Драма в Ташкенте

Президент Пакистана фельдмаршал Мохаммед Айюб Хан, Премьер-министр Индии Лал Бахадур Шастри, Председатель Совета Министров СССР Алексей Николаевич Косыгин (слева направо)

В Ташкенте, столице Узбекской Советской Социалистической Республики, в ночь с 10 на 11 января 1966 года (точнее в 1.32 утра), скоропостижно скончался премьер-министр Индии Лал Бахадур Шастри.

Таков был неожиданный трагичный финал труднейшей, но успешной международной конференции, созванной по инициативе СССР. Смерть настигла Шастри в отведенной ему загородной резиденции на территории правительственного дома отдыха «Дурмень» под Ташкентом. За несколько часов до этого он и президент Пакистана фельдмаршал Мохаммед Айюб Хан в торжественной обстановке, в присутствии мировой прессы подписали Ташкентскую Декларацию, положившую конец кровопролитному военному конфликту между двумя странами. Оба врага, без улыбок, с серьезными лицами, приняли итог советского посредничества, осуществленного Председателем Совета Министров СССР Алексеем Николаевичем Косыгиным.

Настолько внезапной и загадочной была смерть индийского премьера, что сразу появилась версия о его убийстве, об отравлении его пакистанцами. Слухи об этом не утихают до сих пор. Как же все было на самом деле? Я присутствовал на Ташкентской конференции в качестве переводчика, да и переводил индийскому премьеру на протяжении двух лет, вплоть до ночи его странной смерти. Рассказ о ее обстоятельствах будет неполон без пристального взгляда на саму конференцию - ее истоки, ход и успешные итоги. Они неразрывно связаны с судьбой Шастри.

К встрече в Ташкенте привела серия вооруженных столкновений между Индией и Пакистаном. В апреле 1965 года пакистанские войска атаковали индийцев в спорном пограничном районе Качский Ранн, безлюдной соляной пустыне в штате Гуджарат. В сентябре начались столкновения на севере - в Кашмире. Боевые действия вспыхнули и в западной части Пакистана. Обе армии захватывали участки вражеской территории. Прекращение огня было шатким, не гарантировало мир. Продолжение войны подорвало бы экономику Индию, не говоря о Пакистане, в военном отношении менее мощном государстве.

Особенно острой сложилась ситуация в Кашмире. Проблема возникла еще в 1947 году в ходе раздела Индии, тогда британской колонии, на два независимых государства - Индийский Союз и мусульманский Пакистан. Индусский правитель княжества Кашмир, действуя на основании Закона о независимости Индии, принятого английским парламентом, заявил о присоединении княжества, 80% населения которого составляли мусульмане, к Индии. Отказ Пакистана признать это привел к вооруженному конфликту. Результатом стал фактический раздел княжества на две части: около трети стала контролироваться Пакистаном, т.н. «Азад (свободный) Кашмир», остальное стало индийским штатом Джамму и Кашмир. Индия всегда считала пакистанскую оккупацию незаконной.

К межгосударственной и религиозной напряженности, взаимному недоверию и подозрительности, посеянной при разделе полуострова не без содействия Англии, добавлялась и личная неприязнь обоих лидеров. Их внешний вид разительно отличался: высокий, импозантный экстраверт Айюб Хан и миниатюрный (не достававший ему до плеча) и молчаливый Шастри. Однако они были схожи в своей твердости, даже упрямстве, в отстаивании национальных позиций.

В те годы Индия была неприсоединившимся государством, близким партнером СССР. Но советское руководство старалось наладить отношения и с Пакистаном, членом двух прозападных военных блоков. Пакистан на это шел. В Москве родилась идея посредничества. Однако без ослабления напряженности между Индией и Пакистаном Советскому Союзу пришлось бы постоянно лавировать между ними. Помимо укрепления безопасности в близком к нам регионе, неплохо было бы и отдалить Пакистан от США и Китая (тогда был пик советско-китайской вражды).  

Понимая риск посредничества в споре, регулярно перераставшем в вооруженные столкновения, Советский Союз полагался на свой авторитет в обеих странах, на свой статус не только европейской, но и азиатской державы. Попытка Англии стать «медиатором» не удалась, и Запад скептически относился к способности СССР примирить стороны конфликта, этой первой попытке коммунистической державы примирить два враждующих капиталистических государства. Немало надежд в Москве связывали с личным авторитетом Алексея Николаевича Косыгина, который уже выделился из советского руководства опытом государственного деятеля и знанием международной проблематики, умелого переговорщика. Будучи реалистом, Косыгин сознавал предстоящие трудности, но он был знаком с тем и с другим лидером - принимал их с государственными визитами в СССР в 1965 году. Оба посещали тогда и Ташкент, поражались тщательностью восстановительных работ в древних мечетях Бухары и Самарканда. Айюб Хан при мне молился перед гробницей Тамерлана.

Из Индии и Пакистана приходили сигналы, что СССР мог бы сыграть благотворную роль в урегулировании кризиса. Косыгин обменивался с обоими руководителями письмами после вооруженного конфликта в апреле 1965 года. В сентябре Косыгин пишет им, предлагая встретиться в Ташкенте. Уже в декабре, после первоначальных заминок, они согласились прибыть на такую встречу без всяких условий.

Хотя Индия всегда традиционно ближе к СССР, чем Пакистан, был сделан максимум,  чтобы избежать обвинений в наших предпочтениях, как в политическом, так и в хозяйственно-бытовом плане: от зеркально экипированных резиденций для обоих лидеров, до мебели, письменных принадлежностей, числа автомашин и обслуживающего персонала.

В Ташкент наша делегация вылетела 1 января 1966 года - не самый удобный день для начала работы. После новогодней ночи многие пассажиры выглядели невыспавшимися. Всего 85 человек, на двух правительственных самолетах Ил-18. В делегацию входили министр иностранных дел Андрей Андреевич Громыко и министр обороны маршал Родион Яковлевич Малиновский. Эксперты-дипломаты, секретари-машинистки, служба безопасности, хозяйственный персонал, связисты. Летели и мы, переводчики, сотрудники Бюро Переводов МИД: Виктор Суходрев, Андрей Вавилов, Сергей Четвериков и Герман Гвенцадзе (были переводчики и на хиндустани, но они не потребовались: переговоры шли на английском). Большую вспомогательную роль предстояло сыграть узбекским властям по обеспечению комфортного и безопасного проживания и работы двум многочисленным иностранным делегациям и армии иностранных журналистов.

Возглавлял нашу делегацию Косыгин.

Ташкент встретил нас солнцем и теплом (+20). Старая часть города, базар и так отличались восточными красками, уличными закусочными с вкуснейшим пловом, теперь город еще более похорошел: был обновлен асфальт улиц, освежены фасады магазинов. Сюда была стянута милиция из всей республики. Стояла прекрасная погода, настроение у жителей города было приподнятое, ташкентцы всячески демонстрировали свою доброжелательность.

