Шарль-Морис де Талейран-Перигор – политик, дипломат и просто успешный мужчина: взгляд спустя века

Неповторимый мастер политической интриги (или, как о нем любят писать – предательства) Шарль-Морис де Талейран-Перигор (2.II.1754, ул. Грансьен 4, Париж - 15.IX.1838, замок Валансэ, Франция) - князь Беневентский (5.VI.1806), герцог Дино, происходил из старинного дворянского рода, чьи представители служили еще Каролингам и слыли весьма воинственными, особенно во времена Столетней войны.

...Между прочим, в разных источниках проводятся разные даты его рождения: то ли 2 февраля, то ли 7 марта. Мнения историков разделились и единой позиции нет...

Всегда остроумного и невозмутимого «Старину Талли» - так уважительно прозвали его англичане, когда на самом закате своей невероятной карьеры он побывал послом в Лондоне - обвиняли «черт знает в чем»! А ведь на самом деле это были типичные поступки, характерные для человеческой натуры во все времена. По сути дела это были всего лишь... соблазны, с которыми трудно совладать и простому смертному. Другое дело, что во всех своих пороках он, прозванный современниками «обителью пороков», проявлял исключительную изворотливость.

Давайте, не претендуя на «аптекарскую точность», оригинальность изложения или срывание завес с отдельных весьма неоднозначных обстоятельств, «пробежимся» по некоторым вехам «живописной» биографии человека, когда-то глубокомысленно изрекшего: «Только глупцы никогда не меняют своих мнений!» Это интересное занятие, поскольку в его время – эпоху полномасштабного социального разложения – события накатывались одно на другое с бешеной скоростью. При этом он почти никогда не вставал окончательно на чью-либо сторону, а потому, по сути дела, никогда, в конечном счете, не проигрывал, а это очень редкое явление в Мире Большой Политики.

Шарль-Морис де Талейран был не только Тактик от Бога, но и Стратег Милостью Божьей. Более того, мало кто из мировых величин умудрился заработать столь... запятнанную репутацию, как он.

Его отец - Шарль Даниэль де Талейран, граф де Перигор (16.VI.1734-2.XI.1788), обладатель целого ряда громких титулов, боевой полковник королевских гренадер, был на шесть лет моложе своей супруги, матери нашего героя – дочери бургундского маркиза Александрины Элеоноры Виктории де Дама д`Антиньи де Рюффэ (8.IX.1728-24.VI. 1809) с монастырским воспитанием. На момент рождения Шарля-Мориса ему только-только исполнилось 20 лет. Супруги были людьми знатными, но небогатыми. Скорее, они даже нуждались в деньгах - и в силу ряда причин (в частности, постоянная служба обоих при дворе, который почти все время перемещался между столичными дворцами и Версалем: он - воспитатель дофина, а она - статс-дама; в ту пору перманентное пребывание на глазах короля и королевы – было немалым залогом успеха в жизни) своим вторым сыном занимались мало и не постоянно.

В 1757 г. его болезненный старший брат Франсуа Жак (1752) умер (в ту пору детская смертность была очень частой!) и будущий великий дипломат стал старшим ребенком. У него еще были два младших брата: Аршамбо Жозеф (1762-1838), Бозон Жак (1764-1830) и сестра Луиза (1771), прожившая всего один день. Так получилось, что с ними он общался мало, поскольку они воспитывались в семье, а он сызмальства – в основном, «мотался» по казенным домам. Дом кормилицы в грязном предместье на севере Парижа, элитный парижский учебный колледж Аркур, основанный для обучения аристократических отпрысков еще в далеком 1280 г, где обучение было очень строгим, если не сказать по-армейски суровым; и наконец духовная семинария, куда его определили весьма рано - такова «география» его перемещений в детстве и отрочестве. Очень может быть, что Шарль своим братьям, которых не коснулась его печальная участь, завидовал, но никогда этого не показывал. По крайней мере, нам это осталось неизвестно ибо человек он был во всем крайне скрытный и осторожный: неласковое детство этому его научило сызмальства.

Во многом его одиночество объяснялось его инвалидностью: хромоногостью (искривлением, выворотом стопы?). То ли она была приобретена в самом раннем детстве (на эту тему ходило много слухов и до конца все нюансы этого увечья остаются под покровом тайны), то ли она могла быть врожденной (либо даже одно наслоилось на другое?). Так или иначе, но всю жизнь он ходил только с помощью костыля, а его правая увечная нога всегда была в специально сделанном весьма громоздком кожаном сапоге, что доставляло ему и страдания и неудобство. Не секрет, что с детства сверстники смеялись и издевались (дети зачастую бывают очень жестоки, что, впрочем, нередко имеет свои объяснения!) над его увечьем, дразня «лошадиным копытом». Но, насколько нам известно, Шарль никому никогда не жаловался и не плакал. Неизлечимая хромота лишала его возможности играть с детьми в их ребячьи игры и он, либо наблюдал за ними со стороны, либо читал, читал, читал и уже на заре жизни научился спокойно размышлять над те, что увидел, услышал и прочитал.

Очевидно, отсюда - из «безрадостного детства» и невнимания со стороны родителей, он не знал их до 4 лет, да и потом видел мать и отца от случая к случаю («чрезмерные» родительские чувства в эпоху «опасных связей» со всеми их сексуальными эскападами рассматривались как проявление недостойной слабости; реформаторские взгляды Жана-Жака Руссо на воспитание детей его родителей не коснулись; более того, они могли стыдиться его уродства) - идут основные черты его характера: предельная осторожность, исключительная сдержанность, непревзойденное умение скрывать свои мысли.

Именно они станут «путеводными звездами» будущей легенды мировой дипломатии, чьим именем в Париже названа лишь одна короткая улица-аллея на левом берегу Сены в Квартале правительственных учреждений за министерством иностранных дел Франции.

Он никогда не понимал, почему родители по сути дела от него – инвалида с детства - отказались. Потом он с горечью вспоминал о своем «светлом» детстве и винил в этом не столько мать, сколько отца, поскольку и в восемь лет отцовский глаз еще ни разу на нем (старшем из сыновей!) не остановился. В какой-то мере, эта физическая ущербность определила весь образ жизни и характер Талейрана, ибо, как гласит восточная мудрость: «Человек растет с детства».

Самым светлым воспоминанием детства Шарля-Мориса была его добрая и душевная прабабушка по отцовской линии Мария-Франсуаза де Рошершуар – внучка знаменитого Жана Батиста Кольбера, влиятельнейшего государственного деятеля Людовика XIV Короля-Солнце. Она искренне любила маленького правнука-калеку, «отодвинутого подальше» его родителями и баловала, как могла. Именно она дала маленькому инвалиду почувствовать каково «быть любимым». Внук обожал прабабушку и часто бывал в ее родовом замке Шале – мрачном средневековом сооружении - неподалеку от Бордо. К ней он впервые попал в 4 года (либо чуть позже – данные разнятся), причем, посредством дешевого дилижанса. К тому же, проделал он это неблизкое путешествие без родителей [отец пребывал в действующей армии – шла Семилетняя война (1756-1763), а мать – «порхала» при дворе], а лишь под присмотром няни. Интересно, что именно там он очень рано для своего возраста научился читать и писать. «Я проглатывал самые революционные книги, какие мог найти» - вспоминал потом Талейран.

...Кстати сказать, Талейран всю жизнь обожал книги и у него всегда была прекрасная библиотека по любой тематике - исторические исследования, литературные произведения, эротические описания. (Между прочим, именно в ту пору малоизвестный тогда Шодерло де Лакло создавал свой нетленный «шедевр» о морали в аристократическом обществе Франции под «кодовым» названием «Опасные связи», неоднократная экранизация которого в конце ХХ в. наделала так много шума среди поклонников кино и... эротоманов). Будучи эстетом, Шарль-Морис обращал особое внимание на качество переплета, время издания, фактуру бумаги. Он отлично понимал, что отменная библиотека помимо всего прочего является еще и отличным капиталом. В трудные моменты жизни он будет вынужден продавать свои редкие и дорогие издания с золоченными переплетами. Правда, затем, как только позволяли средства почти всегда умудрялся вернуть их, хотя и приходилось переплачивать. Но на «духовном» он, между прочим, человек весьма и весьма прижимистый, никогда не экономил...

Именно под благотворным влиянием прабабушки Шарль-Морис перестал стыдиться своей увечности и безразличия родителей. Более того, он осознал, что и калека может быть успешным человеком. Тем более, что именно тогда маленький Шарль впервые услышал, что его семья Талейранов всегда почиталась в тех краях и он - выходец оттуда - прославит свою фамилию.

Кроме душевной прабабушки в детстве у него был только один близкий друг – добрый и искренний Огюст де Шуазель-Гуффье, племянник влиятельнейшего министра Людовика XV. Он потом эмигрировал в Россию, где в екатерининские времена, будучи очень образованным человеком, возглавил императорские библиотеки, много позже вернулся на родину и скончался раньше своего друга детства, ставшего к тому времени не только главой внешнеполитического ведомства Франции, но и чуть ли не ее идейным «кормчим».

А потом в судьбе юного аристократа был вышеупомянутый привилегированный колледж Аркур. Он располагался в двух шагах от дома его родителей, которых он мог посещать раз в неделю, но лишь в сопровождении наставника. Обычно это случалось в воскресные обеды и общение было весьма коротким и очень сдержанным, о чем он вскользь упомянул в своих мемуарах.

 Затем в его биографию вмешался один из его сердобольных дядей (крестный отец) Александр-Анжелик (1736-1821) – заместитель герцога-архиепископа Реймса – главного архиепископства страны. Юнцу предстояло надеть сутану и стать святым отцом. В те времена не было принято интересоваться у сыновей, кем они хотят стать, а у дочерей – за кого они жаждут выйти замуж.

...Кстати сказать,мировой кинематограф постарался адекватно отразить этот занимательный нюанс! Смотрите знаменитые шедевры западного кино на тему эпохи «Опасных связей» XVIII в.: Милоша Формана «Вальмон» с блистательным Коллином Фёртом и, конечно, Стивена Фрирза «Опасные Связи» с созвездием супер-звезд Голливуда либо на худой конец, «Герцогиню» Сола Дибба с Кирой Найтли, Рэйфом Файнсом и Шарлоттой Ремплинг и, возможно, Вам все станет понятно...

Шарль-Морис был старшим сыном в семье и номинальным наследником родового состояния, хотя и не слишком крупного. Правда, в силу ряду причин им он так и не стал. Историки не исключают, что родители решили из-за уродства право первенства в семье передать его брату Аршамбо, появившемуся на свет вскоре после возвращения Талейрана от прабабушки. Именно он стал графом де Перигор. Лишение права первородства, причины которого ему так никто и не объяснил, больно ударило по уже и так уязвленному самолюбию «нашего» инвалида детства. Военная карьера ввиду его все той же увечности исключалась: калеки офицерами не становились. Для покупки выгодной административной должности денег у его родителей не было.

Дядя определяет своего хромоногого племянника в знаменитую семинарию Сен-Сюльплис (тоже, кстати, поблизости от родительского дома), потом – была Сорбонна, а в 1774 г. – Шарль-Морис становится священником. Впрочем, в те времена для людей с физическими недостатками такая жизненная стезя считалась очень достойной и доходы могли быть куда большими, чем могли дать шпага и пистолет.

Так он оказался в профессии, для которой по его словам «не был рожден». Симптоматично, что на церемонии посвящения его в духовный сан не было ни отца, ни даже матери. Впрочем, так бывает, когда родителям... некогда, тем более, в ту эпоху со всей ее отнюдь не простой нюансировкой отношений между «родителями и детьми».

...Между прочим, церковную карьеру Шарля-Мориса Талейрана, как и флотоводческую карьеру его знаменитого современника британского адмирала Горацио Нельсона всецело определяли и направляли их заботливые дядюшки. Хорошо иметь очень высокопоставленных и чадолюбивых дядей: во все времена и у всех народов это позволяет обходить конкурентов-сверстников на крутых поворотах-«ступенях» карьерной лестницы...

А ведь он жаждал денег, очень больших денег (мечтал стать министром финансов!) и женщин, очень красивых и умных женщин (общение с ними было для него изощренной игрой ума, а не только физиологическим облегчением)! Только деньги и женщины в его понимании давали истинное удовлетворение. И у него всегда будут и деньги (очень большие), и женщины (очень красивые и умные - что само по себе весьма редкое сочетание)! Надо признать, что он, как-то сказавший «Кто не жил до 1789 г., не знает, что такое радость жизни!», знал, что говорил. Впрочем, есть и несколько иные интерпретации этой философско-чувственной сентенции...

...Кстати, о деньгах! Рассказывали, что Талейран обладал одним очень специфически свойством или, вернее, чертой характера: не был точен в оплате своих долгов, но всегда был готов пообещать их заплатить...

А затем он узнал, что и высшие церковные иерархи тоже водят амуры с женщинами и делают им детей ничуть не хуже лихих военных, например, удалых кавалеристов. Надо сказать, что слабо-сметливый пол очень рано стал смотреть на него каким-то странным испытующе-тревожащим взглядом. Увечность этого стройного белолицего блондина нисколько их не смущала, благо в интиме она не была помехой. А ведь семинаристу, которого уже звали «отец Перигор», предстояло безбрачие!

Рассказывали, что его первой женщиной стала некая Доротея Доренвиль – очаровательная актриса «Комеди Франсэз», вошедшая, между прочим, в историю французского театра. Причем, сошлись они не сразу: помог дождь и... зонтик, случайно оказавшийся под рукой у застенчивого из-за своего уродства семинариста. Так или иначе, но он предложил Доротее спрятаться от дождя под зонтом и, робко придерживаясь за ее талию (без палочки он ходил с трудом!), доковылял до ее комнатушки. Оказавшаяся невероятно темпераментной, мадемуазель Люзи (таков был ее творческий псевдоним) была старше любвеобильного семинариста на целых 7 лет и очень опытна в «постельной науке». Шарль-Морис посещал ее чуть ли не каждый день. Вскоре все в округе привыкли повсюду видеть их вместе. Администрация семинарии ради добрых отношений с его влиятельным дядей закрывала глаза на грехопадение юного Талейрана и не стала доводить дело до скандала.

Вполне возможно, что их сблизила общая судьба: оба получили свои профессии по принуждению родителей, против своей собственной воли. Их страстная связь продлилась без малого два года и с огромной пользой для юного грешника в сутане: он теперь знал все о том где, когда и «с какой стороны» подходить к дамочкам всех возрастов, комплекций и сословий, а также, когда не надо «будить лихо – пока оно тихо». Тем более, что во все времена от их расположения зависело немало от продвижения по карьерной (и не только!) лестнице, чего, впрочем, публично не любит признавать большинство представителей сильного пола, но в сугубо «мальчишеской» обстановке они нередко «молча» соглашаются.

Другое дело был ли он – интеллектуал «в квадрате» - серийным женолюбом-секс-мустангом в общепринятом смысле этого явления? Не исключается, что на самом деле смышленые, хорошенькие и словоохотливые женщины доставляли ему удовольствие большей частью не в постели, а общением в его салоне? Впрочем, «о вкусах – не спорят»...

Тогда же Шарль-Морис пристрастился к... карточной игре в вист. В ней его притягивало все: предвкушение удачи, неопределенность, возможность схитрить или обмануть, перспектива очень быстро приобрести кучу денег. Дело дошло до того, что по некоторым данным чуть ли не в 16 лет его посадили в Бастилию, а затем и в Венсеннский замок. Именно там он взялся за ум и очень изворотливо – регулярно разыгрывал перед местным капелланом душераздирающие сцены глубочайшего покаяния - вышел на свободу действительно помудревшим несмотря на свой еще весьма и весьма юный возраст. Пройдут годы, десятилетия, но он по-прежнему будет обожать «резаться в карты» до трех часов ночи, в том числе, в дамских салонах, порой, проигрывая астрономические суммы, но, как правило, каким-то чудом отыгрываясь. Так бывает... с Любимцами Фортуны, а Шарль-Морис им был и это неоспоримо.

