Икуру Куваджима: «Россия очень разная, но понять ее можно»

Фото из проекта «Марий Эл» (2015)

Икуру Куваджима — фотограф, художник и переводчик из Японии. Вот уже больше 11 лет он живет и работает на территории русскоязычного постсоветского пространства — на Украине, в Киргизии, Казахстане, а последние годы — в Москве. Несмотря на свой молодой возраст, Икуру успел получить целый ряд престижных международных наград в области фотографии, а его работы были опубликованы в таких изданиях, как Newsweek Japan, National Geographic, Forbes Magazine, Daily Telegraph, Le Monde, и многих других. Один из его наиболее известных проектов — книга «Я, Обломов» (2017) — серия автопортретов, в которых художник предстает в образе знаменитого героя романа Гончарова в различных типично российских интерьерах и местах. Многие проекты исследуют тему перемещения, миграции, исторического наследия и принадлежности месту.

Он — активный участник современной российской арт-сцены, прошло его несколько персональных выставок, а на открывающейся 2-й Триеннале российского искусства будет представлен фотопроект «Trail». Даже в нынешний, сложный для путешествий, год Икуру успел до пандемии провести мастер-классы в Удмуртии и сейчас готовит экспозицию по материалам этой арт-резиденции. Елена Рубинова поговорила с художником о его японских корнях и отношении к России, о культурной идентичности и основах художественной стратегии, локальности и глобальности в современном искусстве и, конечно, о том, почему один из его самых успешных фотопроектов посвящен герою романа Гончарова.

Икуру Куваджима

Как получилось, что ваша карьера художника и фотографа сложилась именно в России? Ведь фотожурналистике вы учились в Америке и вполне могли выбрать любое место для своей дальнейшей жизни и работы?

На самом деле я далеко не сразу приехал жить в Россию. Скорее, можно говорить о том, что так сложились обстоятельства. Все получилось постепенно. Впервые я оказался в Восточной Европе в 2007 году, сразу после учебы в Миссури, где я четыре года учился журналистике. Тогда я совсем не был уверен, что хочу возвращаться в Японию. Поначалу в Америке мне было гораздо свободнее и интереснее — ведь хорошо известно, что японское общество очень строгое и регламентированное. А после университета хотелось попробовать многое, в том числе и жизнь в другой культуре. У меня был однокурсник из Румынии, который меня туда пригласил — в то время я уже работал как фотожурналист и переводчик с японского на английский. После года в Румынии я стал присматриваться к русскоязычным странам, жил и работал на Украине, в Центральной Азии – в Казахстане и в Киргизии – и только потом уже в Казани. Учил русский, благо во всех странах можно было совершенствовать свои языковые навыки. К тому времени я уже хорошо понимал, что фотожурналистика в чистом виде не мой путь. В фотожурналистике есть система, которая предполагает ориентацию под запрос, все время нужно существовать в актуальном потоке. И хотя на определенном этапе я зарабатывал репортажной фотографией, но понял, что это не мое, и стал еще более интенсивно заниматься документальной фотографией и художественными проектами.

Фото из проекта «Евразия» (2012)

На сегодняшний день у вас, как минимум, четыре вида деятельности: фотограф, художник, переводчик. И еще, насколько я знаю, вы сами пишете много текстов… Эти роли существуют в единстве или сменяют друг друга?

Даже не могу сразу сказать, это так часто меняется. Я стараюсь заниматься тем, что меня на данном этапе интересует, так что, скорее, все существует параллельно: иногда нормально быть художником, иногда фотографом, а в языковой среде я просто все время живу. Мой первый язык все-таки японский, и хотя я в основном работаю в языковой паре с английским, сейчас уже перевожу и с русского, а тексты о Японии в основном пишу на английском.

Как вам кажется, насколько само понятие культурной идентичности трансформировалось в современном мире? Причина только в технологиях? 

Безусловно, решающую роль сыграли технологии. Правда, как показали события этого года, большинство людей еще не научились использовать преимущества технологий в полной мере, обстоятельства их заставили только сейчас. Сам я давно с этим живу, и как знать, если бы не технологии и возможность дистанционной работы, то, скорее всего, я бы не смог реализовать свои проекты, живя в разных странах и культурах. Или давно бы уехал. Но кроме технологий должен в определенном смысле подходить культурный и ментальный код страны, где ты работаешь и живешь. Особенно если долго. Лучше всего это выражается английским словом mindset. В России мне как-то больше по душе, как это ни странно. Больше, чем в Америке или в даже в Японии. В Японии очень жесткая коллективная ментальность, там трудно обрести свой голос, а в Америке для меня общество слишком индивидуалистическое. В этом смысле Россия, как и многие страны Восточной Европы, где-то посередине. И это оказалось решающим.

Фото из проекта «Дети тундры» (2015)

Как поменялось восприятие, когда вы стали жить в Москве постоянно? Часто бывает, что в теории представляется одним образом, в том числе более идеалистически, в вблизи — иначе?

Мои представления как раз поменялись в лучшую сторону. До приезда в Россию мои ожидания скорее подпитывались разной информацией из СМИ, которая часто содержит много стереотипов, в том числе негативных. Лет десять назад, когда я еще жил на Украине и в Средней Азии, в России был пик бытого расизма, и потом выходцы разных постсоветских стран, которые ездили на заработки, часто предупреждали меня как азиата, что это опасно. Я и сам поначалу немного побаивался, но потом все же решился попробовать. К тому моменту, когда я приехал в Россию, я уже был гораздо лучше адаптирован. В Средней Азии тоже были свои сложности, а в России, наоборот, все оказалось лучше.

Известно, что в Японии очень трепетно относятся к русской литературе – как классической, так и современной, много переводят. А что лично вам ближе всего в русской культуре?