Официальное открытие конференции состоялось 4 января в присутствии всех делегатов и прессы. В зале за большим круглым столом царил холод, улыбок не было. Затем была короткая встреча между Айюб Ханом и Шастри - по процедурным вопросам. Пакистанский президент высказал готовность к трехсторонним встречам с участием Косыгина, но Шастри отказался. Думаю, он надеялся, что его советский союзник будет более эффективно нажимать на Айюба с глазу на глаз.

После открытия конференции сразу начались проблемы. Особая трудность заключалась в том, что Шастри и Айюб не вели переговоры один на один. Избегая личных встреч, они оставались в своих резиденциях, согласившись лишь на двусторонние беседы с Косыгиным. Ему предстояла челночная дипломатия: поездки из одной дачи в другую, разговор то с одним, то с другим. С 4 по
10 января Косыгин был погружен в безостановочный процесс: выслушивание позиций, убеждение, споры, анализ требований двух противников, их претензий и жалоб, передача их от одного лидера другому, подсказывание возможных развязок и формулировок. Насколько я помню, лишь дважды оба лидера встретились наедине: на довольно невеселом ланче в одном помещении (на «нейтральной даче», подготовленной для двусторонних встреч) и в конце конференции, после подписания с трудом согласованной Ташкентской декларации.

После той первой двусторонней встречи Aйюб посетовал Косыгину, что на его слова Шастри отвечает молчанием, поэтому далее встречаться им вдвоем «бесполезно». Надо сказать, что Айюб, несмотря на военную стать, производил положительное впечатление своими спокойствием, приветливостью и вниманием к собеседнику. В ответ на вопрос Косыгина Шастри тихим голосом объяснил, что «молчит, чтобы не обидеть; он предлагает неприемлемые вещи». «Он» - только так, без имени, они называли друг друга в беседах с Алексеем Николаевичем. Индийцы считали внешнюю приветливость Айюб Хана напускной.

С чем приехала советская делегация в Ташкент? Цель максимум была склонить стороны к заключению всеобъемлющего двустороннего пакта о мире, дружбе и добрососедских отношениях. Его текст, кажется, был заготовлен в Москве, но нам, переводчикам, он показан не был, что косвенно свидетельствовало о его нереалистичности.

Непримиримые позиции сторон подтвердились уже в первых отдельных беседах обоих лидеров с Косыгиным. Айюб Хан заявил ему, что основным вопросом повестки дня Ташкентской встречи должна быть кашмирская проблема, «которая не решена». Это означало, что Пакистан опять предъявит претензии на всю территорию. Шастри же сказал Косыгину, что видит задачу встречи в договоренности об отказе от войны, исключении конфликтов и нормализации отношений. Из его слов выходило, что т.н. «кашмирского вопроса» не существует. Т.е. Шастри надеялся, не говоря об этом прямо, что договоренность о мирных отношениях будет гарантировать неприкосновенность штата Джамму и Кашмир. На худой конец он был не против закрепления линии раздела в нынешнем status quo. Но при этом он требовал обуздать пакистанских «инфильтраторов» (лазутчиков). Именно поэтому Индия не отдаст перевалы, через которые они могут двинуть в Кашмир. 

Пакистанцы, однако, настаивали, что речь идет не об инфильтраторах, о самом народе Кашмира.

Несмотря на противоположность позиций сторон, Косыгин с энергией приступил к своей миссии, к поездкам в обе резиденции, из одной в другую (благо они были расположены рядом). Виктор Суходрев и я его сопровождали. Но довольно скоро он понял, что ни о каком всеобъемлющем пакте мира не может быть и речи, да и кашмирский вопрос в Ташкенте решить не удастся. Стороны уперлись и не отходили на запасные позиции. Что же делать, к чему вести дело?

Я листаю сохранившийся блокнот (полсотни страниц) моих рукописных записей последнего дня переговоров - 9 января: части слов, сокращения, значки. Каждый переводчик имел свою систему скорописи. Некоторые каракули сейчас трудно разобрать. Однако из записей видно, как упорно и умело Косыгин ведет беседы, и как доверительно с ним говорят оба лидера. Всего он провел порядка двадцати отдельных встреч, каждая по одному, два, три часа. Я участвовал в десятках международных переговорах как в качестве переводчика, так и эксперта-дипломата (по запрещению химического и других видов оружия массового уничтожения, по разным проблемам экологии), но редко сталкивался с такой плотностью и напряжением на протяжении одной недели.

С Виктором Суходревом, моим хорошим другом и лучшим дипломатическим переводчиком английского языка в МИД, да и, пожалуй, в СССР, мы обычно работали в паре. Такой формат давно отработали. Он переводил, я делал пометки в блокноте. Или я переводил, он отдыхал. Переводчики постоянно сопровождали Косыгина и Громыко, ездили в гостиницу «Ташкент» диктовать беседы (часто ночью) мидовским машинисткам.… «Волгам» делегации было разрешено ехать на красный свет - при их появлении все автомобильное движение в городе перерывалось.

На ранней стадии переговоров мы - переводчики - увидели, что процесс согласования текста заключительного документа стал напоминать хемингуэеевский «поток сознания». Аргументы, контраргументы, меняющиеся варианты абзацев, фраз и отдельных слов - этот калейдоскоп формулировок детально восстанавливать каждый день уже было почти невозможно. Да и не нужно. Главной нашей задачей стало зафиксировать позиции, аргументацию сторон, согласованный вариант на данный момент и оставшиеся подвешенными части текста. Такие аналитические выжимки мы постоянно записывали на полях наших блокнотов, для себя. Ведь на кратких совещаниях руководства нас иногда просили напомнить суть позиций, процитировать слова, произнесенные Айюбом или Шастри.

Помогал стиль работы Косыгина. С ним было легко, все чувствовали себя членами одной команды, без ранжиров. Огромное значение имела его феноменальная память (впрочем, как и у Громыко). Ему не нужны были наши длинные записи, а только суть, которую он быстро схватывал. В редких случаях он обращался к нашей памяти, т.е. к нашим заметкам, говорил всегда уважительно. Отпечатанных записей бесед он не ждал, понимая, что за дефицитом времени это уже физически невозможно. Да и он скептически относился к «исторической значимости» подробных, почти стенографических, записей (такие готовились при Хрущеве, Брежневе и позднее при Горбачеве). Лишь в одном случае он попросил подробно записать краткую беседу с Шастри. В ней он усмотрел важный признак податливости Индии на последнем этапе, и это надо было точно зафиксировать. Характерно, что и Громыко, обычно ревностно относившийся к записям бесед, их от нас не требовал.

В переговорах Косыгин был предельно вежлив, тактичен, не доминировал, осторожно убеждал того и другого лидера. Говорил примерно так: «Альтернатива примирению - продолжение войны... Можно, конечно, сейчас разъехаться, но через год, два, пять лет вы вернетесь к тем же вопросам, но уже затратив миллиарды на войну... Начните с чистого листа, сделайте первый шаг, ведь вы части в свое время единой страны, с одной историей, культурой, языками… Все равно рано или поздно вы сядете за стол переговоров, так давайте договоритесь сейчас... Не разумнее ли оставить некоторые проблемы в подвешенном состоянии (он имел ввиду Кашмир) и договориться хотя бы о нормализации отношений?» Он не только призывал, а глубоко погрузился в проблему и находил нужные слова и формулировки для включения в текст будущей декларации.