...Кстати сказать, до конца дней именно игра в вист оставалась его любимым видом отдыха (она помогала ему преодолевать стрессы от жизненных передряг) и средством общения на самом высшем уровне, когда он молчал до последнего, не раскрывая карт. Блефовал он непревзойденно, как за карточным столом, так и в политике...

А затем 19-летний семинарист «попался на глаза» знаменитой фаворитке Людовика XV графине дю Барри – бывшей уличной проститутке с таким бюстом, при виде которого почти все мужчины тут же вспоминали о своем главном природном предназначении. Эта знавшая толк в мужчинах всех сословий шельма, с первого взгляда поняла, что за «фрукт» перед ней. Тем более, что потупив взор, юный Талейран вроде бы произнес тогда весьма многозначительную фразу: «Ах, мадам, Париж – это город, где легче найти себе женщину, чем хорошее... аббатство». Но король вскоре умер и его последняя пассия не успела ничего путного сделать для молоденького и галантного священнослужителя.

И, тем не менее, не без помощи своего влиятельнейшего в церковной иерархии дядюшки 1 апреля 1775 г. 21-летний Талейран – иподиакон в церкви Сен-Николя-дю-Шардонне, спустя всего лишь пару месяцев (с 24 сентября) уже - аббат с очень хорошей годовой рентой (26 тыс. ливров) при аббатстве Сен-Дени в Реймсе. Спустя некоторое время (18 декабря 1779 г.) Шарль-Морис становится генеральным викарием Реймса. Правда, в основном он находится в Париже, что и понятно – это эпицентр всех событий не только в стране, но и в Европе той поры.

...Между прочим, став аббатом, Талейран начал больше общаться со своей семьей, хотя в целом это скорее напоминало знакомство посторонних людей...

Священнослужительство не мешает нашему герою знакомится с влиятельными женщинами, чьи мужья в плане секса уже давно «вышли в тираж», например, с герцогиней де Полиньяк, княгиней де Роан, графиней де Брионн и многими др. В частности, с кокетливой мадам де Монтессон, пользовавшейся дурной славой не только потому, что на своих званых вечерах играла на арфе, поставив ее между широко расставленных ног так, что было видно провокационное отсутствие у нее нижнего белья. Ведь именно у нее шли сочиненные ею спектакли, где грань приличия почти что отсутствовала, а в главных ролях выступали... священники.

Хозяйки модных салонов той чувственной эпохи боролись за остряков, посылая за ними свои экипажи, чтобы первыми заполучить их, способных украсить и повеселить общество. Талейран очень быстро завоевал славу одного из них благодаря своему... молчанию и всего лишь одному, но остроумному ответу графине де Граммон - крайне ехидной даме глубоко бальзаковского возраста. Знатное происхождение, прекрасное воспитание, несомненная образованность, ироничный тонкий ум, высокий рост, отменное телосложение, исключительная обходительность (включая, столь присущую тому времени галантность со слабым полом) и особая сексуальность из-за... физического недостатка делали его очень привлекательным в глазах представительниц слабого пола, охочих до изысканного времяпрепровождения. Если верить источникам, то все они по очереди, а иногда и одновременно, допускали этого соблазнительного высокородного «попика-хромоножку» (так, порой, его «величают» в популярной литературе) в свои будуары и... постели. Его необыкновенная галантность и изощренная лесть очаровывала падких на это салонных хозяек и их подружек. Недаром спустя годы Наполеон философски изрек: «Да у него карманы всегда полны женщинами!»

Именно с женщинами он был невероятно красноречив и остроумен – с мужчинами он предпочитал молчать, поскольку молчание в его понимании было одним из самых действенных инструментов дипломатии и выведения из себя (провоцирования на те или иные «телодвижения») представителей такого сильного пола. Как метко заметила одна из его «подружек»: «Невозможно было ему отказать в своем расположении, не довериться ему!» Особенно близко статный блондин с испытующим холодным взглядом прозрачно-серых глаз сойдется с герцогиней де Люинь/Линь, герцогиней де Фитц-Джеймс, вышеупомянутой графиней де Брионн и виконтессой де Лаваль-Монморанси.

Умные, уверенные в себе и, как полагалось в ту эпоху «опасных связей», невероятно распущенные, они очень многому научили его с точки зрения модного имиджа, по крайней мере, так это сегодня называется. С той поры он, всегда предпочитал общаться с женщинами, в нужный момент применяя свой «ключ», «которые могли сказать о нем нужные слова в нужном месте». (Повторимся, что это один из тех «тезисов», упоминание о котором, порой, вызывает неадекватную реакцию у мужчин-карьеристов!) Он всегда предпочитал везде и всюду «пускать женщин вперед», но никогда «не превращался в игрушку в их цепких лапках».

В общем, он умел правильно себя подать... с нужной стороны: кому – надо, где – надо и когда - надо. Причем, этот искушенный интриган и прагматик старался никогда не рвать отношений со всеми своими «пассиями», а внимательно следил за тем, чтобы они не были ему «в минус». Недаром Талейран почти обо всех своих «спутницах по жизни» потом удовлетворенно вспоминал в том смысле, что «... у нее я провел самые приятные годы...». Умение так выстроить свои отношения со сметливо-слабым полом, но весьма и весьма влиятельным, а зачастую крайне мстительным (как «по мелкому», так и «по-крупному»!) – это... Божий дар и Шарль-Морис им был наделен сполна.

Со своей стороны, почти все дамы не очень-то и расстраивались, что он зачастую использовал их в своих весьма неблагородных целях, поскольку сами были порочны (вспомним главную героиню «шедевральных» «Опасных связей», в частности, в блистательном исполнении Гленн Клоуз!) и их уже ничем нельзя было удивить. Они ничем не ограничивали себя в личной жизни. Замужние аристократки меняли любовников как кружевное венское белье, если чувствовали в этом надобность. Эти очаровательные грешницы, забавляясь случайными постельными интрижками, не только наставляли рога своим стареющим муженькам, но и попутно превращали свои салоны в модные литературные клубы, где горячо обсуждались идеи Руссо и других модных реформаторов, а каждый имел свое собственное мнение на злобу дня, причем, не только о непристойных сплетнях о королевском дворе.

...Кстати сказать, жилось тогда привилегированному сословию дворянства  (под модным «лозунгом» «Apresnousledeluge!», в переводе с фр. «После нас хоть потоп!») легко и весело. Интересно, что на авторство легендарной фразы - «После нас - хоть потоп!» - претендовали две очень известные исторические личности. По одной из версий ее мог сказать регент будущего короля Людовика XV Филипп II герцог Орлеанский (1674-1723). Этот 42-летний приземистый здоровяк и отчаянный бабник готов был любить всех женщин подряд - худых и полных, высоких и низких, красивых и безобразных, розовощеких крестьянок и томных принцесс. На постоянные упреки со стороны своей матушки старой сплетницы Шарлотты-Елизаветы во всеядной чувственности, Филипп лишь скромно пожимал плечами: «Ах, матушка, ночью все кошки серы!» Став регентом, герцог Орлеанский превратил французский двор в настоящий вертеп, и его чудовищным оргиям на знаменитых ужинах в Пале-Рояле или Тюильри, где присутствовали друзья и любовницы регента, любовницы друзей и друзья любовниц (в шутку Филипп называл их «висельниками» - столь законченные это были негодяи и развратники), удивлялась вся Европа. Все сидели за столом абсолютно обнаженными. Всем этим борделем заправлял «восхитительный кусок свежей вырезки» - так непочтительно отзывалась о Мари-Мадлен де Ла Вьевиль графини де Парабер, мать Филиппа. Эта остроумная и сообразительная, безумно темпераментная красавица с чувственным ртом, бархатными глазами, великолепными ногами, округлыми бедрами и такой грудью, что у всех мужчин при виде ее начинали чесаться ладони, крепко держала в своих маленьких и пухленьких ручках сластолюбивого регента. Всю свою жизнь он оставался дамским угодником. Во времена правления этого умного, тонкого, изящного, большого ценителя искусств, но вместе с тем порочного, развратного и безбожного человека во Франции началась эпоха вечного праздника, Праздника Чувственности и Сладострастия. Богатство и женщин завоевывали и теряли с приятной улыбкой на устах. Полуживыми отправлялись на охоту, и самой красивой считалась смерть на балу, в театре или на любовном ложе. По другой версии ее вроде бы как-тобросила знаменитая фаворитка Людовика XV Жанна-Антуанетта де Этиоль, урожденная Пуассон, более известная как маркиза де Помпадур (1721-1764). Мещанка по происхождению, неглупая, интеллигентная по природе и сравнительно хорошо образованная (она была знакома с книгами Монтескье и Прево, умела рисовать, петь, танцевать, играть на арфе и ездить верхом), Жанна-Антуанетта не была ни ослепительной красавицей, ни пылкой любовницей. Блондинка среднего роста, несколько полноватая, но грациозная, с мягкими непринужденными манерами, элегантная, с безукоризненно овальной формой и фарфорово-бисквитным цветом лица, прекрасными с каштановым отливом волосами, чудесными длинными ресницами, с прямым, совершенным формы носом, чувственным ртом, очень красивыми зубами, мраморного цвета грудью, чарующим смехом, она обладала глазами неопределенного цвета. Их неопределенный цвет, казалось, обещал негу страстного соблазна и в то же время оставлял впечатление какой-то смутной тоски в мятущейся душе. И король, которого окружали более молодые и по-настоящему красивые женщины из знатных дворянских семей, 20 лет находился под ее сильным влиянием и неизменно заканчивал свои нежные письма ей одними и теми же словами: «Любящий и преданный». В общем, авторство этого «философского» изречения до сих пор не установлено. Важно - другое! Именно в этой фразе отразилось отношение к миру всего французского первого сословия, а ему, как впрочем, и Парижу – тогдашней столице мирового соблазна - подражала вся Европа. Как потом образно выразился Шарль-Морис «Тот, кто не жил до 1789 г., тот не знает всей сладости жизни».…

В 29 лет он встречает одну из главных «пассий» своей бурной на романы жизни – замужнюю графиню Аделаиду Эмилию де Флао. С молчаливого согласия своего мужа военного, старше ее на 35 лет и редко бывавшего дома, Аделаида пользовалась полной свободой. Более того, она сама всем говорила, что никогда не спала со своим супругом. Это делало ее особо привлекательной в глазах воздыхателей, признававших, что у нее «самые красивые в мире... глаза» и откровенно ей льстившие хорошо известным во все времена и у всех народов «глубокомысленным изречением» «дон-жуанов-ловеласов и прочих “мачо”): «Дорогая, в Ваших (Твоих – как более наглая вариация) глазах я увидел всю свою будущую (оставшуюся - как более сильнодействующая на женскую психику вариация) жизнь!».

Так вот – де Флао содержала небольшой салон в Лувре с правом выбирать обожателей по своему усмотрению. Мужчин привлекала ее красота и... доступность. Когда осенью 1783 г. Шарль-Морис впервые «заглянул на огонек» в ее салон, то она сразу же завладела им. Ведь он уже был салонной звездой, известным прожигателем жизни, модным обольстителем, преуспевающим священнослужителем, многообещающим государственным мужем и его присутствие увеличивало притягательную силу заведения (салона) мадам де Флао. Сожительствуя с Талейраном, она продолжала с успехом обольщать других «нужных и интересных» ей мужчин. «Я замужем за Шарлем-Морисом в своем сердце», проникновенно говорила Аделаида своим любовникам. И Шарль-Морис мирился с этим, поскольку сам с успехом позволял себе «рефлексировать» на стороне. Как поведала одна из его любовниц, оставшаяся нам безымянной, молодая графиня: «я тянулась к нему, как птичка, зачарованная взглядом змеи».

Повторимся, что в ту пору в светских кругах считалось рутинным делом иметь кучу любовниц или любовников. Любовь «а trois» (и более!) переживала в ту пору апогей своей популярности. Это не только не осуждалось – наоборот приветствовалось! Следовательно, навешивать на Талейрана ярлык «нечестивого распутника» неправильно. В нем не было животной страсти и, тем более, похоти. «В нем больше нежности, чем силы» - доверительно делилась потом Аделаида. Обольщение не служило для него средством утоления естественных желаний. Ему нравилось держать дамочек в плену своих чар самого остроумного из всех светских львов. Более того, он прекрасно понимал роль, какую женщины могут сыграть в политике. Поскольку женщины и есть Политика, как любил он нравоучать коллег по ремеслу.

Их, почти что семейная, связь продлится почти 10 лет и 21 апреля 1785 г. от этой кареглазой очень чувственной красавицы с пышной каштановой шевелюрой у него родился единственный сын Шарль Жозеф де Флао, по крайне мере, так принято считать большинство биографов Талейрана. Он не дал ему своей фамилии: не позволял духовный сан. Его весьма успешную военную карьеру, начавшуюся с австро-русской кампании 1805 г., он всегда будет по-отечески корректировать. Этот лихой и обаятельный кавалерийский офицер, судя по некоторым предположениям (споры продолжаются и это нормально), окажется отцом будущего племянника Наполеона Бонапарта от его падчерицы Гортензии де Богарнэ – Наполеона III!?

Салон мадам де Флао был одним из самых известных в Париже, где можно было встретить очень влиятельных людей.

...Между прочим, Талейран в ту пору много общается с несдержанным, буйным и непоследовательным Оноре де Мирабо – одним из самых ярких идеологов грядущих перемен во Франции. Причем, нельзя сказать, что они симпатизировали друг другу, скорее они были нужны друг другу или, как сегодня принято говорить в сфере Высшей Политики, они были... партнерами. Шарль-Морис никогда не отказывался от выгодного общения с любыми людьми и контакты с Мирабо - один из наиболее конкретных примеров такого принципа: «умения вырезать хороший кусок ветчины из любого свинства». Мирабо был человеком толпы, созданный для революции – он умел зажигать людей. Тогда как Талейран – «будуарный “шептун-говорун”» (одно из шаблонных прозвищ Талейрана) - «работал» за портьерой, занавесом, ширмой...

2 ноября 1788 г. после ряда «под коверных манипуляций» его отца Шарля-Даниэля, Шарль-Морис, к тому времени уже давно (с 10 мая 1780 г.) «работавший» своеобразным «министром финансов» церкви (генеральный агент французского духовенства), становится епископом Отенским – выше был только сан кардинала и... понтифика. Доход новоиспеченного епископа составлял 52 тыс. ливров, что по тем временам было просто огромной суммой. Недаром, подписывая указ о назначении, король, весьма сведущий о карточных играх, любовных похождениях и финансовых манипуляциях Талейрана-младшего, философски-иронично изрек что-то типа: «Ну, это его исправит...»

Правда, спустя два дня после этого знаменательного события отец Талейрана умирает. Ему было всего лишь 54 года. После него осталась куча долгов. Скорбел ли сын об утрате – нам осталось неизвестно, ведь они почти не знали друг друга. Отец ушел из жизни, сделав напоследок все, что смог для своего в будущем знаменитого сына – сына, благодаря которому их фамилия осталась в веках, в основном, как символ невероятной изощренности человеческого ума, не будем уточнять в каких «направлениях».

...Между прочим, в своей Отенской епархии Талейран побывал всего лишь один раз в жизни – 12 марта 11789 г.: ради избрания его от местного духовенства в депутаты Генеральных штатов...

