К ЧИСЛУ КЛЮЧЕВЫХ СОБЫТИЙ переломного периода, изменившего лицо современного мира, относится открытие контрольно-пропускных пунктов Берлинской стены в вечерние часы 9 ноября 1989 года. Оно вошло в историю Германии, Европы и человечества как один из главных эпизодов завершения эры конфронтации. Мне, занимавшему в те годы пост советника-посланника посольства СССР в ГДР, довелось наблюдать развитие ситуации с близкой дистанции. По выражению "железного канцлера" Отто фон Бисмарка, объединившего Германию в 1871 году, шлейф мантии Истории прошелестел на расстоянии вытянутой руки.

СССР, ГДР и Берлинская стена

ДЛЯ ПОНИМАНИЯ отношения к происходящим событиям со стороны советских дипломатов, находившихся в центре зарождающегося политического урагана, существенно важно помнить, что Берлинская стена как таковая никогда не была в СССР темой дискуссий - даже "дискуссий на кухне". Большинство населения вообще не знало о ее существовании. Даже те, кто посещал ГДР или служил в составе Группы советских войск в Германии (по настоянию лидера ГДР Эриха Хонеккера она получила в июле 1989 года новое имя - Западная группа войск (ЗГВ), имели весьма слабое представление об этом циклопическом сооружении. Как правило, стена не совсем точно воспринималась в СССР как часть межгосударственной границы, которой, как всякой порядочной границе, было положено оставаться "на замке". Почти никто не помнил, что стена была возведена в августе 1961 года для того, чтобы прекратить массовый отток населения ГДР через Западный Берлин, который служил на тот момент единственными открытыми воротами на Запад. Водоворот сталкивающихся мнений, охвативший СССР с началом "перестройки", в основном обходил стену стороной. Советской внешней политике не приходилось считаться с давлением общественного мнения своей страны по этому вопросу, да и внешнее давление не очень ощущалось.

Западный Берлин не был частью ФРГ и не управлялся ею. Он оставался в правовом отношении особой территорией, на которой юридически сохранялось прямое правление западных оккупационных властей. Все важные решения городского магистрата (сената) нуждались в утверждении со стороны трехсторонней союзной комендатуры. Общий режим данного специфического политического образования регулировался специальным соглашением, подписанным СССР, США, Великобританией и Францией в сентябре 1971 года. В интерпретации условий этого соглашения имелись существенные расхождения. Западные державы настаивали на том, что под четырехстороннее правление подпадает весь Берлин, включая его восточную часть1, в то время как с точки зрения СССР (согласованной с ГДР - Восточный Берлин был ее столицей) сфера действия соглашения 1971 года ограничивалась западной частью Берлина. Ни одна из сторон не могла навязать другой свое толкование. Но серьезных конфликтов после 1971 года не возникало, так как жизненные интересы участников были соблюдены. Для СССР имело принципиальное значение сохранить лицо и не допустить "присвоения" Западного Берлина Федеративной Республикой, а для трех западных держав первостепенную роль играло право голоса в берлинских и, стало быть, германских делах.

Даже для высшего советского руководства нюансы берлинской ситуации были книгой за семью печатями. В первом издании произведения М.С.Горбачева "Перестройка и новое мышление..." содержалась ссылка на тот факт, что "ФРГ и ГДР разделены международной границей, проходящей, в частности, через Берлин"2. После негласного, но яростного протеста Хонеккера эта "неточность" была исправлена в последующих изданиях, а также в переводах на иностранные языки, однако впечатление некомпетентности, которое вызывал Горбачев у руководителей ГДР (да и других социалистических стран), данный эпизод только усилил.

Отношение СССР к стене не было в принципе связано ни с какими идеологическими догмами и до начала "перестройки". Как и вся советская внешняя политика (в особенности это относилось к линии поведения профессиональной дипломатии), оно определялось трезвой оценкой действительных и потенциальных угроз для безопасности страны, прагматической заботой о защите ее интересов, поисками возможностей предотвратить эвентуальные негативные моменты для ее населения. Одним из путей к достижению поставленных целей была политика разрядки международной напряженности. Линия СССР на разрядку, разоружение и строительство общеевропейского дома была сформулирована и стала проводиться в жизнь еще до Горбачева. Действия команды последнего отличались лишь поспешностью в принятии судьбоносных решений. Она торопилась предъявить внешнеполитические успехи, чтобы как-то уравновесить внутриполитические, прежде всего экономические, неудачи "перестройки". Самый быстрый способ продвинуться вперед в международных переговорах - сдать свои позиции и перейти на позиции партнера. Эту "стратегию упреждающих уступок" и стал в период "перестройки" усиленно практиковать СССР.

В доперестроечный период советские официальные представители старались не затрагивать тему стены. Всем посвященным было ясно, что появилась она не от хорошей жизни и гордиться здесь нечем. Москве уже давно представлялось несомненным, что для конечного успеха политики разрядки придется на какой-то стадии взяться за решение проблемы стены по существу - конечно, не завтра и на определенных условиях, которые еще предстояло выработать в ходе переговоров с ФРГ. Но здесь возникала коллизия с представлениями хонеккеровского руководства ГДР, которое в упор не видело изменений в мире, в том числе в социалистическом содружестве, и не желало ни в чем менять своих привычных установок. Лидеры ГДР напрочь отвергали возможность отказа от стены в обозримом будущем. Они считали, что без стены при существующей обстановке в Европе республика в одночасье рухнет. Другими словами - "или стена, или ГДР". Поскольку ГДР была и оставалась краеугольным камнем всей системы обеспечения безопасности СССР на европейском направлении, до середины 1980-х годов Москва предпочитала обходить острые углы. В приличном обществе всегда есть сюжеты, о которых не говорят.

Инициаторы "перестройки" нарушили это неписаное правило. В ходе внутренних обсуждений между Горбачевым и его коллегами по Политбюро, а также между ним и помощниками все чаще стал фигурировать сильно подзабытый к тому времени в международных дискуссиях "германский вопрос". "Главным для нас" назвал Горбачев на заседании Политбюро ЦК КПСС 25 сентября 1986 года "немецкий вопрос и в Европе, и в социалистическом содружестве". Правда, в качестве вывода было пока сформулировано лишь пожелание, чтобы "социалистическую интеграцию мы сначала проработали с Хонеккером, а потом уже со всеми остальными". Но уже через несколько дней советский лидер в ходе совещания перед заседанием СЭВ заговорил о самых болезненных для ГДР моментах: "Хонеккер жмется, когда мы ему напоминаем о "стене". Надо поэтому тактичнее об этом сказать - о процессах, которые неизбежны. […] Может быть, сказать: как, мол, вы смотрите на будущее, на "немецкий вопрос"? Пусть выскажутся. Неуютная для них беседа будет". При этом у Горбачева не было сомнений в том, что усиление позиций ФРГ в Центральной Европе в перспективе связано с однозначными минусами для СССР: "Уязвимы все соцстраны - можно потерять их все. ГДР сильнее других, но перед объединением с ФРГ не устоит…"3 

