Отец Валентин Свенцицкий о Церкви и войне

Жизнь и творчество отца Валентина Павловича Свенцицкого постепенно выходят из тени, в которой они пребывали долгие годы после его кончины в 1931 г. Сегодня, перечитывая оставленные о. Валентином богословские и художественные произведения, можно умозрительно обозначить те морально-этические горизонты, до которых доходили его мысль и слово.

По отцу о. Валентин был из польских дворян, по матери – из русских мещан. Родитель Валентина Павловича принадлежал к католическому вероисповеданию, но его сын вошёл в историю как яркий православный публицист и проповедник, настоятель московского храма свт. Николая Чудотворца на Ильинке.

Интеллектуально-религиозные воззрения о. Валентина формировались под воздействием его ближайшего окружения. Среди знакомых и друзей В. П. Свенцицкого находим религиозных философов Павла Флоренского, Александра Ельчанинова, Сергея Булгакова, Владимира Эрна. 

В. П. Свенцицкий зачитывался трудами В. Соловьёва, Ф. Достоевского, Н. Бердяева, Ф. Ницше. Двух последних он подверг жёсткой критике со строго православных позиций, отказав их философским воззрениям в чувстве метафизической истинности.

В своём творчестве о. Валентин касался довольно щекотливого вопроса отношений войны и Церкви. Будучи человеком твёрдым и решительным (преследовался за печатные выступления и в царской России, и в советской, сумел, уже в зрелом возрасте, решительно подавить в себе все греховные позывы, свойственные обычному человеку), о. Валентин  не отождествлял Церковь со слабостью, а смиренность – с уничижением. 

В 1919 г. выходит из печати его статья «Война и Церковь». «…Вопрос о христианском отношении к войне замалчивается», - читаем у о. Валентина. - Его считают «щекотливым». Заповедь "не убий" так категорична, что всякие попытки примирить её с допустимостью для христиан войны кажутся неискренней софистикой, направленной к оправданию заведомого зла. А между тем не подлежит никакому сомнению, что Православная Церковь глубоко права в своём отношении к войне. Христианство принципиально войны не отрицает. Не всякая война является злом с христианской точки зрения. Может быть такая война, благословить которую не только не есть "компромисс", а прямой долг Христианской Церкви».

В. П. Свенцицкий не отрицал бедственности войны, как политико-социального явления, но призывал не отождествлять два разнородных понятия – войну и убийство: «Заповедь "не убий" дана в Ветхом Завете. И рядом с этой заповедью в том же Ветхом Завете перечисляется великое множество преступлений, за которые полагается "смертная казнь"! Совершенно ясно, что под убийством, запрещённым Богом, разумелось такое убийство, которое было выражением злой воли человека -- его "нелюбви" к ближнему».

Все искажения относительно толкования заповеди «Не убий» о. Валентин усматривал в придании самому содержанию заповеди безусловного характера. Как тут не вспомнить слова Аристотеля, что любую добродетель можно легко превратить в порок, если не знать в ней меры. Ход мыслей о. Валентина таков: убийство есть покушение на человеческую личность, и это является непременным атрибутом данного акта. Война же не ставит своей прямой целью непосредственно убийство, как таковое. Война – явление политическое, и цели, ею поставленные, достигаются порой без убийства (например, предложением врагу капитулировать).  Следовательно, вопрос об убийстве следует с абсолютной почвы перенести на относительную. «Не всякая война грех, а лишь та война, которая преследует злую цель, ибо моральное значение войны определяется тем, во имя чего стремятся к победе», - выводит отсюда о. Валентин.

В идеях о. Валентина нет места преступному пацифизму. Ведь и пацифизм, доведённый до абсолюта (вспомним опять Аристотеля), может быть преступным. Дилемма христианина на войне не исчерпывается дуальной позицией «убий» - «не убий». Присутствует третье звено – «кого убить?». Идущий на войну ради праведной цели готов умертвить преступника, дабы был спасён невиновный. Отказывающийся от войны по религиозным соображениям соглашается на убийство преступником невиновного, и не оставляет последнему шансов на жизнь, что сродни соучастию в расправах над невиновным. Для о. Валентина «соучастник, попускающий свершиться преступлению, даже виновнее в убийстве чужими руками, чем тот, кто делает это за свой страх и риск. Ведь убийство свершает и тот, и другой, но первый рискует, при этом, своею собственною жизнью, и берёт на себя всю ответственность за содеянное, -- другой "умывает руки", и, уклоняясь от смертельного столкновения, уклоняется и от моральной ответственности».

