В огромную, продолжающуюся во времени сагу на тему "Наши соотечественники за рубежом" недавно была вписана новая страница. Вышла в свет книга журналиста-международника Н.Н.Вуколова и профессионального дипломата, государственного деятеля К.И.Косачева "Шведская мозаика русских судеб на фоне золота"* (*Вуколов Н., Косачев К. Шведская мозаика русских судеб на фоне золота. М.: Художественная литература, 2009. 240 с.)

Название - интригующее само по себе. И если начальные слова заглавия относительно "русских судеб" вполне понятны, то вторую часть - "на фоне золота" - сразу понять, осмыслить невозможно. Какое золото? Западная "золотая" жизнь, российское золото, увезенное за рубеж? Ни то и ни другое и, наверное, ни третье, ибо, не прочитав книгу, понять смысл заголовка не удастся.

Почти сразу убеждаешься, что это причудливое переплетение разных судеб, контраст светлых и темных моментов жизни, сочетание сюжетных линий действительно можно сравнить с мозаикой. (И даже с узором калейдоскопа, поскольку сложить мозаику можно, а в калейдоскопе все меняется непредсказуемо и мгновенно.)

Мы, естественно, не будем подробно пересказывать жизнеописание героини книги - русской художницы Зои Васильевны Лагеркранц, которая подписывала свои картины коротко и ясно: ZOIA. Скажем только, что ее уникальность в том, что она была и осталась одним из очень немногих художников, писавших по золоту (золотой амальгаме).

До того, как стать знаменитой художницей, Зоя Васильевна прошла большой жизненный путь, на котором были и тернии, и лавры, и богатство, и нищета. В общем, по насыщенности различных перипетий, по контрастам разных периодов ее жизнь могла лечь в основу увлекательного романа. В рецензируемой книге судьба художницы, "урожденной москвички с Остоженки из семьи родовитых русских дворян Корвин-Круковских", - это мозаика и личных воспоминаний, и людей, знавших ее в различные периоды.

Она фрагментально появляется, то представляя картины жизни в зрелые годы, то, как сон, идут воспоминания о детстве, юности, где-то в конце повествования - эпизод об аресте художницы. (Думаю, не случайно авторы главу
"В коридорах ЧК" поставили под номером 13, следуя традиционной российской нелюбви к этому числу.) Подробности же ее освобождения из лубянской тюрьмы мы узнаем, только прочитав следующую главу "Картины в Мальмё".

И так по всей книге - Швеция - Россия, Россия - Швеция, время вперед, время назад. И не только о событиях жизни героини книги идет повествование, не менее важны и интересны отступления, новые имена, взаимопроникновение судеб русских и шведов, их переплетения, порой роковые, порой счастливые, их влияние на жизнь друг друга, а следовательно, через них и на развитие каждой отдельной страны и мира в целом…

Начнем хотя бы с девичьей фамилии героини - Корвин-Круковская. Оказывается, ее же носила и наша знаменитая соотечественница Софья Ковалевская, прославленная еще при жизни профессор математики. Ее пригласили на работу в Высшую школу Стокгольма (позднее - Стокгольмский университет). А до этого был фиктивный брак с В.Ковалевским, работа за рубежом и, наконец, - Швеция, где прошла значительная часть жизни, полная событий, открытий и признания ее как одной из великих людей эпохи.

Надо отдать должное Н.Вуколову. Именно благодаря его кропотливому поиску, упорному собиранию по документику, по заметке в старых газетах любого момента жизни С.Ковалевской читатели могут представить масштаб ее незаурядной личности.

Вот таковы превратности судьбы - две женщины, стопроцентно родственницы, обе из России, обе живут в Швеции и там полностью раскрывают свои таланты.

До того, как имя Зои стало известно и ее картины украсили музеи и дома именитых людей, "чтобы заработать на жизнь, она стала переводить на шведский произведения русских авторов, в том числе и глубоко почитаемого в Швеции А.П.Чехова, и делала это настолько профессионально, что крупнейшее шведское издательство Бонньеров выдало ей свидетельство о том, что она является профессиональным переводчиком художественной литературы" (с. 5). Надо отметить, что самый значительный период жизни нашей героини, прославивший ее как уникальную художницу и принесший ей поистине мировую славу, начался отнюдь не в молодом и даже не в зрелом возрасте, а в 1965 году, когда ей исполнилось 62 года. И этот период продолжался до ее последнего, смертного часа. Именно в это время она творила наиболее плодотворно.

Некоторые цветные снимки ее картин помещены в книге. Будь то виды Швеции, где она жила в эти годы, или полузабытые московские пейзажи, портрет шведской королевы Сильвии и другие портреты или цветы, - их объединяет одно. Все они как бы подсвечены чудным солнечным светом.

