Аверелл Гарриман. Олигарх на дипломатической службе

Продолжение. Начало см.: Международная жизнь. 2022. №3. С. 126-145.

Все представленные иллюстрации - из фотофонда АВП РФ.

Покидая СССР в августе 1942 года, У.Черчилль и А.Гарриман наслаждались крупной, как им казалось, политической победой. Сталину пришлось скрепя сердце принять их решение не открывать Второй фронт до следующего года. То есть, иными словами, смириться с откровенным политическим предательством, затягивающим войну и обрекающим СССР на многомиллионные потери. При этом советский руководитель не стал разрывать союзнические отношения, чего они больше всего боялись, и проявил твердый настрой продолжать борьбу до полного разгрома противника. Другого выбора у страны не было: чтобы выжить, нужно было побеждать, используя все возможные ресурсы.

Такое положение дел полностью соответствовало установкам западных участников антигитлеровской коалиции. Как довольно откровенно вспоминал впоследствии Гарриман: «Рузвельт и Черчилль были весьма заинтересованы в том, чтобы Россия не вышла из войны. Помощь России - необходимая мера для достижения этой цели… Советский Союз был им нужен как союзник. Ради своего собственного сохранения они хотели, чтобы русские продолжали сражаться»¹.

Советская сторона прекрасно это видела и никаких иллюзий не питала. Предельно четко эту позицию с британского угла изложил посол в Лондоне И.М.Майский. «Россия нужна как союзница против Германии, и в то же время Россия опасна, ибо если она выйдет из войны очень усилившейся, то может поставить в трудное положение Британскую империю - не как завоевательница ее территорий, а как мощный морально-политический фактор, способствующий ее внутреннему разложению. Черчилль не хотел поражения СССР, ибо в этом случае победоносная Германия с удвоенной силой обрушилась бы на Англию и, вероятно, в конце концов оккупировала бы Британские острова. Но Черчилль не хотел также полного разгрома Германии, ибо в этом случае СССР стал бы слишком могущественным и исходящее от него влияние грозило бы подорвать колониальные основы Британской империи, да и вообще вызвать в мире большие потрясения антикапиталистического характера. Идеальным, с точки зрения Черчилля, было бы, если бы и Германия, и СССР вышли из войны сильно потрепанными, обескровленными и на протяжении по крайней мере целого поколения бродили бы на костылях, в то время как Англия пришла бы к финишу с минимумом потерь и в доброй форме европейского боксера. Отсюда, естественно, вытекало стремление проявить максимум экономии в затрате собственных усилий на выигрыш войны и, наоборот, переложить максимум усилий, страданий и потерь для достижения этой цели на Советский Союз»².

Поэтому, чтобы советский «боксер» держался в ринге и изматывал противника, на протяжении всей второй половины 1942 года приоритетом для А.Гарримана было лоббирование поддержки СССР и ускорение стратегически важных поставок: алюминия, никеля, грузовиков, танков, медоборудования и продуктов питания. Он всячески убеждал американский истеблишмент, что советская Россия развернула поистине «тотальную войну» и твердо настроена на победу любой ценой. «Сражения на российском фронте напрямую влияют на продолжительность этой войны и количество жертв, которое нам самим придется принести»³.

Начало Сталинградской битвы ознаменовало качественно новый этап мировой войны, коренным образом меняющий и расклад сил в Европе. Германская военная машина увязла и забуксовала в советской земле. Очевидной становилась нехватка ресурсов для дальнейшего стратегического наступления. Совсем скоро в политический лексикон союзников прочно войдет русское слово «перелом».

Как отмечал И.М.Майский: «На рубеже 1942-1943 годов над миром впервые повеяли новые, свежие ветры. Хотя великая битва на Волге еще не была закончена, кошмарные туманы фашистского засилья начали рассеиваться. Пути-дороги человечества к освобождению от угрозы гитлеровского рабства стали вырисовываться яснее. Народы подняли головы… за эти 12 месяцев мы вовсю померялись с врагом, ощутили его силу, почувствовали свою силу, сопоставили свою силу с силой врага и твердо уверились, что мы сильнее»⁴.

Несмотря на традиционный скептицизм американских военных, не оставлявших Сталинграду шансов, Аверелл с уверенностью предсказывал победу Красной армии, а гитлеровской Германии - поражение, которое в итоге обернется крупнейшей военной катастрофой⁵. Героическая оборона Сталинграда и последовавшие контрнаступление и окружение германской 6-й армии стали подтверждением его словам.

У победы в Сталинградской битве был еще и масштабный внешнеполитический эффект. Она кардинальным образом изменила общественные настроения на континенте. Преобладающим было прежде всего внезапное осознание мощи и боеспособности Красной армии. Никто не ожидал, что СССР удастся столь эффективно в кратчайшие сроки мобилизовать силы и средства страны для разгрома противника. Для многих стало открытием, что СССР - государство с колоссальным потенциалом, которое не только сдержало блицкриг, но и нанесло до того непобедимой германской мощи сокрушительное поражение. К этому добавлялось искреннее восхищение стойкостью советского народа. Наконец, что немаловажно, все это значительно повысило авторитет и популярность социалистической системы и социализма в целом: все капиталистические государства на тот момент либо уже проиграли бой с фашизмом, либо всячески избегали его.

В Великобритании, где на тот момент находился Гарриман, представители высшего света уже пребывали в твердой уверенности, что гитлеровская Германия разгромлена и война вот-вот закончится. Дамы стали активно обсуждать, куда направиться отдыхать и развлекаться после окончания войны. «На привычные курорты Европы - во Францию, Швейцарию, Италию и т. д. - ехать не стоит. Европа сразу после войны будет еще слишком разрушена, разорена, дезорганизована, в ней еще слишком многое будет напоминать о войне с ее ужасами…»⁶

В немалой степени созданию подобных настроений способствовала грамотная информационная работа советской дипломатии. Всячески укрепляя в политических и предпринимательских кругах союзников уверенность в непобедимости СССР, наши диппредставители результативно лоббировали открытие жизненно важного для страны Второго фронта и тонко оперировали тезисами о том, что американцы и англичане экономят на поддержке сражающегося за них союзника. Распространение просоветских настроений было настолько стремительным и всеохватным, что и к И.М.Майскому в Лондоне, и к М.М.Литвинову в США стали выдвигаться претензии к «нескромности» в публичных выступлениях. Литвинову, в частности, Гарриман прямо указал: подобная пропагандистская деятельность приведет к тому, что Рузвельт попросит Сталина убрать его из Вашингтона⁷.