Почти на всех беседах с нашей стороны присутствовал Андрей Андреевич Громыко, заведующий Отделом Южной Азии МИД Виктор Иванович Лихачев, наши послы Иван Александрович Бенедиктов (он прибыл из Дели) или Михаил Васильевич Дегтярь (из Карачи). С индийской стороны - министр иностранных дел Сваран Сингх с заместителями, посол в Москве Трилоки Натх Кауль (вездесущий и информированный), помощники Шастри. С пакистанской – министр иностранных дел Зульфикар Али Бхутто со своими дипломатами и помощниками. Иногда Косыгин отправлялся на беседу с Шастри и Айюбом один (с нами, переводчиками).

В разговор включался и Громыко. Он присутствовал почти на всех беседах, вел разговоры с обоими министрами иностранных дел, прежде всего с упрямым Бхутто. Помню такую вечернюю сцену: мрачный Бхутто сидит перед Громыко, спорит, отвергает, время от времени отхлебывает виски c содовой из стакана, который держит под своим стулом (Громыко почти не потреблял спиртного).

Все встречи проходили в строжайшей секретности, никаких утечек прессе не допускалось, чтобы не повредить ходу переговоров. Пресс-конференции были скудными и вызывали досаду у иностранных журналистов. Однако такая конфиденциальность укрепляла доверие сторон к советскому посреднику. Оба лидера беседовали с ним весьма откровенно и доверительно, в полной уверенности, что их слова (иногда жесткие и обидные) не станут достоянием публики еще много лет, может быть, никогда.

Косыгин располагал обширной информацией о подспудных настроениях сторон, их степени упрямства или податливости. Об этом заботились эксперты нашей делегации, которые поддерживали каждодневные контакты с дипломатами, военными, журналистами обеих стран. Сыграли роль и наши разведрезидентуры в Дели и Карачи. Их донесения позволили Косыгину и Громыко объективно судить о намерениях сторон, реальной степени их несговорчивости, более эффективно и быстро подталкивать их к компромиссу. Уникальность ситуации заключалась в том, что закрытая информация не использовалась против них или к выгоде СССР – она помогала экономить время переговоров, отбрасывать ненужную полемику, концентрироваться на действительно важных элементах позиций. На моих глазах произошел такой эпизод. Косыгин, Громыко и мы с Виктором только что отъехали в одной машине из резиденции Шастри, как вдруг Громыко приказал водителю остановиться. Он буквально выпрыгнул и побежал назад. Через несколько секунд вернулся со своей темно-коричневой папкой. «Что, все секреты там оставил?», улыбнулся Косыгин. Громыко смущенно промолчал. Мы с Виктором решили, что министр был измотан напряженнейшими дебатами. За долгие годы нашего общения с ним такой забывчивости мы больше не наблюдали.

Айюб Хан и Шастри медленно, но верно поддавались аргументации Косыгина. Скорее всего они внутренне были готовы ее воспринять, как исходящую от нейтрального, сочувствовавшего им обоим посредника, а не от равнодушного наблюдателя. Вот тут и стали появляться проекты заключительного документа конференции. Сначала Шастри предложил проект пакта и коммюнике. Айюб Хан дал Косыгину для передачи индийцам куцый текст из пяти строчек. Громыко все-таки убедил пакистанцев его расширить. На следующее утро Бхутто привез длиннющий проект, где было все – от прекращения гонки вооружений до Кашмира. Хотя он включил отдельные общие формулировки из индийского проекта, было ясно, что большую часть текста индийцы ни за что не примут.

Встал вопрос о предложении советской стороной компромиссного варианта. Громыко намекнул обоим министрам: «Мы могли бы предложить, но нас об этом никто не просил...». Так, обе стороны согласились работать по нашим текстам, по абзацам.

Вечером 8 января все три делегации присутствовали в театре оперы и балета имени А.Навои. Суходрев, я и Герман Гвенцадзе находились в ложе с тремя лидерами. Мы раздали им либретто «Лебединого озера» на английском языке, и в антракте Айюб Хан и Шастри углубились в его чтение - только бы не разговаривать с друг другом!

Косыгин наклонился к Шастри: «Танцуют узбекские артисты, и дирижер узбек». То же самое он сказал Айюб Хану. Я глянул в программу: помимо блистательной Бернары Кариевой (в роли Одетты) и других узбекских танцоров выступал молодой Владимир Васильев (принц Зигфрид), а дирижировал Наум Гольдман. Конечно, Алексей Николаевич порядком устал...

В антракте индийский посол Трилоки Натх Кауль бросил в сердцах Суходреву: «Полный тупик».

Во время действия Косыгин продолжал шепотом переговариваться с Айюбом и Шастри. Этот балет они смотрели во время своих предыдущих визитов в СССР. Видимо, почувствовав, что стороны подают признаки сближения позиций, Косыгин повернулся ко мне во время страстно-громкого исполнения испанского танца: «Эту беседу (с Шастри) обязательно запишите». В полумраке это сделать было нелегко.

Вот некоторые ключевые моменты переговоров. Много споров вызвала проблема линии прекращения огня в Кашмире. Шастри требовал ее строгого соблюдения. Пакистанцы опасались (не без основания), что она будет превращена Индией в государственную границу, что положит конец их претензиям на весь Кашмир. Они настаивали на отводе индийских войск от линии, но индийцы связали этот шаг с отказом от использования силы.

Шастри сообщил Косыгину, что индийские войска могут отойти от линии прекращения огня, но не с занятых ими горных перевалов (он признался, что «поклялся их сохранить»). Намекнул на готовность превратить эту линию в государственную границу. Затем - в госграницу «с поправками» (т.е. в пользу Пакистана). Правда, вскоре уточнил: «с взаимными поправками» и с сохранением перевалов в руках индийцев. Все это ставилось в зависимость от обещания Пакистана не прибегать к силе.

Шастри предложил Косыгину для передачи Айюб Хану такую формулу: «все споры и разногласия решаются мирными средствами». Бхутто, который был не прочь, если нужно, торпедировать конференцию, позвонил и сообщил об отказе Айюба ее принять. Согласие дадут только, если будет создан «механизм для справедливого решения кашмирского вопроса». Шастри ответил отказом. Он не мог пойти на это, т.е. на увековечивание проблемы. Попытки Косыгина убедить Айюба и Бхутто, что согласие лидеров и дальше встречаться для обсуждения всех проблем и есть «механизм», не удались.

Больших усилий стоило Косыгину и Громыко блокировать экскурсы Айюб Хана и Бхутто в историю, особенно кашмирского вопроса, для подкрепления своих тезисов и объяснения старых обид. В меньшей степени к истории прибегали Шастри и Сваран Сингх. Все-таки удалось их всех убедить, что Ташкентская встреча - не для выяснения, кто был прав в прошлом, а кто виноват. Здесь надо решать нынешние и срочные вопросы.

«Почему вы всячески противитесь обязательству воздерживаться от применения силы, спрашивал пакистанцев Косыгин, ведь, это общепризнанная норма международного права! Вы что, хотите применять оружие?»

