Мир после Победы, или Как Сталин «не дал себя надуть»

В бессмертной комедии «Горе от ума» Александра Грибоедова екатерининский вельможа старик Фамусов напутствует новое поколение крылатой фразой: «Да! Вы, нынешние, - ну-тка!» Сказанное спустя и столетия звучит ко времени, почти как вызов одного века другому, как послание предков ныне живущим: мы, мол, свое дело сделали, теперь ваш черед, не посрамите.

В юбилейный год Победы нашего народа в Великой Отечественной войне, когда наметилось урегулирование вооруженного конфликта на Украине, полезно вспомнить бесценный опыт советской дипломатии по реализации послевоенной программы мироустройства и закрепления коренных итогов Второй мировой войны в интересах Советского Союза и его народа-победителя.

Ненужная война

Когда конец войны в Европе был уже близок, Президенту США Франклину Рузвельту не давал покоя вопрос: какой приговор история вынесет этой войне? Вопрос казался ему настолько важным и затрагивающим его имя в истории, что он даже публично просил вносить предложения относительно того названия, которое заслуживает война. Британский премьер-министр Уинстон Черчилль тотчас же предложил свое - «ненужная война»¹. Его можно было понять. Война, ставшая во многом результатом авантюристической политики «умиротворения» гитлеровской Германии британской элитой, обескровила Великобританию и ускорила закат ее колониальной империи, которая, к слову сказать, за счет одной Индии кормила каждого пятого британца.

В Вашингтоне, правда, не разделяли мрачного настроя британского премьера. К этому времени там уже хорошо понимали, что новая мировая война, устранившая или резко ослабившая основных конкурентов, открывала невиданные возможности для реализации «голубой мечты» американской элиты - давно вынашиваемых ею планов «Американского века». Можно сказать, что идея выстраивания выгодной для США войны и нанесения поражения противнику чужими руками владела умами американских руководителей на протяжении десятилетий, вплоть до нынешнего конфликта на Украине, хотя и далеко не всегда приносила успех Вашингтону.

Относительно человека, которому предстояло сыграть ключевую роль в отстаивании интересов Советского государства во Второй мировой войне и закреплении плодов победы в послевоенном мире, соответствующих вкладу советского народа-победителя в разгром фашизма, то между марксистской идеологией и каждодневной политической практикой ему был ближе рациональный, прагматический подход, ставящий во главу угла не теоретические абстракции, а существующий, как он любил говорить, «расклад сил». Этим человеком был глава Советского правительства И.В.Сталин.

Жестокий урок

Наверное, долго еще будут идти академические споры, почему войну не удалось предотвратить или хотя бы отсрочить и как так получилось, что она застала нашу страну и ее высшее руководство врасплох. Тем не менее стратегическая партия Кремля перед самой войной была в целом разыграна правильно, план «Б» на случай разрыва отношений с гитлеровской Германией существовал, мосты к потенциальным союзникам на Западе не были сожжены. Это обеспечило с началом войны создание антигитлеровской коалиции и позволило избежать международной изоляции и, что крайне важно, войны на два фронта - в Европе и на Дальнем Востоке. Именно тогда был получен жестокий урок, что положение на фронте, действия советских вооруженных сил самым тесным образом связаны с успехами или неудачами военной дипломатии, как тогда стали называть внешнеполитическую деятельность Кремля в отличие от мирного времени.

Что касается новоявленных союзников - США и Великобритании, - то они расценивали нападение Гитлера на СССР, по словам американского министра обороны Г.Стимсона, как «дар провидения» и долгожданную передышку для мобилизации собственных ресурсов. Их настроения в начальный период войны были сложным переплетением надежд и сомнений, что СССР выстоит и остановит немецкий блицкриг. По признанию британского министра иностранных дел А.Идена, «первоначальный подход премьер-министра [У.Черчилля] к Сталину, вероятно, базировался на его ожидании раннего советского поражения»².

Развеять сомнения в способности Красной армии выстоять и остановить вал нацистской агрессии могла лишь информация из первых рук. Ее должен был получить в Москве Гарри Гопкинс, ближайший друг и сподвижник Президента Ф.Рузвельта, который в июле 1941 года отправился северными широтами в опаснейшее путешествие в Россию на гидросамолете «ПБИ-Каталина».