А ведь для «нескромности» были вполне объективные причины. Вопреки очередным клятвенным обещаниям Черчилля Сталину открыть Второй фронт в 1943 году, британцы на конференции в Касабланке (14-24 января 1943 г.) вновь убедили американских военных в том, что высадка на севере Франции невозможна из-за недостатка сил и средств, да и «бессмысленна» с точки зрения поддержки русских. Вместо этого было решено готовиться к вторжению на Сицилию (операция «Хаски»), усилить бомбардировки Германии и продолжать оказывать помощь СССР ленд-лизовскими поставками.

На пресс-конференции по итогам встречи 24 января Рузвельт удивил журналистов, заявив, что будет добиваться безоговорочной капитуляции Германии. Вероятно, президент хотел этим послать позитивный сигнал отсутствующему в Касабланке Сталину: союзники не собираются идти на сепаратные переговоры с немцами. Никакого компромисса с развязавшим агрессивную войну нацизмом быть не могло.

Аверелл считал, что здесь президент совершает ошибку, сужая для немецкой политической верхушки перспективное пространство для переговоров, заставляя их, не видя путей к отступлению, сопротивляться с еще большим упорством и решительностью⁸. Тем не менее от этого принципа Рузвельт уже не отходил.

Как бы то ни было, Касабланка стала еще одним горьким разочарованием для советской стороны. К этому добавились проблемы с Северными конвоями. Германский прессинг на торговое судоходство союзников возрастал, росли потери. На этом фоне Черчилль решает - а Рузвельт его нехотя поддерживает - отменить Северные конвои на этот раз до сентября 1943 года. Сталин с горечью, но стойко воспринимает «этот неожиданный акт как катастрофическое сокращение поставок военного сырья и вооружения», который «не может не отразиться на положении советских войск»⁹.

12-25 мая 1943 года состоялась Третья Вашингтонская конференция («Трайдент»). Начало военного вторжения на севере Франции переносилось теперь на 1 мая 1944 года. Узнав, что Второй фронт опять откладывается, Сталин направил разгромные послания Рузвельту и Черчиллю. «Это Ваше решение создает исключительные трудности для Советского Союза, уже два года ведущего войну с главными силами Германии и ее сателлитов с крайним напряжением всех своих сил, и предоставляет советскую армию, сражающуюся не только за свою страну, но и за своих союзников, своим собственным силам, почти в единоборстве с еще очень сильным и опасным врагом. Нужно ли говорить о том, какое тяжелое и отрицательное впечатление в Советском Союзе - в народе и армии - произведет это новое откладывание Второго фронта и оставление нашей армии, принесшей столько жертв, без ожидавшейся серьезной поддержки со стороны англо-американских армий»¹⁰. Отношения между союзниками в очередной раз обострились.

Именно на этом весьма неблагоприятном фоне Рузвельт обратился с Гарриману с предложением занять пост посла США в СССР. Это был далеко не первый раз: Гопкинс поднимал эту тему еще в 1941 году, когда Аверелл вернулся из Москвы с Бивербруком. В июне 1943 года Рузвельт лично уговаривал Гарримана принять дипломатический пост, мотивируя свое решение необходимостью налаживания более тесных личных отношений со Сталиным. Аверелл обещал подумать: были аргументы и за, и против.

С одной стороны, он не хотел покидать комфортный Лондон, в особенности увидев в каких стесненных условиях приходится жить зарубежным дипломатам в СССР. Жизнь «за забором» его совсем не прельщала. Он считал, что назначение в Москву стало бы для него «конечной остановкой»: были бы потеряны все его влияние и ценность для союзнического общего дела, которых он добился в Лондоне¹¹. Как докажет история - это мнение было ошибочным.

С другой стороны, Аверелл понимал, что именно на территории СССР сейчас решается будущее человечества. В интересах США было принимать в этом самое активное и деятельное участие. Судьба предоставляла Америке уникальный шанс сорвать куш на отношениях с Советами, добиться прорыва, который определит дальнейший ход мировой истории. Разумеется, потенциальные дивиденды от этого были гораздо привлекательнее, чем ставший уже рутинным пригляд за идеально отлаженным конвейером в Лондоне.

На этом ключевом направлении Рузвельту нужен был свой, доверенный человек, способный эффективно решать вопросы политической и экономической координации в военное время и имеющий авторитет во взаимодействии с руководством СССР. Гарриман верил, что его опыт непростых переговоров лично со Сталиным в 1941 и 1942 годах позволит ему добиться успеха¹². В августе 1943 года он наконец принял предложение Рузвельта.

В сентябре 1943 года информация о возможном назначении А.Гарримана послом в СССР на замену Уильяма Стэндли дошла до советского посольства в Вашингтоне. Вновь назначенный руководителем диппредставительства А.А.Громыко в телеграмме В.М.Молотову 18 сентября оценивал перспективу как «циркулирующие слухи, возможно, имеющие под собой почву»¹³. Однако уже 25 сентября Громыко подтвердил¹⁴ информацию, ссылаясь на конфиденциальный разговор с ним Гарримана.

27 сентября временный поверенный США в Москве М.Гамильтон уже официально сообщает Молотову об отставке У.Стэндли и желании Рузвельта назначить послом Гарримана. Советское руководство позитивно отнеслось к данному предложению. Как отметил Молотов: «Гарриман хорошо известен как совпра, так и широким кругам населения СССР… совпра в свое время высоко оценило участие Гарримана в переговорах по поводу заключения англо-американо-советского соглашения от 1 октября 1941 года о военных поставках Советскому Союзу»¹⁵.

7 октября 1943 года Сенат единогласно утвердил его кандидатуру в качестве посла США в СССР. «Я принял это дипломатическое назначение как долг службы своей стране, которую в условиях военного времени я обязан пройти…»¹⁶, - отмечал Аверелл в официальном письме совету директоров «Юнион Пасифик» и «Иллинойс Централ», информируя о выходе из его состава. Совет директоров железнодорожных компаний отставку не принял, предоставив Гарриману бессрочный отпуск.

