Отечественная дипломатия в лицах: интервью с Эльбрусом Кутрашевым

Беседовала Марина Далматова, журналист Сообщества жен российских дипломатов

«Восток – дело тонкое!», – говорит красноармеец Сухов в легендарном советском фильме «Белое солнце пустыни». «И очень персонифицированное», – добавляет герой сегодняшнего интервью, начальник отдела Сирии и Ливана Департамента Ближнего Востока и Северной Африки Министерства иностранных дел России, персона известная и значимая на Востоке благодаря своим заслугам в профессиональной деятельности на этом направлении, Эльбрус Кутрашев, отмечающий 27 сентября свой юбилей.

– Эльбрус Кириллович, Вы уважаемый дипломат, на счету которого три государственные награды, в том числе медаль «За отвагу» и медали ордена «За заслуги перед Отечеством» I и II степеней, благодарственное письмо Президента Российской Федерации, почетная грамота Минобороны России, благодарность по МИД России, ряд ведомственных наград. Но в далеком 1992 году для Вас все только начиналось – Вы поступили в МГИМО МИД России на факультет Международных отношений. Расскажите, с чем связан выбор именно этого ВУЗа? Кто повлиял на ваш выбор?

– К выбору профессии меня подтолкнули родители. Они выросли в селе, позже переехали в Грозный, затем в Москву. Каждый этап давался им нелегко, но отец у меня амбициозный, привык всего добиваться сам, действовал решительно и грамотно. Мать во всем его поддерживала.

В 1988 году, когда мне было 13 лет, родители уехали в командировку в Китай на 4 года. Тогда страна жила за железным занавесом, поездка за границу была редкой удачей. Заграница была доступна очень узкому кругу. Моим родителям повезло, что на МААЗ, дочернее предприятие ЗИЛа, где отец работал по инженерной линии, пришла заявка на специалиста с такими навыками, которые были у него, и местная партийная организация его порекомендовала. Все было непросто, не без боя, с происками завистников. Кто-то написал в МИД анонимку на отца, после чего его оформление было приостановлено. Папа направил на имя Министра иностранных дел СССР Эдуарда Шеварднадзе заявление с просьбой о разъяснении этого вопроса. Тот дал указание разобраться в ситуации, после чего оформление прошло без сбоев. Правда, из трех детей разрешили взять за границу только одного. Такое было время.

В 1990-м году я приехал на месяц погостить в Китай к родителям и брату. Мне тогда еще не было 15-ти. Папа с мамой сказали, что совсем не Боги горшки обжигают, дипломаты – такие же живые люди. Если их дети поступают в МГИМО, почему и я не смогу? И порекомендовали мне стать дипломатом, потому что это не только интересная и престижная профессия, но и хорошая возможность увидеть мир. После 9-ого класса я начал готовиться к поступлению, в 11 классе записался на подготовительные курсы при МГИМО, плюс полгода параллельно занимался с репетитором, очень хорошим преподавателем, доцентом.

Школу я закончил с 4-мя четверками, остальные пятерки. 11 класс из-за необходимости посещения курсов и репетитора был такой тяжелый, что даже вспоминать не хочется. Все выпускники через это проходят. В итоге я поступил в МГИМО, сдав экзамены на 24 бала из 25.

– Какая у Вас была студенческая жизнь, трудно было учиться?

– Институт я закончил с красным дипломом, так как поставил себе такую задачу.Но это не значит, что я 6 лет только зубрил и выворачивался наизнанку. Мне кажется, что система высшего образования построена так, что любой человек со средними способностями справится с программой, если будет проявлять усердие выше среднего. Как и многие студенты, иногда прогуливал, пил чай в буфете во время занятий, за что потом получал нагоняй от начальника курса. Но в преддверие экзаменов начинал тщательно к ним готовиться и ходить на семинары, чтобы преподаватель на экзамене не спросил: «Вы кто?».

Студенческое время было веселое. Мы играли в футбол, в том числе на институтских чемпионатах, были и студенческие тусовки, дни рождения и так далее. С некоторыми однокурсниками общаемся до сих пор, дружим. Многие из них тоже в МИД сейчас, правда, собираемся нечасто из-за сильной загруженности. Они делают блестящую карьеру, это приятно отметить. Минимум трое сейчас заместители директоров департаментов – Дима Балакин, Анатолий Каргаполов, Коля Морозов. Есть и первый Посол среди нас – Артем Кожин уехал на Сейшельские острова. Выше всех поднялась Мария Захарова – официальный представитель МИД, которая училась на курс младше, но выпускалась вместе с нами.

