Для анализа политики России и Китая в Центральной Азии (ЦА) следует задать несколько существенных вопросов: каковы достоинства данного региона? Почему он привлекает внимание крупных игроков на международной арене, в том числе России и Китая? Какие российские и китайские интересы переплетаются в регионе, создавая пространство для двустороннего и многостороннего сотрудничества, а также поле для соперничества? Как эволюционировала российская и китайская политика в отношении ЦА, начиная с 90-х годов прошлого века, какова ее динамика и основные принципы? Ответы на эти вопросы имеют фундаментальное значение для понимания процессов и явлений, наблюдающихся в российско-китайских отношениях применительно к данному региону.

ЦА - это тот регион мира, где продолжается процесс самоопределения, строительства национальной государственности и создания основ для международной идентичности. При этом здесь активно развивается процесс внутреннего соперничества между странами, осложняющийся не оформившимся до конца видением места и перспектив региона в мировой политике и экономике, что существенно облегчает действия внешних игроков. Не будет преувеличением утверждение, что ЦА сформировалась как регион скорее потому, что таковым ее видят извне. Неслучайно именно внешние факторы оказывают решающее воздействие на формирование регионального порядка, а в центральноазиатскую политику вовлечено много внешних игроков, у каждого из которых есть конкретные геостратегические интересы, что, в свою очередь, порождает между ними конкуренцию за влияние.

Особое место ЦА в региональной политике России и Китая предопределено рядом факторов. Во-первых, Москву и Пекин объединяют особые отношения с государствами ЦА, прежде всего в силу их географической близости и общей истории, что, с одной стороны, способствует региональному сотрудничеству, но с другой - служит основанием для соперничества.

Во-вторых, страны ЦА обладают богатой ресурсной базой, включая углеводороды. В-третьих, имеют высокий транзитный потенциал, который облегчает (или затрудняет) доступ к стратегически важным регионам -Южной и Восточной Азии, Среднему Востоку. Россия и Китай, участвуя в формировании регионального порядка, руководствуются главным образом широким спектром национальных и корпоративных интересов и связей. В-четвертых, это заинтересованность Москвы и Пекина в высоком уровне безопасности центральноазиатских стран. Любая дестабилизация в регионе может спровоцировать расширение очагов конфликтности как в сторону России, так и в сторону Китая. Непоследнюю роль играет и такой фактор, как упрочение великодержавного статуса внешних игроков за счет повышения уровня эффективности российской и китайской политики в регионе. Комплекс этих условий способствует формированию геополитического и геоэкономического «треугольника» Россия - ЦА - Китай.

В процессе формирования региональной политики России и Китая можно выделить несколько этапов. При этом имеет место определенная синхронность в формировании внешнеполитических стратегий, что связано как с внешними, так и внутренними вызовами, стоявшими в разные периоды перед Москвой и Пекином. Так, в первой половине 1990-х годов Россия переживала трудности переходного периода, а Китай концентрировал свое внимание на внутренних вопросах, пытаясь одновременно выйти из международной изоляции после событий 1989 года. Позитивным стимулом определения новой стратегии стала, однако, необходимость выстраивания нормальных добрососедских отношений с центральноазиатскими соседями.

Центральноазиатская стратегия России

В 1990-х годах оценки значимости региона для Российской Федерации менялись, поскольку глубокой трансформации подвергалась как внутренняя, так и внешняя политика страны1. После распада Советского Союза российское руководство заметно дистанцировалось от некоторых традиционных внешних связей, а ЦА не попала в число приоритетных направлений российской внешней политики. Часто Москва в двусторонних отношениях с местными странами использовала традиционный подход: более слабые субъекты международных отношений нужно держать в орбите своего влияния, в то время как интересы и нужды новых независимых государств вторичны.

На начальном этапе, в 1992-1995 годах, российская политика в ЦА носила достаточно ситуационный, а временами откровенно хаотичный характер, не имела четко сформулированных стратегических целей. Не приходилось говорить об использовании перспективной стратегии, что в принципе было обусловлено процессом переосмысления Россией своего места и роли в изменившемся мире2, поиском моделей внутреннего развития, возникновением непривычной расстановки сил в непосредственной близости от границ российского государства; неподготовленностью российских политических и финансово-экономических групп к новым вызовам в сфере экономики, политики и международной безопасности; отсутствием консенсуса внутри руководства относительно дальнейших действий на центральноазиатском направлении.