Это был совершенно иной по масштабам и значимости спектр задач, качественно новый вызов. Теперь Гарриман становился не только исполнителем, но и полноценным соавтором рузвельтовского курса на советском направлении. Как и Рузвельт, Аверелл верил в необходимость более тесного сотрудничества с Советским Союзом с точки зрения стратегических интересов США¹⁷. После Сталинграда успехи Красной армии коренным образом меняли ход войны в пользу союзников и даже в большей степени в пользу СССР, который становился самой мощной военной силой на континенте. Без его участия решать судьбу Европы было уже невозможно. Соответственно, на первый план выходила «координация и синхронизация» в военной сфере. Он также не сомневался, что, когда с Гитлером будет покончено, Сталин вступит в войну с Японией¹⁸. Гарантировать и ускорить открытие «второго», на этот раз советского фронта против японцев становилось одним из приоритетов.

Он в целом поддерживал позицию президента, что борьба с общим врагом сблизила США и Советы, и это было хорошей основой для продолжения сотрудничества после окончания войны. Дух союзничества послужит формированию новой модели мира¹⁹. Учитывая колоссальные масштабы разрушений, СССР остро нуждался в ресурсах и поддержке для послевоенного восстановления даже больше, нежели в военных поставках. На этом тоже можно было выгодно сыграть.

Решение всех этих вопросов было невозможно без личной встречи лидеров. Ее подготовка также ложилась на его плечи. Сталина нужно было, по словам госсекретаря Корделла Хэлла, «разговорить, вытащить из панциря, вытянуть из состояния отстраненности, скрытности и подозрительности, чтобы он расширил свое видение и представил себе более практичное международное сотрудничество в будущем»²⁰.

Одна из главных задач, которую Гарриман начал решать практически сразу после назначения, - подбор кадров. За время на государственной службе он четко усвоил, что будет «пленником» тех людей, которые на него работают²¹. И поэтому он старался отбирать лучших. Из гражданских специалистов по советской России таковыми были Джордж Кеннан и Чарльз Болен. За Кеннана Гарриман с Гопкинсом бились девять месяцев, чтобы его перевели в Москву²².

Прямые консультации с советскими военными требовали коренной реорганизации и аппарата военных представителей при посольстве США. Гарриман решил создать единую Американскую военную миссию, под командованием одного человека, подотчетного Гарриману в Москве и генералу Маршаллу в Вашингтоне. В качестве руководителя миссии был выбран генерал-майор Джон Р.Дин, «понимавший политические последствия передвижения армий»²³.

О грядущих кадровых переменах Гарриман обмолвился и в беседе с советским послом А.А.Громыко, который, соответственно, доложил об этом в Москву: «Сейчас подбираются новые люди в штат посольства в Москве. Многие из старых работников будут заменены новыми людьми, настроенными к нам более дружественно»²⁴.

Любопытные комментарии по этой теме дал в беседе с Громыко и Г.Гопкинс²⁵. Американец отметил, что решение заменить старых работников вызвано тем, что многие из них «чересчур много пьют и возятся с женщинами». Вновь направляемые люди будут подбираться с учетом их отношения к Советскому Союзу. Он надеется, что будут подобраны дружественные СССР люди. Насчет «дружественности», разумеется, тут была немалая доля дипломатического лукавства.

Приезд нового посла в Москву решают приурочить к проведению конференции министров иностранных дел СССР, США и Великобритании. Это было важнейшим союзническим мероприятием, предваряющим первую встречу «Большой тройки». Предстояло обсудить широкий спектр вопросов по военно-политической координации, сокращению сроков войны и открытию Второго фронта. В числе наиболее значимых, как покажет время, станет разметка контуров послевоенного устройства Европы.

Учитывая слабое здоровье госсекретаря Корделла Хэлла, Рузвельт предложил Авереллу возглавить американскую делегацию. Но тот отказался, настояв, что на встрече в Москве послу следовало остаться простым членом делегации, хотя по факту именно он имел наибольший политический вес в качестве доверенного лица и друга президента. США должен был представлять именно руководитель Госдепартамента. На русских, как считал Гарриман, всегда несравненно большее впечатление производила должность, а не конкретный человек²⁶.

18 октября 1943 года Гарриман прибывает в Москву в свите руководителей внешнеполитических ведомств США и Великобритании. На аэродроме в Москве в «ужасный холод» их встречали Молотов, Вышинский, Майский и Литвинов. Генерал Дин восхищался «сверкающими касками, белоснежными перчатками и идеальной выправкой почетного караула»²⁷. Сам Аверелл неприметно следовал за своим «руководителем» и на протяжении всего мероприятия скромно держался на вторых ролях.

Это, кстати, нашло свое отражение и в советской прессе. Первая публичная информация о его прибытии в Москву появилась на второй день в газете «Правда»²⁸ в виде довольно сухой, протокольной заметки, посвященной визиту госсекретаря К.Хэлла и министра иностранных дел Великобритании А.Идена. Гарриман был всего лишь единожды скромно упомянут как сопровождавший госсекретаря «новый посол Соединенных Штатов в Советском Союзе».

21 октября Аверелла, еще до вручения верительных грамот, принял у себя Молотов. Комментируя, почему Рузвельт назначил именно его, а также свои широкие полномочия и по политическим, и по военным вопросам, американский посол ссылался на свой богатый опыт организации межгосударственного взаимодействия в условиях военного времени, упомянул длительную работу в качестве личного представителя Рузвельта, курирующего помощь и военные поставки Великобритании. «В результате всей этой работы он, Гарриман, включился в военные вопросы и присутствовал на всех встречах президента с Черчиллем, начиная со встречи, во время которой была составлена Атлантическая хартия, а затем на встречах в Вашингтоне, Касабланке и Квебеке… Он больше разъезжал, чем находился в Лондоне. Он был восемь раз в Вашингтоне, три раза в Африке и два раза в СССР. Во время визита в СССР вместе с Бивербруком уделял больше внимания вопросам снабжения, идущего в Советский Союз… Он прибыл сюда как друг Советского Союза, и он хотел бы быть здесь как можно более полезным»²⁹.