Возможно, Горбачев всерьез считал, что время для решения проблемы стены в практическом плане назрело. Вряд ли такое мнение базировалось на тщательной проработке ситуации4. Но даже если бы это соответствовало действительности, перекладывать груз решения целиком на плечи ГДР было, по крайней мере, несправедливо. Стена являлась плодом коллективного творчества правительств стран социалистического содружества. До сих пор историки спорят о том, кто в большей степени был ее "отцом" - консерватор Вальтер Ульбрихт, тогдашний лидер ГДР, или реформатор Н.С.Хрущев, замордовавший СССР бесконечными реорганизациями. В этой связи пересмотр последствий акции 1961 года должен был носить также коллективный характер - прежде всего в экономической области. Возведение стены диктовалось в первую очередь социо-экономическими причинами - люди уходили в ФРГ, поскольку уровень жизни там был в разы выше, но их массовое бегство грозило коллапсом в важнейших сферах жизни восточногерманского общества (ГДР покидали в первую очередь специалисты и молодежь - медицинские работники, учителя, преподаватели вузов, юристы, квалифицированные рабочие и т.д.). Перестроечный СССР не мог, а главное не хотел оказывать ГДР экономическую помощь. Простая же отмена стены, да еще в контексте ревитализированного "германского вопроса", могла пойти на пользу только ФРГ, но никак не ГДР.

Хуже всего было то, что настроения пересмотра основ отношений с ГДР частично выплеснулись в открытую печать. В процессе ломки привычных трафаретов советского прошлого некоторые горячие головы в СССР стали призывать вообще отказаться от поддержки ГДР. По их растиражированным перестроечными СМИ утверждениям, пока существует ГДР, Советскому Союзу не удастся добиться дружбы с ФРГ и, следовательно, с Западом. Почему-то считалось несомненным, что Запад, включая ФРГ, страстно мечтает о дружеских объятиях с СССР и только "неправильная" политика Москвы в отношении ГДР мешает реализации этой голубой западной мечты. В правящих кругах самой ГДР подобные высказывания вызвали что-то вроде паники5, хотя официально СССР продолжал заявлять, что наличие двух германских государств - веление истории и отрицание этого факта подрывает стабильность в Европе.

О негативном настрое на "самом верху" в отношении важнейшего союзника СССР в Европе мы в берлинском посольстве знали довольно подробно. Посол В.И.Кочемасов начинал каждый рабочий день с совещания с дипломатическим составом посольства, на котором подробно информировал о том, как видится обстановка в ГДР из Москвы, какими указаниями Политбюро и ЦК КПСС мы должны руководствоваться в нашей работе и в контактах с представителями ГДР, какую информацию и в каком духе мы должны готовить для Центра. Посол поддерживал постоянную связь по защищенному от прослушивания ВЧ телефону с помощниками Горбачева, а иногда и с ним самим, и поэтому был в курсе всех московских новаций. Директиву Горбачева "Не драматизировать!" мы слышали из уст посла практически каждый день. Тревожные сигналы, которыми мы хотели привлечь внимание Москвы к надвигающимся на ГДР осложнениям, либо не доходили до самого верха, либо сглаживались до неузнаваемости. Но мы продолжали пытаться докладывать о нарастании недовольства населения сложившимся в республике положением. Одним из самых серьезных компонентов этого недовольства было возмущение порядками, при которых поездки в ФРГ, где у многих граждан ГДР оставались родственники, были осложнены до предела. Берлинская стена приобрела знаковый характер для протестных настроений восточных немцев и рассматривалась ими зачастую как символ порядков, которые требовалось изменить.

Ряд признаков свидетельствовал о том, что терпение граждан ГДР, недовольных ситуацией в стране, подходит к концу. Меньше чем через месяц после прибытия к месту службы в Берлин я стал свидетелем стихийного выступления берлинцев у центрального участка стены в районе Бранденбургских ворот, находящихся в 300 метрах от здания нашего посольства. Демонстрация протеста состоялась на аллее Унтер-ден-Линден почти точно под окнами моего служебного кабинета на втором этаже. Отправной точкой для нее явился концерт известнейших западноевропейских рок-групп на зеленой поляне перед расположенным по соседству Рейхстагом. Концерт проходил ежевечерне в пятницу 6, субботу 7 и воскресенье 8 июня 1987 года: это была Троица, которая отмечается в Германии как общенациональный праздник. Часть акустической аппаратуры организаторы концерта развернули у Бранденбургских ворот таким образом, чтобы на Восточный Берлин передавалась вся мощь звука. Результат оказался потрясающим: нам в посольстве пришлось общаться между собой при помощи записок, поскольку расслышать друг друга мы просто не могли. Для восточноберлинских любителей рок-музыки этот концерт стал желанным подарком, поскольку в нем участвовали светила жанра.

Группы гэдээровских слушателей (в основном молодежи) начали собираться у Бранденбургских ворот уже вечером 6 июня. На следующий день эти группы стали более многочисленными. Однако полиции без особого труда удавалось убедить их разойтись (доступ к ареалу ворот, являвшемуся приграничной зоной, строго лимитировался; даже рядом с ними скопления народа были запрещены). Но вот 8 июня какое-то начальство распорядилось вообще перекрыть подходы к Бранденбургским воротам. Барьер на Унтер-ден-Линден был выставлен как раз напротив нашего посольства. К 9 часам вечера аллея с восточной стороны цепи полицейских была запружена многотысячной толпой. Многоголосый хор, заглушая транслируемую музыку, повторял: "Долой стену!" и "Горби, Горби!" Конечно, демонстрацию разогнали. О ней постарались поскорее забыть. Но осталось ощущение неблагополучия, зыбкости, надвигающейся катастрофы. Кризисы никогда не приходят внезапно. У них всегда есть предвестники. По-настоящему слеп не тот, кто не видит, а тот, кто не хочет видеть. "Демонстрации по понедельникам" в Лейпциге, которые в сентябре 1989 года положили начало крушению ГДР, не были первыми в своем роде - Берлин в этом смысле возглавил развитие.

Внешне германо-германские отношения складывались вполне благополучно. ФРГ предоставила ГДР с ее пробуксовывавшей экономикой ряд крупных займов. В начале 1980-х годов Хонеккер и канцлер ФРГ Гельмут Коль с большой помпой провозгласили создание "сообщества ответственности" обоих германских государств в плане предотвращения нового военного конфликта в Европе6. В сентябре 1987 года состоялась триумфальная поездка генерального секретаря ЦК СЕПГ по ФРГ, в ходе которой Хонеккер подчеркнул: "Если мы… добьемся дальнейшего мирного сотрудничества, то придет день, когда границы не будут более служить разъединению, когда они будут нас соединять, как нас соединяет граница между ГДР и Польской Народной Республикой"7. Германо-германские общности высвечивали несостыковку между официальной линией на размежевание между ГДР и ФРГ и фактическим сближением на правительственном уровне. Масла в огонь подлила изобретенная теоретиками СЕПГ в целях разграничения с горбачевской "перестройкой" формула "социализм в цветах ГДР", которая должна была отражать самобытность восточногерманского режима8.