Надо сказать, что в американской иерархии Гопкинс занимал совершенно особое положение в силу своей близости к президенту и обладания незаурядным управленческим талантом. В годы войны Гопкинсу предстояло сыграть исключительно важную роль в развитии советско-американского сотрудничества, и к его роли мы еще вернемся. Его умение развязывать узлы и находить решение сложных проблем быстро оценил Сталин, который, по словам маршала Г.К.Жукова, считал американского посланца «выдающейся личностью»³.

Если в душе советский вождь глубоко и переживал проигранную дуэль с Гитлером и череду тяжелых поражений на фронте в первые месяцы войны, то на встречах с западными политиками он демонстрировал непоколебимую уверенность в силе Красной армии. Как сообщал в Белый дом Гопкинс о своей беседе в Кремле, перед ним предстал уверенный в себе руководитель, не оставлявший у собеседника и тени сомнения в грядущей победе над врагом. По словам Сталина, добросовестно переданным в Вашингтон, немцы уже поняли, что продвижение их механизированных войск по России весьма отличается от продвижения по бульварам Бельгии и Франции.

Cтратегия «легкой войны»

Как дипломатическая, так и военная история Великой Отечественной войны четко разделяется на два основных периода - до и после коренного перелома в войне, одержанного на советско-германском фронте в сражениях под Сталинградом и Курском. Этой хронологии подчинялись и главные проблемы межсоюзнических отношений в рамках антигитлеровской коалиции: вопросы военных поставок СССР по ленд-лизу (займу, аренде), открытия Второго фронта и, самое главное, послевоенного мирного урегулирования. Их решение находилось в прямой зависимости от ситуации на фронте.

Предметом недостойной дипломатической игры англосаксов стал вопрос о так называемом Втором фронте - высадке союзников в Северной Франции, чтобы отвлечь на себя часть сил вермахта и тем самым облегчить участь истекающего кровью советского союзника. Все обращения Сталина начиная с июля 1941 года и прямые письменные обязательства Лондона и Вашингтона, взятые в ходе переговоров с главой НКИД В.М.Молотовым в мае-июне следующего года, наиболее тяжелого для Красной армии, не дали результатов.

Стоит отметить, что в течение всей войны в Москве не идеализировали союзников и хорошо знали им цену, хотя и предпочитали публично не выносить сор из избы, чтобы не давать повода врагу говорить о расколе между ними. Как показала двусторонняя встреча Рузвельта и Черчилля в августе 1941 года, вошедшая в историю как Атлантическая конференция, к участию в которой не был приглашен Советский Союз, союзники, по сути дела, за его спиной приступили к переделу послевоенного мира, не оставляя места его интересам.

Пользуясь трудным положением СССР, они попробовали осуществить ревизию его западной границы, закрепленной в советско-германских договоренностях в августе 1939 года, но не получивших международного признания. Но это совсем не означало, что СССР отказывался от интересов своей безопасности на Западе, даже после временной потери части своей территории. Но в тех условиях все попытки убедить союзников признать территориальные интересы СССР закончились безрезультатно.

В начале нового, 1942 года Черчилль весьма цинично разъяснял А.Идену свое видение перспектив международной ситуации: «Никто не может предвидеть, как сложится баланс сил или где окажутся победоносные армии. Однако кажется вероятным, что Соединенные Штаты и Британская империя, будучи далеко не истощенными, окажутся самым мощным военным и экономическим блоком, который когда-либо видел мир, а Советский Союз будет нуждаться в нашей помощи для восстановления намного больше, чем мы будем нуждаться в нем»⁴.

Что касается подхода Рузвельта, то он был по-своему рационален и традиционно, по-американски себялюбив и расчетлив. Как считали в Москве, США придерживались тактики «легкой войны», предназначая себе роль «великого арсенала демократии» и «невоюющей державы» (вплоть до декабря 1941 г.), и при этом предпринимали невероятные усилия, чтобы втянуть СССР в войну с Японией в нарушение советско-японского договора о нейтралитете, хотя отлично понимали, чем это могло грозить советскому союзнику.

Отложенная «встреча умов»

Если премьер-министр Черчилль думал в основном о том, как отстоять британские имперские интересы и восстановить нарушенный Гитлером баланс сил в Европе, включая пресловутый довоенный «санитарный кордон», то есть вернуть к довоенной жизни ряд враждебных СССР соседних государств, ставших вассалами Третьего рейха, то планы Рузвельта шли куда дальше и, по существу, носили глобальный характер.