– Расскажите о начале своего карьерного пути

– В 1998 году я поступил на службу в Департамент Ближнего Востока и Северной Африки, где за один день сменил два отдела – Сирии, где я успел просидеть 40 минут, и стран Персидского залива, куда меня перевели. Занимался ОАЭ, с которыми в то время межгосударственные связи были не очень активные. Работы было не много, поэтому имелась возможность в беседах спокойно напитываться опытом и мудростью старших коллег. На тот момент самый загруженный отдел был иракский. Однажды ко мне подошел заместитель директора по кадрам и предложил поехать в Ирак, причем, ответить надо было сразу, и я согласился, так как уже хотелось живой работы «в поле». И в 1999 году отправился в первую загранкомандировку.

Эльбрус Кутрашев с министром иностранных дел России Сергеем Лавровым

– Каким Вам запомнился Ирак того времени?

– В Ираке в этот период было все непросто. Страна почти десять лет находилась в экономической блокаде. Правда, с 1996 года уже действовала программа «Нефть в обмен на продовольствие», позволявшая продавать нефть для удовлетворения гуманитарных нужд населения, в результате чего социально-экономическая ситуация в стране несколько улучшилась.

Наше посольство было не маленькое, одно из ключевых в регионе. Приезжали работать тогда с семьями, при посольстве была полноценная школа. Я был задействован в двух отделах – консульском и политическом. Супруга также работала в консульском отделе.

Некоторых привычных радостей жизни общества потребления – торговых центров, мобильной связи и интернета – не было. В летний сезон в Ираке днем + 60 градусов и на улице находиться некомфортно, так что от пеших прогулок приходилось отказываться. По выходным мы путешествовали, изучая достопримечательности. Ирак, как и Сирия – это фактически музей под открытым небом. Я даже был гидом – возил делегации в Вавилон, который посещал много раз, Самарру, Ктесифон, ездили на озера. Но я по характеру был тяжелый на подъем лентяй, больше диванный путешественник. Понимаю теперь, что повидал гораздо меньше, чем можно было. Жалею, что не поездил больше, но тогда никто не знал, что американцы в 2003 году вторгнутся в Ирак, и страна будет прибывать в кризисе десятилетия. Как никто не знал и того, что будет арабская весна. Сейчас по Ираку и многим другим странам туристы уже не ездят.

– В свою первую командировку Вы поехали, когда американская и британская авиация наносили ракетно-бомбовые удары по стране, отчего гибли мирные жители. Присутствовал ли у Вас страх и неуверенность в своих силах?

– Я считаю, что если у кого-то что-то получается, то почему оно не получится у меня? А уверенность в своих силах должна сопровождаться определенной неуверенностью. Неудачи я терпел в тех ситуациях, где был слишком уверен, что все пройдет гладко. Конечно, МГИМО дает прекрасное образование, но дипломатии как профессии все же надо было учиться в процессе работы. Мне повезло, что страна, в которую я попал, была из категории сложных, где случайных людей не бывает, где не забалуешь. Многое перенимал у своих тогдашних руководителей – Николая Картузова, Владимира Титоренко и Александра Шеина. Все они большие профессионалы, со своим бэкграундом и стилем. Очень многому научился у Александра Кинщака, который тогда был талантливым экономсоветником в Багдаде, а во второй командировке стал временным поверенным в делах России в Ираке и в роли руководителя загранучреждения блестяще себя проявил. Сейчас он директор ДБВСА и по-прежнему мой начальник. Ярким примером для меня стал, правда, несколько позже, консул Башир Мальсагов, ветеран дипслужбы, кстати, мой земляк.

– С Александром Кинщаком Вы поехали в Ирак и во вторую командировку?

– Да, тогда не прошло и года с момента моего возвращения из первой командировки. В 2003 году наше посольство в Багдаде было почти целиком эвакуировано в связи с военными действиями. После их официального завершения советнику-посланнику Александру Кинщаку было поручено восстановить полноценную работу посольства. Он предложил мне в числе нескольких дипломатов с иракским опытом поехать с ним, на что я ответил положительно, так как очень его уважаю.

– Как Вы решали поставленную задачу? То, что Вы мусульманин, помогло в работе?