Аверелл также заверил наркома, что тот «может получить от него любую информацию как в отношении планов дальнейшего ведения войны, так и по другим вопросам… При этом он, Гарриман, будет давать ответы со всей прямотой и искренностью, что особенно желает видеть Президент Рузвельт во взаимоотношениях между нашими странами». Молотов, в свою очередь, отметил, что «как в правительстве, так и в широких кругах народа весьма сочувственно встретили решение Рузвельта о назначении Гарримана послом в нашу страну… Нет основания полагать, чтобы мы не могли найти общий язык по тем вопросам, разрешить которые нам предстоит… Советские руководители считают особенно ценным то, чтобы иностранные деятели лично получали впечатления о Советском Союзе».

Сам Гарриман не ожидал, что встреча с Молотовым пройдет в столь теплой атмосфере. Нарком шутил, делал комплименты³⁰: «Я рад, что вы приехали на конференцию. Вы человек с очень твердым характером, с вами тяжело иметь дело». Молотова очень интересовали особо доверительные отношения американцев, в частности лично Аверелла, с англичанами. Нарком хотел бы, чтобы у СССР и США они складывались таким же образом. Посол ответил, что поддерживает такой настрой. Сотрудничество с британцами основывается на открытости и тесных личных связях. Гарриман хотел бы воспользоваться возможностью и установить столь же тесные, доверительные контакты со Сталиным и его комиссарами.

По всей видимости, посол на тот момент еще сохранял заряд рузвельтовского оптимизма в отношении возможной дружбы с Союзом. Но в отличие от своего шефа, как проработавший столько времени «на земле» и имеющий опыт переговоров с Советами, он смотрел в будущее с гораздо большими осторожностью и прагматизмом. Гарриман изначально выступал категорически против политики заигрывания с СССР и потакания ему. Он считал, что союзники должны проявлять дружеское расположение, но при этом предельно четко и откровенно обозначать свои интересы, показывать непоколебимую твердость там, где советская линия их пересекала. Только вооружившись терпением, пониманием и готовностью быть жесткими в принципиальных вопросах, западные союзники могли бы развивать «в разумной степени удовлетворительные» отношения с СССР³¹.

А к концу 1943 года проблем накопилось уже немало. Так, с самого начала военных поставок Рузвельт не требовал, чтобы СССР предварительно представлял американским властям расчеты своих потребностей по номенклатуре товаров и сырья и затем отчитывался о том, сколько и куда было потрачено, то есть фактически раскрывал все свои экономические показатели. Гарриман был категорически против такого подхода. Давать все, что попросят,   не лучший способ договориться с СССР. Но все попытки убедить президента и Гопкинса более пристально исследовать потребности советской стороны потерпели неудачу.

Советы-де принимают ленд-лизовские поставки как должное, как признание роли Красной армии и взнос за ее сопротивление нацистской Германии, а посему не считают себя обязанными союзникам. Точно так же русские не признавали бомбардировки Германии и боевые действия на Тихом океане как достойный вклад американцев и англичан в войну.

Это действительно было так. И комментарии В.М.Молотова подтверждают такую позицию: «Они нас благодарили за помощь. Мы их не благодарили - не за что. Мы больше для них сделали…»³² Но со стороны американцев ставить подобное в вину советской стороне - верх политического цинизма. СССР фактически вел войну в одиночку, вынося на себе все тяготы и лишения этой борьбы, более чем щедро «оплачивая» все счета кровью и миллионами жертв.

Следует отметить, что в личном плане Аверелл это понимал и даже спустя много лет после окончания войны признавал, что «именно Красная армия оказалась основной силой, обеспечившей победу над Гитлером»³³. Но для него как посла личное всегда отступало перед приматом государственных интересов. А в интересах США было настаивать, что советское руководство в принципе не понимает сути американской щедрости и доброй воли, не ценит их, а то и вовсе принимает за слабость, готовность прогибаться под советскую линию³⁴. «Так мы с ними не сработаемся. Они [русские] действуют жестко и того же ожидают от нас»³⁵. Поэтому надо дать русским четко понять, что у американской поддержки есть цена, и добиваться от СССР шагов навстречу. «Привнести атмосферу торга в наши отношения взаимной поддержки в войне - мысль для меня отвратительная, но торг, как мне кажется, это тот язык, который Советы понимают…»³⁶ Взаимоотношения следует строить четко на основе quid pro quo. Это станет руководящим принципом взаимодействия Гарримана с советской стороной, его политической «визитной карточкой».

На тот момент было уже очевидно, что немцы войну проиграют и будут выбиты  с территории СССР. Не было также сомнений, что Красная армия будет преследовать отступающего по всем фронтам противника. Освобождение стран Европы, прежде всего Восточной, в особенности Польши, было вопросом ближайших месяцев. Как и кем заполнится вакуум власти в регионе, оставшийся после поражения нацистов, было для Гарримана одним из первостепенных вопросов. И решать его нужно было как можно быстрее,  до вступления советских войск на территории этих стран.

В ходе Московской конференции министров иностранных дел антигитлеровской «тройки» Гарриман усмотрел ранние симптомы того, что у СССР уже есть планы послевоенной экспансии в регион. «У меня сложилось впечатление, что Сталин хотел размельчить Европу, в которой не осталось бы сильных государств, кроме Советского Союза. Мне казалось, что русские намеревались контролировать эти маленькие государства, а это им будет проще сделать, если они все будут разобщены»³⁷.

По мнению посла, госсекретарь допустил стратегический просчет. Он растратил весь свой нажимной ресурс на то, чтобы СССР допустил чанкайшистский Китай к подписанию Декларации о всеобщей безопасности³⁸, вместо того, чтобы добиться у советской стороны гарантий независимости Польши и других государств Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ), пока это еще было возможно и козыри были на руках западных союзников. На попытки Гарримана убедить госсекретаря поднять польский вопрос в беседе с Молотовым К.Хэлл лишь отмахнулся, сказав, что ему «некогда заниматься мелочами»³⁹.

В любом случае решение всех судьбоносных тем переносилось на предстоящую встречу «Большой тройки» в Тегеране. Времени на подготовку оставалось немного. Но Аверелл, строго следуя в рамках рузвельтовской линии, достаточно быстро определился с основными принципами взаимодействия с русскими.

