отмечали в своих донесениях представители советской внешней разведки, участие последнего в этой деятельности преимущественно сводилось «к даче общих директив и политического инспирирования национальной эмиграции». В то время как выполнением всей организационной работы с самого начала занимался II отдел польского Главного штаба, в рамках которого существовал т. н. «реферат по делам национальных меньшинств».

²⁷Такие данные были приведены в одном из секретных документов Иностранного отдела НКВД СССР от 10 февраля 1936 г. // Секреты польской политики 1935-1945 гг. Рассекреченные документы Службы внешней разведки Российской Федерации / [сост. Л.Ф. Соцков]. М.: РИПОЛ классик, 2010. С. 63.

²⁸Только в одной Чехословакии, являвшейся в 1920-х гг. мировым центром образования для представителей Российского Зарубежья, наряду с несколькими высшими учебными заведениями, созданными при активном содействии местных властей для русских эмигрантов (Русским юридическим факультетом, Русским институтом сельскохозяйственной кооперации, Русским педагогическим институтом им. Я.А.Коменского и некоторыми другими), в тот период были также организованы и четыре аналогичных образовательных учреждения для украиноязычной молодежи в среде эмиграции, включая Украинский свободный университет (был переведен в Прагу из Вены осенью 1921 г.), Украинский педагогический институт им. М.Драгоманова и Украинскую хозяйственную академию.

²⁹Там же. С. 64.

³⁰Имеется в виду А.Я.Шульгин, отец которого Яков Николаевич Шульгин (двоюродный брат В.В.Шульгина) в конце XIX - начале ХХ в. принимал участие в деятельности различных украинофильских обществ и культурно-просветительских объединений.

³¹Спор о России: В.А.Маклаков - В.В.Шульгин… С. 298.

³²См. подробнее: Письмо В.А.Маклакова к В.В.Шульгину от 4 марта 1929 г. // Спор о России: В.А.Маклаков - В.В.Шульгин… С. 305-307.

³³Так, в одном из собственных писем, направленных в конце 1920-х гг. на имя Ф.Нансена, А.Я.Шульгин упоминал о том, что в течение своего недолгого существования УНР была в полной мере или частично признана со стороны двух ведущих западноевропейских держав - Франции и Великобритании, а также Германии, Австрии, Венгрии, Болгарии, Финляндии, Эстонии, Латвии, Польши и Аргентины. Цит. по: La Société des Nations et les réfugiés ukrainiens: lettre ouverte de M. Alexandre Choulguine à M. le docteur Fridtjof Nansen. Paris: Haut conseil des emigrés ukrainiens, 1929. P. 17.

³⁴ГАРФ. Ф. 7076. Оп. 1. Д. 553. Л. 6-6 об.

³⁵Там же. Л. 3.

³⁶В частности, в 1929 г. А.Я.Шульгин в очередной раз обращаясь к главе Верховного комиссариата Лиги Наций по делам беженцев с просьбой о признании своих соотечественников в изгнании в качестве отдельной группы в рамках пореволюционного эмигрантского сообщества, писал Ф.Нансену следующее: «Отношение русских в эпоху царизма, а также после революции и даже в эмиграции не поощряет украинцев проявлять к ним большую дружбу. Враждебность между этими двумя национальностями вполне понятна: они находятся в состоянии постоянной борьбы» // La Société des Nations et les réfugiés ukrainiens: lettre ouverte de M. Alexandre Choulguine à M. le docteur Fridtjof Nansen. P. 12.

³⁷ГАРФ. Ф. 7076. Оп. 1. Д. 563. Л. 4.

³⁸Спор о России. В.А.Маклаков - В.В.Шульгин… С. 293.

³⁹Борисёнок Е. Феномен советской украинизации. 1920-е - 1930-е годы / Институт славяноведения РАН. М.: Европа, 2006. С. 127.

⁴⁰Choulguine Alexandre. L’Ukraine contre Moscou, 1917. Paris: Libr. Alcan, 1935. P. 217.