– Задача решалась по принципу «волка ноги кормят». Тогда в Ирак вернулась вся зарубежная оппозиция, в основном это были исламские партии, в основном, шиитские. Было время, когда я ежедневно встречался с представителями двух-трех из них для установления контактов. При этом сразу говорил, что я мусульманин, из Чечни. Они ценили, что мы сами к ним пришли, были очень рады увидеть российского дипломата, да еще говорящего на их родном арабском. Западники, которые работали в Багдаде, в основном общались с иракцами на английском. Людям же всегда нравится, когда иностранец знает их язык.

Восток – дело тонкое и очень персонифицированное.Для меня арабы – не люди с другой планеты. Я их, как мне кажется, хорошо чувствую и понимаю, могу позволить себе разговаривать с ними достаточно откровенно. Есть вещи, которые я могу говорить, а они не будут обижаться, так как я тоже человек с Востока, мусульманин. Я сразу давал понять новым собеседникам, что многие вещи, связанные с политическим исламом, их деятельностью, мне понятны, так что можно ликбезом не заниматься, а переходить сразу к практическим вещам. Это сильно упрощало ситуацию. Впоследствии многие мои контактеры вошли в правительство, один даже стал вице-президентом. Знакомства стали приносить отдачу в работе.

Багдад. 2013 год

– Каким Ирак предстал перед Вами в этот раз?

– Ирак в 2003 году уже был совершенно другой страной. В политическом плане он бурлил, как СССР в конце 1980-начале 90-х. Было совсем непонятно, куда все это двинется, и кто из тех людей, кто на виду, будет политическим тяжеловесом, а кто слетит с арены. Нам надо было понять, куда катится страна в условиях оккупации и разворачивающейся нестабильности. Наблюдать было очень интересно и горько одновременно. Эскалация развивалась по нарастающей, обострялась террористическая угроза. За время этой командировки я столько всего повидал, что это повлияло на мое мироощущение, стало мотиватором на всю оставшуюся жизнь. Потом, в сложных и нервных ситуациях я говорил себе: «Я сейчас не в Багдаде, не надо так нервничать, все хорошо». Слава Богу, от большей части ужасов мы были отгорожены посольским забором и бронированными машинами, но при ежедневных взрывах посольство трясло, была слышна стрельба.

Увидеть тоже многое пришлось. В 2004 году наших граждан, работавших на одном местном проекте, расстреляли в упор из пулемета. Я как консульский сотрудник осматривал трупы и укладывал в гробы. Зрелище не для слабонервных. Потом около нашего посольства, у ворот дома одного из иракских политических лидеров, смертник взорвал себя. В 2003 году по пути в иорданское консульство почувствовал сильную усталость (намаялся за рулем в этот день) и вернулся обратно в посольство, развернувшись через 2 сплошных. А иорданцев взорвали как раз в то время, когда я должен был там находиться. Пострадали посетители консульского отдела, куда я и направлялся. Другой случай – в 2004 году на машине выехал с американцем, моим контактером, из зеленой зоны в центре Багдада через блокпост №19, если не путаю. По прямой трассе быстро доехали до другого блокпоста армии США на въезде в аэропорт. Когда остановились ждать нашу колонну, возбужденные американские солдаты сказали, что на 19-м посту только что был теракт, погиб тогдашний формальный иракский правитель. Нам с попутчиком стало даже немного не по себе, но ненадолго. Нужно было колонну с автобусами, где наших граждан 400 человек, провести через военные блокпосты в зону аэропорта и отправить домой рейсами МЧС России.

Только окончательно вернувшись в Москву, понял, что судьба немного развела и с заминированным грузовиком у посольства Иордании, и со смертником на американском блокпосту. Много было разного, но на время моего пребывания (2003-2005 годы) обошлось без потерь. Их в Багдаде мы понесли в 2006 году, когда от рук террористов погибли сразу пять дипломатов.

– Представляю, какой стресс испытывал организм. Как снимали его?

– Для досуга выбора не было, за территорию не выходили, семей с нами не было. Поэтому развлекали себя сами, как могли. Ходили друг к другу в гости, много общались, пели песни под гитару, 2 раза в неделю играли в футбол. Нас было четверо близких друзей, трое – Александр Полипов, Иван Журба и Артем Поляков – потом из МИДа в разное время ушли. К сожалению.

– Чем занимались после возвращения из Ирака в Москву?

– Работал в самом загруженном подразделении ДБВСА – отделе Ирака. Плюс обеспечивал переводы с арабского языка.

– Почему Вы выбрали именно арабский для изучения? В чем основные сложности в изучении?

