Полгода, разделившие победу консерватора Дональда Трампа на президентских выборах в США и победу либерала Эммануэля Макрона на подобных выборах во Франции, были в Европе временем напряженного, томительного ожидания, не получит ли «эффект Трампа» своего продолжения в Старом Свете. Вечером 7 мая, когда стали известны предварительные результаты второго тура голосования во Франции, либеральная Европа выдохнула с трудно скрываемым облегчением, быстро приобретшим форму безудержного ликования. Каждый из компонентов многонационального европейского либерального интернационала праздновал победу Макрона как свою собственную, тем самым вновь наглядно продемонстрировав всю глубину неприятия им популистского консерватизма
Ле Пен, а заодно и схожих ценностей нынешнего американского президента. Словосочетания «Спасибо, Франция!», «Звездный час Франции!», «Франция сказала «нет»!» и тому подобное проходили красной нитью через выступления либеральных политиков, красовались в заголовках крупнейших европейских газет схожей политико-идеологической ориентации.

Заполнившие улицы и площади французских городов толпы людей пели «Марсельезу», а высоколобые либеральные интеллектуалы в это же самое время старались вывести невидимую логическую связь между победой Макрона и идеями Великой французской революции конца XVIII века. Со своей стороны Макрон, самый молодой в истории Пятой французской республики президент, публично обещал «защитить Францию, ее интересы и ее образ», «защитить Европу, основу нашей цивилизации, будущее которой поставлено на карту», «защитить нашу манеру быть свободными», восстановить связь между Европой и ее гражданами и многое другое.

Официально вступив 14 мая в должность президента, Макрон на следующий же день отправился с визитом в Германию для того, чтобы «сверить часы» с канцлером Меркель, которая после знаковой победы своей партии на региональных выборах в федеральной земле Северный Рейн-Вестфалия, одержанной в день инаугурации восьмого президента соседней страны, имеет все шансы в четвертый раз подряд возглавить правительство ФРГ по итогам намеченных на сентябрь общенациональных выборов в Бундестаг. Цель этого визита была вполне очевидной - подтвердить «локомотивную» роль «нерушимого» блока Парижа и Берлина как основы Евросоюза и движителя европейской интеграции, продемонстрировать всему миру, что проект продолжается, несмотря на брекзит и его видимые и пока скрытые последствия.

«Европа находится ныне в подвешенном состоянии между прошлым, которое пытается преодолеть, и будущим, которое она для себя еще не определила»1. Эта мысль патриарха американской дипломатии и политологии Генри Киссинджера весьма точно отражает сложившуюся в Старом Свете ситуацию. Новая «звезда» европейской политики Макрон хочет возродить Евросоюз, возглавив совместно с Меркель его глубокую перестройку. В этих целях они договорились в Берлине о создании рабочей группы для выработки «Дорожной карты» будущих изменений, включая и институциональные.

Тем самым Макрон, сразу взяв с места в карьер, явно стремится изменить закрепившийся в последние годы образ Франции, который весьма красноречиво живописал бывший Президент страны Валери Жискар д’Эстен: «Прежде всего, и это факт, ослабла способность Франции к выработке новых идей»2. Все потуги предшественника Макрона Франсуа Олланда, который тоже пытался что-то делать в этом духе (возьмем хотя бы организованную им весной этого года в Париже встречу, посвященную будущему Евросоюза, в весьма странной «композиции», с участием Испании, но при отсутствии ряда стран - основательниц ЕЭС), выглядели не слишком убедительно. Как отмечал тот же В.Жискар д’Эстен, «политический упадок есть не что иное, как утрата страной прежнего места на лестнице могущества»3. Сможет ли Франция возродить, хотя бы частично, прежнее могущество при Макроне, вопрос актуальный, хотя пока сугубо риторический.

