В 2009 ГОДУ исполняется 100-летие со дня рождения Андрея Андреевича Громыко. Большинство дипломатов моего поколения, да и значительная часть нынешних послов, сотрудников высшего и среднего звена Министерства иностранных дел, в том или ином качестве работали в его эпоху. Постигали секреты сложнейшего искусства ведения внешней политики, к тому же в жестких условиях Великой холодной войны, находясь в благотворной тени этого Мастера дипломатии XX века. Каждый из нас помнит его, видимо, по-своему.

Мне повезло - меня не обошел шанс учиться у многих всему тому, что помогало осваиваться в трудной (если к ней относиться серьезно) профессии дипломата, заключающей в себе необходимость постижения множества наук, навыков, своеобразных технологий во многом уникального ремесла, которое требует, как от музыканта, владения тонкими инструментами, в нашем случае прежде всего эрудицией, логикой и словом. У А.А.Громыко можно было всему этому поучиться.

 Андрей Андреевич, казавшийся издалека холодной, недосягаемой вершиной Гималаев, при более близком видении был другим - внимательным, спокойным, обладавшим мягким, но старательно скрываемым чувством юмора. Он не был человеком с мрачным расположением духа или угрюмым по натуре - чаще всего он был сосредоточенным, погруженным в свои мысли. При всем при том это, конечно, была сложная в своей многоцветности натура. Случай проявил ко мне благосклонность, подарив возможность работать с ним на весьма близком расстоянии, разумеется в подчиненном положении, которое тем не менее предоставляло достаточно обширный простор для сопричастности к его делам. На первом этапе, когда я был сотрудником его секретариата, на втором - когда возглавлял, будучи членом коллегии МИД, Отдел США и Канады.

Мне нетрудно признать, что если бы не упомянутый Случай, приведший меня в аппарат помощников А.А.Громыко на "разгонной фазе" дипломатической работы, то профессиональная жизнь моя, скорее всего, сложилась бы по-иному, может быть и вполне удачно, но едва ли она была бы столь насыщенной событиями исторической важности.

Проработав почти год в отделе переводов Секретариата ООН в Нью-Йорке, а затем четыре с половиной года помощником заместителя Генерального секретаря ООН, который одновременно возглавлял Департамент по политическим вопросам и делам Совета Безопасности (при мне этот пост занимали видные дипломаты Е.Д.Киселев, В.П.Суслов и А.Е.Нестеренко), я в 1966 году вернулся в Москву, предвкушая после двухмесячного отпуска потрудиться в Отделе международных организаций МИД СССР. Однако меня, оказалось, оформили в секретариат министра, и через два дня я с трепетом ступил на седьмой этаж.

А через несколько недель мне довелось уже докладывать, когда наступало мое дежурство, документы и срочные телеграммы Андрею Андреевичу, выполнять поручения, ездить к нему на дачу и на квартиру - забирать просмотренные им материалы, записывать его комментарии и указания, адресованные заместителям министра, заведующим отделами, послам.

Поначалу наиболее трудно было помнить перипетии событий, по поводу которых он либо делал запросы послам, либо обращался с посланиями к своим коллегам - иностранным министрам, либо писал записки в Политбюро. Вопросы, которые он задавал нам, были лаконичны: "Англичане еще не ответили?", "Каир все еще молчит?" или "Американцы как-то среагировали на наше заявление?". В голове у Громыко одновременно умещались десятки, если не сотни, самых разных по значимости и  масштабу вопросов и задач. Он помнил все, и это на первых порах ужасало. Было ощущение, что переступая порог его кабинета, ты идешь на минное поле: разве можно удержать в памяти такое количество дел?

Андрей Андреевич, конечно, понимал, что новичку воспринять это все просто не под силу, но, не снижая требований и не сокращая числа задаваемых вопросов он тем не менее молчаливо терпел, когда я отвечал "мне требуется это проверить" (эвфемизм ответа "я не знаю").

Раздумывая над сложными проблемами, он, как правило, искал толковых, нестандартных суждений у лиц, ответственных за то или иное направление политики. Порой вступал в раздумчивую дискуссию. Мог вслух перебирать варианты ходов, ожидая от собеседников честной и прямой реакции. С чем-то соглашался, с чем-то нет. Вполне спокойно воспринимал несогласие с каким-то его соображением. Георгий Маркович Корниенко, его первый заместитель, в таких случаях, по-южному окая, говорил: "Стоило бы еще рассмотреть и такой вариант…" и высказывал мысль, не совпадающую с министерской. Я был свидетелем этого, когда в качестве заведующего Отделом США и Канады вместе с Г.М.Корниенко и В.Г.Комплектовым был вовлечен в активные обсуждения у министра вопросов ограничения ядерных вооружений, переговоров с США по региональным и двусторонним отношениям, кризисных ситуаций, в которых "чувствовалось" присутствие "руки Вашингтона". Специалисты по другим направлениям наверняка тоже были участниками и свидетелями подобных интеллектуально-поисковых сессий, на которых ум Громыко искал не столько поддержки, сколько сильных антитезисов, мыслительных коллизий, которые неизбежно порождали импульсы нарождающимся верным решениям.