Родители порекомендовали. В те времена в нашем сознании арабский мир представлялся чем-то фантастическим, это же святая земля. Конечно, он мне цивилизационно близок. Общаясь с восточными людьми, я достаточно легко нахожу с ними общий язык, так как изначально отношусь к ним с симпатией и уважением. Арабский мир – это целая планета, более 20 стран, не похожих друг на друга, внутри каждой страны – много не похожих друг на друга мест. Целой жизни не хватит, чтобы все это увидеть.

Восточный язык в мое время подразумевал 6 лет учебы, на нас эта схема и закончилась, после нас и восточные, и западные языки стали учить 5 лет. Первые два года приходилось сильно напрягаться, так как у меня нет особых языковых способностей.

При действующей системе обучения сколько арабский язык не учи в институтах в Москве, без практического применения он не раскрывается, не проникает глубоко в голову. Он по сравнению с английским даже в чем-то проще, но перед тем, как это поймешь, намучаешься, особенно с грамматикой. С произношением у меня проблем не было, так как чеченский язык на сложные звуки гораздо богаче арабского. Буквы рисовал легко.  А вот остальное давалась тяжело.

В принципе, с любым иностранным языком надо настраивать себя, что первые два года придется много работать, но не будет заметно результатов. Это можно сравнить со спортом. Первые год-два уйдут на освоение азов. А потом вдруг начинает идти легко и даже приносить удовольствие.

Наш покойный профессор Владимир Соловьев говорил, что арабский язык сложный только первые 20 лет, дальше легче. Так и есть. Сейчас, по прошествии почти 30 лет с начала учебы можно сказать, что он записался на подкорку очень хорошо. Если в какой-то период нет практики, это не сильно сказывается. А в первые годы работы достаточно было съездить из загранкомандировки в отпуск в Россию на месяц-полтора, и по возвращении неделями приходилось входить снова в язык. Но так, я думаю, происходит с любыми языками. И родной язык может уйти в пассив, если им не пользоваться.

В 2005 году, когда я работал в Багдаде, поехал с послом Владимиром Чамовым в Курдистан. Формально это была первая поездка Посла России в то время в Курдистан. Курды нам организовали встречу с русскоговорящей диаспорой. Она была небольшая, в основном, пожилые женщины, вышедшие замуж за курдских бойцов, которых в СССР укрыли во времена Сталина. Они потом вернулись с новыми семьями в свой родной Курдистан. И вот эти пожилые уже женщины все слушали, понимали, улыбались, но почти не говорили по-русски, он у них ушел в пассив. Тем более их наверняка смущал высокий уровень делегации, целый Посол России.

– Вы привлекаетесь к переводам с арабского языка на высшем уровне, в чем сложности, какими качествами надо обладать для этого? Что это дает в профессиональном плане?

– Здесь есть такой нюанс. Для подготовки переводчика с западных языков подчас достаточно институтской программы и небольшой практики. В Департаменте лингвистического обеспечения МИД к переводам на высшем уровне привлекают молодых дипломатов – атташе, 3-х, 2-х секретарей. В случае с восточными языками, как правило, переводчики – дипломаты средние и старшие. Младшие дипломаты-арабисты редко бывают переводчиками на высшем уровне, это должен быть очень талантливый парень, с предрасположенностью к языкам. Так, рано начал переводить и очень долгое время был переводчиком на высшем уровне Ильяс Искандаров (сейчас уезжает послом в Гану). У него помимо гигантских способностей и трудолюбия еще и любовь к переводам. Я это никогда не любил, переводил, когда начальство давало указание.

Сейчас сложилась такая ситуация, что мы готовим молодых переводчиков, которые рвутся в бой. Но из-за нынешней ситуации с пандемией нет возможностей их обкатывать, так как нет переговоров и контактов на уровне, куда можно поставить начинающего переводчика. Вот и приходится дедушке в моем лице помогать с переводами на уровне министра и президента. Но я, слава Богу, уже не номер один. Номер один – первый секретарь ДБВСА Евгений Козлов, очень перспективный дипломат с блестящим будущим. Я закрываю там, где он физически не успевает.

Хорошее знание языка – это основа, а дальше нужно, чтобы человек понял механизм, как надо перекладывать слова с одного языка на другой. В русском и английском очень сильно совпадает лексика, иногда можно переводить за счет того, что термины совпадают. В арабском такое невозможно. Чтобы перевести, сначала надо четко понять смысл того, о чем говорится. К любым переговорам приходится готовиться очень комплексно, изучать материал, который коллеги готовят к переговорам, залезать в интернет, а в идеале еще и посмотреть видео с выступлениями переводимого лица. На закрытых переговорах человек может говорить не только в русле известной официальной линии, но и неожиданно высказать свою точку зрения так, что будешь сомневаться, правильно ли расслышал.