Население ГДР не понимало, почему улучшение государственных отношений не приводит к упрощению условий поездок в ФРГ для простых граждан республики. 19 января 1989 года Хонеккер попытался разъяснить причины этого феномена. Развивая свое высказанное ранее положение о взаимоисключаемости социализма и капитализма, которые "несовместимы как огонь и вода"9, он заявил, что стена "будет стоять, пока не изменятся условия, вызвавшие ее возникновение. Она сохранится в течение 50 и даже 100 лет, если существующие причины не будут устранены"10. Это заявление возымело эффект разорвавшейся бомбы и во многом способствовало возникновению осенью того же года глубочайшего кризиса, который в конечном счете поглотил республику.

Но на этот раз Хонеккер, в виде исключения, только повторил слова Горбачева на пресс-конференции в Бонне 15 июня 1988 года (правда, в другой тональности). Заявление Горбачева полугодовой давности звучало так: "Стена появилась в конкретной ситуации, и продиктовано это было не каким-то злым умыслом. ГДР законно решила тогда использовать свои суверенные права. Стена может исчезнуть, когда отпадут предпосылки, которые ее породили. Не вижу тут большой проблемы"11. В отличие от "исторического оптимизма" Горбачева его гэдээровский коллега поставил ударение на неограниченном по времени сохранении стены, причем сделал это в агрессивной манере, которая вызвала отторжение у населения. К тому же по сравнению с летом 1988 года обстановка в ГДР в январе 1989 года стала значительно более взрывоопасной.

Отказ хонеккеровского руководства от реформ, пока для них еще было время, сыграл роль бикфордова шнура для порохового погреба ГДР. Конечно, не следует упускать из виду, что мощные силы на Западе, включая ФРГ, в частности секретные службы стран НАТО, вели постоянную и целенаправленную подрывную работу против восточногерманской республики. ФРГ никогда не отказывалась от конечной цели восстановления германского единства путем ликвидации ГДР. Однако одной из главных причин кризиса приходится все же признать политическую несостоятельность высшего руководства СЕПГ.

"Ночь свидания"

НЕПОСРЕДСТВЕННАЯ ПРЕДЫСТОРИЯ падения стены началась 1 ноября 1989 года, когда новое руководство ГДР во главе с Эгоном Кренцем, за две недели до того сменившим Хонеккера на посту генерального секретаря ЦК СЕПГ, отменило запрет на выезд граждан республики в социалистические страны без специального разрешения властей. Этот запрет, упразднивший существовавший ранее порядок посещения стран Варшавского договора без выездных и въездных виз, был введен 4 октября ввиду того, что летом 1989 года Венгрия без согласования с ГДР открыла свою границу с Австрией для восточных немцев12. Сотни граждан ГДР, отдыхавших на венгерских курортах, устремились тогда на Запад (прежде всего молодые люди целыми семьями). Между австро-венгерской границей и Баварией курсировали бесплатные автобусы, а на венгерской территории оставались сотни брошенных "трабантов" и "вартбургов", принадлежавших спонтанным эмигрантам. Упрощение условий для поездок в ФРГ занимало одно из первых мест в списке требований демонстрантов на улицах городов ГДР. После отмены запрета на выезд в соцстраны Кренц поручил спешно подготовить новый текст закона о выездах, который должен был в большей степени учитывать пожелания населения и привнести успокоение в растревоженный политический улей Германской Демократической Республики.

Восстановление безвизового режима выезда привело к возобновлению бегства населения - на этот раз через территорию Чехословакии. Этот маршрут был короче венгерского, кроме того, эмигранты могли забрать с собой автомашины. С 4 по 6 ноября границу ЧССР с Баварией пересекли 23 200 граждан ГДР, не запрашивавших разрешения властей на выезд в капиталистическую заграницу. Дороги на севере Чехословакии от Дрездена до ФРГ оказались блокированными бесконечным автомобильным потоком из ГДР, что вызывало недовольство местного населения. Пражское руководство потребовало от Кренца "навести порядок", в противном случае оно пригрозило закрытием границы с ГДР с чехословацкой стороны. Осуществление этой угрозы могло бы вызвать самые серьезные последствия для ГДР, внутриполитическая обстановка в которой все более накалялась. Надо было действовать - и действовать быстро.

7 ноября послу СССР В.И.Кочемасову позвонил Кренц, затем посол был приглашен к министру иностранных дел ГДР Оскару Фишеру (я присутствовал на этой беседе). И Кренц, и Фишер, ссылаясь на ненормальную ситуацию, сложившуюся в северной Чехословакии, объявили о предстоящем принятии ГДР срочных мер. Фишер сообщил, что политбюро ЦК СЕПГ склоняется к следующему решению проблемы: на территории ГДР близ схождения границ ГДР, ФРГ и ЧССР будет открыт контрольно-пропускной пункт специально для лиц, выезжающих в ФРГ на постоянное жительство, этим лицам не придется добираться до Западной Германии через третьи страны, при этом формальности будут сведены к минимуму. Данную часть будущего закона о выездах предполагалось ввести в действие немедленно, не дожидаясь его принятия Народной палатой в целом. Но прежде чем принять окончательное решение, политбюро хотело бы выяснить мнение советского руководства на этот счет. Дело не терпело отлагательства.

Вернувшись в посольство, Кочемасов информировал по телефону Э.А.Шеварднадзе об обращении Кренца и Фишера. Министр иностранных дел СССР сказал: "Если друзья считают это возможным, то возражений с нашей стороны не будет", однако дал указание проработать вопрос на уровне экспертов. 8 ноября в посольстве состоялось совещание старших дипломатов для обсуждения идеи, высказанной Кренцем и Фишером. Как и можно было ожидать, общее мнение сводилось к тому, что нам ни в коем случае нельзя вмешиваться и предписывать руководству ГДР, как оно должно справляться с кризисом, возникшим не без его собственной вины. Один из советников посольства высказал предположение, что обращение к нам вызвано желанием Кренца "разделить ответственность", если что-либо пойдет "не так", но и в этом случае наш ответ не может быть отрицательным. На том и порешили. Об итогах совещания мы сообщили в Москву, где еще продолжался двухдневный праздник по случаю очередной годовщины Октябрьской революции.

Скорее всего, послепраздничным синдромом объяснялось то обстоятельство, что в первой половине дня 9 ноября Кочемасов, несмотря на все усилия, не смог дозвониться до кого-либо в Москве, кто мог бы уполномочить его дать положительный ответ на запрос руководства ГДР. Между тем друзья торопили - в Берлине шел второй день трехдневного пленума ЦК СЕПГ, и Кренц хотел принять решение еще до его окончания. Наконец, доведенный до отчаяния заместитель министра иностранных дел И.П.Абоимов, курировавший европейские социалистические страны, взял на себя ответственность за разрешение послу сообщить Кренцу, что Москва не возражает против плана, разработанного в Берлине. С формальной точки зрения это было превышение полномочий, но, по существу, никакого иного ответа и быть не могло: ни с чьей стороны возражений не поступало. Посол немедленно позвонил в секретариат Кренца и передал согласие Москвы.