«Ни за что не согласимся с обязательством не применять силу, - заявили Айюб и Бхутто, - А если восстанет народ Кашмира, и индийская армия будет подавлять его под предлогом, что это не народ, а пакистанские лазутчики? Нам что же, будет запрещено применять силу?» Смысл этой аргументации был вот в чем: отказ от применения силы отсечет Пакистану возможность решить вопрос о Кашмире военными средствами, если Индия откажется мирно отрегулировать эту проблему.

«Давайте пока подвесим этот вопрос, предложил Косыгин, здесь мы его не решим. Просто констатируем, что стороны изложили свои позиции». Айюб возражал: «Зачем отрицать действительность, проблема ведь существует!» (В конце концов в Декларацию было включено обязательство сторон не применять силу и решать разногласия мирными средствами «в соответствии с Уставом ООН». Здесь пакистанцы увидели лазейку, т.к. статья 51 Устава разрешает самооборону. Огромную роль для убеждения пакистанцев принять формулировку сыграли юридические разъяснения Громыко, непревзойденного эксперта по Уставу ООН, да и одного из его «отцов»).

Интенсивность переговоров достигла апогея 9 января. Это был предпоследний день конференции. 10-го она должна была завершиться. Я так отметил в своем блокноте встречи Косыгина и их продолжительность:

11.00 – с Шастри (1,5 часа)

14.00 – с Айюбом (1 час)

16.45 – с Айюбом (1,5 часа)

18.45 – с Шастри (2,5 часа)

21.30 - с Айюбом (1 час)

23.45 – с Шастри (1 час)

Под самый занавес стороны согласились на освобождение занятых ими территорий. Последнюю трудную уступку сделал Шастри: отдать отвоеванный участок высокогорной кашмирской земли (в итоге в Декларации был упомянут отвод войск, неприменение силы и сделана ссылка на Джамму и Кашмир, где «стороны изложили свои соответствующие  позиции».

Было 15 минут после полуночи (уже 10 января), когда Шастри подтвердил Косыгину, что согласен с окончательным текстом декларации. Мы последовали на своей машине за «Чайкой» Косыгина на его дачу. Он сказал, что пойдет позвонить (наверное, Брежневу) по «ВЧ», защищенному каналу правительственной связи. А мы сообщили радостную весть его помощнику Олегу Александровичу Трояновскому и заместителю министра иностранных дел Николаю Павловичу Фирюбину. Появился Громыко. Он ходил звонить Бхутто, сообщил ему о последней уступке Шастри. Наша небольшая команда была в состоянии тихой эйфории. Но чего-то не хватало...

Вошел Леша Сальников (офицер КГБ по хозяйственным делам): «Алексей Николаевич приглашает в столовую». Косыгин улыбается, снял пиджак. На пустом столе бутылка армянского коньяка, вазочка конфет. Как-то естественно, будто мы были в одной дружеской компании, налили друг другу по рюмке коньяка и выпили за победу. Закусили шоколадными конфетами. Громыко сказал, что много пережил переговоров, но эти были самыми трудными. Было около двух ночи. Нашим девушкам-машинисткам предстоит напечатать Декларацию на английском на специальной плотной договорной бумаге, где текст обрамлен красной рамкой, в нескольких экземплярах. И на русском – на обычной бумаге. Текст согласовывался на английском, он постоянно обновлялся. Русский вариант готовился только для нашего внутреннего пользования.

Ночью подготовкой чистых экземпляров займутся юристы двух делегаций, которым мы передали окончательный английский текст, несколько листов с помарками на полях, многочисленными исправлениями.  

На следующий день, 10 января, состоялось подписание Декларации. В 16.00 руководящий состав делегаций расположился за большим круглым столом. Торжественные речи. Секретарь советской делегации Игорь Николаевич Земсков зачитал текст документа по-русски. Косыгин объявил: «Текст Декларации на английском зачитает Виктор Михайлович Суходрев, советник МИД СССР». Виктор удивленно взглянул на Косыгина - у него же ранг первого секретаря, не советника. Так премьер своей волей повысил ранг нашему легендарному переводчику - и заслуженно!

Я сидел за спиной Айюб Хана. В последний момент, оказывается, произошла накладка, которую поручили исправлять мне, видимо, как самому молодому сотруднику. В подписном тексте в восьми местах значился глагол shall, хотя пакистанцы в последний момент настояли на изменении его на will. Для них вопрос стал принципиальным: shall вроде слишком сильное слово для выполнения сторонами принятых обязательств (такую казуистику они усмотрели в обычном юридическом термине). Бхутто заявил Громыко; «Да, этот термин обычно применим, но только не в отношениях Индии и Пакистана». Индийский министр Сваран Сингх нехотя согласился на will, связавшись по телефону с предельно уставшим Шастри.

По какой-то причине машинистки не внесли эти поправки в чистовой подписной текст: может, не успели, а может им в ночной запарке не передали… Осталась и фраза в конце, что Декларация – «поворотный пункт в истории». Ее не желали пакистанцы – для них история не закончилась, они еще поборются…

Виктор, сидевший рядом с Косыгиным, поднялся и начал зачитывать текст Декларации вслух по-английски, а Айюб Хан следил по своему старому тексту. Дойдя до второго абзаца, он вздрогнул. Я наклонился и прошептал ему на ухо, что will еще не успели внести, и все четыре страницы двух альтернатов уже перепечатываются. Айюб еле заметно кивнул (поверил мне). Тем более он услышал правильный вариант, который зачитывал Виктор. Не знаю, был ли кто наказан за оплошность, но справедливости ради мидовские машинистки печатали по-английски блестяще, без орфографических ошибок.

Подписанная Декларация предусматривала важнейшие положения: отвод вооруженных сил обеих стран на позиции, которые они занимали до начала вооруженного столкновения, возвращение военнопленных, решение проблемы беженцев, возобновление нормальной деятельности дипломатических представительств, прекращение пропаганды, восстановление экономических и торговых связей, продолжение встреч на высшем уровне. В отдельном пункте выражалась «глубокая благодарность Председателю Совета министров СССР за его дружескую и благородную роль» в обеспечении успеха встречи. Он приглашался засвидетельствовать Декларацию. (Косыгин ее подписывать не имел ввиду).

Поставив подписи под документом, Айюб и Шастри повеселели, подошли друг к другу и обменялись теплыми рукопожатиями. Гром аплодисментов.

Шастри встретился с представителями индийской пресс и уехал в резиденцию отдохнуть. 