Тогда же Шарль-Морис вступает в связь со знаменитой в скором будущем писательницей Жерменой де Сталь. Он высоко ценил ее ум и литературный талант. Принято считать, что никто из его любовниц не помог ему в жизни больше, чем она и, как утверждали злые языки, он расплачивался с ней... постелью. Интересно, что с ее влиятельнейшим отцом крупнейшим парижским банкиром немецкого происхождения Жаком Неккером он был в больших неладах. С Жерменой он расстанется лишь много лет спустя, правда, по собственной (большая редкость в его практике тесного общения с близкими ему женщинами) инициативе: в решающий момент ее жизни он откажет ей в поддержке, поскольку она не по-женски отважно (или по-бабьи глупо?) схлестнется с самим Наполеоном, у которого было весьма специфическое отношение к умным (порой, чрезмерно энергичным) женщинам. Личную выгоду Талейран всегда ставил превыше всего.

Потом он становится масоном, что, впрочем, в те времена было очень модно: Дантон, Демулен, Дидро, Вольтер, братья Монгольфье и многие другие французские знаменитости. Тогда же он контактирует со знаменитым борцом за свободу Североамериканских штатов маркизом Мари-Жозефом Лафайетом, но какого-либо значимого развития в судьбоносном для Франции смысле их встречи так и не получили. Талейран умел очень во время отойти от того или иного «деятеля», когда ему становилось очевидно, что знакомство с этим «персонажем» чревато для него непредвиденными последствиями. Так, например, он предпочел поступить с очень известным в ту пору Филиппом-Эгалите герцогом Орлеанским, явно предвидя его путь на гильотину.

...Кстати сказать, ситуация во Франции складывалась прескверная. Цены на пропитание поднялись запредельно. Страна обанкротилась. Пирамида власти рушилась. Нация стояла на краю пропасти. Все ожидали худшего. Наиболее дальновидные загодя покидали отечество до лучших времен, как оказалось – на четверть века. 14 июля 1789 г. народ взял Бастилию и началась полномасштабная революция. В общем, Бурбоны довели страну до ручки и Талейран прекрасно это понимал...

Вскоре в биографии (послужном списке) Талейрана последовал ряд знаменательных событий:

депутатство в Генеральных штатах с 2 апреля 1789 г.;

работа в Конституционном комитете;

предложение упразднить церковь, как это сделал в свое время Оливер Кромвель, т.е. употребить церковное имущество на уплату громадного государственного долга, распродав его с аукциона (дело в том, что во владении церкви находилась почти что половина земельных ресурсов в каждой провинции, что приносило ежегодный доход в размере 100 млн. ливров); этот «ход» по сути дела спасал бы страну от банкротства (и он был принят в модных дамских салонах на «ура», как прозорливое реформаторское решение, но для «братьев по клиру» он навсегда остался Иудой, заигрывавшим с чернью, что понудило Талейрана решительно и гордо заявить Национальному собранию: «Среди духовенства практически нет никого, кроме меня, кто поддержал бы принципы, противоречащие собственным интересам»);

председательство (президентство) в Национальном (с 9 июля 1789 г. в «Учредительном») собрании, когда он с большим перевесом победил по голосам знаменитого в будущем члена Директории аббата Съейеса (где он, не примыкая ни к какой из фракций, первым поставил вопрос о французском гражданстве евреев, за что его обвинили в предпочтении сану служителя Иисуса Христа ермолке раввина секты ростовщиков, первым выступил с грандиозной программой всеобщего бесплатного светского образования, т.е. для каждого ребенка, кроме того, открыто ставил вопрос о конституционной монархии, называя французский королевский двор «навечно выродившейся тенью»);

отлучение от церкви;

18 сентября 1792 г. под благовидным предлогом дипломатической миссии («состряпанной» ему по знакомству Ж.-Ж. Дантоном – «Настоящим удостоверяется свободное передвижение Мориса Талейрана в Лондон, едущего по нашему приказанию») он очень своевременно покидает «корабль революции», а по сути дела бежит в Англию от репрессий якобинцев (Робеспьер с сотоварищами отправляли под нож гильотины Сансона всех подряд – не только чужих, но и своих, и дантоновский паспорт спас Талейрану жизнь), поскольку, несмотря на хорошие отношения с Дантоном, он был уличен в связях с королевским двором и его уже занесли в черный список эмигрантов;

3 марта 1794 г. он был вынужден покинуть Англию, где он пребывал в качестве «своего рода» французского посла (у него, водившего дружбу с партией вигов, не сложились отношения с премьером У.Питтом-младшим - представителем партии тори, посчитавшим его «засланным казачком» якобинской Францией, неспроста усиленно предлагавшим Британии свои услуги «советника» по делам Франции и Питт провел закон, позволявший ему высылать иностранцев, представлявших угрозу национальной безопасности в военное время; кроме того, лондонское общество, наслышанное об его остроумии и восхитительной фривольности сильно обманулось: оказалось, что ввернуть пикантное словцо на чужом языке не так-то просто и Талейран предпочитал глубокомысленно молчать, что было сочтено «островитянами» за надменность); поскольку решение Питта-младшего сделало его врагом чуть ли не всей Европы, то Шарлю-Морису пришлось перебраться в Америку;

в Америке, он – переживавший, что почитаемая им Англия, по сути дела выбросила его (англофила!) на помойку - пережидал пока во Франции не закончится «гильотиномания» и. убежденный в том, что за океаном его ждут сказочные богатства, попытался было заняться бизнесом в американской глубинке, где,  как он потом писал «я не нашел никого, кто не был бы готов продать свою собаку», но миллионером он так там и не стал, хотя всячески пытался преуспеть в этом очень нервном «ремесле» вплоть до экзотического бизнес-проекта в Индии, правда, лопнувшего как мыльный пузырь.

Не удалось ему и познакомиться с первым лицом американской республики Джорджем Вашингтоном, воздержавшимся от встречи с епископом Отенским, чьи амурные похождения, пристрастие к азартным играм и биржевым спекуляциям ему были хорошо известны.  Тем более, что первый президент американцев предпочитал держаться по дальше от Франции и ее проблем.

...Между прочим, еще в бытность в Англии Талейран пристрастился к рыбной ловле, часами просиживал у водоемов с удочкой, вглядываясь в темную воду, задумавшись о былом, настоящем и дальнейшем житие. Его философия «всегда быть богатым» подвергалась суровым материальным и психологическим испытаниям. Возвращаться во Францию было рано: там царило настоящее умопомешательство – гильотина продолжала стучать ножом безостановочно. В ту пору чуть не познакомился с ней и новоиспеченный бригадный генерал Наполеон Бонапарт, чья слава и быстрое продвижение по службе после Тулона вызвала подозрительность у «гончих псов» тогдашнего режима, но его голова так и не упала с плеч, подобно тому, как случалось кругом и рядом. Провидение явно хранило его для во истину Великих Дел... и тихого угасания в своей постели спустя почти четверть века...

Все его идеи и проекты в Америке преследовали тогда одну цель: обогащение в короткие сроки и любыми способами. Он буквально «заболел» деньгами. Тем более, что в условиях тогдашней Америки кратчайший путь к успеху лежал через спекуляции с землей. Страну покрывали бескрайние девственные леса. Для Талейрана было важно найти самый верный способ, как отхватить свою долю в начавшейся борьбе за американские земли. Во всех тринадцати (в ту пору) североамериканских штатах начались крупномасштабные спекулятивные торги с участие американских дельцов и европейских банков. Их бесхитростные цепочки наживы буквально завораживали нашего французского «бизнесмена» в сутане.

Но удачные проекты (покупка и продажа грузов из Европы; перевод платежей через Атлантику туда и обратно), все же, были крайне редки. Талейрану просто-напросто не хватало средств – свободных средств. Все-таки он не был крупным капиталистом-финансистом, а всего лишь пробовал себя в качестве посредника. Мечта о скором обогащении развеялась как дым. Как он потом писал одной из своих многочисленных «пассий»: в Америке честный человек может жить хорошо, но «не так хорошо, как подлец, у которого, как вы понимаете, гораздо больше преимуществ».

...Кстати сказать, Талейран был счастлив лишь тогда когда чувствовал себя богатым. Он всегда любил жить на широкую ногу, если даже оставался без денег. Всегда быть при деньгах было его принципом. «Никогда не будьте бедным, - наставлял он одного высокопоставленного чиновника. – Что касается меня, то я всегда был богат». В общем, «каждому – свое»...

При этом он, везде борясь «за место под солнцем», не забывал пользоваться всевозможными «радостями жизни». И это при том, что ему уже было к 40 годам и он, пополнев, стал утрачивать стройность и изящество, возросший вес усилил его хромоту, тонкие прежде черты лица оплыли и в нем появилась некая женоподобность. И уже не все вокруг поддавались чарам Шарля-Мориса с первого взгляда. И все же, своими подковырками, недомолвками, насмешками, меткими замечаниями о последних происшествиях в европейских столицах, своей старосветской манерностью и учтивость он располагал к себе многих, особенно падких на любезности женщин. Поскольку дам было больше чем кавалеров, Талейрана всегда окружали прелестные надушенные и нарумяненные существа, ловившие каждое его слово, обожавшие сладостную болтовню, хорошие книги и приятную музыку. Талейран с успехом удовлетворял все эти желания своих поклонниц, письма которым он всегда завершал пылким заверением: «Адьё, мой друг, люблю вас всем сердцем!», словно собирался прожить со своей «пациенткой» до гробовой доски. Примечательно, что с точно таким же «любовным признанием» неподражаемый мастер интриги Шарль-Морис обращался и к лицам мужского пола, особенно к тем, кого он действительно уважал, кто занимал высокое положение в обществе и был достоин подчеркнутого внимания. Такой «участи» удостоился и... Наполеон Бонапарт, даже когда он стал императором Франции.

...Кстати, по некоторым даннымименно в Америке великий европейский изгнанник позволил себе, прихрамывая, прогуливаться рука об руку с красочно разодетой любвеобильной крутобедрой негритянкой. Правда, сам он не оставил никаких упоминаний об этой любовной связи, снимавшей у него стресс от неудач в бизнесе, поскольку махинатора из Талейрана в Америке так и не получилось...

И, тем не менее, этот исключительно талантливый человек везде и всюду оставался... Талейраном, порой, очень своевременно вспоминавшим аксиому мудрейшего кардинала Ришелье «Пусть пока поработает время, и в этом ожидании следует находить утешение». Ждать он всегда умел.

Тем временем в Париже происходят столь ожидаемые им перемены: термидорианский    режим, снесший головы ортодоксальным якобинцам, погряз в бесконечных развлечениях. Теперь было можно и даже нужно возвращаться в отечество без риска положить голову под нож гильотины. К тому же, Талейрана не только тяготила влажная духота жаркого филадельфийского лета - там он в основном обитал. Дело в том, что за два с лишним года ему уже изрядно опостылела Америка, где уже тогда все было подчинено одной и той же «аксиоме» - «только бизнес и ничего более» («just business... and nothing else») или, как он потом писал: «деньги - это единственный всеобщий культ». Правда, тогда же он пророчески предрекает, что когда Америка (США), став «великой державой», придет в Европу со своим всевластным долларом - мир изменится раз и навсегда. Не так ли!?

Он, уже соскучившийся о цивилизованном европейском мире (в Америке «... только одно блюдо, и то отвратительное» - имелось ввиду мясо с картошкой), очень вовремя поставил во Франции вопрос о своей реабилитации на родине. Талейран считал правящую «пятиголовую» Директорию слабым, случайным и недолговечным образованием, но как встретит его ее скользкий предводитель-плут Баррас? Правда, в отечестве было немало защитников «невинного беженца в сутане», ставшего жертвой «кровожадных якобинцев». И вскоре о нем заговорили как о «хорошем» беженце, поскольку он выехал из страны с миссией правительства, т.е. по государственному делу. Вспомним, дружескую услугу уже покойного Дантона?

В результате не без помощи уже обосновавшейся в Париже «своей Жермены» - в ту пору его главного спонсора - (степень ее нажима на нужных людей историками варьируется) и ее подруги, вошедшей в тогда в особую силу «Богоматери Термидора» Терезы Талльен – дамочки сколь невероятно сексуальной, столь и финансово-оборотистой, сумевших привлечь на сторону Талейрана влиятельных мужчин Камбасераса, Барраса, Сьейеса и др., задача по возвращению Талейрана на родину стала решаться в нужном для того ключе. В конце концов, его исключают из списка эмигрантов и он с облегчением пишет «своей Жермене»: «Благодаря вам, мой милый друг, теперь все позади. Вы сделали именно то, о чем я просил...»

Правда, Шарль-Морис не спешил с возвращением, и лишь выждав некоторое время, после 40-дневного морского путешествия из Филадельфии, в июле 1796 г. он с 50 тыс. долларов в кармане оказывается в Европе. Сначала Талейран останавливается в старом «вольном городе» Гамбурге, посчитав его самым безопасным для себя городом в Европе, где осело немало французских эмигрантов-аристократов. Там он надеялся встретить среди них непредубежденных и дружелюбных к нему людей. Здесь ему довелось повидаться как с матерью его внебрачного сына (?) ветреной мадам де Флао, так и со своей «спасительницей» Жерменой де Сталь.

...Кстати сказать, обе дамы общались с ним еще в период его пребывания в Лондоне. Тогда он не смог материально помочь матери своего единственного сына и она к нему охладела. В ту пору у любвеобильной де Флао был очередной видный любовник – старинный приятель Талейрана, граф Луи де Нарбонн, внебрачный сын Людовика XV, прославившийся в эпоху Наполеона Бонапарта. А вот де Сталь все еще была опьянена его шармом и устраивала ему публичные «разборки», требуя от него ответа в присутствии всего бомонда кого из них двоих – ее или Аделаиду – он первой спас бы с тонущего корабля!? На что, не моргнув глазом, Талейран якобы ответил: «Вы, мадам, по-моему, лучше плаваете»...

Правда, былых отношений у них с вернувшимся из Нового Света Шарлем-Морисом уже не было: обе дамы оказались увлечены другими мужчинами – весьма состоятельными. К тому же, мать его единственного сына «нашла себя» в написании слезливых романов под литературным псевдонимом «мадам де Суза» и более не нуждалась в опеке со стороны отца ее сына. Более того, и у него, уже давно охладевшего к своей постаревшей и периодически истерившей по поводу и без него, любовнице, в то времня уже наметилась новая пассия – мадам Виктуар Обен-Делакруа, мать будущего великого французского художника Эжена Делакруа (1798-1863), родившегося уже после того как Талейран очень близко познакомился с его мамой. (Кое-кто из историков не исключает отцовства Шарля-Мориса, но конкретных свидетельств нет: Виктуар, конечно, знала от кого у нее сын, но, как это, порой, предпочитают делать все сметливые женщины, унесла эту тайну с собой в могилу.)

Только 20 сентября 1796 г., через Амстердам и Брюссель Талейран снова - в Париже.

Здесь все переменилось: буржуа вовсю кутили в ресторанах с их безумными ценами. «Придворные дамы исчезли, но их место заняли женщины нуворишей и потаскухи, состязающиеся с ними в роскоши и расточительных причудах! Вокруг этих небезопасных сирен толпятся стаи вертопрахов, которых мы называем всезнающими пустомелями. Сегодня они составляют цвет парижского общества...» - сделал однозначный вывод всегда проницательный Талейран. Сам он начал очень продуманное возвращение в активную политику «отчего дома» не без помощи столь понятных ему... милых дам всех возрастов и убеждений. Бывший епископ ловко восстанавливает старые связи (де Линь, де Лаваль-Монморанси, Фитц-Джеймс), заводит новые, со всеми находит общий язык. И о высоком обходительном хромоногом аристократе с серьгами в ушах снова заговорили в нужном для него тоне - благожелательном.