Начавший войну скромным полковником Дуайт Эйзенхауэр, чья полководческая звезда уверенно всходила, вспоминал о своей беседе с президентом вскоре после высадки американских войск в Северной Африке в ноябре 1942 года: «Хотя он признавал серьезность военных проблем, стоящих перед союзниками, большинство его замечаний касалось отдаленного будущего, задач послевоенного времени, включая положение колоний и зависимых территорий»⁵.

В то время когда летом 1942 года, оправившись после поражения под Москвой и поставив себе на службу потенциал всей Европы, немцы развернули наступление на Сталинград и на Кавказе (операция «Блау»), чтобы отрезать Красную армию от бакинской нефти, в Вашингтоне активизировали дипломатические усилия по организации личной встречи Президента Рузвельта с главой Советского правительства, которую высокопарно именовали «встречей умов». Президенту явно хотелось воспользоваться моментом слабости Советского государства и связать руки его руководителю предварительным обсуждением некоторых «послевоенных мероприятий», как он уклончиво говорил, которые не выходили у него из головы.

Но все было напрасно. Ответ Кремля был один и тот же: глава Советского правительства занят делами на фронте и не может позволить себе покинуть СССР. Подтекст неоднократно сказанного должен был быть ясен Вашингтону - не может быть и речи об обсуждении послевоенных проблем, пока не будет решена основная военная проблема Второго фронта. Кроме того, к тому времени в Кремле уже избавились от первоначальных иллюзий и хорошо понимали, с кем имеют дело. Бесполезно было втягиваться в принципиальный разговор о будущем с позиций слабости, пока свое веское слово не сказала Красная армия и на советско-германском фронте не произошел коренной перелом.

Брак по расчету

Еще в преддверии Второй мировой войны первый советский полпред в Соединенных Штатах А.А.Трояновский, сблизившийся в эмиграции в Вене со Сталиным, весьма реалистично оценивал отношения с Америкой. В одной из своих телеграмм в НКИД он писал: «Но даже если бы нам пришлось кооперировать в области международной политики, это будет брак по расчету, а не по любви… Разумеется, что если можно было бы состряпать что-то вроде союза между Соединенными Штатами, Англией и Советским Союзом, то это было бы огромное дело…»⁶.

Надо сказать, что сталинский подход к отношениям с союзниками на заключительном этапе войны во многом разделял подобные взгляды. В его основе лежал трезвый расчет отстаивать национальные интересы как в области территориальной безопасности СССР, так и восстановления страны и поддержания взаимовыгодных отношений с союзниками в будущем. Власть опиралась на мощный общенациональный консенсус, на веру советских людей, что плоды победы не будут упущены.

Летом 1943 года, после разгрома вермахта под Курском и тем самым завершения коренного перелом в войне, межсоюзническая дипломатия заметно активизировалась. Кремль, чувствуя большой прилив сил, снял табу на встречу «Большой тройки» в Тегеране, которой должна была предшествовать подготовительная Московская конференция министров иностранных дел трех держав. Советская сторона дала понять, что без решения главного вопроса - высадки войск союзников в Северной Франции - движение по другим вопросам было невозможно.

Рузвельт взял в свои руки урегулирование данной проблемы на предстоящей встрече со Сталиным, хотя напоследок постарался как следует поторговаться. Главе советской делегации пришлось даже прибегнуть к дипломатическому прессингу, чтобы положить конец всяким недомолвкам и колебаниям. «Мы могли бы пробыть здесь 1 декабря, но 2-го мы должны уехать»⁷, - многозначительно заявил Сталин. Окончательное решение тут же было принято и в отношении места и времени высадки (май 1944 г.). Такова была дипломатия по-сталински. Возражения Черчилля уже всерьез не воспринимались. Он все больше становился слабым звеном «Большой тройки».

Можно сказать, что к этому времени Рузвельт уже окончательно определился с основными принципами своей послевоенной политики, где важное место принадлежало СССР. Верно, что амбиции американской элиты шли далеко, но, как считали при Рузвельте в Вашингтоне, их вполне можно было удовлетворить за счет «имущества» поверженных и ослабленных войной государств, оставляя за Россией право на удовлетворение своих интересов. Тем более что эти интересы, как полагали многие американские проектировщики послевоенного мира, не были безграничными и соответствовали вкладу в войну главного государства-победителя и понесенным его народом жертвам.