Около 16.00 часов 9 ноября в перерыве между заседаниями пленума Кренц созвал политбюро и поставил на голосование проект закона об облегченном выезде в ФРГ. Был задан лишь один вопрос: нет ли возражений против этого проекта со стороны Москвы? Кренц ответил, что нет, после чего состоялось принятие соответствующего решения, которое на следующий день должно было быть опубликовано в печати. Между тем утвержденный политбюро проект разительным образом отличался от варианта "дырка в границе", который Фишер излагал послу. Новое урегулирование касалось всех желающих выехать в ФРГ, а не только выезжающих на постоянное жительство и относилось ко всем пограничным контрольно-пропускным пунктам на всем протяжении германо-германской границы. Однако самым существенным новшеством было то, что действие закона распространялось также на разделительную линию между обеими частями Берлина. Если режим границы между ГДР и ФРГ касался Советского Союза в той степени, что она являлась линией соприкосновения противостоящих военных блоков НАТО и ОВД, то внутриберлинская граница целиком входила в компетенцию СССР, а не ГДР. Это прямо подразумевалось текстом четырехстороннего соглашения 1971 года. Конечно, указанная граница охранялась гэдээровскими пограничниками, и СССР согласовывал свою политику в отношении Западного Берлина с ГДР, но и то и другое было актом доброй воли Москвы. Во всех вопросах, касающихся Западного Берлина, последнее слово оставалось за СССР, и минимумом того, что он мог ожидать от ГДР, являлось своевременное информирование о запланированных ею шагах, касающихся западноберлинских дел.

Можно только гадать, на каком этапе внутренней проработки решения проблемы столь неузнаваемо изменился первоначальный вариант, о котором два дня назад говорил Фишер. Позже стало известно, что утром 9 ноября в МВД ГДР, находившемся в двух шагах от посольства СССР, собрались четыре полковника (по два от МВД и МГБ) для того, чтобы сформулировать текст соответствующего раздела закона о выездах. Насколько можно судить, инициатива беспредельно расширить сферу действия закона принадлежала именно указанной рабочей группе. Трудно назвать причину подобного "своеволия": то ли перед группой неточно была поставлена задача, то ли она сознательно вышла за поставленные ей рамки. О том, что эти рамки были изначально достаточно узкими, говорит тот факт, что в рабочую группу не был включен представитель МИД ГДР, располагавший влиятельным отделом Западного Берлина, сотрудники которого точно знали, в чью компетенцию входят отношения с этим политическим образованием. Этот момент однозначно подтверждал: поначалу не предполагалось, что новое урегулирование каким-либо образом затронет внешнеполитическую сферу за пределами германо-германских отношений.

Нет оснований считать, что Москва, будь она вовремя поставлена в известность о конечном варианте принятого ГДР решения, воспротивилась бы ему. Стена была не только гэдээровской проблемой, но и проблемой Горбачева. Западные немцы, на поддержку со стороны которых чем дальше, тем больше рассчитывал Генеральный секретарь ЦК КПСС, постоянно поднимали тему Берлинской стены13. Но можно предположить, что Москва попросила бы оттянуть на несколько дней открытие КПП на разделительной линии в Берлине, чтобы иметь возможность заранее предупредить руководство западных держав и западноберлинского сената о грядущих переменах, дав им возможность подготовиться к ним. Это больше отвечало бы тому духу партнерства, который Горбачев пытался укоренить в международных отношениях. Разнести по времени изменения пограничного режима на германо-германской границе и у Берлинской стены было вполне возможно путем включения в текст закона соответствующей оговорки. Основная масса демонстрантов требовала упрощения условий выезда в ФРГ в принципе, не связывая его конкретно со стеной.

Военные власти трех держав и сенат Западного Берлина были очень заинтересованы в том, чтобы их не ставили перед свершившимися фактами. В случае ожидаемого открытия стены прогнозировалось возникновение серьезных затруднений для городского хозяйства западной части города (эти опасения полностью оправдались 9 ноября). Много лет спустя стало известно, что в конце октября 1989 года "отвечавший" за Берлин член политбюро ЦК СЕПГ Гюнтер Шабовский обещал главе западноберлинского правительства ("правящему бургомистру") Вальтеру Момперу (СДПГ) предупредить его за две недели до возможного изменения режима внутриберлинской границы. Момпер попросил об этом, так как сенату предстояло организовать размещение ожидавшейся массы эмигрантов из ГДР, наладить транспортную связь с прилегающими к стене периферийными районами Западного Берлина, обеспечить выплату так называемых "приветственных денег"14 и т.д. Шабовский и Момпер исходили из того, что изменение пограничного режима Берлинской стены сможет произойти в декабре 1989 года, к Рождеству, самому популярному в Германии празднику15. Можно уверенно утверждать, что Москва дала бы полное согласие на такой порядок действий.

О масштабах принятого ГДР решения мы в посольстве узнали вместе со всем остальным миром около 19.00 часов 9 ноября из комментариев Шабовского на транслировавшейся по телевидению пресс-конференции, посвященной пленуму ЦК СЕПГ. Он не присутствовал при утверждении политбюро "полковничьего" текста и получил его от Кренца перед самой встречей с прессой. Кренц сказал ему: "Это настоящая сенсация!", но забыл предупредить, что публикация текста намечена на завтра, с тем чтобы ночью пограничные службы успели получить соответствующие указания. В самом конце пресс-конференции Шабовский извлек на свет "божий документ" и, пробежав его глазами, изложил содержание решения политбюро, которое было представлено журналистам как постановление правительства ГДР (хотя формально решение совета министров еще не состоялось). Естественно, корреспонденты стали требовать ответа на вопрос, когда вступают в силу положения документа. Еще раз пробежав глазами бумагу, Шабовский заявил: "Немедленно!" Действительно, в тексте говорилось об этом, но при более внимательном ознакомлении с содержанием постановления легко можно было понять, что термин "немедленно" относился к 10 ноября. Кроме того, Шабовский допустил еще одну небрежность: он не сделал упора на том, что речь идет об упрощении порядка получения разрешения на выезд, а не об "открытии границы", как его слова были немедленно истолкованы телевидением ФРГ, которое сделало из заявления Шабовского новость дня.

Передачи западногерманского телевидения свободно принимались практически на всей территории ГДР. Его интерпретация слов Шабовского подтолкнула большую часть восточноберлинцев к выводу о том, что стены больше нет. В вечерние часы 9 ноября люди стали собираться у внутриберлинских КПП, требуя беспрепятственного пропуска в Западный Берлин "в соответствии с новым порядком". (На самой границе между ГДР и ФРГ было тихо и спокойно, так как она проходила вдали от городов и сел.) Тем, кто охранял границу, пришлось решать, выполнять ли действующие инструкции, требовавшие не допускать нарушения границы всеми средствами, вплоть до применения оружия, или махнуть на все рукой и открыть границу. Главная заслуга в том, что сумятица вечера и ночи 9 ноября не привела к кровопролитию, принадлежит пограничникам ГДР, поднявшим шлагбаумы и прекратившим всякий контроль за передвижением людей. В ту ночь не только восточноберлинцы наводнили Западный Берлин, к утру 10 ноября многочисленные группы западноберлинцев оказались на территории Восточного Берлина. В соответствии с постановлением в полицейских участках столицы ГДР спешно начали выдачу выездных виз всем желающим - даже в выходные дни. Но в течение ближайших дней попытки восстановить контроль за пересечением границы оказались безрезультатными.