На самом деле, я не могу сказать, что был заранее хорошо осведомлен о России и ее культуре, а уж тем более подготовлен к приезду. В юности мне даже больше нравилась немецкая литература. Конечно, как и многие, я читал Достоевского и Толстого, но только позднее открыл для себя Гончарова, Платонова, Пелевина, других современных авторов. Сейчас много читаю на русском. Открытие России у меня получилось параллельно — через литературу и живое общение.

Фото из проекта «Я, Обломов» (2017)

Как родилась идея одного из самых известных ваших проектов «Я, Обломов»? Когда вы прочитали этот роман и чем вам так полюбился главный герой?

Я довольно поздно прочитал это произведение, наверное, году в 2014-м, и сразу по-русски. Роман «Обломов»мне посоветовал мой российский коллега, фотограф Федор Телков, чтобы лучше понять русскую душу, о которой так много написано. Перевод на японский, конечно, существует. Известный писатель Фтабатэй Симэй, которого считают основоположником современной японской литературы, перевел этот роман, и он был опубликован в Японии в начале XX века. С этим связана, кстати, довольно интересная история. Обломов стал прототипом главного героя первого модернистского произведения в японской литературе. До этого японская литература не знала «потока сознания» и даже такого приема, как внутренний монолог, не существовало. Обо всем этом я узнал после того как я уже работал над своим проектом в 2015 году. Весь проект до выпуска книги занял почти два с половиной года Съемки проходили в разных местах, в основном, где я уже бывал или жил: в Казани, Марий Эл, Самаре, Москве. Для меня фигура Обломова — это метафора России, которая колеблется между Востоком и Западом, и так до сих пор страна и существует.

Как этот проект восприняли в Японии?

В Японии, кстати, проект хорошо приняли. У нас в сказках и легендах есть эпические герои-созерцатели, по архетипу похожие на Обломова. А вот в Америке проект не «пошел», видимо, англосаксонской культуре это не близко.

Фотокнига «Я, Обломов» (2017)

Многие свои российские проекты вы снимали в удаленных местах и иногда живя подолгу в среде малых народов: в Ямало-Ненецком округе, в республике Марий Эл. Что это дало вам в смысле понимания страны и культуры?

С точки зрения этнографии некоторые аспекты жизни этих народов малоизучены, так что, конечно, мне как фотографу интересно этим заниматься. В тоже время я стараюсь убрать из своей работы колониальный дискурс и смотреть на современную жизнь этих народов, а не на экзотику. Иными словами, не на оленях ездить, а посмотреть, как происходят изменения в их культуре. И еще, может быть, потому, что я тоже из Азии, прошлое этих народов в определенном смысле мне даже ближе, чем Америка или Европа.И природа, и атмосфера в деревнях, и даже климат Марий Эл и Удмуртии иногда напоминают мне некоторые провинции Японии. В этом году получилось поучаствовать в арт-резиденции, проходившей в удмуртской деревне Сеп. Я очень ценю инициативы, которые принято называть социальным искусством (socially engaged art). В этом формате сама коммуникация является произведением. Важен сам процесс, участие местных жителей, коммуникация с ними. Я проводил мастер-классы и дополнительно делал свой исследовательский проект, который связан с родовыми знаками удмуртов. Надеюсь, что закончу его к концу нынешнего года.

На экспозиции проекта «Репатриация» (2019)

Как вы работали с культурной памятью в проекте «Репатриация»?

Выставка проходила весной 2019 года в Москве в галерее «Пересветов переулок», а потом эта мультимедийная инсталляция была показана в Красноярске на Биеннале в прошлом году. Началось все с одного факта, который меня очень заинтересовал. Я слышал, что берегам Исландии приплывают коряги из России. Потом я нашел научную статью, основанную на исследованиях происхождения древесины, выброшенной океаном в Исландии, изначально принесены с берегов Енисея. В середине XX века количество этой древесины сильно увеличилось. По мнению некоторых исследователей, этот всплеск был связан с ростом производства на лесозаготовках в Сибири в середине XX века — и это совпадает с тем временем, когда заключенных массово ссылали в исправительно-трудовые лагеря. Проект состоял из разных элементов: фотографий, видео, текстов, коряг, которые я собирал в Исландии. Портреты заключенных ГУЛАГа и тексты были напечатаны на спилах деревьев. Так что это проект и о природе, и о людях. 

Фрагмент проекта «Репатриация» (2019)

А какие выставки запланированы на ближайшее время?

В сентябре в Музее «Гараж» будет проходить 2-я Триеннале российского современного искусства, где я участвую с проектом «Trail» («Тропа»), который я сделал еще в 2013 году, когда жил еще в Центральной Азии. Эта черно-белая серия состоит из фотографий троп в горах афганской части Памира, снятых со стороны Таджикистана. Если путешествуешь по таджикскому Памиру, то главная дорога идет вдоль границы с Афганистаном, и хорошо видны эти бесконечные тропы, по которым афганцы перемещались веками — на ослах и пешком, и это не менялось веками и поколениями. И в наши дни эта тропа выглядит как застывшее время, особенно зимой, когда я это снимал.

Фрагмент фото серии «Trail» («Тропа») 2013

Каков роль культурной дипломатии в политически сложные времена?

В наш век Интернета, несмотря на доступность коммуникации в социальных сетях, возникают самые разные конфликты и проблемы, многие люди не умеют справляться с таким потоком, и именно поэтому роль живого общения только возрастает.

ФОТО предоставлены Икуру Куваджима

Читайте другие материалы журнала «Международная жизнь» на нашем канале Яндекс.Дзен.

Подписывайтесь на наш Telegram – канал: https://t.me/interaffairs