Вечером в Доме приемов Совета министров УзССР собрались все делегаты. Зал был полон. Царила радость. Но было душно, жарко и накурено. Некоторые делегаты даже выходили в коридор подышать. Шастри выглядел спокойным, мягко шутил с узбекским руководством, Председателем Совета министров Рахманкулом Курбановым и Председателем Президиума Верховного Совета Ядгар Насриддиновой. Улыбался. Выдержка у него всегда была отменная. Почти ничего не ел. К шампанскому не притрагивался, пил сок. Примерно через час он попросил меня сказать Косыгину, что «хочет улизнуть» перед концертом узбекских артистов. Хотя он не выглядел усталым, разговаривать с подходившими к нему десятками людей было утомительно. Косыгин успокоил его: «Концерт всего на полчаса». Он продолжался час. Отсидев довольно шумное представление, Шастри собрался уезжать - раньше всех, примерно в 10 вечера. Попрощался с Айюб Ханом. Они дружелюбно, как нам показалось, пожали друг другу руки. «Кхуда хафиз - Да хранит вас бог» - такой фразой обменялись они на хиндустани (разговорный язык в обоих государствах практически один, только шрифты разные - значки деванагари в хинди и арабская вязь в урду).

К выходу потянулись помощники и охрана. Айюб Хан покидал прием вместе с Косыгиным. Предложил ему зайти «на посошок», благо его резиденция рядом. Там, за стаканом виски, он поблагодарил за организацию конференции, сказал об укреплении связей с СССР. Был в отличном настроении.

Руководство уехало, отправились и мы в гостиницу «Ташкент», где размещались основные составы индийской, пакистанской и советской делегаций, а также многочисленные журналисты.

В зале ресторана нас ждали накрытые столы. Все были голодны, поэтому начавшееся празднование было естественным, как и веселое настроение. Иностранные журналисты притащили несколько бутылок виски и джина. И если братания индийцев и пакистанцев не было, то радость от успешного завершения была неподдельной. Звучали доброжелательные тосты, многие в адрес советских дипломатов. Дирекция гостиницы пригласила джаз-оркестр, к которому присоединились музыканты-любители из делегатов. В какой-то момент я взобрался на сцену и стал подыгрывать им на контрабасе.

Расходились около часа ночи. Я долго не мог уснуть. Где-то в начале третьего в дверь моего номера 36 забарабанили. Это был коллега, Сергей Четвериков: «Андрей, я сейчас такое скажу… Шастри уже полчаса в состоянии клинической смерти!» Моя первая реакция была: что за глупость…

Переводчики Косыгина были в круге лиц, работавших непосредственно с тремя лидерами. Ближе к ним, пожалуй, не был никто, даже охрана. Неудивительно, что одними из первых о трагедии оповестили нас. Я быстро оделся. В фойе уже толпились члены индийской делегации. Растерянные лица, слезы... Они не знали, что делать, куда бежать?

Машина переводчиков номер 18, бежевая «Волга», всегда наготове. Мы с Сергеем и Германом запрыгнули в нее, наш искусный шофер Толя погнал в «Дурмень» (по его словам, он поставил рекорд - 12 минут!). Подъехали к ярко освещенным воротам. Вооруженные солдаты заблокировали въезд и никого не пускают. Что именно произошло, никто толком не знает. Мне сообщили, что наш главный переводчик Виктор Суходрев вместе с замминистра Фирюбиным только что проехал на территорию (их подняли с постели первыми), почти одновременно с Косыгиным. В такие моменты спорить с охраной не рекомендуется - она нервничает. К даче Шастри пытаются прорваться журналисты. Как ни странно, первым среди них оказался корреспондент Washington Post, проживавший в гостинице «Интурист» в 250 метрах от «Дурменя». Информация о переговорах для журналистов давалась весьма скудная, практически никакая. А тут сразу - бомба!

Мы развернулись, поехали назад в гостиницу ждать указаний - разумнее находиться рядом с городским аппаратом (мобильных телефонов тогда не было). Подхожу к своему номеру. Из соседней двери высовывается заспанное лицо сотрудника Отдела печати МИД: «Андрей, Шастри выезжает в 10, как по программе?» Я бросаю на ходу: «Он умер». Двери номеров распахиваются на шум - некоторым показалось, что уже утро.

Позднее Виктор и другие рассказали мне, что происходило на даче Шастри. Эти рассказы я дополняю более поздними воспоминаниями свидетелей-индийцев. Они расходятся в деталях. Пережитый шок спутал представления о времени, о последовательности происходившего. Но картину воссоздать можно следующую.

Вернувшись с приема, Шастри сказал своему помощнику Ч.П.Сриваставе, что каждый вечер ему приходится ложиться после полуночи, но сегодня, наконец, можно пораньше. Настроение у него было хорошее. Пожаловался на холодную погоду - ему нравилась теплая спальня. Предупредил, что назавтра надо потеплее одеться. Они летят в Кабул, там будет морозно. Настоял, чтобы помощник взял его машину (Сривастава обещал встретиться с журналистами в отеле). Проводил его до дверей. Вернулся. Позвонил сыну и супруге в Дели. Спросил ее о впечатлении о конференции. Она сказала, что это плохой результат. Наверное, ее слова Шастри воспринял болезненно. Ему уже доложили о негативной реакции правой оппозиции в Индии - некоторые деятели назвали Декларацию предательством, что он вернул Пакистану отвоеванный индийскими солдатами горный перевал в Кашмире… В индийской прессе уже появились обвинения в подрыве интересов страны. Критика нарастает…

По словам лечащего врача Р.Н.Чугха, который находился в соседней комнате, Шастри лег спать в половине первого. В 1 час 20 минут слуга премьера вызвал Чугха. Тот немедленно прошел в спальню: Шастри сидел в постели, покашливал. Пожаловался на затрудненное дыхание. Лицо было бледным, частый пульс еле прослушивался. Давление не определялось. Врач с помощью слуги и секретарей уложил премьера и сделал ему два внутримышечных укола. Через три минуты Шастри потерял сознание, пульс пропал, дыхание прекратилось. Чугх пытался его реанимировать, стал делать искусственное дыхание изо рта в рот через специальный клапан. Появившаяся через несколько минут наш врач Е.Г.Еременко ему помогала. Прибыла бригада скорой помощи и группа врачей во главе с замминистра здравоохранения Узбекистана профессором У.А.Ариповым. Непрямой массаж сердца, внутрисердечные инъекции, подключение к аппарату искусственного дыхания - ничего не давало результатов. Шастри был мертв.

По другой версии, во втором часу ночи он, видимо, почувствовал стеснение или боль в груди или в руке (этого никто уже не узнает). Он поднялся и босиком пошел к двери. Попросил чаю, и связаться с врачом. При этом ни на что не жаловался. Советский прикрепленный (телохранитель) сразу позвонил нашему военврачу, дежурившему по госдачам. Тот немедленно выехал, а по телефону посоветовал сразу дать Шастри рюмку коньяку в качестве сосудорасширяющего средства. Шастри отказался: он никогда не пробовал спиртного, даже в медицинских целях. Начал кашлять. Теряет сознание и падает на пол. На шум вбегают его личный секретарь М.М.Н.Шарма, затем врач Р.Н.Чугх. Они переносят Шастри на кровать, Шарма держит его голову на коленях, врач пробует искусственное дыхание. Бесполезно. Шастри без белой гандистской шапочки, лицо сморщенное, глаза полузакрыты.

Бригада во главе с Ариповым подключает Шастри к аппарату искусственного дыхания. Бесполезно. Индийцы сообщают, что он уже пережил два инфаркта в 1959 и 1964 годах. Это никогда не афишировалось. Врачи потом определят, что смерть наступила в 1 час 32 минуты утра.