Никто не может претендовать на единоличное авторство упразднения Берлинской стены, на то, что именно он был инициатором ее падения. Намеки Кренца, будто приказ об открытии границы дал он, не вызывают доверия16. Открытие берлинских КПП стало результатом цепи ошибок и недоразумений, вызванных тогдашней неразберихой в ГДР, властная система которой стала давать чувствительные сбои, а также выбросом протестной энергии вышедших на улицы масс. Самое обидное состояло в том, что руководство ГДР даже не попыталось использовать шанс завоевать симпатии населения, хотя открытие границ состоялось так или иначе вследствие решения властей республики.

Берлин без стены

МЫ В ПОСОЛЬСТВЕ были поражены и подавлены выступлением Шабовского на пресс-конференции. Мы не понимали, по какой причине обговоренная с нами акция была без дополнительного согласования изменена до неузнаваемости и почему информация о ней была обнародована мимоходом, без квалифицированных разъяснений, под занавес встречи с прессой. Мы не могли отделаться от впечатления, что подобный образ действий нового руководства ГДР демонстрирует его неспособность владеть ситуацией и вести солидную политику. Материалы, передаваемые телевидением ФРГ, по которому мы следили за развитием событий, весьма убедительно рисовали картину растущей напряженности на КПП стены. К счастью, худшего не произошло - стрельбы на границе удалось избежать. Один за другим контрольные пункты превращались просто в проходы в стене. С 23.30 часов стена на всем своем протяжении перестала функционировать как граница (единственным исключением был стоявший практически в чистом поле КПП "Драйлинден" на автостраде Мариенборн - Западный Берлин). Всю ночь мы слышали шаркающие звуки шагов множества людей на обычно пустынной Унтер-ден-Линден: толпы шли к Бранденбургским воротам, но затем, поскольку там не было возможности перейти в Западный Берлин, они разделялись. Одни шли направо, к КПП "Инвалиденштрассе", другие налево, к КПП "Фридрихштрассе" ("Чек-пойнт Чарли"17). Мы же оставались в посольстве сидеть перед телевизорами и пытались оценить размах и возможные последствия случившегося.

Страдавший бессонницей посол сразу после окончания пресс-конференции Шабовского принял снотворное и теперь крепко спал. Пришлось самостоятельно решать поставленные ситуацией непростые вопросы, прежде всего - как информировать Москву о событиях в Берлине. Поспешному докладу в Центр противостояли три соображения. Первое: мы не могли добавить чего-либо существенного к сообщениям информационных агентств, регулярно извещавших мир о каждом новом повороте событий у стены, более того, мы сами знали об обстановке только благодаря западному телевидению. Наши гэдээровские друзья как будто воды в рот набрали, и разыскать кого-либо из них, кто мог бы авторитетно объяснить, что происходит, оказалось в эти ночные часы невозможным. Второе: мы не были в состоянии предложить Москве какой-либо программы действий в сложившейся обстановке, а для того, чтобы принять возникшие реальности к сведению, наши рекомендации были излишни, не существовало никаких способов "исправить" случившееся. На применение силы не решились пойти даже власти ГДР, в первую голову заинтересованные в поддержании порядка в республике. Для СССР же силовое вмешательство в события у стены (даже если бы оно было технически и морально осуществимым) оставалось табу - оно означало бы крах всей политики "перестройки". Третье: внеочередная, направленная посреди ночи информация из посольства о падении стены под давлением демонстрантов могла быть воспринята в Москве неадекватно: "верхи", которых это известие обрадовало бы, почивали, а реакцию на среднем и низшем уровне предугадать было невозможно. Между тем даже простой телефонный запрос из Москвы, воспринятый как "подъем по тревоге", мог бы подтолкнуть к действию тех в гэдээровском руководстве, кто был сторонником "китайского способа" решать проблемы (с момента июньского подавления студенческих выступлений на пекинской площади Тяньаньмынь прошло всего четыре месяца). Такой вариант развития поставил бы Москву в немыслимое положение - поддержать применение силы против мирной толпы она была бы не в состоянии, а открыто ссориться с ближайшим союзником означало бы безусловный политический проигрыш.

Помимо всего, казалось весьма вероятным предположение, что Кренц предупредил все же в последнюю минуту Горбачева или Шеварднадзе о том, как он собирается поступить со стеной: Кренц неплохо говорил по-русски, и у него была возможность связаться с Москвой по гэдээровскому ВЧ напрямую. С учетом склонности Кренца к перестраховке этот вариант представлялся наиболее убедительным объяснением безоглядного образа действий нового руководства ГДР.

Как бы то там ни было, самым важным на тот момент было избежать кровопролития у стены, не говоря уже о необходимости во что бы то ни стало предотвратить наше вовлечение в происходящее. Следовало исключить малейший риск. Ради данной цели стоило сделать (или не сделать) все, что возможно. В итоге одержал верх девиз вождя "Не драматизировать!", и информация для Москвы была отложена до утра (по принципу "Утро вечера мудренее"). Дальнейший ход событий подтвердил правильность такого решения. Как выяснилось несколько позже, наши "дублеры" из филиала КГБ в Карлсхорсте18, обуреваемые аналогичными сомнениями, поступили практически так же, как мы. Они, правда, направили реляцию в Москву, но сделали это только под утро, когда "воздействие" на ситуацию было уже практически исключено. Тогдашний начальник информационно-аналитического отдела представительства КГБ СССР при МГБ ГДР И.Н.Кузьмин свидетельствует: "В поздний час в Москву были направлены срочные сообщения, но ночь для нас прошла довольно спокойно. Шквал начался на следующее утро и продолжался весь день 10 ноября. Реакция руководства нашей разведывательной службы, для которой случившееся, видимо, также оказалось совершенно внезапным, была невротической: от нас требовали докладов об изменениях обстановки чуть ли не каждую минуту"19.

К счастью, ситуация очень скоро перестала вызывать озабоченность - никаких инцидентов, ни малейшего насилия, вокруг только радостные лица, атмосфера народного праздника на протяжении всей ночи. Известная западноберлинская пивоварня "Шультхайс" распорядилась бесплатно поить пивом всех, кто предъявлял гэдээровское удостоверение личности. Ее примеру стихийно последовали многие таксисты. В ночных ресторанчиках не брали денег с посетителей из Восточного Берлина - у них, как правило, все равно не было марок ФРГ. Вальтер Момпер назвал эту ночь "ночью свидания", имея в виду возобновление прямых контактов между жителями обеих частей города. Политика еще не успела вмешаться в отношения между людьми, и мне кажется, что это был самый счастливый для немцев момент за все ХХ столетие.