Не прошло и года после его возвращения в Старый Свет, как он получает от Директории портфель министра иностранных дел: все та же Жермена де Сталь лоббировала его интересы у Барраса, от которого в ту пору зависело очень многое. Историки до сих пор спорят, чего ей это стоило.

...Между прочим, пройдут годы и уже в эпоху империи Наполеона мадам де Сталь стала ярым врагом Талейрана. Возможно, одной из причин этого стало то, что когда у нее возникли «проблемы» с генералом Бонапартом (Жермена слишком навязчиво рвалась общаться с ним, а тот предпочитал женщин «иного формата»), она обратилась за помощью к обязанному ей Шарлю-Морису, а тот предпочел не вмешиваться в их «тёрки». Эта незаурядная женщина никак не могла простить своему некогда обожаемому любовнику, что он, будучи в силе, позволил Наполеону выгнать ее из Парижа как диссидентку. В общем, между победоносным генералом, а потом и императором Франции и назойливой литературной львицей, не раз выручавшей Шарля-Мориса в прошлом, Шарль-Морис выбрал первое. Интересно, что он пережил обоих на очень много лет, в частности, свою экс-любовницу-спасительницу – на целых 20! «Се ля ви»...

Впрочем, Баррас – человек циничный и аморальный, неслыханно обогатившийся на тайных спекулятивных сделках (в том числе, через армейских поставщиков; военные закупки во все времена – «золотая жила» для оборотистых умельцев) за годы революции - и сам понимал, что Талейран с его искусством «взаимовыгодно договариваться со всеми» может быть ему весьма и весьма полезен. Не без оснований опасаясь роялистского переворота (во Францию всеми правдами и неправдами стремились возвратиться беженцы-аристократы, а Талейран по ряду причин весьма боялся реставрации монархии), Баррас сделал все, чтобы протащить в Директорию (ему удалось-таки «выкрутить руки» некогда влиятельнейшему Лазарю Карно) решение о столь высоком назначении хромоногого аристократа в сутане, правда, с перевесом всего лишь в... один голос!

Поскольку, порой, не имея возможности расплатиться за тот или иной изысканный заказ Шарль-Морис (любивший пожить всласть) залезал в долги, то получив в театре сообщение о своем назначении, он с огромным удовлетворением принялся повторять одну и ту же фразу: «...имея эту должность, нужно делать громадное состояние, громадное состояние... громадное состояние». Все очень просто: в ту пору (и не только?) было обычным делом брать комиссионные вознаграждения за предоставление особых услуг в международных переговорах. Без этих «подмазок» (взяток) не решался ни один вопрос. Другое дело - каковы были размеры этих «подсластителей»: Талейран знал себе цену – знали ее и его «оппоненты»-переговорщики. Назначение его на этот один из ключевых постов в правительстве дорого обходилось монаршим дворам Европы. Деньги он брал не сам, а через своих особо доверенных лиц, причем, судя по всему (дабы не подставиться!) существовала некая цепочка эмиссаров в Лондоне, Гамбурге, Амстердаме и прочих деловых центрах Европы, куда на секретные счета переводились талейрановские «подсластители». Их он считал неотъемлемым элементом дипломатии, поскольку всегда наглядно думал о... безбедной старости и на эту тему сохранилось немало весьма едких анекдотов.

Рассказывали, что как-то раз Наполеон, уже будучи императором, и «по совместительству» главным благодетелем Талейрана, зная почти обо всех его «заработках», «бонусах» и тратах на красивую жизнь, в том числе, по приказу императора (роскошные рауты и приемы дипкорпуса) все же решил поинтересоваться, откуда у его министра столько денег. Он явно хотел разъяснения по поводу огромных комиссионных, которые министр иностранных дел будто бы клал себе в карман. Талейран просто и изящно «развеял» все опасения своего государя в том смысле, что накануне падения Директории он скупил все государственные облигации, а на следующий день с невероятной выгодой продал их. Бонапарту оставалось только криво усмехнуться изворотливости Талейрана: именно он «свалил» Директорию и тем самым моментально обогатил не только одного Талейрана.

С 16 июля 1797 г. Шарль-Морис Талейран на протяжении почти сорока лет с небольшими перерывами будет вершить внешнюю политику своей родины, да так, что навсегда войдет в ее историю, как один из самых эффективных дипломатов всех времен и народов – гуру своей отнюдь нелегкой профессии. Недаром один из корифеев европейской дипломатии начала XIX в. практичный и трезвомыслящей австрийский министр иностранных дел князь Клеменс фон Меттерних, так охарактеризовал Талейрана-дипломата: «Такие люди, как мёсье де Талейран, подобны скальпелям, с которыми опасно играть...»

Правда, при этом он не забывал сколачивать состояние всеми доступными ему способами. Прекрасно зная цену такого фактора в дипломатии как время, он всегда давал «отлежаться» бумагам, умышленно медля с реализацией тех или иных решений вышестоящей инстанции, не торопился с обобщением поступающей ему информации, избегая поспешных и неверных выводов. «Оставляйте на завтра то, что не можете с легкостью сделать сегодня. Это избавит вас от ошибок, которые вы совершите, торопясь и перегружая себя работой» - наставлял он своих подчиненных. Располагая разветвленной сетью тайных агентов, полученные от них сведения он тщательно препарировал, прежде чем отправлял наверх. Во главе ключевых отделов и секретных фондов с деньгами он расставил своих людей, преданных исключительно ему.

...Кстати сказать, примерно тогда же (чуть ли не осенью 1797 г.? – данные разнятся; более того, вся информация об этом «судьбоносном» событии крайне туманна) «любимец женщин и Фортуны», хоть и потерявший уже свою молодцеватую обворожительность, притягивавшую к нему до революции эстетствующих томных графинь, но все еще привлекательный сорокалетний Шарль-Морис де Талейран, совершенно неожиданно попался в любовные тенета одной очень шустрой дамочки из Индии. Существует немало версий (любопытный читатель может самостоятельно с ними познакомиться), как эта пышноволосая «индийская богиня», но вовсе не индуска, сумела «заарканить» самого Талейрана. Вполне возможно, что она столь выгодно преподнесла свою природную красу (восхитительную фигуру и гриву роскошных волос), что он в тот же вечер, как она к нему внезапно заявилась, выделил для нее комнату в своем великолепном министерском особняке. Что было в тот вечер дальше - история тактично умалчивает и каждый волен в силу своей фантазии (и всего «остального») домыслить самостоятельно. Скажем лишь, что Талейран, открыто сожительствовавший в Америке с роскошной негритянкой, любил женщин без комплексов. Раскрепощенную прелестницу из Индии звали Катрин Ноэль Гран (урожд. Ворле) (21.11. 1761, Транкебар, Индия – 10.12. 1835, ул. де Лилль, 80, Париж), ее образованием никто никогда не занимался, а потому она обладала поистине «энциклопедическим невежеством». Своим близким друзьям Талейран по началу так объяснял свою связь с Катрин: она обольстила меня трижды – «сначала темпераментом (понятно – “когда”!), потом – дыханием (интересно “когда”?), а затем – кожей (без комментариев)». Затем он стал отшучиваться: «Надо побывать в любовниках мадам де Сталь, чтобы почувствовать всю прелесть любви дурехи». Так или иначе, но 36-летняя красавица, учитывая свой уже «немалый» возраст («бальзаковский»?), очень во время взяла «дипломата в сутане» за «...» или, литературно выражаясь, «так умело расстелила его на постели в их первую ночь, что он потом еще долго позволял ей ходить по нему в обуви на острых каблуках». Впрочем, так бывает с сильным полом во все времена. Другое дело, что пустив ее в свою постель (Катрин прожила с ним 12 лет), он так и не нашел для нее места в своих мемуарах. Эту изящную, очень сексуальную волоокую (с потрясающе красивыми голубыми глазами) блондинку с замечательными «тактико-техническими характеристиками» (грудь-талия-«нижний бюст»-ноги) в исторической литературе принято считать недалекой и необразованной. Писал же сам Талейран Баррасу: «... Она индуска, очень красивая, но самая ленивая и бездеятельная из всех женщин, какие мне встречались»? Но придет время и Талейрану придется сочетаться браком с этой «пошлой гурией» (как выражались о ней его современники), явно не входившей в круг тех женщин, каких Шарль-Морис привык видеть вокруг себя: благородных кровей, остроумных, «продвинутых» и способных понимать его с полуслова. Правда, по некоторым сведениям негативная оценка этого невероятно аппетитного «пирожного» не соответствовала действительности и рассказывали о «нем» очень по-разному. В общем, об этой уроженке Индии осталось бесчисленное количество анекдотов, шуток и просто веселых рассказов. Впрочем, пришедший вскоре к власти генерал Бонапарт, не выносил столь наглых «бесстыдниц, к тому же, не в меру накрашенных и надушенных», и поставил перед Талейраном вопрос ребром: немедленно жениться на обворожительной «индуске», побывавшей до Талейрана во многих постелях... богатых покровителей, а теперь обольщавшей для министра иностранных дел Франции нужных ему влиятельных людей. Так или иначе, но историки до сих пор теряются в догадках - как так случилось, что такой мудрый мужчина как Шарль-Морис Талейран сошелся с женщиной явно не его круга, без воспитания и образования!? Скажем лишь, что, как известно, хваткая и напористая «прекрасная индианка» всегда умела подыскивать себя влиятельных «спонсоров» и так случилось, что однажды на ее тернисто-ухабистом пути оказался хромоногий «поп-расстрига» (еще одно из шаблонных прозвищ Талейрана), знавший толк в «нюансах» женской анатомии. В свою очередь, расчетливая «куколка» владела искусством расслабления богатых покровителей в совершенстве. Не исключается, что в результате одного из таких «терапевтических сеансов» где-то между 1798 и 1799 гг. у них (?) родилась дочь Шарлотта (1798?-1873), чью судьбу нельзя назвать очень благополучной... Впрочем, это очень запутанная история, по-разному трактуемая историками. В конце концов, по настоянию Наполеона 10 (11) сентября 1802 г. Талейран обвенчался с ней. А ведь для него священнослужителя очень высокого ранга (бывшего епископа Отенского: им он перестал быть 13 января 1791г.), когда-то давшего обет безбрачия и вовсе от него не освобожденного, это было очень проблемно. Крайне неуступчивый в «мирских вопросах» папа римский Пий VII пришел в невероятное бешенство, когда узнал об этом бракосочетании! Дело в том, что понтифик лишь наполовину удовлетворил ходатайство Талейрана снять с него обет священника и вернуть статус мирянина. Он возвратил ему статус мирянина, но никакая сила на земле не может освободить его от обетов, взятых на себя самим епископом, следовательно, папа не вправе дать ему позволение на женитьбу. Не без помощи всесильной в «бабских вопросах» Жозефины, Бонапарт закрыл глаза на все нюансы папской буллы и бракосочетание состоялось, но почти что в тайне. Правда, потом прошло время и супруги по инициативе Шарля-Мориса стали жить отдельно: внешняя привлекательность женщин (в том числе, анатомическая – пропорции уже не те!), как известно, с годами проходит и тогда на первый план у них выходит «нечто иное» – то, что отсутствовало у новоиспеченной мадам де Талейран. На эту тему – тему страданий от оплошной женитьбы многомудрого Шарля-Мориса де Талейрана, никогда, кстати, не обсуждавшего после женитьбы свою благоверную (даже когда его публично и зло подзуживал сам Бонапарт: «Женился на беспутной содержанке, которая даже не смогла родить ему детей»!) – высказывались и писали невероятно много и весьма скабрезно. Не исключено, что его верный слуга Куртиад, никогда не критиковавший своего хозяина, был ближе всего к объяснению малопонятного в парижских салонах поступка Шарля-Мориса: «Кто бы мог подумать, что мы совершим такую глупость! У нас всегда было столько славных женщин!» Симптоматично, что и Бонапарт не переменил своего отношения к теперь законной супруге Талейрана: доступ для нее в Тюильрийский дворец и после замужества был закрыт. Тем более, после того, как она по слухам весьма однозначно намекнула Бонапарту - после очередной колкости в ее адрес - что «ее врата рая» действительно всегда открыты для толстосумов, но и его собственная супруга Жозефина (к тому же, ее давняя приятельница) тоже не безгрешна, причем и после свадьбы с Бонапартом! Повторимся, что неискушенная в тонкостях французской орфографии и произношения «бедняжка» Катрин до конца своих дней оставалась мишенью гнусных анекдотов, злых сплетен и изощренных насмешек. Высоколобое талейрановское окружение никогда не считало ее своей. Будучи моложе Талейрана на 8 лет он умерла раньше его на три года, причем, супруг так и не удосужился присутствовать на ее похоронах. Впрочем, так бывает, когда плотская сторона любви угасает, а между людьми нет ничего иного связующего. Как обощают историки: «Мадам Гран была ярким, но далеко не самым светлым эпизодом в жизни Шарля-Мориса де Талейрана». Пройдут годы, прежде чем рядом с ним окажется такая же, как он, утонченная аристократка, причем, гораздо моложе него...

Уже тогда при поддержке главного из «директоров» Поля Барраса он начинает формулировать основные приоритеты внешней политики Франции, в частности – колониальной, а именно в направлении Африки и Египта. Очень скоро он понял, что генерала Бонапарта  («генералом» тот был всегда, даже надев поверх военного мундира императорскую мантию), столь победоносного в Италии, назначенного было командовать Английской армией вторжения на Туманный Альбион, вовсе не прельщает идея форсирования Ла-Манша. Будучи дипломатом, Талейран прекрасно понимал, что с островитянами, обладающими мощнейшим военно-морским флотом, следует договариваться, а не пытаться «взять их на абордаж».

Именно он предложит генералу Бонапарту, с которым он путем интенсивной переписки уже сотрудничал со времен Кампо-Формио, но тогда еще не был с ним лично знаком, идею Египетской экспедиции. Хотя долгое время было принято считать, что эта азартная идея озарила голову именно генерала Бонапарта! Но на самом деле ее ему ненавязчиво подсказал министр иностранных дел в сутане.

Именно Талейран в своем докладе в Национальном институте изложил основы колониальной политики Франции, немало потерявшей после Семилетней войны, сделав акцент на захвате Египта, как плацдарма для покорения британских колоний в Индии и для этого будет вполне достаточно 15-тысячного корпуса. Бонапарт утверждал, что ему хватит и 22-28 тыс., на самом деле на Восток отправилось что-то порядка 35 тыс. бойцов, причем, отборных.

Скажем лишь, что на «египетской тематике» они нашли друг друга, полагая, что именно Египет нужен Франции как база для создания новой колониальной империи, утерянной ею после неудачной для французского оружия Семилетней войны. Средиземное море, по их мнению, должно было стать исключительно французским морем и вся его торговля будет принадлежать французам.

...Между прочим, Талейран одним из первых осознал, что генерал Бонапарт не просто лихой рубака: в нем виделась непреодолимая сила различно одаренной личности. Тонким нюхом прожженного интригана Шарль-Морис почувствовал в нем очень сильное широкомасштабное явление на политической арене Европы той поры – ярчайшая звезда, герой в глазах широкой публики - и с ним можно и нужно иметь дело, серьезное дело. Более того, он одним из первых отметил у генерала (военного!) Бонапарта необычный для людей его профессии интерес к «большой политике». И поспешил прицепить свою «карету дипломата» к «боевой колеснице» удачливого полководца. И это при том, что на тот момент он еще ни разу его не видел: какова же была степень прозорливости этой легенды французской дипломатии. Любопытно, что и Бонапарт знал об интересе к его личности со стороны такой видной фигуры во французском политическом бомонде, как бывший епископ Отенский и счел нужным отреагировать на назначение последнего на пост министра иностранных дел весьма неоднозначным «поздравительным» письмом следующего содержания: «Гражданин министр! Ваше назначение делает честь проницательности правительства. Оно служит доказательством признания ваших талантов, высокого чувства гражданского долга и отказа от заблуждений, порочащих революцию. Я польщен возможностью переписываться с вами. Примите заверения в моем совершеннейшем к вам почтении и уважении. С братским приветом Бонапарт». Знал «корсиканский выскочка», как красиво поставить «точку» в приветственном письме...

