Князь Дмитрий Шаховской: За рубежом нас объединяла Русская православная церковь (лекция в МГИМО)

Тему лекции – русское самосознание – было бы сравнительно просто раскрыть, если подойти к ней с точки зрения философии. Или использовать слово, которое появилось недавно и активно употребляется, – «идентичность». Но мне хочется подчеркнуть то, что на самом деле возвращает нас к общим истокам. Не знаю, каковы они для вас, но самое главное всегда – это отправная точка.

Чтобы избежать слишком отвлеченного подхода я немного расскажу о моем жизненном пути.

Надо сказать, что страна, которая очень помогла мне осознать себя русским – это, конечно, Франция. За это и за многое другое я ей очень благодарен. Однако уже в школе меня стали обзывать «грязным русским». Это была не русофобия, нет. Это была ксенофобия. Я был другим, чем-то не совсем понятным. Говорили: «Как он по-славянски выглядит...» ("Comme il a l'air slave!"). В этом чувствуется определенная ирония и в то же время определенное отмежевание. Часть русских расстраивалась, некоторые даже меняли фамилии, чтобы как-то вписываться в общую массу. Это самое страшное, что может быть. Надо сохранять лицо.

И вот тут мне помогла среда. На первых порах ею было русское офицерство: старшие, которые своим примером показывали, что надо держаться России, любить Россию. Конечно, всё начиналось в условиях крайней нищеты. Единственным местом, где мы как-то могли собираться, были церковные приходы. За рубежом нас объединяла Русская православная церковь. 

Крестил меня владыка Мефодий (Кульман). Я вспоминаю заутреню на Пасху, когда с крыльца он обращался к нам и говорил: «Русь Православная, Христос Воскресе!» И сомнений не было ни у кого. Все знали это. Все чувствовали, что они православные. Это было похоже на то, как знаменитый опрос 1937 года не был полностью опубликован, потому что более 60% населения посмели написать о том, что они верующие[1]. Но дело здесь не только в вере, но в осознании своего лица, и его связи с предыдущими поколениями.

Сейчас публикуют много политических рассуждений, и становится довольно смешно, когда читаешь: «Мы отталкиваемся от такого то года…» Скажем, от 2014. Или любого другого года, но начало всегда относится к ХХ веку. Психологически это то же самое, как когда во Франции говорят, что до 1789 года ничего не существовало. Над этим никто особо не задумывается, ведь с того момента прошло двести лет! И до сих пор Франция не способна осознать процесс, который произошел – создание умовоззренческих мифов. Мне кажется, что все установки, которые являются опорами французской культуры, не учитывают самого важного: они говорят об определенных принципах, но забывают о людях, о действительности.

Приведу пример. Во Франции о нем иногда вспоминают, но обычно это забывается. Франция – это определенная территория, определенное государство. Но благодаря кому и чему она сохранилась?

Этим человеком был Александр I, именно он не дал союзникам расчленить Францию. Был инициатором Венского конгресса, принципом которого, как и последующей политики России, было сохранение и установление мира без войн. Войны, которые случились после этого, а отчасти и до этого, были войнами по принуждению. В это же время складывается взгляд на русское прошлое и ее территорию[2].

Посмотрите на исторический контекст, взгляните на участь России, и вы увидите, что она всегда была вынуждена защищаться. Европа этого не понимает – чаще всего она понимает только нападение. Объясняется это достаточно просто: Европа складывается чисто династически. Что определяет страну? Ее монарх. Монархи находятся в родстве друг с другом, они по-своему выделяются и вырождаются, исчезают с политической арены, но будущее стран отчасти связано с личным взглядом правителей на вещи и их вероисповеданием cujus regio, ejus religio. Это, например, определило политику папства по отношению к России.

Вопрос как быть русскому, конечно, зависит от каждого человека, который читал свою историю, но не надо ее только читать. Важно провести сквозь себя источники той истории, из которой складывается наше самосознание.

Прислушаемся к П.Я.Чаадаеву: «Люди Европы странно ошибаются на наш счет;…по какому-то инстинкту европейской национальности они оттесняют нас на Восток, чтобы не встречаться с нами больше на Западе. Нам не следует попадаться на их невольную хитрость: постараемся сами открыть наше будущее, и не будем спрашивать у других, что нам делать»[3].