1970-е и 1980-е ГОДЫ явились уникальным периодом беспрецедентно интенсивных переговоров с США, нацеленных на достижение более глубоких и строгих ограничений наступательных ядерных вооружений, толчок которым дало подписание в июне 1979 года Договора по ОСВ-2. Проблема серьезно осложнялась появлением вполне реальной опасности переноса гонки вооружений в космос, перспективой (хотя и отдаленной) появления космических вооружений с непредсказуемыми последствиями для национальной безопасности нашего государства. Советской дипломатической службе пришлось глубоко заняться всеми, в том числе и сугубо техническими, аспектами состояния ядерного баланса, сложившегося между СССР и США, учетом соотношения не только количественных, но и качественных характеристик своих и американских стратегических вооружений: межконтинентальных баллистических ракет наземного и морского базирования, тяжелых бомбардировщиков, крылатых ракет, подводных ракетоносцев, ядерных боеголовок и т.д. Особую сложность представляли разрабатывавшиеся системы контроля, проблемы соотношения наступательных и оборонительных вооружений и десятки других вопросов, больше рассчитанных на понимание инженеров и физиков. Но пришлось в них погружаться и дипломатам.

Конкретные обсуждения велись через посольство СССР в США и на уровне разоруженческих делегаций. Но основополагающие, стратегические переговоры были уделом министров иностранных дел. На ранних этапах мне довелось быть свидетелем, а позднее - участником переговоров и специальных контактов по этим вопросам. И, помню, поначалу я с каким-то почти оцепенением следил за обсуждением Андреем Андреевичем этих суперсложных вопросов с американскими президентами и госсекретарями, его умением улавливать в ритмике смысловых сплетений оппонентов тончайшие нюансы, а порой и весьма изящные подвохи, и давать на них ответы.

Помимо неоспоримых качеств его емкого ума, Громыко всегда полагался и на отработанные приемы подготовки к переговорам. Он тщательнейшим образом изучал все оттенки позиций сторон, привлекая для этого не только мидовских специалистов, но и, в случае необходимости, начальника Генерального штаба, руководителей военно-промышленного комплекса, представителей разведки. Поэтому за столом переговоров американцам противостоял министр-эксперт.

Громыко, надо сказать, воспринимался многими политическими деятелями за рубежом как некий живой монумент трагической и одновременно великой эпохи победы над германским нацизмом, итальянским фашизмом и японским милитаризмом. Их будоражила одна лишь мысль о том, что он бывал в одном кругу с Рузвельтом, Сталиным, Трумэном, Черчиллем, де Голлем, общался с ними, вел переговоры. Участвовал в Ялтинской, Потсдамской конференциях лидеров великих держав. Подписывал Устав ООН. Голосовал за создание Израиля.

От его фигуры веяло историей и даже какой-то мистикой. Поэтому многие дипломаты и политики испытывали некую робость перед встречей с Громыко. Я был свидетелем ряда подобных ситуаций.

Первым госсекретарем, назначенным Президентом Рейганом, был Александр Хейг, четырехзвездный генерал (их в США тогда было не более семи), ранее командовавший войсками НАТО, человек решительный и в дипломатии поначалу неопытный: это он заявил вскоре после занятия поста главного американского дипломата, что "есть вещи поважнее, чем мир". Отношения Москвы с новой администрацией настраивались с трудом. Вашингтон брал курс на ликвидацию провозглашенного им "отставания" США от СССР в стратегических силах, словом, на беспрецедентную по масштабам гонку вооружений. В этих условиях ожидалось, что встреча Хейга с Громыко, которая должна была состояться в ходе работы Генеральной Ассамблеи ООН в Нью-Йорке в сентябре 1981 года, будет жесткой стычкой, искры от которой опалят и без того напряженную ситуацию в мире.

Москва провела перед встречей мощную дипломатическую "артподготовку". В августе был опубликован проект договора о запрещении размещения в космическом пространстве оружия любого рода. Одновременно А.А.Громыко направил Генсеку ООН Вальдхайму письмо "Не допустить милитаризации космоса".

Встреча проходила в представительстве СССР на 67-й улице Нью-Йорка. Посол А.Ф.Добрынин и я (тогда советник-посланник) присутствовали на ней. Буквально через несколько дней после назначения Хейга госсекретарем я познакомился с ним лично на приеме, устроенном моим другом, известным вашингтонским юристом Силваном Маршаллом в его роскошном доме - одном из популярных мест, где встречалась столичная элита. Тогда он был напорист и молодцеват. Теперь мне было любопытно, как сложится его разговор с нашим министром.

Громыко, ожидая гостя, прохаживался по комнате, расспрашивал Добрынина о расстановке сил в администрации Рейгана, при этом совсем не касаясь тематики предстоящего разговора с госсекретарем. Такова была его привычка. Продуманный план беседы он держал в голове и не считал целесообразным в последний момент ставить его на обсуждение.

Хейг вошел генеральским шагом. Андрей Андреевич любезно поприветствовал его. После того как все уселись в креслах, Громыко как бы задумался на минуту - в комнате воцарилась мертвая тишина. Хейг не погрузился в кресло, а сел на краешек, положив руки на подлокотники. Было видно, что он волнуется и ничего не может с этим поделать. Кроме того что он еще не успел привыкнуть к дипломатическим переговорам, махина советского министра явно подавляла его.

Громыко повел беседу в спокойной манере, претензии к позиции США по ядерным вооружениям высказывал с неким чувством сожаления, подчеркивая желание СССР восстановить переговорный процесс, столь нужный для всего мира, перейти к сотрудничеству во взаимовыгодных областях. Предлагал искать общую почву для нахождения совместных решений в сфере ограничения ядерных вооружений. Говорил о необходимости широкого взгляда на проблему стратегической безопасности, включающей и демилитаризацию космоса.

Хейг не ожидал предложенного мягкого стиля разговора. Он приготовился к жесткой схватке, к спору. Поэтому выражал согласие с некоторыми соображениями советского министра скорее в военной манере: "Yes, sir", "O