Дипломатия по-сталински

Если у Сталина и были идеи фикс, то к концу войны едва ли не главная из них заключалась в том, что Россию слишком часто ущемляли в прошлых войнах при заключении мира. Примером служил «похабный» Брестский мир или унизительный Тартуский договор с Финляндией (1920 г.), в переговорах о котором, кстати говоря, Сталин сам принимал участие. Как отмечали в его окружении, впредь он был твердо настроен ничего подобного не допустить, к тому же военная ситуация все больше благоприятствовала Советскому Союзу. Как вспоминал ближайший соратник вождя нарком В.М.Молотов, Сталин был полон решимости не упустить исторического шанса и «не дать себя надуть», как это часто проделывал Запад с Россией в предыдущих войнах. Смысл дипломатической деятельности в то судьбоносное время, считал Молотов, заключался в том, «чтобы закрепить то, что завоевано»⁸.

Для подготовки советских предложений по послевоенному мироустройству был создан ряд комиссий и привлечены лучшие умы из числа видных дипломатов, военных, руководителей спецслужб и крупных ученых. Из всей этой амальгамы представленных мнений, экспертных оценок и рекомендаций выбирались наиболее практически целесообразные и реально осуществимые варианты, хотя по мере приближения конца войны и нарастания победной эйфории первичные амбиции дополнялись более смелыми запросами.

Видимо, учитывая уроки строительства социализма в «одной, отдельно взятой стране», Сталин изначально был против навязывания советской модели освобожденным странам Восточной Европы, как союзникам гитлеровской Германии, так и ее жертвам. Официально речь шла о вполне нейтральном и широко приемлемом понятии «дружественные государства». Как отмечал вхожий в круг тех, кто принимал решения «на верху», один из руководителей советской разведки генерал П.А.Судоплатов, перспектива социалистического развития освобожденных государств вообще не упоминалась в ходе проходивших совещаний. «Вместе с тем мы сходились на том, - писал он, - что наше военное присутствие и симпатии к Советскому Союзу широких масс населения обеспечат стабильное пребывание у власти в Польше, Чехословакии и Венгрии правительств, которые будут ориентироваться на прочный союз и сотрудничество с нами»⁹.

Причем первыми начали восстанавливать довоенные порядки на освобожденных ими территориях, не останавливаясь перед применением насилия, именно западные союзники, особенно англичане. Их страшила перспектива прихода к власти левых сил, и они делали ставку на откровенных коллаборационистов и прямых пособников фашистов, будь то в Северной Африке, Италии или Греции.

Черчилль понимал, что после неудавшегося покушения на Гитлера 20 июля 1944 года прозападной оппозицией и захлебнувшегося в крови Варшавского восстания, предпринятого лондонскими поляками по согласованию с ним ради захвата власти в Польше, нужны были чрезвычайные действия, чтобы окончательно не проиграть Сталину битву за Европу. Поэтому решено было вернуться к старой как мир идее «сфер влияния». Весь вопрос был в том, пойдет ли на это Сталин?

В этой ситуации Черчилль предпринимает отчаянный шаг и, по существу, за спиной американцев договаривается о личной встрече со Сталиным в октябре 1944 года. Легко представить себе недоумение в Кремле от такого неожиданного визита. Тем более что в это время уже началась подготовка встречи «Большой тройки» в Ялте. Сталину ничего не оставалось, как проявить себя радушным хозяином, хотя о цели визита британца он мог только догадываться. Между тем Черчилль знал, к кому обращаться за пониманием. История с советско-германскими договоренностями о размежевании в Европе, вероятно, вселяла в него определенные надежды, что его зондаж не будет с порога отвергнут в Кремле.

Поэтому он сразу же взял быка за рога и выложил на стол, как он выразился без лишнего лицемерия, «дерзкий» («naughty») документ, который почему-то многие наши историки переводили как «грязный», полагая, что от империалиста другого и нельзя было ожидать. Возникшую неловкую мизансцену в кабинете Сталина было легко себе представить, потому что в рукописном клочке бумаги речь шла ни много ни мало о разделе стран Восточной Европы на «сферы влияния», причем в строго процентном соотношении.