В жизни Зое довелось столкнуться с людьми, чьи имена не надо искать в энциклопедиях. Они на слуху - Г.Распутин, почти член царской семьи, танцовщица Кшесинская (ее сын Вова дружил с Зоей), поэты К.Бальмонт, С.Есенин, художник В.Кандинский и другие. "Одним из ее ухажеров был знаменитый Павел Дыбенко, председатель Центробалта и муж советского посланника в Швеции А.Н.Коллонтай". Она встречалась и с наркомом НКИД Г.Чичериным, и с министром иностранных дел Швеции Карин Седер, чей портрет сделала Зоя Васильевна (кстати, портрет Чичерина в карандаше был сделан художницей по памяти).

Н.Вуколов, описывая перипетии судьбы Зои Васильевны, восклицает: "Удивительно, какие люди были вовлечены в определение дальнейшего жизненного пути 17-летней Зои!" (с. 175). То были Лозинский, Коллонтай, Радек, Литвинов, Чичерин.

Не меньшую, если не большую роль в ее судьбе (уже в Швеции) сыграли работники советского посольства, в частности посол
М.Д.Яковлев и его супруга. "Собственно, именно Яковлев и стал поддерживать отношения с Лагеркранц во времена, когда существовало негласное, но строжайшее табу на контакты советских граждан, а уж тем более дипломатических работников, с русскими эмигрантами"
(с. 21). Именно Яковлев, по словам Зои Васильевны, снова ввел ее в Россию спустя много-много лет жизни в эмиграции. Причем было это еще задолго до перестройки, в те годы, когда, по словам Е.П.Рымко, Чрезвычайного и Полномочного Посланника, "общаться с русскими эмигрантами любой волны - и первой, и второй, да и вообще с эмигрантами - сотрудникам советского посольства запрещалось… Если же говорить о Михаиле Даниловиче [Яковлеве], то в данном случае сыграли большую роль его высокий авторитет и личные качества. Был он человеком от природы смелым, пользовался хорошей поддержкой в Центре, был близок к А.А.Громыко, имел немало знакомых в ЦК КПСС, где и сам работал на высоких постах" (с. 22).

Воздавая должное - вслед за своей героиней - послу М.Д.Яковлеву, Н.Вуколов не забывает и его последователей: "Эту своего рода эстафетную палочку опеки художницы подхватили потом посол СССР в Швеции Б.Д.Панкин, его "сменщик" Н.Н.Успенский, послы РФ в Швеции О.А.Гриневский и А.Л.Никифоров". И как бы в порядке "алаверды" хочется привести слова Никифорова о своей "подопечной": "Она была, конечно же, потрясающе талантлива, ее целеустремленности, упорству и умению находить выход из сложнейших ситуаций можно было только позавидовать и подивиться одновременно. Любопытно, что этой своей энергией и оптимизмом она легко заражала окружающих. Она была боец по натуре".

Кроме этой характеристики-воспоминания на страницах книги можно найти и другие, показывающие художницу удивительно незаурядной личностью. "В ее характере, сложном, взрывном, колючем, была одна великолепная черта - чувство юмора, которое помогало ей же самой… В ней присутствовала готовность в любой момент дать острастку собеседнику, и ее ядовитые ремарки были, пожалуй, как укол шипа розы, неожиданны и остры… В ее комнате ничего не резало глаз, все было уместно, выглядело гармонично и создавало впечатление о хозяйке как женщине со вкусом".
      "Молодую россиянку пленили работы японца, и она попросилась к нему в ученицы. Но Фуйжита и слышать об этом не хотел…  Однако японец не учел настойчивого, напористого характера неистовой в своем стремлении молодой русской и в конце концов был вынужден уступить" (с. 57). "Ее работоспособность была потрясающей, она рисовала и рисовала свои картины с методичностью хлебопека…  Но силы-то, силы откуда? Некоторые индивиды в 50 лет во второй половине дня уже постанывают о том, как устают… А тут - 96! Вот пример сильной воли и целеустремленности" (с. 70). "Но прожив долгую жизнь в Швеции, она приобрела и некую свойственную шведам осмотрительность, остойчивость, приучила себя сдерживать чрезмерные эмоции и больше уповать на здравый смысл, ничуть при этом не теряя собственного лица. Получился такой русско-шведский симбиоз личности, которая заставляла уважать себя" (с. 210).