Утром 10 ноября (в Берлине не было и 8.00 часов) мне позвонил В.В.Свирин, заведующий отделом Польши и ГДР Управления социалистических стран Европы МИД СССР20: "Что у вас там творится? Все информационные агентства как с ума сошли: стены-де больше нет!" Я кратко подтвердил правильность сообщений агентств, прокомментировав их в том духе, что ничего другого и не могло получиться при избранной ГДР манере вести дела. Последовал вопрос: "А с нами это было согласовано?" Ответ: "Посольство ни о чем не информировали. Может быть, они прямо с Москвой договорились? Но это уже вам проверять надо". Перепроверка была на редкость быстрой, и уже через десять минут послу позвонил Абоимов, поручивший запросить разъяснений у Фишера. Отдохнувший за ночь посол немедленно связался с министром, который торопился на пленум и не мог долго разговаривать. Фишер не скрывал своего замешательства: "Ну, что еще можно сказать по этому поводу?" - однако поручил своим сотрудникам подготовить ответ для Кочемасова.

Через полчаса мне позвонил Вальтер Мюллер, заведующий отделом Западного Берлина МИД ГДР, и продиктовал следующий текст: "Мы просим понять, что решение о безвизовом выезде в Западный Берлин и ФРГ прошедшей ночью было вынужденным. Иначе возникли бы очень опасные последствия. Времени на консультации не было. С сегодняшнего утра порядок на пограничных КПП восстановлен. Сегодня мы информируем и М.С.Горбачева. Одновременно мы просим воздействовать на власти западных держав в Западном Берлине для прекращения нарушения порядка с западной стороны стены". Помимо этой информации, немедленно переданной мной послу, он получил от кого-то (видимо, от Кренца) дополнительные сведения о том, что происходило ночью у стены. Этими сведениями посол поделился с нами в ходе утреннего совещания дипсостава 10 ноября. Он сообщил: "После объявления Шабовского [на пресс-конференции] у КПП "Инвалиденштрассе" собралось несколько тысяч людей, которые вели себя очень агрессивно. Власти были вынуждены открыть выход в Западный Берлин по "упрощенной процедуре". За ночь ушли 60 тыс. человек, вернулись 45 тысяч. С 8.00 часов введен обычный режим на КПП. Ночью вводились войска у ворот".

Но к предоставленным нам властями ГДР по свежим следам событий сведениям следовало относиться с большой осторожностью. Было понятно стремление замолчать допущенные ошибки, минимизировать проявившийся элемент стихийности и растущее влияние улицы на принимаемые решения, а также преуменьшить масштабы событий 9 ноября. Нужно было также иметь в виду, что власти явно не располагали точной информацией о том, что и как произошло. В частности, первым около 21.30 поднял шлагбаум для выхода в Западный Берлин КПП "Борнхольмерштрассе" к северу от КПП "Инвалиденштрассе", а все остальные лишь последовали его примеру. Порядок на КПП удалось в общем и целом восстановить только к утру понедельника, 13 ноября. За первые четыре дня и ночи "открытой стены" в Западном Берлине побывали около 3 млн. жителей ГДР.
В утренние часы 10 ноября в ареале Бранденбургских ворот скопилась толпа западноберлинцев, требовавших "открыть" заодно и их. С большим трудом выстроившиеся шеренгой плечом к плечу пограничники смогли "выдавить" посетителей за пределы пограничной зоны, к счастью, обошлось без инцидентов.

Сообщение посла о временном вводе войск Национальной народной армии ГДР (ННА) в район Бранденбургских ворот в ночь с 9 на 10 ноября не подтвердилось. Уже в течение дня
10 ноября выяснилось, что в какой-то момент такая идея действительно обсуждалась на среднем уровне гэдээровского военного руководства, но от нее сразу же отказались. Не исключено, что недоразумение возникло вследствие языковых трудностей: посол не говорил по-немецки, а его собеседники иногда слабо владели русским. У сотрудников посольства весть о привлечении ННА к поддержанию общественного порядка не вызвала особого недоверия: большинству из нас было известно, что в октябре Хонеккер собирался в один из понедельников, когда в Лейпциге проходили демонстрации, вывести "в порядке устрашения" танки ННА на улицы этого города21 .

Серьезной проблемой стала в эти первые дни ситуация у стены с другой стороны. Сотни жителей Западного Берлина вскарабкались на пограничные сооружения у Бранденбургских ворот и на Потсдамерплац и отказывались спуститься на землю. Этот штурм стены объяснялся тем, что новый закон ГДР о выездах касался только граждан республики, режим перехода через границу для граждан ФРГ и жителей Западного Берлина оставался по-прежнему связанным с многочисленными бюрократическими трудностями (хотя их и было значительно меньше, чем в прошлом для граждан ГДР). Западноберлинцы пытались добиться проницаемости стены также в восточном направлении. В возникшей нервозной обстановке командиры погранвойск опасались возникновения инцидентов, в то время как их начальство требовало немедленно пресечь проникновение посторонних в пограничную зону. Обращения к нам за содействием со стороны Министерства обороны ГДР (оно отвечало за охрану границ) становились все более настойчивыми, приобретая подчас истерический характер.

Мне пришлось связываться с моими коллегами, посланниками трех держав в Западном Берлине, и убеждать их принять соответствующие меры. Поскольку нормальная телефонная связь между Восточным и Западным Берлином была блокирована огромным количеством звонков с обеих сторон (или была попросту отключена), говорить можно было только по прямой линии между посольством и британским командным центром в Западном Берлине. Эта линия была проложена в первые послевоенные годы и с тех пор не модернизировалась. Слышимость была отвратительной, приходилось все время кричать в трубку, но самое главное - она работала. Представители западных держав испытывали тревогу никак не меньше нас: осложнения не были нужны никому. Американский посланник Гарри Гилмор (в ноябре была очередь США председательствовать в союзной комендатуре) спросил, будет ли западноберлинской полиции разрешено подойти вплотную к стене. Дело в том, что стена стояла не на самой разделяющей сектора линии, а на некотором расстоянии от нее, вглубь Восточного Берлина, и в прошлом СССР и ГДР неизменно настаивали на том, что никто не имеет права вступать на полоску территории ГДР перед стеной. Сейчас было не до юридических тонкостей, и я дал положительный ответ, не тратя времени на консультации с МИД ГДР. У всех нас были ныне другие заботы.

После полученных разъяснений три державы приступили к действиям, которые были быстрыми, эффективными и неброскими. Патрули военной полиции были выставлены в непосредственной близи горячих точек, а автобусы западноберлинской полиции построились в цепочку, бампер к бамперу, вдоль стены у Бранденбургских ворот и на Потсдамерплац, чтобы преградить доступ толпе. Тех, кто стоял и сидел на стене, вежливо уговорили спуститься на землю и не создавать дополнительных трудностей для сил охраны порядка. Напряженность окончательно разрядилась после того, как в воскресенье, 12 ноября, открылся новый КПП на Потсдамерплац. Впрочем, поначалу это был просто пролом в стене. Необозримое море людей, собравшихся с обеих сторон стены, контролировать было невозможно, да никто и не пытался этого делать. Движение через новый КПП было символически открыто Вальтером Момпером и обер-бургомистром столицы ГДР Эрхардом Краком. Это был первый случай появления на публике официального лица ГДР в эти дни. Все остальные как будто провалились сквозь землю. Присутствовавший на церемонии открытия КПП Президент ФРГ Рихард фон Вайцзеккер без визы или приглашения вступил вместе с толпой западноберлинцев на территорию столицы ГДР и был встречен всеобщим ликованием. Это событие не повлекло за собой обычного в таких случаях протеста МИД ГДР. Времена действительно круто изменились, хотя главные перемены еще были впереди.