О реакции Сталина до сих пор идут споры среди ученых, так как, видимо, чувствуя щекотливость момента и склонность гостя к двойной игре, он не стал втягиваться в пространное обсуждение представленного документа, а ограничился тем, что поставил синим карандашом на нем большую галку, предоставив гадать потомкам, что он имел в виду, но, что более характерно, отказавшись оставить бумагу у себя¹⁰.

Разгадка этой почти детективной истории таится, скорее, в другом. Подразумевая послевоенное сотрудничество, Сталин не хотел конфликтовать с союзниками и действовать по принципу «победитель получает все». Предложение Черчилля, как известно, не согласованное с американцами, давало возможность Москве продемонстрировать готовность к компромиссам и дух сотрудничества, при этом особенно не жертвуя своими принципиальными интересами, поскольку время подводить им черту еще не настало, да и «большой брат» за океаном не раскрывал пока все свои карты.

Ялта: апофеоз сотрудничества

Принято считать, что Крымская (Ялтинская) конференция союзных держав в феврале 1945 года стала апофеозом их сотрудничества в годы Второй мировой войны. Если это был звездный час советской дипломатии, то обязана этому страна была прежде всего своим вооруженным силам, их стойкости, упорству и отваге, боевой моще и полководческому искусству. Настроение Сталина легко было понять: за три недели до начала конференции советские войска продвинулись с боями от Вислы до Одера почти на 500 км и находились
в 50 км от Берлина.

Итоги Ялты были весьма внушительными. Без больших споров была решена проблема обращения с Германией после ее капитуляции с упором на ее демилитаризацию и искоренение нацизма. Союзникам удалось окончательно согласовать принцип единогласия великих держав при голосовании в создаваемой по итогам войны международной организации безопасности (будущей ООН), не допускающий ущемления интересов Советского Союза, на котором мир держится и по сей день.

Сталин добился от Президента Рузвельта юридического признания интересов СССР на Дальнем Востоке в отношении Южного Сахалина и Курильских островов и некоторых других территорий, отторгнутых Японией в результате Русско-японской войны 1904 года, в ответ подтвердив свое обязательство вступить в войну с Японией «через два-три месяца» по завершении военных действий в Европе. В окружении Рузвельта считали советские требования весьма умеренными и малой ценой за обещанную помощь СССР.

Как и следовало ожидать, наибольшие трудности вызвал вопрос об организации власти в освобожденных европейских государствах, прежде всего в Польше. Спор шел о том, в чьих руках окажется власть в Варшаве: довоенных правителей Польши, виновных в национальной катастрофе 1939 года и по-прежнему видевших в русских своих заклятых врагов, или тех новых патриотических сил, кто воевал в составе Красной армии против нацистов и выступал за добрососедские отношения с СССР. Чтобы избежать обозначившегося тупика в этом вопросе, Сталин согласился с идеей реорганизации временного польского правительства (хотя, по правде говоря, с учетом присутствия советских войск мог и не делать этого)¹¹.

В Ялте впервые приоткрылись и планы США по части задействования экономических, финансовых рычагов в отношении СССР, по мере того как военные факторы с приближением конца войны теряли свою силу. Начиналась эпоха использования экономических преимуществ США, накопленного ими материального превосходства во внешней политике на фоне обнищавшего и разрушенного войной мира. В ответ на туманные намеки на разных уровнях со стороны США о желании принять участие в советском восстановлении Москва накануне встречи в Крыму сделала конкретное предложение о получении американского кредита в 6 млрд долларов на срок в 30 лет под 2,25% годовых с целью размещения в США заказов на различное промышленное оборудование¹².

Американская реакция была совсем не деловой и уж тем более не сочувствующей, а, скорее, сугубо политизированной. Тон задавал американский посол в Москве А.Гарриман, банкир и сын крупного железнодорожного магната, обладавший большой собственностью в горнорудной промышленности в Польше. В Демократической партии США за деловую хватку ему дали нелестное прозвище Американский Крокодил. Постепенно он по мере развития неблагоприятных для Вашингтона тенденций в Восточной Европе превращался из «друга» СССР, как он сам любил себя рекомендовать, в его активного недоброжелателя, несмотря на теплое отношение к нему советских властей и лично самого Сталина. В своих телеграммах в Вашингтон он предлагал жестко увязывать вопрос о кредите России с политическими процессами в странах Восточной Европы, чтобы, как он говорил, заставить русских «играть по американским правилам».