Тем не менее, несмотря на эйфорию по поводу победы Макрона, во власти которой оказалась значительная часть европейцев, а также весьма активно демонстрируемую новым французским лидером приверженность европейским ценностям, что как будто должно гарантировать процветание Франции и Евросоюза, ситуация не выглядит столь безоблачной. Количество разнообразных противоречий или, во всяком случае, нестыковок настолько велико, что одно их обобщение потребует определенного времени, не говоря уже об осмыслении возможных последствий складывающегося сложного политического пасьянса.

В последние два с половиной десятилетия, прошедших после «самороспуска» СССР, в ведущих странах капиталистического мира, как считалось, прочно утвердилась либерально-демократическая модель общественного устройства, закономерность и незыблемость которой была научно обоснована, в частности, в трудах американского философа Фрэнсиса Фукуямы. Эта модель (назовем ее «западной», хотя она вполне применима к Японии, Южной Корее, Австралии и ряду других стран) изображалась как некий венец эволюции политического устройства общества, вершина представительной демократии. То есть, если следовать этой логике, ничего более совершенного человечество изобрести уже не в состоянии.

На деле же западная либерально-демократическая модель, в силу прежде всего изначально заложенных в ее фундамент противоречий, быстро превратилась в своего рода «матрицу», если провести условную аналогию с одноименным голливудским блокбастером*. (*«Матрица» (англ. «The Matrix») - научно-фантастический фильм-боевик, снятый братьями Вачовски. Картина вышла на экраны США в марте 1999 г., положив начало трилогии фильмов.) Как и в кино, западная либеральная «матрица» не приемлет никакой конкуренции и готова уничтожить любого, кто представляет для нее опасность.

Диапазон современной западной либеральной демократии («матрицы») включает политическое пространство от левого центра (социал-демократы) до правого центра (консерваторы). Вот почему в последние годы частыми стали прежде казавшиеся неестественными альянсы во власти между консерваторами и социал-демократами (самый красноречивый тому пример их «сожительство» в правительстве Германии), различия в принципиальных политических установках которых становятся все менее заметными. Дело, как правило, ограничивается конкуренцией между представителями различных элит, поддерживающих ту или иную партию, но в случае необходимости договоренность о кооперации в правительстве достигается достаточно быстро и все спорные вопросы, по которым ломались копья в ходе предвыборных кампаний, не становятся непреодолимыми преградами на пути «объединения усилий во имя единства нации».

Периодическая смена лиц во власти, являющаяся, как принято считать, непреложным атрибутом западной либеральной модели, не более чем ширма, призванная прикрыть «фиговым листком» тот факт, что на деле от смены персонажей ничего не меняется, либеральный тренд сохраняется и «матрице» ничего не угрожает. Хотя и из этого «железобетонного» правила либеральной демократии существуют весьма красноречивые исключения. Сошлемся на пример той же Германии, где фрау Меркель, образно говоря, сжимает в своих крепких объятиях вот уже четвертого президента Французской Республики. Начинала она молодым политиком, выпестованным Гельмутом Колем, внимательно слушавшим наставления своего многоопытного французского партнера Жака Ширака. Затем началась дружба с идеологически близким ей Николя Саркози. Этот тандем получил шутливое название «Меркози». Были опасения, что у фрау может не заладиться с новым хозяином Елисейского дворца социалистом Франсуа Олландом. Так нет же. Ничего не случилось, и наполовину обновленный франко-германский альянс в духе «сердечного согласия» продолжил доминировать в Евросоюзе. На смену социалисту Олланду теперь пришел центрист Макрон. И с ним Меркель явно поладит. Поскольку и она сама, и все перечисленные французские президенты - суть ягодки с одного поля, хотя, возможно, и с соседних грядок.