Новая политика России в регионе стала постепенно определяться в ходе начавшейся в 1993 году дискуссии по вопросу о приоритетных векторах и целях российского влияния3. Начал складываться консенсус относительно базовых принципов российской внешней политики, что позволило разрабатывать и ее центральноазиатское направление. Здесь необходимо отметить и ряд факторов, препятствовавших этой работе.

Во-первых, российский МИД, администрация президента и другие институты власти, ответственные за анализ ситуации и формулирование соответствующих предложений, испытывали нехватку экспертов, обладавших широкими знаниями о странах ЦА в целом, и особенно касательно механизмов принятия решений в странах региона. Заполнение этой лакуны требовало времени. Во-вторых, консенсус относительно центральноазиатской политики России усложнялся обострением отношений с политической оппозицией, корректировкой внешних приоритетов. Подходы разнились от обязательности присутствия России в ЦА до призывов полностью уйти из региона. Понятно, что для внесения определенности в политику России нужно было время. 1990-е годы стали тем этапом, когда российское руководство обретало необходимый опыт взаимодействия со странами ЦА, на основе которого можно было перейти к определению иерархии и диапазона региональных проблем, жизненно важных для интересов РФ.

С 1995 года российское руководство определило отношения с ближним зарубежьем как приоритетные во внешней политике4, вследствие чего стало меняться отношение России и к государствам ЦА, начался поиск новых направлений развития региональных связей. Прежде всего, следовало точно диагностировать российские интересы в регионе, определить стратегические цели, выбрать соответствующие политические и финансово-экономические инструменты и методы по упрочению российского влияния в регионе.

В первое время эта политика, как представляется, базировалась на ошибочном тезисе о существовании целого ряда неопровержимых факторов, неумолимо толкающих государства региона к тесному сотрудничеству с Россией, причем на ее условиях. Априори предполагалось, что одним из них является географическая близость к России, длительная общая история, сложившиеся в советский период экономические связи.

И хотя лидеры государств ЦА не были в восторге от распада СССР, Россия не заняла однозначно почетного места в их новой национальной идентичности. Более того, в первой половине 1990-х годов власти стран этого региона не раз декларировали желание порвать с советским наследием, что было вполне естественно для государств, находящихся в процессе поиска своей национальной идентичности и самостоятельного выхода на международную арену5. Желание вырваться из-под «заботливой» опеки Москвы, настороженность к российским шагам, а также прагматические геополитические и геоэкономические расчеты привели к тому, что страны региона начали формировать свою политику в отрыве от России, вне ее стратегических интересов.

Дополнительной проблемой, с которой должен был считаться Кремль в своей центральноазиатской политике, была высокая вероятность того, что регион окажется в сфере интересов других держав, а Россия, испытывающая серьезные внутриполитические трудности и переживающая глубокий экономический кризис, не сумеет противостоять этим неблагоприятным тенденциям. В этих условиях возникла потребность найти такую форму сотрудничества с государствами ЦА, которая позволила бы России сохранить влияние и гарантировать реализацию своих интересов в сфере политики, экономики и безопасности.

По мнению экспертов, такая корректировка российской политики приходится на вторую половину 1990-х годов6. Москва, даже будучи ослабленной, не могла игнорировать тот факт, что регион все больше становится сферой соперничества ряда внешних игроков: Китая, США, Индии, Турции, Ирана, Пакистана. Тогдашний министр иностранных дел России Е.М.Примаков сделал особый упор на прагматический характер отношений со странами региона, на смещение акцентов с реинтеграционных процессов на двустороннее сотрудничество в различных областях. Стратегия «разных скоростей» была рассчитана на расширение российского влияния и перехват инициативы в ЦА. Исходя из этих задач, отношения с отдельными странами региона стали выстраиваться в зависимости от их готовности взаимодействовать с Россией, учитывать ее интересы и собственную специфику.

Корректировка позволила сформулировать более гибкую центральноазиатскую политику. Дипломатия Е.Примакова учла различия в интересах отдельных стран региона и фактическое состояние существовавших между ними отношений, сложную расстановку сил в регионе, его социально-экономические проблемы, фактор политической нестабильности, логику так называемой большой игры, «взрыв» исламского фундаментализма7, равно как и тяжелое общественное и экономическое положение русского меньшинства в странах ЦА8. Возникло понимание того, что безопасность в регионе напрямую влияет на безопасность самой России9. Нельзя, конечно, утверждать, что к концу 1990-х годов полностью сложилась четкая политика России в регионе. На тот момент она еще не стала цепью связанных друг с другом последовательных действий, направленных на достижение заданных целей, носила временами рефлекторный характер, но уже начала обретать определенные черты осмысленности.