Известие о падении стены, да еще без стрельбы, было воспринято на московском политическом Олимпе с облегчением. Неуклюжие оправдания Кренца не вызвали ни досады, ни удивления. Настроения на самом верху иллюстрирует запись в дневнике помощника Генерального секретаря ЦК КПСС по внешней политике А.С.Черняева от 10 ноября: "Рухнула Берлинская стена. Закончилась целая эпоха в истории "социалистической системы". За ПОРП и ВСРП пал Хонеккер. […] ГДР, Берлинская стена - это главное. Ибо тут уже не о "социализме" речь, а об изменении мирового соотношения сил, здесь конец Ялты, финал сталинского наследия и разгрома гитлеровской Германии… Вот что "наделал" Горбачев. Действительно, оказался велик, потому что учуял поступь истории и помог ей войти в "естественное русло"22. Трудно, правда, понять, чем можно было восхищаться в тот момент, когда не без содействия самой Москвы рушились основы безопасности СССР на европейском направлении, возведение которых стоило его народам безмерных жертв. Но такими уж были тогда руководители страны: чувства Горбачева, надо полагать, не очень сильно отличались от тех, которые обуревали его помощника.

Днем 10 ноября послу поступило указание передать Кренцу поздравления Горбачева в связи с упразднением стены. Как рассказал нам Кочемасов вечером того же дня, содержание послания было следующим: "Все сделано совершенно правильно. Так держать - энергично и уверенно!" Посол упомянул также о своем разговоре с Шеварднадзе, который сообщил, что Маргарет Тэтчер ругала Франсуа Миттерана за поддержку воссоединения Германии и будет сокращать британские войска в Западном Берлине и ФРГ, если развитие пойдет по этому пути, она звонила также Колю и советовала ему встретиться с Кренцем. Самым важным для посла было то, что министр не высказал недовольства действиями (или бездействием) посольства. Однако была и щепотка соли. Шеварднадзе заявил: "У нас есть сведения, что военные что-то шевелятся. Никаких действий не предпринимать!" Посол немедленно позвонил главнокомандующему ЗГВ генералу армии Б.В.Снеткову и предложил ему "замереть и уйти в себя". Правда, Снетков категорически отрицал наличие у него или у его подчиненных противоположных намерений.

Судя по всему, эта неловкая ситуация была следствием утренней ремарки посла о вводе войск в ареал Бранденбургских ворот. Тогда посол не уточнил, что речь могла идти только о военнослужащих Национальной народной армии ГДР - для всех присутствовавших это было понятно и так. Видимо, в течение дня озвученная послом информация дошла до Москвы (кто только не звонил в этот день в посольство - даже А.Н.Яковлев оказал нам такую честь!). Очевидно, дошла она также без разъяснения о ННА. В центре забот Москвы стояла, естественно, Западная группа войск, и там решили, что имелась в виду она. Отсюда указание Шеварднадзе. Вот и посол, услышав слова министра, подумал прежде всего о ЗГВ.

Бранденбургские ворота были открыты для движения пешеходов 22 декабря 1989 года - точно к Рождеству, как первоначально и планировалось. Акт был символическим: отныне и навсегда стену можно было считать только подлежащим сносу атипичным архитектурным сооружением. Коль очень хотел придать церемонии открытия как можно более пышный характер. Помпезность должна была компенсировать тот факт, что падение стены произошло в отсутствие канцлера (9 ноября он находился с официальным визитом в Варшаве и вернулся лишь на следующий день). Коль пригласил на открытие ворот президентов США и Франции, а также Генерального секретаря ЦК КПСС: их приезд придал бы событию глобальное звучание. Однако Джордж Буш-старший не смог или не захотел посетить Берлин, и ориентировавшийся на него Горбачев также ответил отказом. Мы в посольстве считали это решение Горбачева ошибкой, поскольку было бы нелишним подчеркнуть особое значение, придаваемое СССР судьбе ГДР. В итоге ворота были открыты в чисто немецкой режиссуре: Гельмут Коль и новый председатель Совета министров ГДР Ханс Модров, Вальтер Момпер и Эрхард Крак.

Формально система выдачи разрешений на выезд и на въезд просуществовала в ГДР еще некоторое время после 9 ноября, в то время как физический демонтаж стены начался, как уже упоминалось, 12 ноября, когда саперы Национальной народной армии ГДР проломили ее у Потсдамской площади. Производимое с помощью тяжелой техники уничтожение стены закончилось лишь через два года. К исходу 1990 года были снесены 32,4 километра. Оставшиеся 80 километров исчезли к концу 1991 года. Осколки части демонтированных бетонных плит пошли на сувениры. В городе остались несколько небольших фрагментов стены, которым решено придать музейный характер.

9 ноября стало увертюрой к ликвидации ГДР. Постхонеккеровское руководство СЕПГ оказалось неспособным обеспечить нормальное ведение государственных дел. Был подорван престиж ГДР как государства. Настроения демонстрантов изменились. Главный лозунг "Народ - это мы", который допускал сохранение реформированной ГДР, уступил место лозунгу "Мы - единый народ", ориентированному на объединение с ФРГ. Воздействие политиков и средств массовой информации ФРГ на общественное сознание ГДР нарастало с каждым днем. Но это уже другая история.

 

 1 Коменданты трех западных держав заботливо соблюдали фикцию четырехстороннего режима. Заседания союзной комендатуры в Западном Берлине начинались каждый раз с опозданием на 15 минут на тот случай, если советский представитель просто "опаздывает". Конечно, это был лишь жест: распространение сепаратной денежной реформы в западных зонах оккупации Германии в июне 1948 года на Западный Берлин привело к непоправимому разрушению системы совместного управления городом и к его окончательному расколу.

 2 Горбачев М.С. Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира, М., 1987, с. 209.

 3 Михаил Горбачев и германский вопрос. Сборник документов 1986-1991. Предисловие и составление: Александр Галкин, Анатолий Черняев. М., 2006, с. 17-19.

 4 Помощник Генерального секретаря ЦК КПСС по внешней политике А.С.Черняев откровенно признавался позже: "У Горбачева и у нас не было ведь никакой стратегии в отношении Германии, только общие представления"  (см.: Александр фон Плато. Объединение Германии - борьба за Европу. М., 2007, с. 121).