Исходили из того, что советское руководство пусть вынужденно, но все же решилось на попытку наладить отношения с американцами и англичанами. Посему русских нужно убедить в том, что Запад отреагирует весьма позитивно на «приличное поведение» СССР и, наоборот, в случае одностороннего силового решения тех же территориальных вопросов не будет ничего, кроме жесткого антагонизма⁴⁰. В качестве «морковки» предлагались все преимущества экономической и политической дружбы, а также учет интересов СССР и выстраивание диалога на равных. Рузвельт хотел также помочь СССР с послевоенным восстановлением.

По военному сотрудничеству и Второму фронту - а это были самая больная тема и основной «раздражитель» на тот момент - Гарриман советовал занимать максимально транспарентную позицию, запастись стойкостью и спокойно отвечать на все вопросы советской стороны, терпеливо разъясняя свое видение о несвоевременности и невозможности открытия Второго фронта в Европе в 1943 году. «Русские сами прямолинейны и ценят прямой разговор»⁴¹.

В ходе конференции в Тегеране Аверелла поразило то уважение, которое Сталин демонстрировал к Рузвельту. «Когда президент говорил, Сталин внимательно и с почтением слушал. И в то же самое время он, не задумываясь, перебивал Черчилля и позволял себе колкие ремарки в его адрес. Я чувствовал, что мотивировкой такой позиции Сталина была не только большая мощь Соединенных Штатов, но и его понимание, что Рузвельт - политик принципиально нового качества. «Новый курс» реформировал капитализм и шел навстречу потребностям и чаяниям рабочего класса»⁴².

Тегеранская конференция стала одной из высших точек в эволюции союзнических отношений. Решился вопрос со Вторым фронтом, открытие которого запланировали на май 1944 года, было достигнуто взаимопонимание по аспектам послевоенного сотрудничества и международной безопасности, стороны обменялись мнениями о будущем Германии и по польским делам, были заложены основы будущей Организации Объединенных Наций. СССР заявил о намерении вступить в войну против Японии после капитуляции Германии.

Как считал Гарриман, было покончено с сохранявшимся у советской стороны чувством, что союзники делают недостаточно, и развеяны опасения относительно их реальных намерений⁴³. Раздражительность и агрессивность советского руководства сменилась «умеренностью и спокойствием». Они были уверены в том, что стране, их власти и социалистическому строю ничего не угрожает.

Воодушевление было колоссальным. «Очевидно, что у всех присутствующих было ощущение… что достигнуто историческое взаимопонимание, и эта концепция находила отражение в речах и выступлениях. Все это было следствием чувства, что заложены основы дружбы, и были все основания верить, что эта дружба сохранится. Мощный оптимизм, как казалось, основывается на осознании, что, если три державы пойдут вперед вместе, у мира есть реальная надежда на лучшее будущее, и сами их жизненные интересы диктовали такую политическую линию»⁴⁴.

После конференции приоритетом Гарримана была координация военного планирования союзников. Один из наиболее позитивных моментов случился 7 декабря, когда Гарриман сообщил Молотову о назначении генерала Эйзенхауэра командующим операцией «Оверлорд», окончательно развеялись сомнения Сталина в намерениях союзников открыть Второй фронт⁴⁵.

Дух Тегерана хотя и медленно, но все же спускался к нижним эшелонам советской партийной и военной номенклатуры. Эти позитивные настроения отразились и на решении других, менее масштабных вопросов.

Так, в декабре 1943 года в Москву впервые прибыл руководитель Управления стратегических служб (УСС, предшественник ЦРУ) У.Донован. 25 декабря его и Гарримана принял Молотов. Донован информировал о работе бюро, в том числе в странах ЦВЕ. Интересовался положением в Болгарии, выражал желание наладить сотрудничество по линии спецслужб. Молотов вручил Гарриману памятную записку о «принципиальном согласии» советского правительства предоставлять на территории СССР воздушные базы для дозаправки и пополнения боезапаса американских самолетов для челночной бомбардировки противника (будущая операция «Фрэнтик»)⁴⁶. Это был официальный ответ на предложение, внесенное генералом Дином еще на Московской конференции трех министров и упомянутое в письме Рузвельта, врученном Сталину в Тегеране.

27 декабря Донован встретился с руководителем советской внешней разведки П.М.Фитиным. Обсуждали вопросы открытия официальных представительств разведок для обмена данными. Русские интересовались методами работы УСС, заброской агентуры на территорию противника, подготовкой оперативников, оборудованием. Сами работали больше «на прием». Фитин дал Дину свой личный номер телефона для связи, что было немыслимым для советской бюрократии. Гарримана поразило, что номера телефонов охранялись так, как будто это были военные секреты⁴⁷.

Посол возлагал большие надежды на этот проект, однако им не суждено было осуществиться. Идею прикрыл сам Рузвельт, посчитав, что появление в США в год выборов офиса НКВД будет невыгодно с внутриполитической точки зрения.

Упоминания стоит и совместная с Соединенными Штатами информационно-пропагандистская работа. Из ответного письма Молотова Гарриману от 31 декабря 1943 года можно судить об уровне и масштабах⁴⁸. Ежедневный телеграфный «трафик» подобной информации из США в СССР (то, что сейчас называется «тезисы для продвижения в СМИ») составлял 6-10 тыс. слов и охватывал «политическую, культурную, хозяйственную жизнь в США и их военные усилия на всех фронтах». Эти данные передавались по линии ТАСС советским изданиям для широкой публикации и распространения в виде «статей, обзоров, радиовыступлений».

Единственный аспект информационного сотрудничества, по которому американцы получили вежливый, дипломатичный отказ («вопрос нуждается в дополнительном изучении»), - обеспечение советских «комментариев к американской пропаганде, направленной к народам оккупированных стран Европы и на врага». Иными словами, советское правительство вполне логично отказало в ретрансляции и продвижении американской пропаганды в Восточную Европу. По другим пунктам, упомянутым в письме Гарримана⁴⁹ о «стимулировании обмена публикуемой информацией между Советским Союзом и Соединенными Штатами» с целью «цементировать взаимоотношения между нашими двумя странами», решение советского руководства было положительным.

Аверелл, однако, не был удовлетворен тем, как продвигалась работа с советской стороной. Ответственность за проволочки и невозможность добиться конкретных решений он возлагал на крайне не эффективный механизм советской бюрократии.