Перелом в отношениях с ЦА произошел в самом конце 1990-х годов, на который пришелся взлет дипломатической активности России в регионе. Его обусловил ряд внешних и внутренних факторов, таких как принципиальное изменение российского восприятия международного окружения в связи с процессом расширения НАТО на Восток и его угрозой для безопасности РФ, подпитываемая недружественными России политическими силами и исламским фундаментализмом на ее южном фланге война в Чечне и неудачи в балканской политике. К тому же следует учитывать перманентный внутренний кризис, противоборство Б.Н.Ельцина с оппозицией внутри страны. В этих условиях Москве нужна была новая стратегия действий, как во внутреннем измерении, так и на международной арене. Изменение центральноазиатской политики стало естественным следствием общего переосмысления российской внешнеполитической концепции*. (*В концепции национальной безопасности Российской Федерации 2000 г. записано, в частности, что «угрозы национальной безопасности Российской Федерации в международной сфере проявляются в попытках других государств противодействовать укреплению России как одного из центров влияния в многополярном мире, помешать реализации национальных интересов и ослабить ее позиции в Европе, на Ближнем Востоке, в Закавказье, Центральной Азии и Азиатско-Тихоокеанском регионе». Тем самым было указано, что стабильная и контролируемая Центральная Азия - это один из тесно взаимосвязанных элементов системы, гарантирующей национальную безопасность России. )

Придя к власти в 2000 году, В.В.Путин стал выстраивать адекватную существующим реалиям стратегию сотрудничества с государствами Центральной Азии**. (**Еще в декабре 1999 г., перед началом исполнения обязанностей президента, В.Путин указал на новый приоритет внешней политики России - выстраивание добрососедских отношений с Центральной Азией. Этой декларации предшествовал визит в то время еще премьер-министра Путина в Таджикистан (ноябрь) и Узбекистан (декабрь). )

 «Возвращение» России имело не только политический характер, ему сопутствовали определенные военно-стратегические и социально-экономические обязательства, которые затем вылились в разные формы двусторонней и многосторонней кооперации10.

На активность Москвы в регионе серьезно повлиял фактор американского присутствия в ЦА и Афганистане после 11 сентября 2001 года. В результате в августе 2002 года МИД РФ включил этот регион в приоритеты российской дипломатии11. С этого времени Россия стала более целенаправленно привлекать к сотрудничеству государства региона. Разочаровываясь в формате СНГ, Москва с помощью имеющегося у нее инструментария стала концентрировать внимание на решении конкретных задачах на южном направлении12. В их числе - близкие личные контакты с лидерами центральноазиатских республик, интенсификация визитов на высшем уровне, развитие дипломатических и экономических контактов13, использование потенциала международных экономических организаций, таких как ЕврАзЭс, ШОС, а также сотрудничество в области безопасности по линии ОДКБ14. Как двухсторонние, так и многосторонние механизмы составили ядро центральноазиатской политики России. Однако уровень эффективности этой политики зависел от стабильности положения в регионе, кооперационных возможностей самой России, а также ее умения нейтрализовать действия внешних игроков в регионе, в том числе ее китайского партнера.

Эволюция центральноазиатской стратегии Китая

Оценить динамику китайской политики в ЦА непросто: китайское восприятие региона, китайские интересы продолжают эволюционировать с момента распада СССР. На политику Китая влияли изменения ситуации на международной арене и в самой ЦА, переосмысление основ китайской внешней политики15, а также понимание проблем национальной безопасности и своих экономических интересов.

Китай никогда официально не заявлял о своих стратегических целях в ЦА. Тем не менее на основании анализа активности Пекина в регионе можно выделить основные приоритеты и этапы политики КНР. К каноническим целям китайской внешней политики определенно можно отнести гарантирование безопасности государства, реализацию экономических и энергетических интересов, создание благоприятных условий для решения тайваньской проблемы (что связано с ростом могущества государства). Фундаментальные цели китайской дипломатии образуют единую систему координат, в соответствии с которой оценивается значение (ранг) каждого государства и региона на шкале китайских приоритетов, определяются общие и частные цели политики в отношении отдельных стран и регионов.