В книге проходит череда русских эмигрантов, довольно долго живущих на чужбине, но десятилетиями сохраняющих невидимую связь с Родиной. Они, как и Зоя, слушали передачи московского радио (и не от случая к случаю, а постоянно, ибо радиоприемники были настроены на одну и ту же - московскую - волну), читали книги на русском, общались на родном языке, обсуждали события, происходящие в Советском Союзе, а потом - России. А главное - старались быть чем-то полезными своей покинутой Родине…

И вновь о Зое Васильевне. Читатели могут познакомиться и с ее карандашными рисунками. Они запечатлели разные периоды ее жизни и являются как бы доминантами, яркими вспышками, навсегда сохранившимися в ее памяти, уникальными свидетельствами "канувшей в небытие эпохи, подмеченными острым взглядом художницы" (с. 81). Один из первых карандашных рисунков, помещенных в книге, - портрет самого любимого человека, всю жизнь бесконечно поминаемой тепло и нежно бабушки. Не ее ли уроки хорошего тона вспоминала Зоя, поучая дипломата, одного из авторов этой книги, по возрасту годящегося ей во внуки: "Что вы, Костя, кто же ест мороженое ложкой? Только вилкой, и никак иначе" (с. 214).

Среди ее рисунков и силуэт статной, благородной, с лорнетом воспитательницы Патриотического института (пансиона при Смольном институте), в котором Зоя училась вплоть до революции, и фигура русского солдата огромного роста, с простецким, но добрым лицом. Это он оберегал Зою в дикой, почти двухнедельной поездке из Севастополя до Москвы в голодное, холодное и бандитское время Гражданской войны.

Всю жизнь вспоминала Зоя Васильевна этого солдата, говоря: "Настоящий русский человек". И еще: "Один раз он так шуганул солдатню, что те тотчас присмирели. Их трое было, а Степан один, но все равно его взяла"…

Есть в книге главы ("Шведский автограф Айвазовского", "Шведская "Пушкиниана"), как бы не связанные напрямую с сюжетной линией героини книги, но они не вызывают ощущения чего-то инородного, нарочито притянутого. Читателям, благодаря скрупулезным авторским изысканиям, предоставляется возможность "подивиться тому, как причудливо жизненная линия Айвазовского соприкоснулась со Швецией"
(с. 141).

В главе "Пушкиниана" тема "Пушкин и Швеция" изобилует интереснейшими фактами. Например, первый посмертный портрет русского поэта был написан шведом К.П.Мазером в 1838 году, вскоре после гибели Пушкина. Его кисти также принадлежит и портрет Н.В.Гоголя, и портреты, написанные в ходе его поездки по Сибири, тех, кого Пушкин призывал хранить гордое терпение - декабристов С.Волконского, И.Пущина, И.Якушкина и других.

Но на этом Пушкиниана не заканчивается. Оказывается, у пушкинского героя Евгения Онегина был вполне конкретный прототип - шведский дипломат Густав аф Нурдин. Работая в посольстве Швеции в российской столице, Нурдин вел переписку с друзьями на родине. Письма эти хранятся в шведских архивах и хорошо отражают жизнь Санкт-Петербурга той эпохи с ее роскошью, постоянными балами, "пальбой" шампанского (с. 181). Письма Нурдина - это бесценные реликвии. Ведь он общался со многими известными людьми России - министром иностранных дел Нессельроде, графом Бенкендорфом, Вяземским, у которого швед встречался с самим Пушкиным.

Далее мы узнаем, что и образ Пиковой дамы был впервые обыгран шведским писателем. А описание Пушкиным Полтавской битвы, могучих фигур, противостоящих друг другу - Петра Великого и Карла XII? Поистине в этих исторических реалиях проявляется теснейшая связь двух государств - России и Швеции.

В рецензии принято говорить и о слабых сторонах книги. Само содержание не вызывает никаких отрицательных чувств. Наоборот, хочется узнавать еще и еще и о героине, и тех, с кем она сталкивалась вольно или невольно, - ведь это часть нашей истории. Чего нельзя сказать об издательской стороне книги. Выход в свет этого труда в столь уважаемом издательстве предполагал более профессиональную работу.

Знакомство с этой книгой - не легкое чтение, следящее лишь за простым сюжетом, а чтение-изучение, когда из отдельных, казалось бы, разрозненных сюжетных линий, как из многих пазлов, складывается впечатляющая картина. Ее хочется рассматривать и целиком, и по деталям - так в ней все непросто и в то же время гармонично сцеплено, связано: судьбы, исторические факты, события мирового масштаба.

В суете будней загнанные в глубь себя философские размышления при прочтении этой книги всплывают ярко и отчетливо - "ничто не случайно в этом мире". Вспоминаются строки, приведенные в книге: "Это вы думаете, что время проходит. Время стоит, а проходите вы".