 5 В Берлине сразу ожили воспоминания о "сталинской ноте" (точнее - нескольких нотах) 1952 года, когда Москва предложила Западу восстановление германского единства путем свободных выборов (на этом непременно настаивали западные державы) при одном условии - соблюдение Германией нейтралитета. При направлении этих нот СССР не консультировался с ГДР, о судьбе которой шла речь: у Социалистической единой партии Германии не было шансов выиграть свободные выборы. "В СЕПГ начали даже курсировать слухи о том, что партия должна быть готовой вернуться в оппозицию или перейти на нелегальное положение" в случае объединения Германии (Weber Hermann. DDR. Grundriß der Geschichte 1945-1990. Hannover, 1991, S. 72).

 6 Еще до решения Бундестага в ноябре 1983 года о модернизации размещенных в ФРГ американских ядерных ракет Хонеккер предложил Колю "сделать все, чтобы с немецкой земли никогда более не исходила война". После указанного решения и ответных мер СССР он вразрез с линией Москвы заявил о необходимости "ограничения ущерба". Коль похвалил такую позицию ГДР и заговорил о "сообществе ответственности" обоих германских государств, которое особенно важно в "трудные времена" (см.: Werner Weidenfeld, Karl-Rudolf Korte [Hrsg.], Handbuch zur deutschen Einheit, Bonn, 1993, S. 174-175).

 7 Выступление Хонеккера в Нойнкирхене 10 сентября 1987 года.//Werner Weidenfeld, Karl-Rudolf Korte [Hrsg.]. Handbuch zur deutschen Einheit. Bonn, 1993, S. 177.

 8 Национальные цвета ГДР были те же, что и у ФРГ: флаги обеих республик были черно-красно-золотым триколором. Флаг ГДР отличался лишь тем, что в его центре находился герб республики: молоток и циркуль в венке из колосьев. На государственном флаге ФРГ не было никаких эмблем, как нет их и на флаге нынешней объединенной Германии.

 9 В 1981 году Хонеккер подчеркивал, что "вопрос об объединении обоих германских государств встанет совершенно по-новому" в случае социалистических преобразований в ФРГ (см. : Werner Weidenfeld, Karl-Rudolf Korte [Hrsg.]. Handbuch zur deutschen Einheit. Bonn, 1993, S. 194).

10 Lehmann Hans Georg. Deutschland-Chronik 1945 bis 1995, Bonn, 1996, S. 357.

11 Михаил Горбачев и германский вопрос. Сборник документов 1986-1991. Предисловие и составление: Александр Галкин, Анатолий Черняев. М., 2006, с. 202-203.

12 2 мая 1989 года во имя создания единой Европы венгерские пограничники приступили к демонтажу пограничных сооружений на границе с Австрией. Этот сюжет был передан всеми телевизионными станциями мира (кроме ГДР). 27 июня в ходе очередной символической церемонии министры иностранных дел Венгрии и Австрии перерезали последнюю нитку проволочных заграждений на границе. 19 августа состоялась разрекламированная заранее политическая акция - представители молодежи обеих стран открыли пограничный шлагбаум, изображавший "железный занавес". В акции приняла участие большая группа граждан ГДР. Более 500 из них без всяких затруднений перешли на австрийскую территорию, чтобы затем добраться до ФРГ. Это было началом массового бегства немцев ГДР через Венгрию и Австрию. 10 сентября Венгрия официально денонсировала соглашение о взаимных поездках с ГДР, по которому венгерские пограничники были обязаны проверять наличие в паспортах граждан ГДР разрешения на выезд в несоциалистические страны.

13 Например, в ходе беседы с Горбачевым в апреле 1989 года председатель оппозиционной СДПГ Ханс-Йохен Фогель прямо поставил вопрос о Берлинской стене. Он заявил: "В "европейском доме" есть комната, разделенная на два помещения. На двери написано: "Берлин". Я согласен, что в подъездах и на лестницах дома надо следить за порядком. Но плохо, когда в доме начинается стрельба. Люди должны иметь право свободно перемещаться. Конечно, это перемещение следует каким-то образом организовать, в том числе с помощью полиции. Но она не должна стрелять. Нам хотелось бы, чтобы коллеги в ГДР доверяли себе больше, чем они это делают сейчас, проявляли больше гибкости". Реакция Горбачева была более чем двусмысленной: "То, что они недодали вам, мы готовы компенсировать", - сказал он  (Михаил Горбачев и германский вопрос. Сборник документов 1986-1991. Предисловие и составление: Александр Галкин, Анатолий Черняев. М., 2006, с. 149-150).

14 "Begrüßungsgeld" выплачивался каждому приезжающему в ФРГ жителю ГДР, включая детей. Размер "приветственных денег" составлял с августа 1987 года 100 немецких марок раз в год на человека.

15 "Auf die West-Berliner warten harte Zeiten": Günter Schabowski und Walter Momper über Mauerfall, ein gebrochenes Versprechen und falsche Hoffnungen. Der Tagespiegel, 7 November 2004. Об этой беседе советское посольство не было информировано.

16 Кренц избегает ясно высказываться на этот счет. Например, в интервью в ноябре 2004 года он говорил: "Для меня существует разница между нашим решением в отношении 10 ноября и незапланированным открытием границы на день раньше. Мы намеревались регулировать свободно совершаемые поездки. Вечером 9 ноября я мог принять лишь одно из двух решений - либо с применением насилия оттеснить людей [от КПП], либо не вмешиваться в ход событий. Из-за нескольких часов я не хотел рисковать столкновением с населением" (Neues Deutschland, 9 November 2004).

17 "Чарли" - принятое в армии США обозначение латинской буквы "С". Американские военные КПП "А" ("Альфа") и "В" ("Браво") стояли при въезде из бывшей американской зоны оккупации Германии на территорию ГДР (Мариенборн) и при выезде с этой территории в Западный Берлин (Драйлинден).

18 Карлсхорст - район Восточного Берлина, где был подписан Акт о безоговорочной капитуляции фашистской Германии, а затем традиционно располагались советские учреждения - штаб-квартира Советской военной администрации в Германии, Советской контрольной комиссии и др. В здании, в котором состоялось подписание Акта о капитуляции, сейчас размещен российско-германский музей.

19 Кузьмин И.Н. Крушение ГДР. Заметки очевидца. М., 1993, с. 80.

20 В ходе затеянной Шеварднадзе реорганизации МИД СССР произошел "раздел Германии задним числом". Если ГДР, ФРГ и Западный Берлин до реорганизации входили вместе в компетенцию 3-го Европейского отдела, и, таким образом, МИД располагал единым "мозговым центром" по германским делам, то в ходе реорганизации произошла передача ГДР в ведение вновь созданного Управления социалистических стран Европы, что вызвало усложнение и дополнительное торможение принятия решений в этой сфере. Разнобой и отсутствие последовательной политической линии возобладали как раз в тот момент, когда ситуация потребовала концентрации всех интеллектуальных ресурсов.

21 См. также: Александр фон Плато. Объединение Германии - борьба за Европу. М., 2007, с. 60.

22 Михаил Горбачев и германский вопрос. Сборник документов 1986-1991. Предисловие и составление: Александр Галкин, Анатолий Черняев. М., 2006, с. 246.