Первая книга, которую хотелось бы упомянуть в этой связи, это  «История русского самосознания» М.О.Кояловича[4]. Написанная в XIX веке, ее особенность в том, что она представляет взгляд на русскую историографию и одновременно на историю Русской православной церкви. Следует заметить, как тесно связаны эти две стороны нашего существования.

Конкретный пример – «Слово о законе и благодати» митрополита Киевского Илариона[5]. Эти какие-то десять страниц читаются невероятно легко даже на древнерусском языке, но дают заветы, которые актуальны до сих пор. Поэтому лекции по истории русской философии я всегда начинал с этого произведения – а на Западе (и не только там) говорят, что история русской философии начинается с XVIII в. С Григория Сковороды, писавшего либо по латыни, либо на русском языке, что нелепо.

Но когда начинается русское самосознание? С того момента, когда на Руси, которая управляется одним родом, одной семьей Рюриковичей, общее направление определял, пожалуй, самый значительный князь русского Средневековья – Владимир Мономах. Примечательна его переписка с двоюродным братом в период, когда они воевали. С одной стороны, он переживает о кризисе родственных отношений: двоюродный брат – виновник смерти сына и одновременно его же крестный отец. Он говорит о том, что нужно пройти через это, воспринять это духовно и просить прощения: «…как бы ни предстать перед страшным Судьей, не покаявшись и не помирившись между собою». Но его волнует и другое «а Русьскы земли не погубим /…/  добра хочю братьи и Русьскей земли»[6]. На тот момент русское государство еще воспринималось как одно целое. Далее происходит трагедия – давление с Востока и Запада приводит сначала к распаду, а потом начинается объединение. 

Это, на мой взгляд, и есть подлинный ход русской истории. Если мы этого не ощущаем – это драма. Ведь надо ощущать всё. Целиком. Нельзя выбирать что-то, нужно воспринимать все: и отрицательное, и положительное. 

Когда я на днях был в Историческом музее на выставке, посвященной святому Государю Николаю II и его семье, меня уязвили приведенные там оценки; на выставке главным образом представлены оценки посла Франции М.Палеолога как раз того времени, когда союзники предали Россию, использовав ее до крайней степени: не надо забывать о том, что часть русских войск, также из числа Императорской гвардии, погибла на восточном фронте, чтобы спасти Париж. Это спасло Францию. А российский экспедиционный корпус сражался на западном фронте до победного конца. Но Россия не получила место в новом миропорядке, из-за Брест-Литовского мира.

Пожалуй, оценка, которая меня больше всего поразила, изложена в книге князя А.М.Волконского «Историческая правда», написанной в 1920 году. Это работа в защиту русской целостности. Здесь вся история России от человека, который является историком, но строго не говорит как историк. Он повествует как русский человек, раскрывая свою душу через века. Любопытная фраза: «для меня же все члены моей страдающей родины равно дороги; не знаю только, не больше ли мне говорит в ее прошлом время Святого Владимира и Мудрого Ярослава, моих предков, чем грозное величие Москвы.»[7].

Во время обучения в университете меня очень заинтересовал писатель Иван Сергеевич Шмелев, он также был из русской эмиграции. Его архив не был исследован, и я взялся за работу. Надо сказать, что его недолюбливали в интеллигентной среде, когда уже в эмиграции он встал на сторону простого русского солдата. Все началось с призывом его сына в армию в 1916 году, когда семья, как сказали бы сейчас, либеральных взглядов, провожала его со слезами, боясь за его судьбу. Однако позже из архивов И.С.Шмелева я узнал и другую сторону вопроса: я обнаружил его переписку с сыном. Молодой человек пишет: «Ты не знаешь русскую армию. Ты себе не представляешь, какие замечательные люди – офицеры, которые занимаются нашим образованием». После обучения и продвижения по службе он отправляется на войну, стараясь помогать солдатам, что-то организовывать. Он влюбляется в русскую армию в противоположность отцу, представителю «другого лагеря». Если сравнить Россию, изображенную в ранних произведениях И.С.Шмелева с Россией в работах после 1917 года – вы ее не узнаете, потому что через трагическую кончину сына он увидел и понял другую сторону России[8].