Например, зависло решение о предоставлении американцам аэродромов для челночных бомбардировок нацистов: советские власти хотя и дали «принципиальное согласие», но предметные переговоры и практическая реализация начались только со 2 февраля 1944 года, после того как посол лично изложил идею Сталину и тот ее одобрил. Гарриман из этой истории сделал два вывода: первое - «принципиальное согласие» не означало ровным счетом ничего, второе - советские чиновники даже при солидных должностях не решались на своем уровне реагировать на просьбу союзников, не получив указания самого высокого руководства, то есть лично Сталина. Поэтому в решении ключевых вопросов создавался эффект «бутылочного горлышка⁵⁰.

Если первое обвинение не по адресу - это, увы, вполне норма мировой дипломатической практики, - то второе наблюдение весьма любопытно и небезосновательно. О сверхцентрализованности советского чиновничьего аппарата, НКИД в том числе, говорил и В.М.Молотов. «У нас централизованная дипломатия. Послы никакой самостоятельности не имели. И не могли иметь, потому что сложная обстановка, какую-нибудь инициативу проявлять послам было невозможно. Это неприятно было для грамотных людей, послов, но иначе мы не могли. Кроме Чичерина и Литвинова, которые наверху были, роль наших дипломатов, послов, была ограничена сознательно, потому что опытных дипломатов у нас не было, но честные и осторожные дипломаты у нас были, грамотные, начитанные. Я думаю, нас надуть было довольно трудно, потому что все в кулаке было сжато у Сталина, у меня - иначе мы не могли в тот период»⁵¹. В телеграмме И.М.Майскому нарком предостерегал от излишней инициативности: «Посол должен обращаться со своим личным мнением к своему правительству, а не к чужому правительству. Я Вас прошу прекратить практику демонстрирования «личных мнений». Никто из послов не позволяет себе таких вольностей»⁵².

Как считал Гарриман, на все это накладывалось еще и «врожденное чувство подозрительности касательно иностранцев»⁵³, создававшее изначально негативный фон - советская сторона во всем искала подвох. Чтобы преодолеть это, в отношениях с русскими следовало вооружиться двумя важнейшими качествами - терпением и воздержанностью⁵⁴. Каждая маленькая победа над советской бюрократией, стоила «драки». Даже частичное взаимопонимание по отдельным вопросам было лучше, чем ничего. И некоторые уступки были вполне оправданы, если они помогали разогнать туман недоверия, «в той же мере традиционный для русских, в какой и привнесенный коммунистической идеологией»⁵⁵, и открыть дорогу к сотрудничеству.

Еще в 1943 году И.М.Майский писал о советской стратегии: «Весь вопрос состоит сейчас лишь в том, чтобы в процессе сокрушения врага самим не надорваться и не прийти к финишу в состоянии полного истощения. Для этого требуется искусное маневрирование - на поле битвы и на поле дипломатии»⁵⁶. Уже к весне 1944 года можно было с уверенностью сказать, что страна с этой задачей справлялась. К концу марта Красная армия форсировала реку Прут, перешла границу СССР и продолжала преследование отступающих немецких войск. Промышленность страны надежно обеспечивала военные потребности, поддерживая даже с учетом колоссальных потерь уверенное превосходство над противником.

По военной координации все шло довольно гладко. 1 июня 1944 года началась операция «Фрэнтик». Советский аэродром в Полтаве готовился принять первую партию американских бомбардировщиков, вылетевших из Италии и отбомбившихся по целям в Германии. 6 июня 1944 года началась высадка союзных войск на севере Франции. 10 июня Гарриман на встрече со Сталиным уже в деталях описывал ход операции. Советский лидер, как отмечал посол, был преисполнен восхищения⁵⁷.

В отношениях союзников на первый план уже однозначно выходят вопросы послевоенного устройства: судьба Европы и самой Германии. Советская внешняя политика в этот период, как отмечал Гарриман, «становится более активной и позитивной… Но иногда поражает ее агрессивность, решительность и готовность к независимым действиям. Все очевиднее: СССР намерен играть важную роль в мировых делах, соразмерную его мощи и тем жертвам, которые он принес для победы в войне... Нет никаких признаков того, что Советский Союз не ценит отношения с британцами и с нами. С другой стороны, понятно, что они не захотят рисковать некоторыми основными принципами, которые, как они считают, важны для советских интересов и безопасности»⁵⁸.

На принцип и советская сторона, и союзники пошли, когда начались дипломатические баталии о судьбе приграничных с СССР стран Восточной Европы, прежде всего Польши. Неудивительно: с Польши началась Вторая мировая война, по ее территории до 22 июня 1941 года проходила граница Запада с коммунистической Россией и тут же, на границе с рейхом, заканчивалось проецирование ее влияния. Для Гарримана именно здесь будет решаться послевоенная судьба региона - Польша должна была стать показателем того, как Советы будут поступать с другими освобожденными странами. Ей он начинает уделять все свои силы. Она же окончательно разобьет его надежды на сотрудничество с СССР⁵⁹.

Аверелл понимал, что все разговоры о Польше станут «академическими», как только Красная армия войдет на территорию страны⁶⁰. Однако его беспокойство не разделяли в Белом доме: Рузвельт Польшей практически не интересовался. Вообще в Вашингтоне спихивали всю ответственность по польскому вопросу на британцев, на территории которых находилось правительство в изгнании.

По советско-польской границе в основном с СССР было взаимопонимание - союзники признавали линию Керзона, - проблемой было польское руководство в Лондоне, настроенное крайне антагонистически в отношении СССР. И хотя причины их антисоветских позиций очевидны, «лондонские поляки» просто игнорировали объективную реальность, не желая не то что идти на уступки (например, признать линию Керзона в качестве границы), но и в целом предметно решать какие-либо вопросы с советской стороной.

Сталин, в понимании Гарримана, был уверен, что с нынешним «лондонским правительством» Польша никогда не станет дружественным соседом. И тем не менее он был готов с ним взаимодействовать, если бы оно пошло на компромисс по границе и убрало из его состава особо рьяных антисоветчиков.

Посол прекрасно понимал основы и логику советской позиции. Если Красная армия ценой своей крови освободит от гитлеровцев Польшу, то почему СССР должен признавать в качестве легитимных польских властей группу влияния, изначально крайне враждебно настроенную к Советскому Союзу?⁶¹ И это при том, что Польша исторически была традиционными воротами в Россию для всех захватчиков: и Наполеона, и Гитлера⁶². Для предотвращения любых агрессий в будущем Советы, имея достаточные возможности и ресурсы, этот коридор надежно перекроют.