Господь завещал нам любить врагов наших, но сюда примешивается человеческий догматизм, уверял о. Валентин. Да, врагов надо любить, но где сказано, что не надо любить мирных жителей, которым враг угрожает? И, защищая мирных жителей, мы делаем это не из-за чувства ненависти к врагу, а именно из-за чувства любви к мирным жителям, и убиваем врага при их защите не для развлечения или желания утолить свои варварские инстинкты, а потому лишь, что нет другого выхода. Отец Валентин приводит для иллюстрации место из Евангелия, где Пётр отсёк мечом ухо рабу. Раб покушался на «Невиннейшего из невинных», и апостол совершал не убийство, но акт защиты.

Слова Христа Павлу, что поднявшие меч от меча и погибнут, имеют тот смысл, что Пётр усомнился в способности Христа, носителя Божественной правды и истины, защитить самого себя, и потому взялся за меч. И оттого Иисус ответил ему, что не делай этого, ибо поднявший меч (на правду и истину Божью) от меча и погибнет.  

Мысли о. Валентина сопрягаются с мыслями другого русского философа – Ивана Александровича Ильина, изложенными в книге «О сопротивлении злу силой». И. Ильин утверждал,  что сопротивление злу, как таковому, всегда есть дело праведное, и чем с большими опасностями оно сопряжено, тем больше подвиг и заслуга сопротивляющегося. Привычку видеть в мече лишь зло и грех И. Ильин относил на счёт «наивной грубости прямолинейных моралистов». По его мнению, нельзя налагать абсолютный запрет на меч, но и нельзя его превозносить до абсолюта.

Как носитель яркой религиозной мысли, о. Валентин не обходил молчанием острые вопросы сосуществования советской власти и Православия. В 1928 г. он приговаривается к ссылке за отказ принять декларацию части церковных иерархов, выразивших положительное отношение к новым властям. В ссылке пишет свои знаменитые «Диалоги», вмещавшие в себя и письма, и проповеди, и беседы с воображаемыми вопрошающими о Боге, бессмертии и правде жизни. Из ссылки он так и не вернулся.

Социолог Эмиль Дюркгейм говорил, что народы есть то, во что они верят. Церковь есть социальный и общественный институт, воспитывающий человека с привязкой к христианским ценностям. Попытки навязать Церкви «грубость прямолинейных моралистов» в вопросах войны и мира губительна и тогда, когда меч возносится в идеал, и тогда, когда меч опускается до уровня злого символа. Человек должен стремиться к гармонии, а её-то в таком случае не будет. Церковь не может оправдывать бездействие, ибо бездействие в решительные минуты – это тоже грех. Церковь занимается обличением грехов, и не может не обличать бездействия.

Менее всего бездействие уместно в годину великих поворотов истории, требующих активации всех человеческих сил – умственных и телесных. Отказ от их активации есть отказ от участия в текущих событиях, где равнодушия будет больше, чем отстранённой мудрости. Мудрый не отстраняется от потока событий, он в нём соучаствует, мысленно и на практике. Равнодушный прячется за лозунгами о примирении, незаслуженно рядясь в шелка мудрости. Церковь провозглашает право поднять меч, если цели, этим преследуемые, выше низменных целей человека. Только тогда меч получает благословение, когда цель, которой он служит, превышает земной уровень. Всё, что выше земного, находится в ведении Церкви, и не может она от этого устраниться, ибо самоустранение Церкви от возвышенного есть её моральное самоубийство. 

Как нельзя вместо горького лекарства предлагать больному человеку сладенькую водицу (выражение о. Валентина), так же нельзя тяжёлую общественную болезнь «лечить» только слащавой улыбкой. Тяжёлый недуг требует соответствующего вмешательства, ибо, не будучи пресечён, поражает не отдельный орган, а весь общественный организм. Нелепо адресовать Церкви обвинения в её вовлечённости в происходящие общественные процессы в государстве (любимое занятие профессиональных либералов). Разве может воспитатель безучастно наблюдать за действиями воспитуемых? И не есть ли общество таким же воспитуемым по отношению к Церкви?

Не будет Церковь участвовать, позже её обвинят в безучастности, и  виде упрёка укажут на отрицательные плоды такого безучастия. Будет Церковь участвовать, найдутся те, кто обвинит её в участии, и в виде упрёка приведут отрицательные характеристики сложившейся на текущий момент общественно-политической ситуации, которой-де, Церковь не сумела предотвратить заранее. Но предотвращать негативные морально-этические тенденции возможно лишь при полной вовлечённости в происходящие процессы на ранней стадии их зарождения. Не лишилась ли Церковь этого, когда её отделили  от государства? И не есть ли идеология симфонии властей (власти светской с властью духовной) выходом из создавшегося положения?

Читайте другие материалы журнала «Международная жизнь» на нашем канале Яндекс.Дзен.

Подписывайтесь на наш Telegram – канал: https://t.me/interaffairs