В рамках указанной выше либеральной парадигмы все те, кто выпадает из «матричного диапазона демократии», объявляются популистами и «ультра», неважно - «ультралевыми» или «ультраправыми». Если взять в качестве примера недавние президентские выборы во Франции и сложить голоса «крайне правой популистки» Ле Пен и «крайне левого популиста» Меланшона, полученные в ходе первого тура, то в сумме они составят 42% (а с голосами других подобных «сомнительных» кандидатов, собравших меньший улов голосов, и того больше), и получается, что данная прослойка электората вообще не учитывается «матрицей» как существенная. Иными словами, современная западная либеральная демократия готова воспринять только «правильные» голоса, а остальные политические персонажи рассматриваются ею лишь как участники процесса, но вовсе не как реальные конкуренты в борьбе за власть.

Если же вдруг «внесистемный элемент» начинает угрожать «матрице», то она включает для противодействия ему весь свой огромный ресурс. Нечто подобное мы можем наблюдать в режиме реального времени в США, где Трамп был воспринят либеральной «матрицей» как угроза, борьба с которой началась еще на этапе предвыборной кампании и продолжается до сих пор, хотя новый президент всячески пытается доказать, что он вовсе не угроза системе, а ее неотъемлемая часть, разве что с некоторыми признаками собственного мнения4.

Каток «матрицы» безжалостно прошелся по Марин Ле Пен во Франции. В свое время великий Вольтер писал: «Во Франции надо быть или молотом, или наковальней: я родился наковальней»5. В сегодняшней Франции Ле Пен тоже явно «наковальня». Ее противниками было сделано все возможное для того, чтобы лишить ее всяких шансов на успех. Против нее выступила вся либерально-системная Франция, не остановившись перед тем, чтобы избрать своим новым лидером относительно молодого человека, не имеющего политического опыта, никогда никуда прежде не избиравшегося, неизвестного широким массам населения, но который является «сыном системы», «воспитанным в элитных школах и университетах», прошедшим обкатку в качестве банкира клана Ротшильдов, и потому для этой системы неопасного.

Макрон, в свою очередь, пытается позиционировать себя как буревестника обновления Франции, выразителя новых идей и носителя новых надежд. Первым его шагом на этом пути стала идея принятия специального закона о «морализации публичной жизни», призванного исключить из нее порочную практику найма на работу на государственные средства членов семей депутатов или близких им лиц, что стоило политической карьеры и репутации кандидату партии «Республиканцы» на недавних президентских выборах Франсуа Фийону, который изначально считался основным претендентом на главный пост страны6. 

В Парламенте Макрон намерен опереться на «новых людей», не связанных с прежним замшелым политическим классом, погрязшим в демагогии и коррупции. При этом он стремится в полной мере соблюсти гендерное равенство, что сейчас очень модно на демократическом Западе. Но хорошо ли это, когда в политику сразу, скопом приходят сотни новых людей, не имеющих ни опыта, ни необходимых знаний? По сути, во многом людей случайных. А ведь им придется принимать решения, от которых будет зависеть то самое светлое будущее, которое Макрон обещает сегодня своим согражданам.

Россия пережила нечто подобное в период перестройки и первые годы «новой демократии». Тогда в большую политику, как ураган, ворвались новые люди, тоже обещавшие обществу «златые горы». Много ли их осталось на плаву и каковы результаты тех событий? Думаю, ответ напрашивается сам собой. Франция сегодня, судя по всему, намерена в чем-то повторить российский эксперимент. О его результатах можно будет судить не сразу, но они в любом случае будут показательными.

При этом, все же понимая, что полное единовременное «очищение» административного аппарата от опытных кадров грозит развалом государственного механизма, Макрон пошел на включение ряда известных политиков разной политической ориентации в свое первое правительство. Премьер-министром в нем стал представитель умеренных правых, несколько ключевых постов заняли социалисты, хотя, может быть, уже бывшие, нашлось и место «ветерану-центристу» Байру и т. д. Соблюдено в нем и гендерное равновесие. Примечательный момент - все министры, за исключением одного, по возрасту старше самого Макрона. Вопросом о том, как долго Макрон будет терпеть в своем окружении «политиков-ветеранов», для которых он явно не является авторитетом, задаются сегодня аналитики как в самой Франции, так и за ее пределами. Многие склоняются к тому, что это - вынужденная мера, а посему она не должна быть, по логике вещей, продолжительной.