Исходя из этого, Китай, чтобы развиваться и модернизироваться, нуждается в стабильном и добрососедском международном окружении, постоянном и неограниченном доступе к стратегическому сырью, недопущении конфликтов, исключении зависимости от одной страны или региона, развитии и укреплении двусторонних и многосторонних отношений, а также усилении своей позиции на международной арене. В этом контексте рейтинг стран ЦА для Пекина непосредственно связан с каждой из этих задач.

Согласно мнению занимающегося разработкой политики КНР в ЦА Хуaшена Чжао, регион подпадает под концепцию «периферийной дипломатии» - одну из основ стратегии внешней политики. Концепция определяет подходы Пекина к граничащим с КНР или близко расположенным государствам, которые создают благоприятное внешнее окружение, важны с точки зрения обеспечения безопасности, а также политических и экономических интересов Поднебесной. Целью китайской политики добрососедства (mulin zhengce), которую начали проводить в 1980-х годах, а официально приняли в 2003 году16, является поддержание дружественных отношений со всеми соседними и находящимися в непосредственном международном окружении КНР государствами, которые должны образовывать зону стабильности вокруг страны17. Задачей ее также является улучшение стратегической позиции Китая, расширение его международного влияния и увеличение свободы действий китайской дипломатии в двусторонних и многосторонних отношениях18. Исходя из этой концепции, Пекин ведет диалог с соседними странами. Акцентируя внимание на принципах партнерства в деле решения пограничных вопросов, проблем спорных территорий, а также поиска справедливых и взвешенных решений, китайское руководство преследовало цели расширения сферы экономического взаимодействия, а через него - и китайского влияния.

Китай, как и Россия, корректировал свои интересы и цели под влиянием ряда субъективных и объективных факторов. Во-первых, это факт обретения государствами ЦА независимости. Во-вторых, это проникновение в постсоветский регион внешних игроков, что предвосхищало возможность столкновения их интересов19. В-третьих, с точки зрения безопасности Китая ЦА стала реальным и потенциальным источником угрозы (терроризм, экстремизм и сепаратизм). Эти факторы, безусловно, были учтены в теории и практике «периферийной политики».

По прошествии двух десятилетий центральноазиатский вектор политики КНР обрел самостоятельность. Если в первой половине 1990-х годов Китай по инерции рассматривал регион как своего рода продолжение России, играющее незначительную роль в международных делах*, (*В большей или меньшей степени эта тенденция сохраняется. Китайские исследователи международных отношений рассматривают Центральную Азию не как самостоятельное целое, а как часть российского пространства. Это можно назвать ортодоксальным подходом китайской дипломатии к Центральной Азии. )  то в настоящее время китайцы исходят из того, что в ЦА сформировались новые элиты, большей частью уже не связанные с Россией. Однако при этом регион представляет собой фактически незаполненную лакуну20. И конечно, за прошедший период выросли потребности и запросы самого Китая.

Эксперты признают, что приоритеты, цели и методы китайской политики в отношении ЦА в процессе решения стоящих перед Китаем задач постоянно трансформировались21. На начальных этапах во главу угла ставилось решение спорных пограничных вопросов, а также снятие проблемы так называемых неравноправных договоров. Во второй половине 1990-х годов на передний план была выдвинута идея стабилизации и безопасности режимов ЦА с целью снятия напряженности в Синьцзян-Уйгурском автономном районе. В 2000 году Китай взял на вооружение стратегию диверсификации источников энергии, а с 2005 года стал расширять в ЦА свое не только экономическое, но и политическое влияние. Можно сказать, что Пекин постепенно перестал рассматривать регион сугубо в контексте целостного комплекса вопросов, связанных с российско-китайскими отношениями.

Выделим три главных этапа формирования центральноазиатской политики Китая. Первый этап (1991-1995 гг.) - наблюдательный: Пекин оценил новые реалии ЦА и ее ближайшего окружения и в 1992 году установил дипломатические отношения с местными странами22, при этом предпочитая проводить очень осторожную политику. Параллельно решались вопросы формирования атмосферы доверия и создания юридико-договорной базы в двусторонних отношениях, особенно при решении проблем, истоки которых крылись в советском периоде. Значимым событием стал визит премьера Китая Ли Пэна в Ташкент, в ходе которого он обозначил основные условия и направления развития отношений Китая со странами ЦА - общность интересов как фундамент для дружественных отношений, ненаправленность сотрудничества Китая и стран ЦА против третьих стран; отказ от намерения соперничать с Россией в регионе; нацеленность на взаимную выгоду. Ли Пэн также заявил, что Китай не угрожает ни одному из государств ЦА23.