То ли 6, то ли 7 декабря (данные, как это, порой, водится, разнятся) 1797 г. гениальный «корсиканец» и хромоногий «дьявол во плоти» (очередное шаблонное прозвище Талейрана) наконец познакомились. Интересно, что сам Шарль-Морис давно искал возможности завязать дружбу с героем победоносных сражений, любимцем парижской публики. Одному было 44 года, другому – лишь 28. Первый облачился в парадный костюм дипломата – второй, Бонапарт всегда умел выгодно «оттенить» свою фигуру и... значимость, приехал в неброской полевой форме военного.

...Между прочим, очень емкую и доходчивую сравнительную характеристику «плюсов» и «минусов» этих двух великих людей той эпохи дал в своей монографии о Шарле-Морисе де Талейране Е.В. Тарле. Кто захочет – тот познакомиться с ней самостоятельно. Скажем лишь, что для одного - его профессиональная стезя была «наукой о возможном», а другой так и не осознал, где кончается «возможное» и реальное переходит в иллюзию. И первому так и не удастся «опустить» второго на землю...

С той поры началось их плотное деловое сотрудничество, оказавшее очень заметное влияние на мировую историю.

Правда, каждый из них представлял себе лучшую участь для Франции по-своему. Недаром по ряду причин Талейран так и не отправился в ходе Египетского похода Наполеона послом в Константинополь, как поначалу предполагалось и на что очень рассчитывал генерал Бонапарт и даже дважды посылал за ним корабли «Ла Бадин» и «Ла Сансибль». Не исключено, что ту пору Наполеон еще не очень-то понимал, с кем имеет дело в лице хромоногого интригана-аристократа (еще одно из шаблонных прозвищ Талейрана), который всегда очень точно держал нос по ветру. Ясно другое: один из главных организаторов египетской авантюры – Шарль-Морис де Талейран – безусловно, несет ответственность за провал этого похода. И, тем не менее, принято считать, что генерал Бонапарт простил бывшему епископу-хромоножке (еще одно из шаблонных прозвищ Талейрана) его нелицеприятные «телодвижения» во время своего восточного похода. Ему – несмотря на заморское восточное фиаско, популярному в народе «герою пустыни» - неисправимый «шулер в сутане» (еще одно из шаблонных прозвищ Талейрана) был нужен для восхождения на олимп. Талейран прекрасно понимал это и очень скоро они снова окажутся «в одной лодке», правда, до поры до времени, но все же, довольно надолго.

...Кстати сказать, рассказывали, что отправляясь в Египет, генерал Бонапарт вроде бы зашел к Талейрану попрощаться. Министр лежал больной в постели с очередной тяжелой простудой (они случались с ним довольно часто). Якобы Наполеон дал понять Шарлю-Морису, что тот должен обязательно съездить в Константинополь и умаслить султана, чтобы у французских войск в Египте не возникло не нужных непредвиденных проблем. В планы Талейрана это «путешествие» не входило никак: как известно, «Восток – дело тонкое»... Уже на пороге, Бонапарт резко развернулся и, сказав, что у него совсем нет денег, а времени до отплытия в обрез, попросил у министра взаймы, причем, очень большую сумму. Талейран, поразился осведомленности генерала о его финансовом благополучии, но тут же предложил тому открыть ящик письменного стола с предложением взять там все имеющееся – 100 тыс. франков – и вернуть их после возвращения из заморского похода. Истории осталось неизвестно, вернул ли Наполеон эту сумму хромоногому «попу-расстриге» (так, порой, его «величают» в популярной литературе). Важно другое: после прихода к власти Бонапарта Талейран получил от первого значительно больше, чем тогда ему одолжил...

Искушенный ловелас Шарль-Морис быстро заметил, что супруга Бонапарта Жозефина - вдова гильотинированного якобинцами генерала де Богарнэ - имеет большое влияние на своего знаменитого мужа и постарался снискать благосклонность этой приближенной к телу победоносного генерала очаровательной креолки, в частности, субсидируя ее невероятные расходы на «себя любимую». Бывший епископ обладал удивительным чутьем на людей с большим будущем, причем, видел это на большом расстоянии и очень своевременно к ним пристраивался, как, впрочем, и покидал их, во время сворачивая на «свою дорогу»: не будем перечислять их имена...

Пока генерал Бонапарт воевал на востоке, «шулер в сутане» всячески обустраивал светскую жизнь в Париже. Ему, пожившему всласть при Бурбонах, было отменно известно, как любят женщины развлечения. Он обязательно рассылал приглашения новобрачной Жозефине – большой любительнице потанцевать, пофлиртовать и «не только». Его празднества напоминали слабому полу блеск и богатство прошлой эпохи. Дамы пользовались возможностью предстать в соблазнительных вечерних платьях, невиданных ранее. Париж снова стал поражать воображение обилием прелестных дамских головок и предельно обнаженных женских бюстов. Впервые французы опробовали новый танец – вальс, привезенный из Вены, только-только покоренной воинственным супругом бывшей вдовы генерала де Богарнэ. Всем он очень понравился, особенно юным красавицам. Самые обольстительные женщины Парижа кружились в нем вместе с дипломатами, военными, политиками и самыми популярными в обществе той поры мужчинами... ушлыми армейскими подрядчиками, делавшими на поставках в армии воюющей Франции баснословные деньги.

После того как, до того невероятно удачливый, генерал Бонапарт вернулся из своей по сути дела провальной Египетской экспедиции, в числе первых, его посетил Талейран. Он очень вовремя понял, что страна на грани гибели (Суворов уже отобрал у нее Италию, роялисты замышляли переворот, якобинцы готовили гражданскую смуту, экономика разваливалась, на улицах вспыхивали беспорядки) и французам нужна диктатура военного. Или, как выразился другой мастер подковерных комбинаций той поры аббат Съейес «Болтуны больше не нужны – требуется голова и шпага!», а точнее, шпага генерала Бонапарта, под головой он, естественно, подразумевал свою собственную.

...Кстати, жирондист Эммануэль-Жозеф Сьейес (1748-1836) – сын почтмейстера, выпускник духовной семинарии в Сен-Сюльплисе был главным викарием Шартрского епископства по профессии и политиком - по призванию. Его фамилия максимально приближенная в русской орфографии к ее подлинному французскому звучанию должна произноситься именно так -  Сьейес, а не как это утвердилось в отечественной историографии – Сийес...

Ретировавшегося без армии из Египта генерала Бонапарта наверно следовало отдать под трибунал, но Франции было не до нюансов его провальной кампании. Для французов он все еще был национальным героем и имел все основания призвать Директорию к ответу: «Что вы сделали с Францией!? Где ее слава!? Я дал вам мир, а вижу опять войну!?»

В общем, так сложилось, что именно на Бонапарте судьба остановила свой перст, как на вершителе судеб Франции или, он сам себя очень вовремя предложил ей!?

Возможно, Талейран и побаивался неприятного разговора по поводу его несостоявшейся миссии в Константинополь, но Бонапарт уже всецело нацелился на захват власти в стране и у него не был времени ворошить прошлое – египетская авантюра осталась позади. Шарль-Морис стал снабжать его своевременной информацией о состоянии дел внутри Директории и по стране в целом, по сути дела став для него «своим человеком» - «импресарио».

К этому моменту искушенный политик-дипломат Шарль-Морис де Талейран уже успел очень хорошо изучить своего ставленника на захват власти. (Он прекрасно понимал, что самому ему претендовать на верховную власть в стране бесполезно, да, он к этому и не стремился, предпочитая «играть вторым номером», т.е. наверняка!) Ему уже были понятны возможности генерала Бонапарта, его устремления и цели. Его необузданную жажду власти и славы. Его неистребимую веру в свою собственную непогрешимость. Его стремление войти в историю как совершенно особая неповторимая фигура.

Именно Шарля-Мориса принято считать одним из главных советчиков Наполеона в организации государственного переворота 18-19 брюмера (9-10 ноября) 1799 г. Именно Шарлю-Морису удалось хоть как-то сгладить неприкрытую неприязнь между Съейесом и Бонапартом, особенно со стороны последнего, хотя и первый слыл человеком крайне «непрозрачным» с очень далеко идущими амбициями (человеком по оценке Талейрана «очень тяжелым»). Разное рассказывали о том, как они все же смогли на время найти общий язык. Недаром ведь говорят, что бывший аббат Съейес философски изрек: «Да, я пойду с генералом Бонапартом, потому что изо всех военных он все-таки наиболее штатский; но я не знаю, что меня ждет после успеха...». Именно Талейран снабжал Бонапарта большим деньгами от банкиров и армейских поставщиков (им доходчиво объяснили, что «надо... поделиться», чтобы не оказаться вскоре на... нарах!) для обеспечения успеха переворота. Именно Шарлю-Морису в день переворота удалось понудить Барраса уйти с его поста «главного директора» в правящей Директории «по собственному желанию». О том, как происходила эта встреча до сих пор ходит множество догадок, слухов и предположений. А поводу того, сколько он должен был передать (и передал ли?) от генерала Бонапарта денег «отступного» Баррасу и вовсе в литературе гуляет молва «в квадрате» вплоть до того, что очень крупная сумма денег «заблудилась в карманах вороватого Талейрана». В общем, расставлять в этом мутном омуте «точку над i» рано: скажем лишь, что Шарль-Морис не был откровенным глупцом и когда на кону стояло очень много для него лично, банальным воровством вряд ли стал бы заниматься.

...Впрочем, тема взяточничества Талейрана - «мнимого и настоящего» – совершенно особая и вникать в нее чревато «заблудиться в трех соснах», тем более, что прямых неопровержимых улик у властей не оставалось: епископ Отенский всегда был удивительно осторожен и умел вовремя заметать следы. Скорее всего, «свои деньги» на дипломатической ниве он получал и очень немалые, но исключительно мастерски камуфлировал все свои «финансовые манипуляции». (Современных «оффшоров тогда не было, но были другие «схемы» и они работали.) Тем более, что история редко сохраняет для потомков подлинные документы, подтверждающие стяжательство и спекуляции государственных деятелей. Другое дело, что взяточничество было всегда – оно неистребимо, тем более, должностное. Политические услуги во все времена и у всех народов стоили дорого и, как особо «щепетильный товар» оплачивались согласно прейскуранту. Талейран всегда был исключительно деловым человеком, но эта сторона в его биографии «сокрыта под грифом “совершенно секретно”», в ней очень много разных версий и покопаться в ней может любой желающий самостоятельно...

Лишь поздно вечером после того, как стало окончательно ясно, что все свершилось в пользу переворотчиков, Талейран безмерно уставший за все эти дни, устало улыбнувшись друзьям и сообщникам, изрек: «Теперь, я думаю, мы можем и поужинать».

После того, как генерал Бонапарт стал одним из трех консулов, а затем и Первым консулом, т.е. фактическим главой Франции, Талейран продолжил свою службу родине на дипломатическом поприще, став 22 ноября 1799 г. министром иностранных дел у Бонапарта. Мотивируя свое решение, первый консул говорил: «Талейран обладает всеми качествами, необходимыми для переговоров. Он опытен, знает королевские дворы Европы, ловок и настолько невозмутим, что по его лицу никогда не узнаешь, о чем он думает. И наконец, у него великое имя». Скорее всего, этот последний аргумент привлекал Бонапарта в первую очередь. «Талейран не ошибается», - признавался он своему тогдашнему начальнику канцелярии Луи де Бурьенну.

...Между прочим, Талейран не знал себе равных в политическом маневрировании и очень быстро подвинул в сторону других консулов: и Жана-Жака Камбасераса (его он называл «она» - из-за его гомосексуальных наклонностей) и Шарля Лебрена (прозванного им «оно» по причине скучности). На первой аудиенции с Наполеоном он смог все так обустроить, что они оказались тет-а-тет...

Талейрану Наполеон дал очень много: большую власть, высокие государственные должности, громкие звания, пышные титулы и роскошные дворцы для приемов послов, государственных деятелей и королей. Все очень просто: Бонапарт усиленно заботился о реноме своего режима и его министр внешних сношений, умевший легко и изящно изложить суть любой самой запутанной проблемы, должен был выглядеть «вывеской-витриной» достижений Наполеона благо от природы у Талейрана было много черт для этого подходящих.

Самым известным местом отдыха и приемов стал подаренный Наполеоном Талейрану замок эпохи Ренессанса в Валансе. Построенный еще в XVI в., он возвышался над живописной долиной, обрамленной лесами, в которых водились олени и иная благородная живность, до которой столь охочи были не только титулованные особы из европейских королевств, но пост-революционные французские нувориши и новоиспеченная наполеоновская знать. Он располагался в двух днях пути от Парижа в Берри на Луаре. Помимо внешнего великолепия он приносил Талейрану немалый доход за счет 23 приходов и сотни фермерских хозяйств. На лошади его можно было объехать лишь за день. Его кухни стали предметом особого контроля со стороны министра иностранных дел: он сам обожал изысканно покушать и своих гостей потчевал по высшему разряду, особый упор делался на вина. «Еда (как, впрочем, и женщины – прим. Я.Н.) – наставлял он своих поваров и ливрейных лакеев, прислуживавших гостям за столом, - одна из форм управления людьми!» Последним полагалось ежедневно давать ему отчеты обо всем услышанном от разогретых горячительными напитками высокопоставленных сановников и прочих «сильных мира сего». Такая «кухонная», вернее, «застольная» информация позволяла Талейрану иметь дипломатические рычаги воздействия на «нужных» людей.

С началом консулата эмигранты потянулись домой. Новая власть возвращала отобранное имущество. Наполеон давал понять, что они нужны ему и обещал престижные государственные должности. Новая консульская знать браталась со старой аристократией. По требованию Наполеона именно Талейран начинает устраивать пышные званые вечера и приемы - и в своих роскошных загородных резиденциях, и в своих шикарных парижских домах. Бонапарт очень любил эти светские приемы у Талейрана.

...Кстати сказать, много лет спустя, когда Талейран окажется в немилости, у Бонапарта стали не получаться салонные развлечения и он откровенно признался своему бывшему первому министру: «Странное дело! Я приглашаю массу людей в Фонтенбло. Я делаю все для того, чтобы им было весело и хорошо. И что я вижу: вытянутые унылые лица, тоску и печаль». Талейран, как всегда очень учтиво, иронизировал: «Сир. Трудно радоваться под... бой барабанов. Перед Вами не Великая армия. Не ведите себя так, словно вы все время приказываете: “Дамы и господа, давайте веселиться!”». Чуть позже, уже не в лицо императору, а в кругу близких друзей Талейран откровенно высказался по поводу вычурной пышности императорского двора: «Этому типу роскоши больше всего не хватало хорошего вкуса. А во Франции отсутствие хорошего вкуса всегда вызывает смех»...