Плюс сказывается специфика арабского языка. Помимо литературного классического варианта есть миллион диалектов, и невозможно угадать, будет ли переводимое лицо говорить на нормальном арабском, на своем диалекте или он их перемешает. Иногда можно понять, о чем он говорит, только по «хэштегам», как мы сейчас выражаемся, по ключевым словам, которые ему придется произнести на нормальном языке. Арабист, не знающий предмет не хуже, чем переговаривающиеся стороны, точно не справится. Через час переговоров наступает усталость, ведь говоришь-то за двоих. Обычно через час у меня начинается замедление, через полтора часа я знаю, что надо сказать, но слова произносить все труднее. Физическая и нервная усталость накапливается, но, слава Богу, переговаривающиеся полтора часа стороны тоже устают. Однажды я переводил 3 часа, было тяжело, но понимание уровня ответственности мобилизует организм, и реальную усталость начинаешь чувствовать, лишь когда все заканчивается. Полностью расслабиться сразу не получается. Нередко переводчикам и запись беседы надо оформить. Это тоже мобилизует. Многие вещи в нашей работе по сравнению с этими переводами выглядят проще и настолько легче, что в других ситуациях особо и не напрягаешься.

Цена ошибки очень велика, но нам легче, по сравнению с западником, которому за ошибку можно сразу голову с плеч и поставить другого. А переводчик с арабского – товар штучный, отрубать ему голову нельзя, потому что некому будет переводить на следующих переговорах. Если серьезно, то западников слишком много контролируют, в составе российской делегации всегда найдется кто-то заскучавший, кто считает, что знает язык не хуже переводчика и непременно полезет его поправлять. Арабистов же в этом плане могут контролировать только свои коллеги, которые мешать не будут, а только помогут, если понадобится.

Но у этой тяжкой работы есть и другая, весьма полезная сторона. Получаешь гигантский практический опыт того, как разговаривают люди на высшем уровне, что выглядит удачно, что не очень. Например, переводить нашего министра – это очень хорошая жизненная школа. Я обнаружил, что, когда сам веду беседу с иностранцами, невольно стараюсь в том же ключе вести разговор – серьезно, по делу, иногда иронично, разбавляя напряженный разговор какой-то шуткой. Вести переговоры у нас нигде не учат, соответственно, учит сама жизнь. Наш курирующий замминистра Михаил Богданов, замминистра Сергей Вершинин – это все очень сильные дипломаты, которые в достаточно непринужденной атмосфере вели на самые серьезные темы разговоры с иностранцами, получая от них необходимую информацию и напитывая их тем, что нужно нам.

Второй момент, тоже очень важный. То, как идет разговор, еще является и отражением межгосударственных отношений. Это тоже крайне важная школа для сотрудника МИД, потому что мы должны видеть картину мира в режиме 3D. Телевизионные и новости из Интернет – это 2D. На переговорах, бывает, получается картинка 5D, потому что во время дискуссии и потряхивает, и чем-то горячим или холодным поливает сверху. В этом плане, я очень благодарен своему переводческому опыту.

 – Какими языками Вы владеете еще?

 – Английский язык я изучал со второго класса спецшколы, и по ее окончанию мог бы с ним работать, знания были очень хорошие. Школьная подготовка была настолько сильная, что при изучении английского в МГИМО, тоже как основного, наряду с арабским, языка, я только на третьем курсе завел словарик, куда выписывал незнакомые английские слова.

 – В 2008 году Вы поехали с семьей в загранкомандировку в тогда еще благополучную Сирию. Какой она предстала перед Вами?

 – Этой поездкой руководство Департамента поощрило меня за две командировки в Ирак. В это время Сирия была одной из самых привлекательных среди арабских стран. Благоприятный климат, добрые люди. Посольство было большое, при нем полноценная школа. Работал в политической секции, было спокойно, даже сначала скучновато. Зато больше времени было на семью. В командировку мы приехали с двумя детьми, там родились еще двое. В начале 2011 года ситуация поменялась. В стране начался военно-политический кризис. Нашу школу закрыли, выходы ограничили, в воздухе витала опасность. В городе происходили теракты, стало ясно, что есть террористическое подполье. Охрана из местных военных вокруг посольства была, но уровень их подготовки и дисциплины не соответствовал ситуации. Семьи эвакуировались, моя продержалась дольше всех – до сентября 2012 года. А в 2013 году и я вернулся в Москву.