Во второй половине 1990-х годов Китай перешел к «стратегии проникновения», которая диктовалась нарастающим беспокойством Пекина за состояние безопасности и экономическое развитие приграничной полосы. В Китае понимали, что государства региона в связи с перманентной нестабильностью в соседнем Афганистане чрезвычайно чувствительны к транснациональным угрозам, прежде всего международному терроризму, исламскому радикализму и экстремизму, незаконной торговле наркотиками и оружием. При этом особое беспокойство Пекина вызвал рост уйгурского сепаратизма. К тому же в 1990-х годах в ЦА и Каспийском регионе были выявлены значительные запасы углеводородов, столь необходимых для растущей китайской экономики именно в плане диверсификации доступа к сырьевым ресурсам. Пекину было важно четко сформулировать и свои энергетические интересы в ЦА, связанные с программами ускоренного развития центральных и западных провинций Китая.

Начало третьего этапа центральноазиатской политики КНР пришлось на конец 2001 года и связано с последствиями 11 сентября, когда ЦА заняла особое место в глобальной повестке дня. Считавшийся периферийным регион стал областью стратегического значения для Китая, России, США и других игроков. Теперь в Центральной Азии китайцы решали уже глобальные проблемы24. Актуализировалась проблема обеспечения доступа к сырью, а также использование транзитного потенциала региона. В связи с этим Китай сделал упор на многостороннее сотрудничество в рамках ШОС25 и развитие двусторонних отношений со странами региона, прежде всего в сфере экономики.

Рост внимания китайской стороны к ЦА сохраняется, что объясняется несколькими причинами. Во-первых, столкновением в регионе интересов глобальных и региональных держав, и это порождает специфическую модель взаимодействия и соперничества. Во-вторых, ЦА образует ось, соединяющую Юго-Восточную, Западную и Южную Азию, а также Китай и Россию. Поэтому Китай, углубляя сотрудничество с государствами региона, может использовать эту территорию как один из инструментов, служащий их великодержавным амбициям. В-третьих, это важность центральноазиатских энергоносителей для экономики КНР, что напрямую связано с проблемой экономической безопасности Китая.

Россия и Китай в Центральной Азии после 2014 года

История развития отношений России и Китая с государствами ЦА богата и неоднозначна. Специфический эмоциональный груз прошлого создает особый климат, который ставит обе державы перед все новыми вызовами. Важным рубежом в процессе формирования стратегии России и Китая в регионе будет, несомненно, постепенный вывод американских войск из Афганистана, объявленный администрацией Обамы на 2014 год. В июле американские военные должны покинуть авиабазу Манас в Киргизии. Хотя Вашингтон продекларировал перенос своей активности в зону Тихого океана, что требует от него и большего внимания, и больших финансовых затрат, он вовсе не собирается уходить из этой части мира, перепоручая регион другим акторам. Белый дом скорее предпринимает тактические шаги, чтобы уменьшить расходы на афганскую операцию и ограничить свою ответственность за ситуацию в этой проблемной зоне.

Вместе с тем долгое американское военное присутствие, итоги которого не до конца ясны как для самого Афганистана, так и для сопредельных государств, производит негативное влияние на местное население, а также ведет к тому, что тактические союзы, заключенные Вашингтоном для нужд этой операции, постепенно размываются. Интересы безопасности России и Китая в центральноазиатском регионе имеют общий фундамент, на котором оба государства строят свои стратегические цели, включая обеспечение безопасности и спокойствия в регионе, борьбу с терроризмом, экстремизмом и сепаратизмом, а также стабилизацию политической и социально-экономической обстановки. Это с одной стороны. С другой - в их интересах противодействие чрезмерной активности и длительному присутствию США в регионе. В этом контексте главной целью России и Китая является максимальное ограничение влияния Вашингтона в Центральной Азии.