Талейран взял к себе в услужение самого известного в Париже шеф-повара Антонина Карема. Именно с его помощью Талейран вовсю использовал на практике свою «методу» - «еда есть форма управления людьми». Его Карем был настолько хорош, что Наполеон одно время даже собирался переманить его к себе в Тюильри. Талейрановский шеф-повар создавал шедевры кулинарного и кондитерского искусства. Сам Талейран с блеском исполнял пожелание Бонапарта: выступал в роли главного режиссера пиршеств для послов и королей. За столом подавались блюда изо всех провинций Франции от Эльзаса до Прованса. Его кухня считалась лучшей в Париже, а поскольку тот был Меккой европейской культуры, то и во всем мире. Особенно славились супы. Использовались 300 рецептов приготовления супов: 200 французских и 100 зарубежных. Главным номером программы был ростбиф. Карем торжественно ставил огромный серебряный поднос с ним перед Талейраном и тот собственноручно нарезал ломти, а слуга передавал блюдо определенному гостю под аккомпанемент учтиво-лестных заклинаний первого министра Наполеона. Угощение для всех было одинаковое, но комментарии – разные. Когда слуга относил блюдо менее значительным персонам, сидевшим в конце стола, Талейран просто склонял голову и невнятно произносил имя.

...Кстати сказать, сам Талейран никогда чрез меры не чревоугодничал. Он очень внимательно следил за своим здоровьем. Ему подавали суп, сыр, бокал мадеры и кларет бордо. Из сыров он предпочитал мягкий бри с юга от Парижа. «Бри – король сыров – наставлял он своих гостей. – Я любил его в детстве и обожаю до сих пор. Я ему ни разу не изменил.» Другим пристрастием Шарля-Мориса был черный кофе, к которому он стал неравнодушен еще в Америке. «Дьявольски черный, адски горячий, ангельски чистый и сладкий как любовь!» - так он характеризовал этот бодрящий напиток...

На светских приемах Талейрана Наполеона раздражали две дамочки: м-м де Сталь с ее непотребной назойливостью «самой умной женщины всех времен и народов» и недалекая, как гласила салонная молва, хозяйка вечеров м-м Гран – в ту пору еще не супруга Шарля-Мориса. Наслышанный о ее прошлых альковных подвигах (в общем-то, ни чуть не меньших, чем у его ветреной креольской жены Жозефины), Бонапарт стал настаивать, что «индуска» - не пара его министру внешних сношений. Чисто внешне красавица Катрин несколько располнела, стала заметно больше краситься и надушиваться, но сексуальности не утратила и свое место в постели Талейрана никому не уступала. Но первого консула, как «спутница по жизни» министра иностранных дел консульской Франции, она никак не устраивала. Его бесило, что столь важное лицо в его правительстве открыто живет с женщиной, пришедшей к нему в буквальном смысле слова с улицы, по сути дела, позоря все правительство. Жены иностранных посланников – блюстительницы дипломатического этикета – объявили ей бойкот: многие из них просто отказывались бывать на приемах в роскошной резиденции Талейрана в Валансе, не желая видеть в роли хозяйки содержанку. Особенно щепетильны были англичане. Лорд Корнуоллис, приехавший в Париж на переговоры, закончившиеся подписанием мирного договора в Амьене, демонстративно отвернулся от мадам Гран. В ультимативной форме первый консул потребовал от своего первого министра: немедленно избавиться от сожительницы, которую Наполеон открыто называл потаскушкой чуть ли не в полный голос. Если он не может обойтись без ее интимных услуг, то тогда должен на ней жениться, причем, безотлагательно.

Вот и пришлось Талейрану не только решать личную проблему, но и стараться окружать главу Франции другими женщинами. При этом, он подразделял их на две категории: «танцующие» - юные прелестницы, и «нетанцующие» - увядающие («бальзаковского» возраста, т.е. начиная примерно с 29 лет?), но все еще привлекательные салонные дивы его поколения, как правило, хорошо владевшие и пером, и языком (и в прямом, и в переносном смысле?). Причем, сам он в зависимости от настроения отдавал предпочтение то одним, то другим. Бонапарт ценил его заслуги в этой «щекотливой» области и, повторимся, как-то философски бросил что-то типа: «Да у него карманы всегда были полны женщинами!» Забегая вперед, скажем, что Талейран в какой-то мере приложил руку к развитию очень красивого романа Наполеона с юной польской красавицей Марией Валевски зимой 1807 г. и именно она стала одной из самых любимых женщин в богатой на крутые повороты судьбе великого полководца и государственного деятеля.

Бонапарт остро нуждался в опытном, искусном, инициативном руководителе дипломатического ведомства (достоинства Талейрана перевешивали в понимании Наполеона его минусы) и их отношения в те времена были весьма конструктивными. До крайне неприязненных еще было несколько лет, т.е. до превращения последнего в самоуверенного диктатора, не терпевшего советов и возражений. Лейтмотивом всех действий Талейрана было никогда не давать прямого ответа на адресованные ему и его сотрудникам заявления, предложения и непредвиденные просьбы.

При этом роль Талейрана в поспешной казни герцога Энгиенского 21 марта 1804 г. до сих пор остается темой для споров и вряд ли когда либо будет найден консенсус по этому вопросу. Решение и роковой приказ об этом принимал не он, а первый консул Наполеон Бонапарт. Но именно на Талейрана указывают как на человека подтолкнувшего Наполеона к конфронтации с королевской семьей. Вроде бы он очень во время написал Бонапарту в письме от 8 марта 1804 г., что Бурбоны жаждут его крови и он, как первое лицо Франции имеет право на личную оборону, когда враги готовят покушение на ее вождя. Не исключается, что на такой шаг Талейран мог пойти поскольку по ряду личных причин (он тогда опасался мести со стороны королевской семьи за участие в революционных событиях?) в его планы не входило установление согласия между захватившим власть во Франции корсиканцем и Бурбонами. В тоже время, его позиция в отношении Бурбонов никогда не была однозначной. Он сам никогда не забывал о своем аристократическом происхождении и старался не сжигать полностью мосты, ведущие в лагерь свергнутой монархии, если только в пожаре событий эти мосты не сгорят сами.

Есть мнение, что он знал о неминуемой казни герцога Энгиенского. В тот самый ночной час, когда его казнили, Талейран играл в традиционный для него вист в салоне своей давней приятельницы герцогини де Линь. Когда часы пробили два раза (т.е. два ночи), он положил карты на стол и мрачно сказал: «Вот и ушел из жизни последний Конде...» Никто из партнеров тогда его не понял, поскольку не знал, что принца схватили и скоропалительно приговорили к смерти. На следующий день Шарль-Морис бросил своему ошарашенному от новости о расстреле принца королевской крови сотруднику, что-то типа: «А чего так расстраиваться!? У нашей границы поймали заговорщика. Привезли в Париж и расстреляли. Что в этом такого особенного?»

Так или иначе, но эта скоропалительное убийство вышло боком в большей степени Бонапарту, чем Талейрану, который тоже «отметился» в этом очень «темном» мероприятии наполеоновской эпохи.

Интересно, что спустя 10 лет, Талейран, пользуясь своим кратковременным пребыванием во главе временного правительства Франции, сделал все от него возможное, чтобы уничтожить компрометировавшие его документы по этому громкому делу, хранившиеся в императорском архиве в Лувре. Рассказывали, что 7 апреля 1814 г. его спецпредставитель де Виллер сжег все «нежелательные» документы, кроме одного (вышеупомянутого!!!) письма Талейрана Наполеону, случайно завалившегося за зеркало. Но одного этого вещдока для доказательства вины Талейрана в расстреле одного из ближайшего родственников Бурбонов оказалось недостаточно. Она могло быть актуально только в контексте, но тот был предусмотрительно ликвидирован.

...Кстати сказать, Талейран, как впрочем, и министр полиции Фуше, никогда не говорил по поводу этого убийства, что «Это хуже чем преступление. Это – ошибка». Скорее всего, этот афоризм изрек член Совета Пятисот - Антуан Буле де ля Мёрт, принимавший участие в разработке Гражданского кодекса Наполеона, да и потом пребывавший отнюдь не в тени...

Дальше все идет своим чередом: 50-летний Талейран становится Великим камергером императорского двора Наполеона (должность очень престижная и денежная) и одним из первых получает орден Почетного легиона – высшую государственную награду наполеоновской Франции, награждается карликовым княжеством Беневенто подле Рима, которое он так никогда и не посетил. Зато его супруга-«дуреха» теперь ликовала от счастья: ее величали «княгиня» или «Ваша Светлость»! Вот что значит – не упустить шанса ухватить за «...» одного из «сильных мира сего»!

А потом начался процесс нарастания разногласий между ним и «гражданином генералом Бонапартом», ставшим к тому времени могущественным императором Наполеоном I. Давая оценку перехода Франции от республики к империи, Талейран мрачно говорил своим салонным друзьям: «Древний Рим и Карл Великий вскружили ему голову». Наполеона вовсе не устраивало, что его министр иностранных дел по-прежнему стремился «все делать по-своему». А тот, проведя с Наполеоном почти два года в качестве его дипломата-квартирмейстера в полевых лагерях (от Мюнхена до Вены и Берлина до Варшавы) и, вдоволь насмотревшись всех ужасов войны вблизи (например, вдоль и поперек заваленное трупами заснеженное поле Прейсиш-Эйлау, сражение которое он иронично охарактеризовал, как которое «мы немножко выиграли»), в свою очередь, стал недвусмысленно заявлять, что на «... штыках сидеть нельзя». А после стремительно проведенного победоносного шедеврального Фридлянда, когда Бонапарт в предпоследний раз блеснул своим искрометным гением (после артистично исполненного Ваграма уже были только трудные победы, зачастую без особо значимых последствий) Шарль-Морис и вовсе позволил себе в письме к всесильному в ту пору императору Наполеону, высказаться, что пока не поздно, пора бы остановиться в своей агрессивно-экспансивной политике. Занимаясь тогда по поручению императора французов снабженческими проблемами в Данциге (по сути дела оказавшийся в роли генерал-квартирмейстера и де-факто губернатора «освобожденной» Польши), Талейран тогда весьма недвусмысленно написал: «... Я бы хотел, чтобы это была последняя победа, которую Ваше Величество вынудили одержать...»

Талейран всегда боялся шумных военных побед, логично полагая, что, в конце концов, они оборачиваются для захватчика-победителя поражением. Недаром он посчитал оглушительную победу императора Наполеона под Аустерлицем... началом конца «генерала Бонапарта». Ему пришлось побывать на Аустерлицком поле через несколько дней после сражения, когда все вокруг было завалено зловонными трупами людей и лошадей с развороченными боками. Они в разных позах, в которых их застигла смерть, лежали на земле. Никто не удосужился убрать их. Под воздействием всего увиденного, Шарль-Морис был вынужден чаще, чем прежде наведываться в свой полевой винный погребок и начал требовать от своего заместителя по ведомству срочно прислать ему новую партию испанских вин, причем, не сладко-терпкую мадеру, а очень сухую и кислую малагу. Симптоматично, что аустрелицкий триумф совпал с... катастрофой франко-испанского флота при Трафальгаре. Талейран сделал однозначный вывод, что Наполеон, конечно, может сколько угодно победоносно шествовать со своей Великой армией по континентальной Европе, но окончательная победа, все же, будет за «океанократами» с Туманного Альбиона (островной Англией). «Генерал Бонапарт» этого не понимал или, скорее, не хотел понимать и не воспринял заклинания своего первого министра прекратить покорение Европы. Он верил в свою счастливую судьбу и самодовольно полагал, что если не может вздуть «нацию лавочников» в море, то задаст им перцу на земле.

Шарль-Морис знал историю и помнил о судьбах завоеваний и Александра Македонского, и Карла Великого, и Чингисхана, и Тамерлана. Вспомним и мы, какова судьба завоеваний гитлеровской Германии и сталинского Советского Союза. Безграничные завоевательные планы Бонапарта, контуры которых обозначились еще в ходе Амьенского мира, вызывали у него неподдельную тревогу: «... он вступает на путь, который не имеет конца!» либо «У такой дороги нет конца!» Для политического реалиста Талейрана это было неприемлемо и он начал отдаляться от Наполеона: время начала этой тенденции до сих вызывает у историков жаркие споры.

...Между прочим, не исключается, по крайней мере, по мнению все знавшего наполеоновского министра полиции Фуше, что Талейран мог вступить в тайные сношения с врагами Наполеона чуть ли еще до победы последнего при Маренго, когда в Париже поползли слухи о его возможном поражении и гибели. Ведь уже тогда могли появиться первые ростки неприятия политики генерала Бонапарта группой некоторых его недругов, в числе, которых называли очень разных ярких персонажей, якобы и Талейрана. Наполеону донесли об этом и уже тогда в их отношениях могла возникнуть первая трещина. Правда, менять Талейрана на его исключительно ответственном посту первый консул тогда не стал, в отличие от Лазаря Карно, которого на посту военного министра заменил преданный ему Бертье. До разрыва было еще далеко – достаточно далеко, но он последует и приведет к весьма плачевным последствиям...

Обслуживать политику таких правителей он считал опасным, в том числе, для своей родины – Франции. В его понимании революционной Франции следовало примириться с давно устоявшейся системой «европейского равновесия». По сути дела он стоял на принципах невмешательства во внутренние дела других стран, отказа от территориальных захватов, взаимовыгодного сотрудничества на основе двусторонних и многосторонних соглашений. Хотя не все поступки Шарля-Мориса позволяют утверждать, что он был безусловным миротворцем.

Суперамбициозный Наполеон не терпел подобного и с той поры «и пошло и поехало». Подозрительность императора к своему первому министру росла – он приказал перлюстрировать всю не только его, но всего его ведомства переписку. С каждым днем они все более и более отдалялись друг от друга. Еще не началась знаменитая Прусская кампания осенью 1806 г. Наполеона, а Талейран уже созрел для того чтобы как можно скорее покинуть все еще победоносного полководца.

Уже в Тильзите – во время наивысшего могущества Наполеона, время которое французы, ошеломленные его военными победами, назовут «золотым веком» и которое породит ностальгию будущих поколений по славному прошлому (что так присуще многим большим народам) - Талейран начинает играть по-крупному. Он указывает лукавому русскому царю, как надо себя вести с его патроном, утратившим чувство реальности. В общем, если французский император жил днем сегодняшним, то его премудрый министр иностранных дел уже смотрел в будущее, которое отнюдь не смотрелось ему сугубо «в розовом свете». Талейран не без оснований считал, что завоевательная политика Наполеона не только опасна, но и губительна для Франции, чьи естественные границы в основном уже определились.

Очень скоро – 9(10) августа 1807 г. – находившийся в зените славы, Наполеон, отправляет Шарля-Мориса в отставку. На тему отставки Талейрана высказывались все, кто хотел и очень «живописно», а потому читайте мемуары современников и очевидцев этого не самого мудрого решения императора Наполеона. Много лет спустя Бонапарт явно сожалел о случившемся: «Все было хорошо, пока Талейран находился при мне...»

Увольнение Талейран из императорского дворца никак не отразилось на нем. Его по-прежнему, были рады видеть в клубе интеллектуалов предместья Сен-Жермен, который Бонапарт из-за зубоскальства его завсегдатаев в свой адрес по поводу его имперских амбиций презрительно называл «сен-жерменской слободкой», т.е. политически подкованная интеллигенция или «всякие там либералы с бороденками». А салонный «гарем» (женский клуб «интриганок» со всеми неровно дышащими к Талейрану «графинями тышкевичами», «герцогинями курляндскими» и прочими-прочими) и вовсе был от него без ума. Развлекая тех и других, Талейран шутил: «Когда я всматриваюсь в себя, мне становится грустно, когда я сравниваю себя с другими, то успокаиваюсь». Теперь он намного чаще посещал дамские салоны, в частности, салон м-дм де Лаваль, где устраивал, выражаясь современным сленгом, многочасовые «пати». Все начиналось с 5 вечера (обильного роскошного обеда из мясных блюд и излюбленных вин Шарля-Мориса). Потом, уже в 23 часа начинались танцы. В полночь подавались легкие закуски и напитки, а в час ночи игроки садились за вист и вот тут-то – в кругу полдюжины друзей – обсуждалось многое – очень многое, если не всё. И это при том, что сам Шарль-Морис любил философски повторять, что «Язык человеку дан для того, чтобы скрывать свои мысли...»