Вопрос о кредите, который Рузвельт не стал затрагивать в Ялте, американцы настойчиво связывали с вопросом о репарациях от Германии, в получении которых был очень заинтересован Советский Союз. Это была одна и та же стратегическая линия воспользоваться бедственным, как считали в Вашингтоне, послевоенным положением СССР для получения от него политических уступок. Поэтому вопрос о немецких репарациях был в Ялте до предела запутан союзниками с той лишь разницей, что Черчилль вообще отказался принять общую сумму репараций, а Рузвельт лишь после энергичного вмешательства Гопкинса согласился с цифрой в 20 млрд долларов с правом получения половины этой суммы Советским Союзом при условии согласования всех деталей в специально созданной Московской комиссии. Как говорят в таких случаях дипломаты, хочешь похоронить вопрос - передай его в комиссию.

И снова Гопкинс

Сталин как будто предчувствовал, что завершать войну ему придется с новыми партнерами по коалиции. Это, видимо, его всерьез тревожило. Иначе как объяснить, что на одном из заседаний конференции он, знающий цену своему слову, тем не менее затронул дипломатически довольно скользкую тему. «Пока все мы живы, бояться нечего. Мы не допустим опасных расхождений между нами, и о судьбе коалиции можно было не беспокоиться, но ситуация могла измениться»¹³, - говорил он.

Потребовалось всего два месяца, чтобы сталинское предчувствие подтвердилось. Смерть Рузвельта 12 апреля 1945 года дала выход напряжению, копившемуся в межсоюзнических отношениях на заключительном этапе войны. На смену простой логике военного противостояния приходили сложности с разделением плодов общей победы, переделом мира и определением места в нем каждого из победителей. Дело осложнялось тем, что в американской политике был явно нарушен фактор преемственности. Выбор Рузвельтом сенатора Трумэна в качестве своего вице-президента в 1944 году оказался чреватым серьезными последствиями для отношений с СССР.

В Кремле это сразу почувствовали по визиту Молотова в США для участия в учредительной конференции Организации Объединенных Наций и непозволительному тону с наркомом, взятому новым хозяином Белого дома. Его - полного новичка в большой политике - сразу же окружили советники, которые призывали к «жесткости» в отношениях с русскими, отказу от слишком «примирительного» курса Рузвельта и ревизии ялтинских договоренностей.

Неудивительно, что едва заняв свой пост, новый президент, что называется, «нарубил дров» и загнал советско-американские отношения в глухой тупик, но при этом не напугал Сталина. В самый что ни на есть чувствительный момент, когда народы по обе стороны Атлантики праздновали победу, в Вашингтоне решили проявить характер и в грубой форме прекратить поставки СССР по ленд-лизу. Причем направлявшиеся в советские порты американские суда отзывались прямо с маршрутов следования.

Все попытки советских дипломатов в Вашингтоне разобраться в причинах столь поспешных действий перед вступлением Советского Союза в войну с Японией ни к чему не привели. О гневе Кремля по поводу случившегося свидетельствовала полученная Госдепартаментом советская нота от 16 мая 1945 года. В ней говорилось: «Советское правительство получило ноту заместителя государственного секретаря г-на Грю от 12 мая относительно прекращения поставок Советскому Союзу по ленд-лизу. Указанная нота и прекращение поставок явились для Советского правительства полной неожиданностью. Однако если Правительство Соединенных Штатов Америки не видит другого выхода, то Советское правительство готово принять к сведению указанные решения Правительства США»¹⁴.

Недосказанное в ноте пугало больше, чем сказанное. Москва была готова к конфронтации, оскорбленная неблагодарностью союзника и удивленная его близорукостью. Трумэн понял, что его крепко подставили. Все козыри были на руках у Сталина. За его спиной в центре Европы находилась 11-миллионная Красная армия. Вот, кстати говоря, почему он так спокойно отнесся к ставшим ему известными болезненным фантазиям авантюриста Черчилля по использованию взятых в плен немецких дивизий и англо-американских войск против СССР (операция «Немыслимое»), от которой сразу же, когда запахло порохом, открестились американцы и которая вызывала насмешки в адрес премьера даже среди английских военных¹⁵.