Очевидно, что последствия ограничения численности американских войск в Афганистане повлияют не только на ситуацию в этой стране и соседнем Пакистане. Под угрозой может оказаться безопасность стран Центральной Азии, а также южных областей России и северных районов Китая. Зона нестабильности может существенно расшириться, а террористическая опасность возрасти. В этой ситуации Москва и Пекин повышают свою оперативную готовность к многостороннему (в рамках ШОС и ОДКБ) и одностороннему противодействию такого рода угрозам и борьбе с ними. По сути, оба игрока обладают серьезным потенциалом, который можно использовать для противодействия как военным, так и невоенным угрозам региональной безопасности. Более того, они хорошо осознают свою роль в процессе стабилизации Центральной Азии.

Из потенциальных последствий снижения уровня присутствия США в регионе можно также ожидать дисбаланса сил в Центральной Азии в пользу Китая. Опасения относительно такого сценария все громче звучат в дискуссии о будущем российско-китайских отношений. Китай все активнее выступает за реализацию концепции «экономического коридора Великого шелкового пути». Об этом, в частности, говорил в ходе своего визита в страны Центральной Азии в сентябре 2013 года Председатель КНР Си Цзиньпин26. Китайский проект, который предусматривает создание системы сообщающихся сосудов, служащей экономическим интересам Китая в Азии и Европе, может иметь ряд последствий как для региона, так и Российского государства. В зависимости от того, как Россия отнесется к намерениям китайского правительства, это может стать как началом кооперации, так и вызовом, следствием которого будет повышение уровня соперничества в российско-китайских отношениях.

 

 

 1Об эволюции внешней политики России в регионе Центральной Азии см. напр.: Хрусталев M. Центральная Азия во внешней политике России. Москва, 1994; Jonson L. Russia and Central Asia // Central Asian Security. The New International Contex/ R.Allison, L. Jonson. Stockholm, 2001. S. 95-126; Jonson L. Vladimir Putin and Central Asia, The Shaping of Russian Foreign Policy. New York, 2004; Czarkowska E. Turkmenistan w rosyjskiej polityce zagranicznej // Turkmenistan. Historia - Społeczeństwo - Polityk. Pod red. T. Bodio. Warszawa, 2005. S. 672-676; Тренин Д. Россия и Центральная Азия: интересы, политика, перспективы // Центральная Азия: взгляд из Вашингтона, Москвы и Пекина/ Под ред. Е.Румера, Д.Тренина, Хуашена Чжао. М., 2008. С. 86-157; Чуфрин Г. Россия в Центральной Азии. Алматы, 2010.

 2См.: Bieleń S. Tożsamość międzynarodowa Federacji Rosyjskiej. Warszawa, 2006.

 3См.: Тиммерман Х. Внешняя политика России. Поиск новой идентичности // Мировая экономика и международные отношения. 1994. №3; The Source of Russian Foreign Policy after the Cold War/ C.A.Wallander. Boulder, 1996; Trofimenko G.A. Russian National Interests and the Current Crisis in Russia. Aldershot, 1999; Цыганков А.П. Внешняя политика России от Горбачева до Путина. Формирование национального интереса. Mосква, 2008.

 4Концепция укрепления сотрудничества и интеграции с бывшими советскими республиками была четко представлена 14 сентября 1995 г., когда Президент Б.Ельцин подписал декрет «Стратегический курс России с государствами - участниками Содружества Независимых Государств» (Дипломатический вестник. 1995. №10. С. 3-6). Этот документ был подготовлен на основании одной из докладных записок Службы внешней разведки РФ, руководителем которой, до назначения его главой МИД, был Е.Примаков. См. также: Jackoson N.J. Russian Foreign Policy and the CIS: Theories, Debates and Actions. London, New York, 2003. P. 27-78.

 5Laurelle M., Peyrouse S. China as a Neighbor: Central Asian Perspectives and Strategies. Washington, 2009. P. 20; Звягельская И.Д. Становление государств Центральной Азии. Москва, 2009.

 6Paramonov V., Strokov A. The Evolution of Russia’s Central Asia Policy. Shrivenham, June 2008. P. 7-12.

 7Подробнее см.: Naumkin V.V. Radical Islam in Central Asia: Between Pen and Rifle. Lanham. Asia and the End of Transition. New York, 2005. Р. 152-194; Olcott M.B. The Roots of Radical Islam
in Central Asia // Carnegie Paper. №77. Washington, 2007; Strachota K., Falkowski M. Dżihad i nowa Wielka Gra. Paradoksy zagrożenia wojującym islamem w Azji Centralnej. Warszawa, 2010.