Сам факт спонтанного выдвижения на передовые позиции новой генерации французских политиков разного калибра - от президента до депутатов национального парламента и ниже - несомненно, свидетельствует о глубоком кризисе самих основ (и институциональных, и политических) Пятой французской республики. На наших глазах в течение этого года фактически развалилась двухпартийная система Франции, которая, худо бедно, обеспечивала стабильное развитие этого государства на протяжении более чем полувека.  Никогда прежде не складывалась ситуация, когда представители двух системо-образующих сил французского политического пространства - умеренных консерваторов (выступавших в разные периоды под различными названиями, в последние годы как «Республиканцы») и социалистов - одновременно оказывались политическими «лузерами», выбитыми из борьбы за президентское кресло уже по итогам первого тура голосования. Бенефициарами же стали политические силы, ранее либо вообще не существовавшие (как Макрон и его «бумажная» партия «Вперед!», созданная только в прошлом году), либо считавшиеся не более чем политическими маргиналами, которых не следует воспринимать всерьез («Национальный фронт» Ле Пен). 

Особенно тяжелый удар нанесен по Французской социалистической партии, история которой перевалила за сотню лет*. (*Партия основана в 1905 г. Свое нынешнее название получила в 1969 г.) Партия Жореса и Миттерана усилиями Франсуа Олланда находится сегодня на грани полураспада. Из нее откровенно бегут ее недавние лидеры, вроде бывшего премьер-министра Франции М.Вальса, рассчитывавшего стать политическим наследником Олланда. Последний же, организовав операцию «Преемник» (в чем не сомневаются многие авторитетные аналитики), целью которой было вывести из игры умеренного консерватора Фийона, чтобы расчистить тем самым путь к победе Макрона, фактически пожертвовал ради этого Социа-листической партией. Наряду с удручающими итогами президентства самого Олланда, раздрай в Соцпартии в критический для нее момент может завершиться тем, что она окажется на обочине политической жизни.

Не менее остро стоит вопрос и о будущем «Республиканцев», которые также остались у «разбитого корыта», без сильного лидера и внятной политической программы. Неслучайно поэтому многие социалисты и республиканцы различного политического калибра стремятся примкнуть к новой «сильной личности», Эммануэлю Макрону, влившись в члены партии или прислонившись к его политической партии «Республика, вперед!» - новоиспеченному созданию, являющемуся ребрендингом прежней его партии. Словом, среди либерального консервативно-социалистического сегмента (надеюсь, это непривычное на первый взгляд сочетание слов не покажется читателю надуманной конструкцией) налицо сильное политическое брожение. Многие из тех, кто не хочет остаться за бортом реальной политики, понимают, что нужно что-то делать, и выбирают самый простой из возможных вариантов - то есть примкнуть к новому кумиру французского электората.

Однако есть и другие варианты. Ле Пен уже заявила, что также собирается переформатировать свой «Национальный фронт», сделав его фактически главной консервативно-патриотической партией, то есть занять часть политического пространства, которое традиционно контролировали умеренные правые. Теоретически часть бывших республиканцев может к ней потянуться. Это будет напоминать эксперимент без малого 30-летней давности в Испании, когда правый «Народный альянс», считавшийся прибежищем бывших франкистов, был преобразован в более умеренную «Народную партию», что позволило перетянуть под ее флаги многих центристов7.  Сегодня же эта партия находится у власти.

Похожая комбинация возможна и на левом фланге. Сторонники Меланшона, гипотетически, в состоянии создать крупную, по-настоящему левую  партию, способную вобрать в себя часть левых социалистов. В этом случае может возникнуть по-своему уникальная ситуация, когда крупнейшей силой левого сегмента политического пространства во Франции будут не социалисты, а новая левая партия, возможно, подобная «Подемос» в Испании или «Сиризе» в Греции.