Этот эпизод меня очень поразил, я увлекся историей русской интеллигенции. Передо мной был образ П.Я.Чаадаева. Но не «Философические письма» являются венцом его творчества, а вся его последующая переписка, из которой понятно, что взгляды П.Я.Чаадаева отличались от того, как мы привыкли их себе представлять. III Отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии вообще считало его отнюдь не западником, а славянофилом. Кроме того, часто подчеркивается противостояние между ним и А.Х.Бенкендорфом, однако в исторических архивах можно найти подтверждения того, что III Отделение покровительствовало П.Я.Чаадаеву (не только при А.Х.Бенкендорфе, но и после него). В 50-х годах за П.Я.Чаадаевым была установлена слежка, и губернатор, по инициативе которого это состоялось, вызвал начальника III Отделения с вопросом о том, как П.Я.Чаадаеву стало известно о наблюдении. И добавил: «Чему я удивляюсь, ведь только два человека об этом знали: Вы да я». Таким образом, даже люди одного круга видели ситуацию по-разному[9].

А.И.Герцен, который является краеугольным камнем, символом русской интеллигенции XIX в., критиковал Запад. Приведу слова, которые он пишет, задыхаясь на Западе: «Вера в Россию спасла меня…»[10].

Я думаю, вера в Россию спасла нас. Мы никогда не переставали верить в нашу Россию и гордиться ею. Какая бы она ни была в прошлом, до 1917 года, осуждая все же лихолетье и его последствия и надеясь на будущее.

Есть примеры, которым нельзя следовать. В России до сих пор после ста лет есть некие попытки затушевать отрицательное прошлое. Но дело не простое, как себе представить, что двести лет спустя затушевывают последствия «Великой» французской революции[11]. При этом забываются самые страшные страницы истории. Например, Вандейский геноцид, когда шили брюки из человеческой кожи, когда ученые экспериментировали, как с помощью газа эффективно уничтожать людей. Французы узнали об этом совсем недавно.

Однако дело в том, что любой террор начинается с какого-либо состояния разложения. Мой коллега, Р. Сешер, написал книгу «От геноцида к «меморициду»[12], то есть сначала происходит геноцид, а потом убийство памяти. Той памяти, которая помогает не позволять повторение роковых ошибок истории.

Вспоминаются строки Н.С.Гумилева: 

Память, ты рукою великанши
Жизнь ведешь, как под уздцы коня…

Память – это то, что мы должны беречь, хранить, развивать, питать. Ведь самосознание не приходит само с собой. Да, есть определенная давность, но это также целый процесс оценки и настоящего, и прошлого. Поэтому, когда я преподавал, я уделял особое внимание истории, литературе, поэзии.

Еще об одной книге, которая повлияла на меня. Один мой друг однажды сказал: «Знаешь, что нам мешает жить? Томик Достоевского». Я не совсем согласен, это не томик Ф.М.Достоевского – это роман «Обломов». Единственное, что я смог из него перечитать – это сон Обломова, ту часть, которая посвящена главному герою и тому, что роман в себе несёт.

Я искал свое место. В чужой среде искал себя. Казалось бы, чистокровный русский, но, с другой стороны, хотелось определить это тоньше, лучше.

И нашел я себя в 1960-х годах, когда пересёк границу в Брест-Литовске. Я тогда недавно закончил Cорбонну, Школу восточных языков, и как переводчик, сопровождал группу студентов. Поездка была утомительной. И вдруг проезжаешь границу и попадаешь в советский вагон. Наконец протянул ноги. Сразу, даже в мелочах, стали ощутимы другие масштабы. Вокруг меня все говорили по-русски. Такого ощущения у меня никогда не было, в Москве удалось даже встретить дальних родственников. Я понял, что люблю Россию так же, как они ее любят. Я понял, что Россия живёт по-настоящему. Это не то, что нам говорили, что России якобы больше нет. Она живёт тем, что трезво помнит о своем историческом пути, намеченного ее историками от Н.М.Карамзина и С.М.Соловьева до В.О.Ключевского, С.Ф.Платонова и Е.Ф.Шмурло.

Читайте другие материалы журнала «Международная жизнь» на нашем канале Яндекс.Дзен.

Подписывайтесь на наш Telegram – канал: https://t.me/interaffairs