Даже «выйдя из игры» или, «оказавшись вне игры» (кому - как нравиться), Талейран – сторонник сближения с Австрией - не преминул приложить руку к браку французского императора с австрийской принцессой Марией-Луизой. Он прекрасно знал, что русский царь ни за какие коврижки не отдаст свою малолетнюю сестру Анну за французского военного гения и всячески ратовал за австриячку, что способствовало бы «примирению» Европы. В конце концов, «гнусное похищение и насилие над белым телом» первой принцессы Европы «бесчестным узурпатором» состоялось и завершилось рождением венценосного сына.

А вот то, что Наполеон «замутил» на Пиренейском п-ве, он посчитал авантюрой, которая в скором времени перерастет в катастрофу. Тем более, когда по «ребячески честолюбивый» (выражение Талейрана) Бонапарт пошел войной на «ту крупнейшую державу, где ему не дали невесту». (Все знают, чем закончился его бессмысленный поход на Москву в 1812 г.)

Сентябрьская встреча 1808 г. двух императоров (российского и французского) в саксонском Эрфурте прошла при его участии. И это при том, что Наполеон тогда уже сомневался в верности Шарля-Мориса!

Но он посчитал, что уникальный ум и опыт последнего будут ему полезны на этом очередном рандеву с «плешивым византийцем», поскольку он жаждал, «провернуть» в Эрфурте тоже самое, что у него получилось в Тильзите. В первую очередь, он стремился подстраховаться, прежде чем лично отбыть на войну в Испанию для наведения порядка за Пиренеями. Там его генералы и маршалы «разбередили народный муравейник», крупно «облажались» и выяснилось, что без него они не в состоянии установить там «мировой порядок» по-наполеоновски. Надо было срочно обезопасить свои тылы в Центральной Европе, поскольку разведка доносила о тайном перевооружении австрийских Габсбургов. Нервничавший император Франции не предложил своей «палочке-выручалочке» ясных формулировок. Но цели обозначил достаточно четко: «Теперь мы отправляемся в Эрфурт; я хочу получить там свободу действий в отношении Испании; я желаю быть уверенным, что Австрия, даже испытывая беспокойство, будет сдержанна...»

Талейран прекрасно понимал, что если противники генерала Бонапарта объединятся, то над его империей нависнет серьезная опасность. Вот почему «корсиканскому выскочке» срочно понадобился дипломат в сутане. И он отбыл в Эрфурт за три дня до приезда Наполеона, обосновавшись в богатом особняке местного коммерсанта в двух шагах от роскошных палат, приготовленных для российского императора. Ему предстояло начать «свою игру» на благо Франции (как он это для себя понимал), но не в пользу «корсиканского чудовища», начавшего испытывать серьезные трудности из-за своих непомерных амбиций.

...Кстати, малопонятно, почему Наполеон, уже подозревавший Талейрана в коварстве, позволил ему общаться с русским царем тет-а-тет!? Вряд ли его можно подозревать в недомыслии? Скорее всего, он оказался в плену своего самомнения: он сможет всех держать под контролем и Талейрана, в том числе! Здесь он глубоко и роковым образом ошибался: «демон в сутане» (или, называйте Шарля-Мориса как хотите) никому не позволял управлять своими мыслями и поступками: у него было слишком «неласковое» детство со всеми вытекающими из этого последствиями и он умел просчитывать свои «ходы» как гениальный гроссмейстер так далеко, как никто иной – даже «Последний Демон Войны» Наполеон Бонапарт. И это при том, что последний понимал: его экс-первый министр совсем по иному видит дальнейший ход событий в Европе, а большинство молодых и годных к службе в армии французов, т.е. некогда патриотически настроенный народ - уже всячески уклоняются от призыва и участия в его кровавых войнах. В общем, в Эрфурте Талейран переиграл своего императора еще загодя...

Если год назад – в Тильзите - российский император - «правитель слабый и «лукавый» (слабым Александр Павлович «Романов», на самом деле Гольштейн-Готторп, конечно, мог казаться, но на самом деле все и всех крепок держал в лайковых перчатках) – лишь присматривался к генералу Бонапарту, самочинно ставшему французским императором, выбирая нужную модель и формат поведения с победоносным «корсиканским чудовищем». То теперь, он уже четко знал, как надо ставить на место зарвавшегося авантюриста мирового масштаба: «не говорить, ни – да, ни - нет»! Формула действует и сейчас: надо только искусно ее варьировать, вплоть до бряцанья у себя за спиной... оружием, в том числе, и «кузькиной матерью».

В среде русских дипломатов проницательного и дальновидного Талейрана за его «телодвижения» за спиной Наполеона считали «попом-расстригой». Или, как пишут историки разных поколений, «вероятно, он посчитал наиболее выгодным для себя сделаться министром Европы по отношению к наполеоновской Франции, чем министром императора Наполеона по отношению ко всей монархической Европе».

В общем, Шарль-Морис был не согласен с потерявшим всякую меру своим завоевательным планам Наполеоном, причем, не согласна с этим и... Франция, платившая за это жизнями своих мужчин-призывников уже... «бес числа». Именно об этом он доверительно сообщил русскому царю, добавив, что готов тайно поступить на русскую службу, правда, с соответствующим содержанием. Рассказывали, что при этом он приветствовал Александра I весьма доходчивыми словами: «Ваше Величество, для чего вы сюда приехали? Вы должны спасти Европу, а этого можно достигнуть, лишь не поддаваясь Наполеону». Царь все правильно понял (у него в голове был суперсовременный компьютер – он блестяще считал варианты; что еще делать сыну после того как убили его отца-самодержца!?) и спустя пару лет искусно имитировал участие в войне на стороне Бонапарта с Австрией – лучше раздражение для Парижа, чем «если бы мы слишком усердно помогали уничтожить Австрию».

Любимый «бабушкин внук Саша» (Александр I) слишком много «всякого-разного» повидал в своем «непростом» детстве-отрочестве, никому не доверял и не поверил ни одному слову хромоногого интригана в сутане. Особенно тому, как Талейран изложил видение границ Франции: «История и география очертили их по Рейну, Альпам и Пиренеям. Все остальное – завоевания императора. Франции нет до них никакого дела». Русский царь никогда не забывал, что тот в свое время прислал ему по приказу первого консула Бонапарта оскорбительную ноту, в которой весьма конкретно намекалось, что Александр был косвенным отцеубийцей: «Если бы в то время, когда Англия замышляла убиение Павла I, знали, что зачинщики заговора находятся в расстоянии одного лье от границы, неужели не постарались бы схватить их?». Этого российский император не прощал никому, поскольку как говорится «черного кобеля не отмоешь до бела» и он не мог не понимать, что его гневливый и властный батюшка «с повадками бенгальского тигра» никогда и никому не отдаст власть даже под угрозой смерти.

Хромоногий «поп-расстрига» был дьявольски умен и делал вид, что находится в тени, а на самом деле, как бы корректировал поведение русского царя на переговорах с французским императором, призывая первого быть невозмутимым, когда Наполеон, не понимая, почему так упорствует русский самодержец, начнет психовать и делать глупости. Александр стоял на своем насмерть, как и его стойкие «оловянные солдатики» под Прейсиш-Эйлау и Фридляндом.

В конце концов, Бонапарт в Эрфурте «остался с носом», причем, дважды.

Дело в том, что по некоторым данным тогда же он попросил своего экс-первого министра прозондировать почву относительно его возможной женитьбы на ком-то из младших сестер российского императора, в частности, на супер-сексуальной и амбициозной Катиш/Като (Екатерине Павловне), по слухам метившей в... Екатерины III. Талейран не видел в этом супружеском союзе стратегической выгоды и придумал весьма оригинальный дипломатический «пасьянс»: возможность брака Наполеона с сестрой Александра на словах исключать не надо, но следует ее обставить всяческими оговорками, которые в итоге сделают брак с той или иной русской царевной нереальным. Талейран чувствовал, что и сам царь в душе против такого «мезальянса» и с полуслова понял, как надо сказать Наполеону «да» имея в виду «нет». Сегодня все знают, как два великих интригана (один - в сутане, другой – в наследственной короне) разыграли «корсиканского выскочку», захотевшего породниться с «Романовыми», а на самом деле в ту пору уже «Гольштейн-Готторпами»: секси-Катю быстренько выдали замуж за дальнего родственника царя по германской линии, а ее младшая 14-летняя сестричка Анна оказалась еще не созревшей для замужества по причине несовершеннолетия.

С той поры Талейран стал секретным агентом российского императора... «Анной Ивановной» (впрочем, были и другие «позывные» у Шарля-Мориса, но они не столь доходчивые, например, «Та») и очень эффективно снабжал нужной Александру информацией о готовящихся телодвижениях «корсиканского выскочки». Русские его не выдали и Наполеон слишком долго для ума такого масштаба, каким он, несомненно, был, не подозревал о масштабах предательстве Талейрана по отношению к нему. Правда, это не касалось Франции, которую по мнению Талейрана уже надлежало немедленно спасать от потерявшего чувство реальности «корсиканского выскочки», возомнившего, что «Франция – это он!». Впрочем, так бывает со многими авторитарными правителями, причем, во все времена.

«Пути-дороги» Талейрана и рвавшегося к мировому господству генерала Бонапарта разошлись, причем – навсегда. Характерно, что «Анна Ивановна» уже тогда вовсю сотрудничала и с... Австрией через Меттерниха (его Талейран окрестил «Вашей Бледностью»), тоже естественно, за определенную мзду и немалую – бывший Отенский епископ привык жить на широкую ногу. Пригожий и неутомимый как павиан в дамских будуарах австрийский министр информировал своего монарха: «Согласно Талейрану, Франция заинтересована в том, чтобы державы, способные противостоять Наполеону, объединились и поставили пределы его ненасытным амбициям. Курс, проводимый Наполеоном, нельзя рассматривать как общенациональную политику Франции. Европу может спасти только тесный союз Австрии и России».

Правда, в Вене предпочли сначала прощупать его «аппетиты» и лишь придя к выводу, что «игра стоит свеч», согласились «взять его на содержание». Хотя и не на столь богатое, как на то рассчитывал привыкший жить красиво Шарль-Морис: не 400 тыс. франков, а всего лишь 100 тыс., да и то в качестве первого взноса, а дальше все должно было зависеть от весомости и ценности его услуг.

Но и об этом «маневре» своего бывшего министра иностранных дел Бонапарт тоже не ведал: умел хитроумный лис заметать следы.

...Кстати сказать, именно этот период в заковыристой биографии Талейрана в популярной литературе принято характеризовать, как “...крайне циничный. Тогда, стремясь остановить Бонапарта и, тем самым, как бы оказать услугу Франции, Шарль-Морис по общему мнению встал на путь прямого предательства, поощрял противников своей страны, снабжал их советами, передавал государственные секреты...” Наполеон не сразу узнал о предательских «телодвижениях» своего экс-министра иностранных дел. Одной из первых об этом открыто сказала своему сыну его проницательная матушка Летиция Бонапарт, которая немало видела, многое слышала и смотрела на мир очень реалистично. Авторы-наполеоноведы пишут, что когда у Бонапарта открылись глаза на все «художества» Талейрана Наполеон дал сколь емкую и исчерпывающую, столь безжалостную характеристику этой своей черте своего министра: «И вы хотите, чтобы не был богатым этот человек, который продал всех тех, кто его покупал». Впрочем, о вкусах не спорят или, jedemdasseine...

Наполеон сильно насторожился лишь, когда ему в самый разгар его личного участия в военной кампании на Пиренейском п-ве донесли, что два непримиримых врага – Талейран и Фуше (министр полиции) – сблизились и их видели вместе общавшихся очень... по-дружески. Наполеон очень напрягся, поскольку прекрасно знал, как аристократ Талейран презирал выходца из третьего сословия Фуше. И вот они пересеклись на почве оппозиции к генералу Бонапарту.

Это случилось 20 декабря 1808 г. Оба видели, что крах генерала Бонапарта, провозгласившего себя императором Франции, уже не за горами. И пришла пора наглядно подумать, что делать - если например, в очередной войне Наполеон погибнет!? Они оба знали, что генерал Бонапарт уже заигрался в Бога Войны и, в конце концов, где-нибудь свернет себе шею. Как писал тогда австрийский министр иностранных дел Клеменс фон Меттерних, тесно сотрудничавший с Талейраном, о наметившемся альянсе двух интриганов: «Не устроят катастрофу, но используют, если таковая произойдет», т.е. не будут организовывать «падение рулевого» (госпереворот с традиционным сценарием), а будут ждать, когда неожиданно прилетят «черные лебеди», т.е. внезапно что-то случиться (шальная пуля или ядро, либо что-то еще подобное) отправит его в Бессмертие.

Когда Наполеону в ходе все той же войны на Пиренейском п-ве доложили о перехвате командующим наполеоновскими войсками в Италии Эженом де Богарнэ секретного послания наполеоновскому кузену Мюрату, которому предлагалось в случае неожиданной смерти (гибели) императора Франции занять освободившийся престол, он понял, что пришло время немедленной реакции на «происки» Талейрана и Фуше. Оба интригана не спроста отводили наполеоновскому зятю роль «свадебного генерала», либо даже марионетки в своих руках - руках больших мастеров подковерной интриги. Они прекрасно знали, что тот невероятно популярен, исключительно отважен, дико тщеславен и, что самое главное, подвержен... влияниям. Имея на посту императора такого покладистого и близкого к престолу человека, как Мюрат (мужу Каролины Бонапарт), они смогут повести Францию в нужном им направлении. Вот и послали они ему в Неаполь «наказ» быть готовым в любой момент по их сигналу немедленно примчаться в Париж. Но его перехватили и интриганам предстояло держать ответ.

...Кстати, Бонапарт потом очень ёмко и доходчиво охарактеризовал интеллектуальный баланс в паре предприимчивых «лихоимцев». Выгоняя Фуше со службы, он орал на него: «Если вы думаете, что умны, то ошибаетесь. Умен Талейран. Он играет с вами, как с ребенком». Когда император пригласил Талейрана на совещание высших сановников для определения меры наказания Фуше, тот очень доходчиво высказался в его защиту: «Без сомнения, мёсье Фуше совершил ошибку, и я полагаю, что его надо заменить. На его место подходит только один человек – сам... (последовала театральная пауза) мёсье Фуше». Бонапарт сделал вид, что не расслышал реплики Талейрана и... закрыл совещание. Но придет время и именно Талейран сделает так, чтобы вернувшиеся на французский престол Бурбоны припомнили Фуше все его революционные прегрешения и отправили его в дипломатическую ссылку в Дрезден. Талейран с удовольствием констатировал: «Надеюсь, я наконец свернул ему шею». Великий дипломат победил выдающегося полицейского. «Преступление» (так звали Фуше в наполеоновской Франции) ушло с политической сцены, а «порок» (так «величали» Талейрана) остался на ней, причем, еще очень надолго...

Знал все мюратовские «плюсы и минусы» и его тест-благодетель. Не добив британский экспедиционный корпус генерала Мура в Ла Корунье, скорее, бросив, чем оставив, свои войска на маршалов, в частности, одного из лучших – Сульта, с приказом «закруглять» войну, он вернулся во Францию, где над его троном стали «сгущаться тучи».

И вот через неделю после выезда из Вальядолида 28 января 1809 г. Наполеон в Тюильри!