Ситуация в Белом доме была близка к панике, пока не возникла спасительная идея с подачи того же Гарримана направить в Москву для урегулирования конфликта Гарри Гопкинса, пользующегося доверием Сталина. В Кремле американца ждал радушный прием и жесткая критика действий Вашингтона. Если отказом от дальнейших поставок по ленд-лизу имелось в виду оказать давление на русских с целью сделать их более уступчивыми, то это было большой ошибкой, - заметил Сталин. - В то же время если говорить с Советским Союзом начистоту, по-дружески, то можно многое сделать, но нажим, в какой бы форме он ни применялся, приведет к противоположному результату. Это была заслуженная Белым домом выволочка, но вместе с тем и протянутая рука к преодолению кризиса. Американцу запомнились чеканные сталинские слова, которые неплохо было бы выучить и сегодняшним западным политикам: «Русские люди - простые люди, но их не надо считать дураками».

Гопкинс начинал в грозном, 1941 году, а теперь завершал на позитивной ноте трудную историю отношений СССР и США в годы Второй мировой войны. В ходе его шести встреч со Сталиным были сняты серьезные разногласия, а самое главное, был решен вопрос о новой встрече руководителей трех держав, которую Вашингтон по скрытым тогда от Москвы мотивам и вопреки просьбам англичан настоял отложить до середины июля. Этой исторической встрече союзников, окончательно подводившей итоги войны, суждено было войти в историю как Берлинская, или Потсдамская конференция руководителей СССР, США и Великобритании.

Пролог ядерного века

Советской дипломатии на рубеже войны и мира пришлось столкнуться не только со сменой западных лидеров - конференцию в середине ее работы покинул обиженный Черчилль, которому английский народ на выборах отказал в доверии, - но и с качественно новым фактором мировой политики - американской ядерной монополией, которую Президент Трумэн тут же попробовал реализовать к выгоде США в Потсдаме. Неслучайно он окрестил конференцию «встречей под сенью атомной бомбы». В этой новой ситуации, когда амбиции американцев переливались через край и росли как на дрожжах и они попытались отказать Советскому Союзу в заслуженных плодах победы, от Сталина и его ближайшего окружения потребовались максимальная выдержка, гибкость и настойчивость, чтобы отстоять национальные интересы СССР.

Завершив реставрационные мероприятия в своих зонах оккупации, союзники в нарушение взятых обязательств попробовали навязать довоенные порядки странам Восточной Европы. Это заставило Москву ужесточить свою политику и оказать поддержку левым силам, включая коммунистов, с тем чтобы помочь им реализовать свое право на власть. С большим трудом удалось закрепить западную границу Польши по линии Одер - Западная Нейсе, которую Трумэн и Черчилль и сменивший его в Потсдаме К.Эттли стремились использовать для оказания давления на польские выборы.

Попытки ущемить интересы СССР со стороны западных союзников наиболее наглядно проявились в репарационной проблеме. Можно сказать, что Сталин это сражение проиграл, ограничившись получением репараций из советской зоны оккупации Германии, хотя был готов пойти на далекоидущие уступки западным партнерам в передаче германских активов за рубежом вне пределов советского военного влияния.

Конечно, некоторые территориальные амбиции Сталина, навеянные победной эйфорией, выходили за рамки возможного в тот исторический момент. Одно дело вернуть под свой контроль Прибалтику вопреки робким настояниям Рузвельта о проведении там плебисцита, или раз и навсегда закрепить довоенную границу с Финляндией по результатам Зимней войны, или присоединить Восточную Пруссию с городом Кёнигсбергом, находившимся в глубоком тылу советских войск, и совсем другое дело, когда это касалось территорий вне зоны прямого советского контроля.

Наглядным примером стал вопрос о разделе итальянских колоний в Северной Африке, затронутый по инициативе Сталина. Реакция Черчилля, который был сыт по горло антиколониальной риторикой американцев, была весьма болезненной и сводилась к тому, что «британская армия одна завоевала эти колонии» и поэтому вопрос, мол, был исчерпан. Возмущенный Трумэн сумел лишь выдохнуть: «Все?» Реакция Сталина била, как всегда, не в бровь, а в глаз. «А Берлин взяла Красная армия», - сказал он под общий хохот¹⁶. Но на самом деле проблема была нешуточная. Американцы первоначально дали свое согласие поддержать СССР в этом вопросе, но потом без зазрения совести свое согласие сняли.