Нетрудно было предположить, что, если польское правительство в Лондоне не пойдет на разумные уступки по своему составу и границе, а также на конструктивные переговоры с Советами до того, как Красная армия пересечет линию Керзона, СССР просто создаст свою версию правительства Польши непосредственно «на земле», которое будет в отличие от «лондонского» иметь реальную власть. Скорее всего, у Советов уже были соответствующие «заготовки»⁶³.

Пророчество Гарримана сбылось: 18 июля 1944 года Красная армия пересекла границу 1939 года и вошла на территорию Польши. 22 июля было анонсировано создание Польского комитета национального освобождения (ПКНО), впоследствии так называемого Люблинского комитета.

1 августа началось Варшавское восстание - трагедия, в корне изменившая взгляд Аверелла на отношения с Советским Союзом. Сталин воспринял его как убийственную провокацию, обреченную за отсутствием тяжелых вооружений и техники на провал, в которую движимое лишь жаждой власти руководство втянуло население города⁶⁴. Посему СССР какую-либо помощь направлять отказался. Гарриман запрашивал разрешение на использование советского авиаузла в Полтаве (где в рамках операции «Фрэнтик» размещались американские самолеты) для доставки вооружения варшавским повстанцам и бомбардировки германских позиций. Но все беседы с советским руководством оказались тщетными. Несмотря на откровенное давление со стороны американского посла, граничащее с угрозами, русские твердо стояли на своем: восстание - это очередная польская авантюра, никак не влияющая на дальнейший ход войны и не стоящая поддержки⁶⁵. По оценке В.М.Молотова, «о начале и намерении» данной акции советская сторона ничего не знала. Оно было инспирировано «лондонскими поляками», чтобы до прихода советских войск в Варшаву сформировать правительство и поставить СССР перед фактом. «В итоге напрасно пролилась кровь польских патриотов»⁶⁶.

Все это было лишь еще одним печальным эпизодом длительной и болезненной тяжбы за будущее страны. Польское правительство в Лондоне категорически отказывалось иметь дело с просоветским ПКНО. Союзники хотя и пытались вывести своих подопечных на какие-то точки соприкосновения с СССР, но при этом откровенно лоббировали интересы правительства в изгнании. Как отмечал В.М.Молотов, «нас всячески старались ущемить, навязать Польше буржуазное правительство, которое было бы агентом империализма. Но мы держались такой линии, чтоб у себя на границе иметь независимую, но не враждебную нам Польшу»⁶⁷. Отношения с союзниками все это испортит весьма основательно.

13 октября 1944 года в ходе визита в Москву Черчилля и министра иностранных дел А.Идена Гарриман, представлявший на встрече США, был свидетелем⁶⁸, как Сталин и британский премьер безрезультатно убеждали руководителя «лондонских поляков» Станислава Миколайчика принять союзнический компромисс по границе и хотя бы предварительно договориться о возможном составе единого правительства с ПКНО, существование которого польское руководство в Лондоне пыталось игнорировать⁶⁹. Впрочем, изначально было ясно, что все козыри в этой игре у русских: Красная армия и ПКНО были непосредственно на польской территории.

По вопросу границы даже Черчилль поддержал Сталина, отметив, что «огромные жертвы, на которые пошла Россия ради освобождения Польши, дают России права добиваться линии Керзона»⁷⁰. К тому же союзники единодушно решили предоставить Польше «равноценную компенсацию на западе и севере в виде присоединения к Польше части Восточной Пруссии и Силезии»⁷¹.

Миколайчик покинул Москву, так и не приняв решения ни по составу единого правительства, ни по границе. И в этом, как считал Аверелл, была его ошибка: он упустил уникальную возможность укрепить позиции «лондонского правительства», хоть как-то договорившись с СССР⁷². В итоге упертость Миколайчика стоила союзникам солидного куска «польского пирога».

Анализируя ситуацию в целом, Гарриман делает из этого дипломатического поражения следующие выводы.

В ближайшем окружении Сталина берут верх сторонники жесткой линии, тот же В.М.Молотов с А.Я.Вышинским. Эти «раздувшиеся от власти люди полагают, что могут заставить нас и другие страны безропотно принять их решения»⁷³, опираясь на силу и авторитет Красной армии. А помогать СССР союзники-де обязаны, потому что русские выиграли для них войну.

Следуя этой логике, Советский Союз начинает создавать сферу единоличного влияния в Центральной и Восточной Европе⁷⁴. Очевидным доказательством тому становится Польша. «Дружественное» правительство в советском понимании - это правительство, контролируемое в ручном режиме и обеспечивающее абсолютное политическое, военное и экономическое доминирование СССР⁷⁵. Для западных союзников это нарастающая стратегическая угроза, которую нужно купировать немедленно: «когда страна под предлогом безопасности начинает силовыми методами расширять сферу своего влияния за пределами своих границ, трудно понять, где будет проведена итоговая черта. Если мы примем политическую линию на признание за СССР права влезать к своим ближайшим соседям в целях обеспечения своей безопасности, то тогда вполне логичным будет вторжение к тем, кто окажется следующим непосредственным соседом»⁷⁶.

То, что советские руководители не увидели какого-либо серьезного противодействия своей позиции со стороны американцев и англичан на высшем политическом уровне, было воспринято ими как уступка. Политика Советов - «бурно и громко»⁷⁷ реагировать на любое заявление западных союзников, с которым они не согласны. И от своих контрагентов они ожидают того же. Отмалчиваться нельзя: нерешительность приведет союзников к неизбежным проблемам.

Вместо того, чтобы просто дать Советскому Союзу карт-бланш в Восточной Европе, США обязаны биться за свои интересы в каждой освобожденной стране. Нежелание СССР соответствовать американским установкам должно незамедлительно отражаться на готовности с ним взаимодействовать, напрямую затрагивая его жизненно важные интересы. Следует укреплять позиции тех из сталинского окружения, чьи подходы созвучны американским, чтобы убедить советского лидера в том, что жесткий унилатерализм - путь в никуда⁷⁸.

Гарриман начинает все более критически оценивать «мягкость» Рузвельта на советском направлении, и тут он был не одинок. Какими бы ни были планы президента по послевоенному мироустройству, к концу 1944 года недовольство его видением двусторонних отношений уже довольно широко распространилось в политических кругах США⁷⁹.