Прибывает Косыгин. В первые секунды он решил, что Шастри еще жив, потому что слышит хрип и шум дыхания. Но это аппарат накачивает в легкие воздух. Пульса уже нет. Министры Сваран Сингх и Чаван, помощник Шастри, посол Кауль, стоят вокруг кровати, в глазах слезы. Растеряны. Косыгин берет ситуацию в руки. Он просит индийский флаг. Его приносит наша охрана. Подзывает Суходрева, и они вместе накрывают им тело. Косыгин спрашивает, разрешено ли по индусским обычаям уложить тело в гроб? Индийцы говорят, можно, но не закрывать крышку.

Алексей Николаевич отдает короткие приказания Курбанову: «Организуйте все для перевозки тела в Дели. Гроб. Кумач, траурный креп. Красные и черные повязки, венки...» Малиновскому: «Лафет, бронетранспортер, солдат...». Малиновский тут же звонит, отдает приказ выбрать гаубицу, снять ствол, отпилить лафет. На нем повезут гроб в аэропорт.

Кто-то из местных спрашивает: «Где взять кумач? Ночь…» Косыгин: «В центральном универмаге». «Директора не можем найти, а ключи у него…». «Взломайте двери или окна, забирайте, что нужно. Поставьте солдат охранять. Свяжитесь с авиационным заводом - пусть немедленно сделают алюминиевый гроб…». (Возможно так же решительно Косыгин действовал во время Великой Отечественной войны, налаживая снабжение осажденного Ленинграда по Дороге жизни через Ладогу). Индийцы просят сделать в крышке гроба окошко из плексигласа.

Появился Айюб Хан. Вид у него потрясенный. Косыгин первый расписывается в книге соболезнований. Потом Громыко и Малиновский. Алексей Николаевич говорит, что Шастри сделал все ради мира, ради своего народа, он великий человек, настоящий гуманист… Сривастава звонит в Дели и сообщает сыну Шастри горестную весть.

Врач Чугх и наши медики едины в мнении о причине практически моментальной смерти. Чугх и Арипов подписывают медицинское заключение. В нем говорится, что Шастри пережил инфаркты в прошлом, поэтому «можно считать, что смерть наступила в результате нового инфаркта миокарда». Он предпочитал лечиться травами, йогой. Скрывал, наверное, свой недуг. Близкие знали, что он не любил, когда спрашивали о его здоровье. Этот вопрос касался исключительно его и лечащего врача.

Впоследствии я узнал, что были задержаны и изолированы три советских сотрудника ресторанов, где столовались делегаты и готовилась пища для лидеров. Они отсидели несколько часов в подвале, пока к ним не приехал Косыгин и лично извинился, подтвердив естественную смерть Шастри. Вскрытия не проводили - это станет потом одним из обвинений оппозиции в адрес индийских врачей. Тело поспешно бальзамируют.

На следующий утро Шастри должен был вылететь в Кабул по приглашению короля Афганистана. Теперь его маршрут лежит домой, в Дели.

Думаю, у Косыгина не было сомнений, что из уважения к лидеру Индии его долг лететь на похороны. Лично рассказать, как свидетель, индийскому руководству о происшедшем в Ташкенте: о ходе переговоров, обстоятельствах смерти Шастри. Только это позволит нейтрализовать возможные слухи о «пакистанском заговоре».

Алексей Николаевич быстро определил, кому его сопровождать. Небольшая делегация - без министров и других начальников. Только те, кто действительно понадобится в Дели. Конечно, переводчики. Наши два Ил-18, которые должны были сегодня вернуться в Москву, теперь полетят в Дели. Виктор отправится в главном самолете с Косыгиным, а мне приказано лететь в самолете с телом Шастри и индийской делегацией.

А как же паспорта, визы - у нас их нет! Мой вопрос остается без ответа. Кто-то говорит, у всех же c собой служебные удостоверения МИД, Совмина, КГБ… Я быстро упаковываю небольшую сумку. Чемодан и теплые вещи оставляю в гостинице - там разберутся, доставят в Москву. Успел позвонить домой супруге Марианне - она все слышала по радио. Эту ночь мы практически не спали.

Рано утром собрались на даче Шастри. Всем раздали черные повязки. Косыгин и Насриддинова укладывают венок из живых цветов на лафет. Сваран Сингх и Чаван помогают солдатам установить гроб, накрытый индийским флагом.

9.30 утра. Восьмиколесный бронетранспортер Советской Армии заревел, дернулся и потянул за собой лафет.

Кавалькада машин медленно двинулась в аэропорт. В суматохе я потерял машину, и стоял, озираясь. Вижу, мимо проезжает Косыгин. Его дочь Людмила опускает стекло и машет. Я прыгаю к ним на откидное сиденье. Косыгины довольны, что я не потерялся. Делимся впечатлениями о последнем дне конференции, о происшедшем.

На обочине 17-километровой трассы - толпы народу, наверное, десятки тысяч (Курбанов потом уточнит, что было около полумиллиона). Узбекские женщины плачут, горестно кивают головами, а над головами оставшиеся с вечера транспаранты: «Приветствуем руководителей Индии и Пакистана!» Но флаги уже приспущены, на них черные ленты. Два раза останавливаемся: колеса лафета жесткие, гроб трясет. Солдаты затягивают потуже белую тесьму. Через полтора часа медленной езды прибываем в аэропорт.

На аэродроме сутолока: делегации Индии и Пакистана, охрана, узбекские руководители... Я поспешил в самолет заранее, смотрю через открытый люк. Айюб Хан, который ждал на аэродроме, встает рядом с Косыгиным в почетном карауле. Они провожают гроб до трапа самолета (на самом деле его несут крепкие солдаты). Осторожно помогают поднять его по крутому трапу и устанавливают в центре салона, откуда убрана часть кресел. Траурная музыка. Двадцать один резкий выстрел прощального салюта.

Из Ташкента до Дели лететь часа три с половиной. Самолет поднимается в воздух в 11.35. Через несколько минут на втором правительственном Ил-18 вылетит Косыгин.