Однако это - не более чем эвентуальные сценарии развития ситуации. Сегодня же налицо катастрофический раскол французского общества, который Макрон попытается как-то преодолеть, но с успехом или нет - покажет только время. Против его проекта будет работать то обстоятельство, что все центристские политические конструкции последних десятилетий провалились и, по сути дела, нигде в крупных западных демократических странах не осталось по-настоящему влиятельных центристских партий, способных самостоятельно формировать правительства.

Макрон сегодня «на коне». Он в эпицентре всеобщего внимания, к нему прикованы взоры в самой Франции и за рубежом. Но его приход во власть, во многом неожиданный и даже случайный, совпал, а скорее всего, обусловлен глубоким кризисом традиционных политических партий, кризисом либеральной «матрицы». Если ему не удастся кардинально поменять ситуацию, причем уже в самое ближайшее время, то глубокое разочарование общества в системе может иметь самые непредсказуемые последствия. А амортизаторов в виде влиятельных, традиционных партий в его распоряжении не будет.

Приход к власти в США миллиардера Трампа, да и в какой-то мере победа бывшего банкира Макрона во Франции, наводят на мысль о том, что «капитал» в виде наиболее мощных финансово-экономических групп уже не нуждается в политических партиях в качестве посредников между ним и обществом. Или если и нуждается, то в гораздо меньшей степени, чем прежде. Тем более что традиционные партии в значительной степени утратили свою былую идентичность и более не являются носителями оригинальных идеологий, став в большинстве случаев заурядными компонентами либеральной «матрицы». Если к этому добавить тот факт, что сами выборы зачастую становятся игрой политтехнологов, а также продуктом умелой манипуляции общественным сознанием с задействованием в отдельных случаях правоохранительной системы и всегда средств массовой информации, то надстройка в виде политических партий во многом теряет свой первоначальный смысл. Зачем лишние усилия, если всегда можно посадить на политический трон нужного человека без всяких партий и с минимальными затратами, как это недавно произошло во Франции, всегда кичившейся своими давнишними демократическими традициями?

Кто правит миром? Этот, по сути, вечный вопрос в наши дни актуален как никогда. Многие аналитики пытаются доказать, что общество, народ являются творцами глубоких перемен во Франции, связанных со сменой политических элит. Но так ли это, и не является ли сам народ, как инструмент голосования, объектом тонкой политической интриги, итогом которой стала победа на выборах ставленника всесильной либеральной «матрицы»?

Как отмечал Черчилль, «мы живем в мире многочисленных «если»8. Траектория Макрона как государственного деятеля самого высокого полета только начинается, и пока рано расставлять знаки препинания в его политической судьбе. Только запятые, да и их, объективно, немного. Франция так или иначе сделала свой выбор, и пожинать плоды этого выбора, независимо от того, какими они будут, предстоит ей самой.

 

 1Киссинджер Генри. Мировой порядок. М.: АСТ, 2015. С. 131.

 2Жискар д‘Эстен В. Французы: Размышления о судьбе народа. М.: Ладомир, 2004. С. 70.

 3Там же. С. 18.

 4Орлов А.А. Наследие Президента Обамы // Международная жизнь. 2017. №2. С. 60-72.

 5Вольтер. Философские трактаты и диалоги. М.: Эксмо, 2005. С. 51.

 6Орлов А.А. Мораль в международной политике // Международная жизнь. 2015. №4.
С. 52-61; Orlov A. Morals in International Politics // International Affairs. 2015. T. 91.
№3. P. 71-78.

 7Орлов А.А. Единая и неделимая родина всех испанцев // Международная жизнь. 1998.
№7. С. 54-60.

 8Черчилль У. Изречения и размышления. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2012. С. 51.