Одним из основных очагов недовольства был Госдепартамент, который Рузвельт отодвинул от решения ключевых вопросов на советском направлении. В среде американских дипломатов, многие из которых имели большой опыт работы в СССР, культивировалось понимание, что цели и задачи советской послевоенной политики все больше расходятся с буквой и духом Атлантической хартии. Рузвельтовской щедростью и открытостью остановить Сталина было невозможно - Кремль воспринимал это как слабость. И если западный мир не начнет оказывать должного давления, СССР, полностью игнорируя его интересы, сформирует послевоенный миропорядок по своим лекалам.

Американская внешняя политика в отношении Советского Союза стала постепенно эволюционировать в сторону сдерживания. И Аверелл Гарриман сыграет в этом процессе одну из первых ролей, став, по сути, ее вдохновителем и «крестным отцом».

¹Harriman W.A. America and Russia in a changing world. A half century of personal observation. Garden City, New York: Doubleday and company, Inc., 1971. P. 14.

²МайскийИ.М. Воспоминания советского дипломата, 1925-1945 гг.: 2-е изд. М.: Международные отношения, 1987. C. 659.

³Harriman W.A., Abel E. Special Envoy to Churchill and Stalin, 1941-1946. New York: Random House, 1975. P. 171.

⁴МайскийИ.М. Указ. соч. C. 719.

⁵Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 168.

⁶Майский И.М. Указ. соч. C. 722-724.

⁷Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 198-199.

⁸Ibid. P. 189.

⁹Документы внешней политики СССР. 1943. Т. XXVI: в 2-х кн. Кн. 1. Январь-август / Министерство иностранных дел Российской Федерации. Майкоп: Полиграф-ЮГ, 2016. C. 271 (далее - ДВП… Кн. 1).

¹⁰Там же. C. 459.

¹¹Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 213-214.

¹²Ibid. P. 220.

¹³АВП РФ. Ф. 059. Оп. 10. П. 3. Д. 26. Л. 207. Цит. по: Документы внешней политики СССР. 1943. Т. XXVI: в 2-х кн. Кн. 2. Сентябрь-декабрь / Министерство иностранных дел Российской Федерации. Майкоп: Полиграф-ЮГ, 2016. C. 59 (далее - ДВП… Кн. 2).

¹⁴Там же. Л. 245. Цит. по: ДВП… Кн. 2. C. 86.

¹⁵Там же. П. 18. Д. 148. Л. 35. Цит. по: ДВП… Кн. 2. C. 103.

¹⁶Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 230-231.

¹⁷Ibid. P. 219.

¹⁸Ibid. P. 220.

¹⁹Ibid. P. 32.

²⁰Ibid. P. 216.

²¹Ibid. P. 229.

²²Ibid. P. 34

²³Ibid. P. 228.

²⁴АВП РФ. Ф. 059. Оп. 10. П. 3. Д. 26. Л. 245. Цит. по: ДВП… Кн. 2. C. 86.

²⁵Там же. Л. 264-260. Цит. по: ДВП… Кн. 2. C. 103-106.

²⁶Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 230.

²⁷Ibid. P. 234-235.

²⁸Правда. №259 (9395). 20 октября 1943 г.

²⁹АВП РФ. Ф. 06. Оп. 5. П. 29. Д. 332. Л. 22-26. Цит. по: ДВП… Кн. 2. С. 212.

³⁰Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 240.

³¹Ibid. P. 328.

³²Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым: Из дневника Ф.Чуева. М.: Терра, 1991. С. 101.

³³Harriman W.A. Op. cit. P. 15.

³⁴Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 344.

³⁵Ibid. P. 310.

³⁶Ibid. P. 309.

³⁷Ibid. P. 244.

³⁸Ibid. P. 236.

³⁹Ibid.

⁴⁰Ibid. P. 227.

⁴¹Ibid. P. 259.

⁴²Ibid. P. 278.

⁴³Ibid. P. 287.

⁴⁴Ibid. P. 278.

⁴⁵АВП РФ. Ф. 06. Оп. 5. П. 29. Д. 332. Л. 60-64. Цит. по: ДВП... Кн. 2. С. 444; см. также: Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 285.

⁴⁶АВП РФ. Ф. 059. Оп. 10. П. 19. Д. 150. Л. 91-90. Цит. по: ДВП… Кн. 2. C. 517.

⁴⁷Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 291.

⁴⁸АВП РФ. Ф. 06. Оп. 5. П. 28. Д. 326. Л. 59-60. Цит. по: ДВП… Кн. 2. С. 529-530.

⁴⁹Там же. Л. 52-54.

⁵⁰Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 239, 291.

⁵¹Чуев Ф. Указ. соч. С. 98.

⁵²АВП РФ. Ф. 059. Оп. 10. П. 23. Д. 181. Л. 50. Цит по: ДВП… Кн. 1. C. 274.

⁵³Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 308.

⁵⁴Ibid. P. 173.

⁵⁵Ibid. P. 317.

⁵⁶Майский И.М. Указ. соч. C. 720.

⁵⁷Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 314.

⁵⁸Ibid. P. 306.

⁵⁹Ibid. P. 317.

⁶⁰Ibid.

⁶¹Ibid. P. 323.

⁶²Ibid. P. 406.

⁶³Ibid. P. 322.

⁶⁴Ibid. P. 337, 343.

⁶⁵Ibid. P. 339.

⁶⁶Чуев Ф. Указ. соч. С. 57.

⁶⁷Там же. С. 78.

⁶⁸Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 359.

⁶⁹Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. VIII. Январь 1944 г. - декабрь 1945 г. М.: Наука, 1974. С. 271-273.

⁷⁰Там же.

⁷¹Там же.

⁷²Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 361.

⁷³Ibid. P. 341.

⁷⁴Ibid. P. 345.

⁷⁵Harriman W.A. Op. cit. P. 33-34; см. также: Harriman W.A., Abel E. Op. cit. Р. 346.

⁷⁶Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 346.

⁷⁷Ibid. P. 328.

⁷⁸Ibid. P. 345-347.

⁷⁹Gaddis J.L. Strategies of Containment: a Critical Appraisal of Postwar American National Security Policy. New York: Oxford University Press, 1982. Р. 13-15.