 8Ziegler Ch.E. Russian Diaspora in Central Asia: Russian Compatriots and Moscow’s Foreign Policy // Demokratizatsiya. 2006. Vol. 14. №1. Р. 103-126.

 9Эти опасения открыто звучат в июньском, 1996 г. Послании о национальной безопасности Президента Б.Ельцина РФ Федеральному Собранию, указывавшем на угрозу дезинтеграции на постсоветском пространстве и потери влияния в регионе. - О национальной безопасности. Послание Президента РФ Федеральному Собранию // Независимая газета. 14.06.1996.

10Laurelle M. Russia’s Central Asia Policy and the Role of Russian Nationalism, Central Asia and Caucasus Institute. Washington, 2008. P. 8-28.

11Flikke G., Wilhelmsen J. Central Asia: A Testing Ground for New Great-Power Relations // NUPI Raport. Oslo, 2008. P. 26.

12Тренин Д. Указ. соч. С. 93.

13См.: Прокофьев И.В. Экономическое сотрудничество России со странами Центральной Азии // Южный фланг СНГ. Центральная Азия - Каспий - Кавказ: энергетика и политика, M., 2005.

14Подробнее см.: Арунова M. Россия и государства Центральной Азии: сотрудничество в сфере безопасности // Центральная Азия и Кавказ. 2001. №2. С. 46-54.

15О переосмыслении китайской внешней политики см.: Medeiros E.S., Fravel M.T. China’s New Diplomacy // Foreign Affairs. Nov./Dec. 2003.Vol. 83. №6. Р. 22-35; New Directions in the Study of China’s Foreign Policy/ A.I.Johnston, R.S.Ross. Stanford, 2006.

16Hughes C.R. Nationalism and Multilateralism in Chinese Foreign Policy. Implications for Southeast Asia // Pacific Review. 2005. Vol. 18. №1. P. 119-135.

17Чжао Хуашен. Центральная Азия в китайской дипломатии // Центральная Азия: взгляд из Вашингтона, Москвы и Пекина. С. 175.

18Там же.

19Cм.: Central Asian Security. The New International Context/ R.Allison, L.Jonson. London, 2001; Thinking Strategically: The Major Powers, Kazakhstan and the Central Asia Nexus/ R.Legvold. Cambridge, 2003; Казанцев A.A. «Большая игра» с неизвестными правилами: мировая политика и Центральная Азия. М., 2008.

20Чжао Хуашен. Указ. соч. С. 178-179.

21Подробнее об эволюции политики Китая в Центральной Азии см.: Guangcheng Xing. China and Central Asia: Toward a New Relationship // Ethinic Challanges Beyond Borders: Chinese and Russian Perspectives on the Central Asian Conundrum/ Yongjin Zhang, Rouben Azizian. London, 1998. P. 32-49; Burles M. Chinese Foreign Policy Towards Russia and Central Asia. Washington, 1999; Hu R.W. China’s Central Asia Policy: Making Sense of the Shanghai Cooperation // Central Asia and the End of Transition. New York, 2005. P. 130-151; Swanstrőm N. China and Central Asia: A New Great Game Or Traditional Vassal Relations // Journal of Contemporary China. 2005. Vol. 14. P. 569-584; Kellner T. L’Occidental de la Chine. Pekin et la nouvelle Asie centralle (1991-2001). Paris, 2008; Бабаян Д.К. Политика Китая в Центральной Азии, на Кавказе и в Северном Прикаспии в конце XX - начале XXI в. Москва, 2013.

22Воскресенский A.Д., Лузянин С.Г. Политика Китая в Центральной Азии: Южный фланг СНГ // Центральная Азия - Каспий - Кавказ: возможности и вызовы для России/ Отв. редакторы Наринский М.М., Мальгин А.В. М., 2003. С. 317-318.

23Фроленко В.С. Политико-экономические интересы в Центральной Азии главных мировых и региональных акторов // Шанхайская Организация Сотрудничества: к новым рубежам развития/ Отв. редактор A.Ф.Клименко. М., 2008. С. 70.

24Чжао Хуашен. Указ. соч. С. 159.

25См.: Fei Gao. The Shanghai Cooperation Organization and China’s New Diplomacy. Antwerp, 2010.

26http://russian.people.com.cn/31519/8400419.html [25.09.13] Mankoff J. The United States and Central Asia after 2014. Washington, 2013. P. 19-23.