Безуспешной оказалась и попытка Кремля расширить рамки ялтинской договоренности по Дальнему Востоку и принять участие в оккупации Японии (о. Хоккайдо) и членстве в соответствующем механизме союзного контроля. Видимо, считалось, что если такой союзный механизм к тому времени уже действовал в Германии, то почему ему было не действовать и в Японии. Но американцы имели собственные интересы на этот счет и благотворительностью, как они считали, заниматься не собирались.

Что касается атомных бомбардировок японских городов, предпринятых американцами сразу же по завершении Потсдамской конференции, с чем на Западе, да и, как ни странно, в самой Японии связывают ее капитуляцию, то они тогда имели скорее морально-психологическое, чем военное значение. Американский историк У.Уилсон, досконально изучивший историю бомбардировок Японии ВВС США, включая последние трагические налеты на Хиросиму и Нагасаки, пришел к выводу, что «не бомба победила Японию, а Сталин». «Когда русские вошли в Маньчжурию, они просто смяли некогда элитную армию и многие их части останавливались лишь тогда, когда заканчивалось горючее»¹⁷, - заключил он.

В целом, несмотря на некоторые несбывшиеся ожидания, общий баланс сталинской дипломатии по итогам Великой Отечественной войны был, несомненно, впечатляющим. Мир после Победы, рожденный в результате объединенных военных и дипломатических усилий СССР, с лихвой компенсировал геополитические потери Советского государства после революции 1917 года и придал ему статус сверхдержавы. То, что руководители другой эпохи не смогли в полной мере сохранить наследие Ялты и Потсдама, не вина победителей 1945 года. Их славные дела бережно хранит память благодарных потомков. 

¹Roosevelt and Churchill. Their Secret Wartime Correspondence / Ed. by F.Loewenheim, H.Langley, M.Jonas. N.Y., 1975. P. 647.

²Carlton D. Anthony Eden. A Biograthy. London, 1981. P. 185.

³Жуков Г.К. Воспоминания и размышления: В 3-х т. Т. 3. М., 1969. С. 324.

⁴Carlton D. Op. cit. P. 193; См. также: Beavor A. We Are Still Fighting World War 2. The Unsettled Legacy of the Conflict That Shaped Today`s Politics // Foreign Affairs. May/June 2025.

⁵Eisenhower D. Crusade in Europe. N.Y., 1948. P. 136.

⁶Документы внешней политики СССР. Т. 20. Январь-декабрь 1937 г. М.: Политиздат, 1976. С. 658-661.

⁷Тегеранская конференция руководителей трех союзных держав - СССР, США и Великобритании. 28 ноября - 1 декабря 1943 г. М., 1978. С. 133.

⁸Чуев Ф.И. Молотов. Полудержавный властелин. М., 2002. С. 115.

⁹Судоплатов П.А. Разведка и Кремль. Записки нежелательного свидетеля. М., 1996. С. 204.

¹⁰Stickings T. Winston Churchill’s «naughty document» showing his plans to carve up Europe with Stalin after World War Two goes on display for first time // Daily Mail. April 2, 2019.

¹¹Крымская конференция руководителей трех союзных держав - СССР, США и Великобритании. 4-11 февраля 1945 г. Сборник документов. М., 1979. С. 212.

¹²Микоян А.И. Так было. Размышления о минувшем. М., 2014. С. 531-554.

¹³Крымская конференция… С. 94.

¹⁴Архив внешней политики СССР. Ф. 129. Оп. 30. П. 47. Д. 14. Л. 98.

¹⁵См: Уолкер Дж. Операция «Немыслимое». Третья мировая война. М., 2016.

¹⁶Берлинская (Потсдамская) конференция руководителей трех союзных держав - СССР, США и Великобритании. 17 июля - 2 августа 1945 г. Сборник документов. М., 1980. С. 141.

¹⁷Wilson W. The Bomb Didn’t Beat Japan. Stalin Did. Have 70 Years of Nuclear Policy Been Based on a Lie // Foreign Policy. May 30, 2013.