 – Где Вы были задействованы на этот раз?

 – Попал в только сформированный Департамент ситуационно-кризисный центр, где был востребован опыт работы в горячих точках. Людей с таким опытом тогда еще было очень мало. Сказали, что надо будет спасать мир каждый день, ездить в горячие точки, вырабатывать порядок действий при чрезвычайных ситуациях, организовывать эвакуации.

 – Через два года снова понадобился Ваш опыт работы в горячих точках: Вам предложили поехать в очередную командировку в Сирию, которую тогда практически повсеместно охватил вооруженный конфликт. Какой она предстала перед Вами на этот раз?

– Да, в 2015 году Александр Кинщак, с которым мы прошли Ирак, стал Послом в Дамаске и предложил мне поехать к нему на должность советника-посланника. Положение в стране было критическое, она вся была разорвана линиями фронта, столицу в любой момент могли захватить террористы. Некоторые отговаривали меня от поездки, мол, до Дамаска не успеешь даже доехать, начнется эвакуация. Эти прогнозы не оправдались.

Пальмира. 2016 год

– Известно, что многие боевики на первых этапах войны в Сирии были из Чечни, которые переехали в ИГИЛ, поэтому был заложен стереотип, что все чеченцы боевики. Удалось убрать этот стереотип?

– Да, иногда на встречах с сирийцами приходилось слышать, что среди террористов много чеченцев. Я говорил, что подтвержденные чеченцы в Сирии – это я и наш консул Турпал Аутаев, а вот с теми «чеченцами» надо еще разобраться. Смеялись. Сейчас уже этого стереотипа нет. Огромную помощь в этом оказал Фонд Ахмата-Хаджи Кадырова, который оказывает гуманитарную помощь всем нуждающимся в Сирии, восстанавливает мечети, во время Рамадана кормит бедных. Сейчас для сирийцев чеченцы – это Рамзан Кадыров, который пользуется гигантским авторитетом, Муфтий Чечни Салах Межиев, который неоднократно посещал Сирию и встречался с президентом Сирии Башаром Асадом. Также много чеченцев и ингушей в составе военной полиции, которая используется не только на авиабазе в Хмеймим, но и в других районах. Прежде всего, там, где проводились, часто при российском посредничестве, локальные замирения, в ходе которых власти примирялись с местными вооруженными группировками. Наша военная полиция гарантировала сложившим оружие боевикам, что они будут в безопасности. Это гигантский политический шаг.

Эльбрус Кутрашев с президентом Сирии Башаром Асадом

– Хотели бы уже поехать в следующую командировку? Или в Москве спокойнее?

– В центральном аппарате долго находиться не люблю. Работы очень много, скучать не приходится, но не хватает драйва что ли.  Пока молодой и есть силы – надо работать в сложных точках. Спокойные места поищем потом.

– Принимая каждый раз сложные решения, Вы придерживались своих принципов? Какие они у Вас? Менялись ли они в течение жизни?

– Основополагающие принципы вложили родители. В том числе необходимость уважать систему отношений «руководитель – подчиненный». В этом плане мне повезло, попадались руководители, подчиняться указаниям которых было не обременительно. Люди – это вообще главный капитал по жизни. Встретил хорошего человека в жизни – держись за него, потому что это товар штучный.

С другой стороны, у человека должны быть какие-то недостатки, слабости. С какими-то надо бороться, если они критические, а с какими-то смириться, но не давать им разрастаться. Учитывая это, самым главным принципом в общении с коллегами, друзьями и родными, которого я сейчас придерживаюсь, стало терпение во всем. Бывает так, что те вещи, которые сейчас кажутся острыми и принципиальными, через год теряют свою актуальность. Поэтому стараюсь не вступать в конфликты, могу первым извиниться перед хорошим человеком, даже если не чувствую за собой вины.

– Этому же учите своих детей?

– Детям надо помогать, наставлять, исправлять, если свернули не туда, но давать возможность самим выбирать, чем они будут заниматься. Пусть шишки набивают, это полезно. Главное, чтобы шишки не были увечьями.

– Что бы Вы хотели порекомендовать всем молодым ребятам?

– Не бояться неудач. Если не терпеть иногда неудачи – не оценишь и вкус победы. Более того, ценнее именно та победа, что далась с большим трудом.

Читайте другие материалы журнала «Международная жизнь» на нашем канале Яндекс.Дзен.

Подписывайтесь на наш Telegram – канал: https://t.me/interaffairs