В салоне нашего самолета Курбанов, индийские министры, Кауль, помощники Шастри, его врач... Некоторые индийцы рыдают. Стюардессы разносят еду. Есть не хочется, икра не прельщает. Стюардесса предложила вина. Выпил. Не по себе - сижу прямо перед гробом, рядом с Курбановым. Рассказываю ему, что знаю о трагедии, мои предположения, кто будет встречать в Дели, что там будет происходить. Индию я знаю, три года проработал там в советском посольстве…

Маршрут пролегает через Пакистан. Капитан просит меня связаться по радио с пакистанскими диспетчерами - их должны были предупредить, но мало ли что… Иду в кабину пилотов, штурман уступает мне место. Набрасываю фразу по-английски, медленно зачитываю: «This is Soviet aircraft IL-18 number… carrying the body of prime-minister of India, late Lal Bahadur Shastri, to Delhi. Over.” Связь плохая, треск, повторяю несколько раз. Наконец, пакистанский диспетчер подтверждает: «Il-18, I hear you, roger (т.е. понял)…»

Мы над Индией. После зеленых полей Узбекистана, заснеженных вершин Гиндукуша под нами выжженная индостанская равнина. Время около 14.30, снижаемся. Самолет пролетает низко над делийским аэродромом Палам. Садиться опасно: тысячи людей в белом (это траурное одеяние индийцев) стоят впритык к посадочной полосе; видно, как полиция оттесняет их. Второй заход. Смотрю через иллюминатор: президент Радхакришнан, министр информации Индира Ганди, члены правительства, много военных…

На борт, обнявшись с министром Чаваном, поднимается сын премьера Хари Кришна. Он падает на колени перед гробом, плачет. Индийские военные выносят гроб. Курбанов спрашивает меня, что сказать Индире Ганди. Мое мнение - лучше промолчать. Спускаемся по трапу, Курбанов обращается к Индире: «Как вы поживаете?» Это я переводить не буду. Она молча смотрит на нас, заплаканная. Я предлагаю Курбанову отойти, держаться в сторонке, подождем Косыгина. Он кивает. Трудно смотреть в глаза знакомым индийцам. Странное ощущение, будто мы виноваты в смерти Шастри...

Через несколько минут приземляется наш главный Ил. Мы все едем в резиденцию премьер-министра, по улице Джанпат 10. В небольшом одноэтажном здании, в просторной гостиной, в окружении десятков людей, стоит открытый гроб, покрытый индийским флагом и обрамленный яркожелтыми и красными цветами. Рядом на полу на корточках примостилась Лалита, вдова Шастри, красивая женщина средних лет. По-английски она не говорит, только на хинди. Она приподнимается. Алексей Николаевич молча обнимает ее, в глазах у обоих слезы.

На следующий день 12 января в 6.45 утра мы выехали из советского посольства и присоединились к траурной процессии. Машина Косыгина одна из первых. За ней следует вице-президент США Хьюберт Хамфри. Его автомобиль пешком сопровождают шесть американских телохранителей. Один из них мне потом рассказал, что шеф срочно прервал визит на Филиппины, не успел устроиться, чемодан возит в машине. В процессии и лорд Маунтбэттен (в 1947 году он, как последний английский «вице-король» колониальной Индии, председательствовал на церемонии провозглашения независимости), зарубежные министры, послы. По обочинам дороги тысячи людей, возгласы «Шастри амар рахен!» (будет жить вечно)…

Кремация состоится на Виджай Гхат, специально подготовленном месте, где впоследствии был воздвигнут памятный монумент. Сын Шастри зажигает огромный погребальный костер, священнослужители читают молитвы… Неподалеку, в реку Джамна через несколько дней будет сброшен весь пепел: элементы нас составляющие вернутся в природу. Таков индусский, вполне материалистический обычай. Присутствовавшие на печальной церемонии, наверное, размышляли о вкладе Шастри. Он умер, заключив историческое соглашение с Пакистаном. Во многом – это дело его жизни. Не оставил ни собственности, ни денег, никаких материальных благ. Только добрую память. Ему был 61 год.

Главный вопрос для Индии, да и для нас: кто возглавит правительство? Неру давно приметил Шастри как своего преемника. Теперь Индира Ганди? Только она обладает авторитетом и аурой, чтобы успокоить страну и вести ее дальше. Договоренность в Ташкенте снизила накал страстей и ненависти к Пакистану, но смерть Шастри всколыхнула подспудную неприязнь. «Айюб его отравил!» - вот негласное мнение миллионов индийцев.

Косыгин, посол Бенедиктов и другие собрались в защищенном помещении посольства обсудить содержание шифртелеграммы в Москву. Мы с Виктором тоже присутствовали, готовые воспроизвести детали бесед в Ташкенте, если потребуется. Блокноты с рукописными записями при нас. Алексей Николаевич говорит кратко, пункт за пунктом. Он сразу ухватывает главное: подозрения Индиры Ганди в отношении Айюб Хана удалось развеять в первых же беседах в Дели: Шастри не отравили, смерть была естественной. Коллеги Шастри нам поверили, но вот оппозиция… Мы убедили Индиру, что Шастри не принимал последние решения единолично (например, уход с захваченных перевалов, из-за них конференция могла бы сорваться), он советовался со своей делегацией, они решали вместе. Его роль в Ташкенте была конструктивной.

Далее: основные положительные моменты ташкентских договоренностей и подводные камни. Прежде всего Кашмир: хотя Шастри отрицал наличие проблемы, она существует, и еще даст о себе знать… Вызовы, встающие перед Индирой в предстоящие месяцы… Хотя было несколько претендентов на высший пост
(в т.ч. правый политик Морарджи Десаи), в индийском руководстве быстро пришли к выводу, что именно она должна возглавить правительство, стать фактором сплочения в трудный час. Она не была морально готова стать премьером и не желала этого, но все знали, что ее отец Джавахарлал Неру давно готовил ее к политической карьере, а, возможно, и мечтал, что когда нибудь она станет его преемником… В том числе в плане продолжения близких отношений с Советским Союзом… И она это подтвердила в наших беседах…

Косыгин диктовал тезисы телеграммы, советник посольства клал их на бумагу. Сидя с краюшку стола, я слушал и не уставал поражаться четкости и лаконичности его анализа.

В памяти всплывали несуразные воспоминания... Первый визит Шастри в СССР в мае 1965 года, посещение Москвы и Ленинграда... Прилетели мы тогда в Ташкент. Я сижу с ним в открытой машине, медленно едем по узкому шоссе. Слышны возгласы: «Ой, какой маленький ... Какой старенький...» Я перевожу: «They are saying how handsome you are». Заместитель Косыгина Вениамин Дымшиц поясняет: «У нас люди не допускают недружественных высказываний...» Отчетливо слышу, как развалившийся на травяном склоне парень громко говорит: «Здорово, чувак!»… Когда я попросил у Шастри автограф, он удивился - зачем? Но программу своего визита подписал…

Трагическая неожиданность ввергла Индию в кризис, но быстро выдвинулся новый лидер. Наступили времена Индиры Ганди, удивительно похожей на Шастри по характеру: непритязательной, немногословной, вдумчивой и мудрой женщины. Вакуума власти после смерти Шастри не получилось. Индира Ганди была, по выражению тех лет, «прогрессивным» деятелем, преданной курсу неприсоединения и разделявшей идеи отца об индийском пути к социализму. Главное, доверявшей Советскому Союзу, на чью поддержку она всегда рассчитывала. Правда, она расходилась с нами в оценке намерений Пакистана. Считала наивными наши надежды на отсоединение его от США и Китая (оказалась права). Несмотря на недовольство американцев и попытки их влияния на Индию заключила с СССР в 1971 году договор о мире, дружбе и сотрудничестве…

По пути домой 14 января мы сделали остановку в Кабуле, по просьбе короля Афганистана Мухаммеда Захир-шаха. Ночевали во дворце (это тот самый «дворец Амина», который будет штурмовать наш спецотряд в конце декабря 1979 года). Работы у меня не было. Поприсутствовал на официальном ужине, где беседа переводилась на пушту. Смотрел на пожилого короля. Подумал: а ведь мы, можно сказать, знакомы. В 1940 году мой отец (он был тогда вторым секретарем посольства) взял меня-ребенка в горы учить кататься на лыжах. Вдруг видим молодого лыжника, которого быстро тянет на вожжах красивый скакун. За ним свита, на конях. Король останавливается, спрашивает, кто такие, говорит с папой, хвалит меня… Съездил я посмотреть старое советское посольство недалеко от старинной мечети. Там теперь оказались солдатские казармы. Через ворота увидел древнюю чинару, под которой когда-то играли посольские дети... В 1941 году сюда наведался Субхас Чандра Бос, один из руководителей освободительной борьбы индийцев против Англии. Посол его не принял (не хотел обидеть англичан, потенциальных союзников), и он отправился через дорогу в немецкое посольство искать поддержку. Позже бежал из Индии от английской полиции, был вывезен на немецкой подводной лодке в Японию. Погиб при невыясненных обстоятельствах. Чтится индийцами как национальный герой, в одном ряду с Неру и Шастри…

Я не досидел до конца обеда, пошел отсыпаться. Слуга угостил меня свежим гранатовым соком. Комната была темной и мрачной, а ванна отделана черным мрамором, напомнившем мне Виджай Гхат. На следующее утро мы покинули Кабул. Наш Ил-18 оторвался от земли и стал круто подниматься вверх, кругами. Долина скрылась из виду.

По прилете во Внуково-2 на борт самолета поднялся офицер-пограничник. Попросил дать ему все паспорта, он их быстренько проштемпелюет. Немногочисленные пассажиры рассмеялись, ни у кого паспортов не было. Да и багажа тоже, за исключением картонных коробок с орехами, которыми снабдил каждого в дорогу афганский король.

А что же славный «город хлебный» Ташкент? 26 апреля того же 1966 года там произошло страшное землетрясение. Хотя жертв было немного, треть населения лишились крова. Город отстраивал весь Советский Союз. Он стал еще красивее.

Радость Косыгина по поводу успеха в Ташкенте была поспешной. Конференция подогрела ревность Брежнева, который быстро входил во вкус международной политики. Косыгин постепенно отстранялся от переговоров с мировыми лидерами. В конце концов он вынужден был уйти в отставку. Покинутый многими соратниками он болел и скончался в 1980 году.

Судьба отвела Ташкентской Декларации не так много времени. Она оказалась временным компромиссом, который мог бы открыть новую мирную страницу в отношениях двух ведущих государств Азии. Это был и образцовый пример международного посредничества. Однако если у сторон нет политической воли выполнять подписанные обязательства, они ничего не будут стоить.

Через три года после смерти Шастри, в 1969 году, Айюб Хан был вынужден, под давлением оппозиции, ведомой Бхутто, передать власть другим военным. В том же году, больной, он скончался. В 1971 году на Индостанском полуострове вспыхнул новый военный конфликт, в результате от Пакистана откололась восточная часть, где было провозглашено государство Бангладеш. Симпатии Дели были на его стороне. Это еще больше отравило индийско-пакистанские отношения.

Бхутто, политический ястреб, противившийся линии Айюба на примирение с Индией, побывал и премьером, и президентом. Пытался теснее сблизиться с США и Китаем. Это ему не помогло: в 1979 году попал под суд за организацию политического убийства и закончил жизнь на виселице. Его дочь Беназир Бхутто тоже избиралась премьером, но и ей был сужден трагический конец: была убита в 2007 году джихадистами.

А в 1984 году Индира Ганди сама пала жертвой от рук ее охранников, оказавшихся сикхскими религиозными радикалами. Ее сын Раджив, занявший высокий пост после ее кончины, погиб в 1991 году в результате взрыва, устроенного террористом.

Перемирия, новые встречи и соглашения лишь на время сбавляли напряженность страстей на индийском субконтиненте. Отношения Индии и Пакистана оставались натянутыми. Да и опасными: оба государства, вопреки международным соглашениям, стали обладателями ядерного оружия. Думаю, многолетний фон нетерпимости в регионе и политические убийства содействуют тому, что экзотические легенды о заговоре в Ташкенте продолжают циркулировать. Через несколько месяцев после печального события индийский МИД обратился в наше посольство в Дели с неожиданной просьбой: провести анализ продуктов питания, которые подавались на стол в резиденции Шастри в Ташкенте. Посольство вежливо объяснило, что выполнение данной просьбы уже нереально. К тому же у нас соблюдается строгий порядок проверки еды, подающейся иностранным руководителям.

В 1977 году индийское правительство учредило комиссию Радж Нараина для расследования обстоятельств смерти Шастри. В печати были сообщения о подозрительных инцидентах с важными свидетелями, направлявшимися на заседание комиссии: доктор Чугх погиб в автомобильной катастрофе, а личный повар Шастри был серьезно ранен при аварии другого автомобиля. Выводы комиссии, насколько я знаю, не публиковались. В свое время вдова и сын премьера выражали сомнения в правдивости официальной версии его кончины. В апреле 2019 года в Индии вышел документально-игровой фильм «Tashkent Files», в котором выдвигается версия об умерщвлении Шастри с участием КГБ!  

Мнения ведущих врачей Индии все-таки сходятся с выводами советских коллег: как было записано в совместном медицинском заключении, симптомы его состояния в ту драматичную январскую ночь «аналогичны тем, которые проявляются при остром сердечном приступе, и меры медицинской помощи соответствовали принятым стандартам того времени». Заключение, подписанное 11 января 1966 года Чугхом и Ариповым и еще семью советскими врачами, остается единственным авторитетным документом.

Однако легенда об убийстве Шастри продолжает жить, подобно всем конспирологическим теориям, не признающим ни фактов, ни выводов медиков, ни рассказов свидетелей.

Несколько лет назад я принимал участие в одной международной конференции в Дели, где давно начинал свой профессиональный путь. Было намерение и поработать в прекрасной библиотеке мемориальной резиденции Джавахарлала Неру. Посол Александр Кадакин, выдающийся индолог и старый друг, любезно предложил мне задержаться на два-три дня после конференции, остановиться в жилом городке посольства.

Я решил посетить дом-музей Шастри. Побродил по скромно обставленным комнатам. На стенах фотографии. На одной Шастри рядом с Косыгиным (там и я – переводчик). Подпись под фото гласила: «Lal Bahadur Shastri and Leonid Brezhnev, Tashkent, 1966». Я зашел к директору музея. Он удивился, но обещал исправить ошибку. «А пакистанцы все-таки его отравили», - вдруг вымолвил он. Я возразил, я же там присутствовал... Он промолчал.

Кадакину тогда понравилась моя идея восстановить обстоятельства смерти Шастри и все перипетии Ташкентской конференции. «Обязательно пришлешь мне свое исследование», сказал он. Увы, я не успел: в январе 2017 года он неожиданно скончался в делийском госпитале от сердечного приступа. Ему было 65.

Читайте другие материалы журнала «Международная жизнь» на нашем канале Яндекс.Дзен.

Подписывайтесь на наш Telegram – канал: https://t.me/interaffairs