В присутствии Камбасераса, Лебрена, Фуше и морского министра Денни Декре император назвал своего бывшего первого министра (Талейран был уволен за полтора года до этого) «дерьмом в шелковых чулках», присовокупив к этому, что у него еще есть время повесить его на решетке Карусельной площади. Интерпретации этого громкого обвинения смакуются в исторической литературе разного толка вот уже пару веков и каждый вправе познакомиться с ними самостоятельно. Потом взбешенный французский император позволил себе нанести «дерьму в шелковых чулках» еще и оскорбления по интимной линии, упомянув «слабость на передок» его супруги-«индуски». Дело в том, что по слухам Катрин Гран очень нравился проживавший у Талейрана в Валансэ управляющий испанского королевского дома герцог Сан-Карлос и поговаривали, что она поднималась к нему по ночам по черной лестнице. Молва об этом романе дошла до императора и он в порыве ярости попытался уколоть этим своего экс-первого министра. Правда, в ту пору у того уже довольно давно выработался стойкий иммунитет к посягательствам на честь его законной жены, чье сексуальное как прошлое, так и настоящее с будущим его уже мало интересовали, благо у него «нарисовались» иные «перспективы» на личном фронте. На все это отставной министр Наполеона отреагировал совершенно невозмутимо: мертвенно-бледный, молча стоял, неподвижно облокотившись на камин, щадя больную ногу. Лишь покидая приемную императора, он позволил себе ... саркастически усмехнуться: «Как жаль, что такой великий человек так плохо воспитан...» А затем якобы даже шепнул кому-то из своих особо доверенных людей, что «такие вещи не прощают». А вот это вызывает определенные сомнения: слишком осторожным человеком был калека-дипломат в «сутане». Впрочем, месть бывшего высокопоставленного священнослужителя окажется крайне опасной - смертельно-опасной для «корсиканского выскочки».

...Кстати сказать, Шарль-Морис де Талейран всегда сохранял выдержку и хладнокровие. Об этих его качествах ходили легенды. Особенно зубоскалили на эту тему удалые вояки, весьма его недолюбливавшие и, порой, откровенно презиравшие за двуличие, а то и троеличие. Кто-то из особо «безбашенных» рубак – то ли Мюрат, то ли Ланн – съёрничал в том духе, что: «Если подкрасться к увлеченному беседой Талейрану сзади и дать ему мощного пинка под зад, то на его лице никак это не отразится!» Лишь однажды Талейран более чем достойно ответил своему императору. Это случилось, когда взбешенный Наполеон, уже не зная, как еще больнее уколоть своего подчиненного, ехидно бросил ему: «Вы ведь даже не сообщили мне, что герцог Сан-Карлос является любовником вашей жены». (Речь шла о Катрин Ноэль/Гран – прим. Я.Н.) Ответ был столь остроумен, что после того как он прозвучал, повисла гнетущая тишина: «Да, это так, Ваше Величество, но я просто не думал, что это обстоятельство имеет какое-то отношение к славе Вашего Величества и… (последовала театральная пауза) к моей!» Дело в том, что еще в 1802 г. как известно, именно первый консул Наполеон понудил-таки Талейрана женится на его любовнице, Катрин-Ноэль/Гран, женщине сколь ослепительно красивой, но простого происхождения, с сомнительным прошлым, и, повторимся, как было тогда принято считать... необразованной и неумной. Причем, приказал он сделать это чуть ли не немедленно!? Одно дело иметь любовницу – глупую красавицу блондинку, но совсем другое - когда этот «аппетитный кусок розовой ветчины» превращается в... жену. И все же, повторимся, что не все (в частности, такой пытливый отечественный биограф Талейрана, как С.Ю. Нечаев) считали Катрин законченной дурой. Снова повторимся, что как-то раз она, уже в качестве супруги министра иностранных дел, была на приеме в Тюильри. Наполеон почему-то решил устроить из супруги Талейрана посмешище. В присутствии множества высокопоставленных гостей Бонапарт принялся грубо орать на сексуально-раскрепощенную «индианку» Катрин, что она должна показать всем, что забыла о своем безнравственным прошлом и держаться с достоинством. Катрин очень ловко парировала нападки государя, чьи сексуальные эскапады (любовницы-однодневки или, вернее, на одну ночь) были известны всем вокруг, намекнув на отнюдь неоднозначное прошлое его карибской супруги, «работавшей» до их брака «подстилкой» для многих «сильных мира сего»: «В этом случае, как и в других, я не знаю ничего лучше, как брать пример с мадам Бонапарт»...

Вскоре на него обрушилось несчастье: 24 июня 1809 г. скончалась его мать, с которой он уже очень много времени не поддерживал сыновних отношений. Напомним, что когда Талейран был ребенком, она почти не общалась с ним (в пору его детства проявление излишней родительской заботы в аристократических кругах было моветоном) и Шарль-Морис никогда не забывал об одиночестве, перенесенном в детстве. (Детство – это время когда человек формируется, тем более, если он – инвалид... с детства!) «Что посеешь, то и пожнешь». Так бывает...

Со своей законной супругой Катрин Ноэль де Талейран (бывшая мадам Гран) Талейран уже не жил: ее былая сексуальность (как это часто бывает с блондинками) поблекла. Повторимся, что она уйдет из жизни раньше него - 10 декабря 1835 г. – в возрасте 74 лет.

Зато в его жизни случилось одно весьма знаменательное событие: ему удалось очень выгодно женить своего второго племянника (первый - Луи - скоропостижно скончался 18 июня 1808 г. в Берлине) Эдмона де Талейрана-Перигора, кавалерийского капитана, адъютанта маршала Бертье на 16-летней совершенно прелестной умнице Доротее герцогине Курляндской, внучке, между прочим, знаменитого фаворита российской императрицы Анны Иоанновны – Эрнста-Иоганна Бирона. Талейрановский родственник мало интересовался своей юной супругой, предпочитая ей войну (с помощью влиятельнейшего дядюшки он со временем, уже при Бурбонах, станет бригадным генералом) и... взрослых опытных «в любовной неге» женщин. В результате всех этих «перипетий» спустя годы очаровательная «невестка» Талейрана станет... любовницей своего «свекра», по крайней мере, так склонны утверждать многие историки. До нее эту почетную роль некоторое время играла ее мать Анна-Шарлотта – не менее привлекательная, умная и богатая дама с обширными связями при монархических дворах Европы. Что может быть лучше для постаревшего грузного мужчины-инвалида, чем физический контакт с точеным, грациозным женским телом (та же Анна-Шарлотта оставалась невероятно сексуальной и в сорок «с большим хвостиком»!) Тем более, что и Шарль-Морис в свои отнюдь немалые годы оставался еще весьма бодр. В общем, не исключено, что и герцогиня-мать, и герцогиня-дочь поочередно побывали в постели хромоногого «расстриги» и последняя даже родит ему (?) дочь Полину: к ней он очень благоволил. По крайней мере, так склонны считать многие биографы Талейрана. Ее судьба, как и судьбы других детей Талейрана, сложится весьма благополучно.

...Между прочим, спустя годы грациозная, аристократичная, политически смышленая Доротея станет править бал во французской делегации на Венском конгрессе. Правда, затем наступит время, когда Доротея в силу ряда «обстоятельств» начнет увлекаться молодыми «секс-мустангами», например, пригожим австрийским кавалерийским офицером графом Карлом фон Кламом и ему подобными: беременеть от них, рожать детей и оставлять их приемным родителям. Но это уже совсем другая история...

А потом на горизонте отчетливо замаячил роковой для империи Наполеона 1812 г. и Талейран написал своему австрийскому «подельнику» Меттерниху, что грядет «очень бурный год»!

Талейран активно контактирует с «главным Казановой» европейской дипломатии той поры блистательным русским полковником А.И. Чернышевым – любимцем и особо доверенным лицом русского царя. Он вел активную разведывательную деятельность на территории Франции. Более того, находился в свите обласкавшего его Бонапарта в ключевой для последнего битве при Ваграме, решившей исход очередной австро-французской войны. Именно тогда русский эмиссар по секретным делам очень верно подметил все «плюсы и минусы» полководческой манеры французского императора. Через Чернышева и советника русского посольства К.В. Нессельроде [о совершенно особых связях которого с бывшим французским министром иностранных дел не ведали даже посол России во Франции А.Б. Куракин (!) и министр иностранных дел Н.П. Румянцев (!!) – чиновник очень осведомленный в политических хитросплетений!!!] в марте 1810 г. Талейран донес до Александра I два главных постулата: сближаться с Австрией и прекращать воевать с Турцией (причем, «возможно быстрее и любой ценой») ибо в ближайшем будущем Наполеон может пойти войной на Россию. Якобы он даже конкретно высказался по этой очередной «войнушке» «корсиканского выскочки»: «Это начало конца!» Более того, впоследствии он даже спрогнозировал начало войны: апрель 1812 года – в чем ошибся не намного. В Северной Пальмире к советам агента «Та» прислушались, но его просьбу в получении за оказанные «интимно-секретные» услуги полутора миллионов франков «подъемных» разумно проигнорировали, правда, его письмо с указанной суммой бережно сохранили. Свой отказ «правитель слабый и лукавый» обставил очень изящно. Он написал «Той», что понимает всю серьезность проблемы и благодарит за доверие, однако не окажет ли он медвежью услугу Талейрану, если удовлетворит его просьбу? Он не хотел бы компрометировать Талейрана. Ведь вряд ли удастся держать в секрете подобные дела.

Лукавый ответ русского царя оказался убийственным!

Потребность в деньгах неожиданно приобрела для Талейрана чрезвычайную остроту. Немилость Наполеона обернулась резким снижением доходов. За одной бедой последовала другая. Обанкротился брюссельский банк с немалыми инвестициями Талейрана, и следовало срочно возместить потерю четырех млн. франков. Поддерживавший его компаньон, ловкий финансовый спонсор Великой армии и банкир Габриэль-Жульен Уврар – один из хитроумнейших французских дельцов той поры - тоже был «вне игры»: сидел в тюрьме.

Тогда Талейран попытался было выудить деньги из русского самодержца очень оригинальным способом – через «лицензию» на доставку товаров из российских портов в Англию – но Александр I всегда безошибочно «считал варианты возможных каверзных ситуаций» и тут же дал Талейрану отказ «по полной программе».

Второй раз в жизни после американцев, отказавшихся в свое время дать ему взятку за «балансировку» взаимоотношений США с республиканской Францией, как во времена Директории, так и уже в консульскую эпоху, Талейран «пролетел мимо денег».

Помимо банковского краха, его разоряло содержание дворца Валансе, где обитала половина вывезенного из Испании испанского королевского дома. Добавлял хлопот и расточительный образ жизни, от которого он уже не мог отказаться, даже если бы и захотел.

Еще в апреле 1811 г. Талейран вынужден был начать распродажу своего добра: сначала особняк на ул. Анжу, который он уже оставил было своей супруге Катрин; затем наступил черед его знаменитой библиотеки. Включая ценнейшее первое издание энциклопедии философов эпохи Просвещения, вместе с печатными формами. Талейрану в третий раз пришлось расставаться с уникальным книжным собранием, чтобы удержаться на плаву. Для такого книголюба, как он, это была тяжелая утрата. Хотя, судя по скромным поступлениям, продажа коллекции предназначалась не для оплаты долгов, а скорее для демонстрации Наполеону, в каком бедственном положении оказался его бывший первый министр.

Следует признать, что Талейрану очень часто здорово везло. Он, как известно, придерживался постулата, что «надо дать времени поработать на вас и довериться стечению обстоятельств». Вот и теперь он предпочел ждать «у моря погоды», т.е. удачи.

И она пришла в лице... императора французов Наполеона Бонапарта. Он решил, что ему выгоднее не утопить своего экс-министра иностранных дел (ему не нужен был банкрот среди его пусть и бывших сановников), а вытащить его из воды. Имперская казана залатала финансовые дыры Талейрана – чуть ли не на 5 млн. франков.

А потом случилось уже неоднократно упоминавшееся ранее «начало конца» - поход на Москву – в ходе которого Шарль-Морис очень наглядно думал о том, как обеспечить себе достаточно высокое положение, позволяющее снова заняться восстановлением Франции, когда наступит этот «конец».

Пока громадная Великая армия французского императора воевала в России или, вернее, пыталась навязать ее царю генеральное сражение, и в погоне за ним ежедневно таяла от болезней, истощения и дезертирства, Талейран в узком кругу соратников пропагандировал идею спасения Франции: «Надо убрать Наполеона! Неважно, каким образом. Этот человек уже не может принести никакой пользы. Его время прошло... Пришло время от него избавиться».

Более того, Талейран знал, что для этого ничего делать не надо: «генерал Бонапарт», пошедший ва-банк, сам себя уничтожит. Оставалось лишь сделать так, чтобы поражение императора не стало поражением Франции.

Более месяца бесполезно просидев в Москве, Наполеон, двинулся в обратный путь, что стало для него страшной военной катастрофой: Великой армии не стало. Это было самое тяжелое военное поражение Франции за всю ее историю: мизерное число солдат из тех, что перешли Неман летом 1812 г. смогло переправиться назад. После Египта генерал Бонапарт во второй раз за свою карьеру бросил жалкие остатки войск на произвол судьбы и помчался в Париж, поскольку только из Тюильри посчитал возможным удержать Европу в своих руках и, к тому же, управлять французами, которых, «как и женщин» нельзя надолго оставлять... одних, «без присмотра».

О появлении Наполеона в Париже Талейран узнал лишь благодаря сметливости своей будущей «пассии» Доротеи Курляндской. Будучи фрейлиной императрицы Марии-Луизы, поздно ночью 18 декабря она увидела, как в покои императора быстро прошли двое давно небритых мужчины в меховых шубах. В них она признала Наполеона и сопровождавшего его из Сморгони до Тюильри Коленкура. Она тут же послала с нарочным коротенькую записку шокирующего содержания Талейрану. Последнего спешно разбудили: он страшно удивился, поскольку полагал, что император все еще где-то далеко в «стране чудес и непуганых медведей», т.е. в России.

После рокового похода французского императора в Россию в 1812 г. уже в ходе Саксонской кампании 1813 г. Талейран усиленно ищет выход из катастрофы, которая грозит теперь не только генералу Бонапарту, а всей Франции!

Тогда на войну стали брать всех подряд: от 16-17-летних юнцов до стариков и инвалидов: Наполеон уже положил генофонд нации на полях Европы, в том числе, на Бородинском поле и во время ретирады из Москвы. Талейран видел, что время Бонапарта – властителя судеб Европы - уже вышло и предстояло лишь ускорить процесс его окончательного падения, дабы Франция не потеряла в бессмысленных мясорубках остатки своих еще способных к деторождению мужчин. Впрочем, Талейран, естественно, не забывал о себе любимом...

Когда императорское кресло под Наполеоном стало качаться все сильнее и сильнее, он стал все серьезнее и серьезнее задумываться о необходимости возврата на пост министра иностранных дел... Шарля-Мориса де Талейрана - великого мастера налаживать контакты, даже казалось бы навсегда утраченные.

...Между прочим, уже на острове Святой Елены Наполеон, бросая взгляд в прошлое, говорил не только о предательстве и интриганстве Талейрана, но и о его незаурядном остроумии и выдающемся уме, а также о том, что тот был «самым способным» из всех министров Бонапарта. Наполеон признавался, что всегда питал слабость к Талейрану, что в сущности тот был единственным в его окружении, с кем ему интересно было вести беседу...

Но не сложилось: зимой 1813 г. трезво мыслить Наполеон уже то ли не хотел, то ли не мог. Прислушаться к совету Талейрана немедленно вернуться к «естественным границам» Франции по Рейну и Западным Альпам он категорически отказался и пошел ва-банк.

После проигрыша Саксонской кампании, предложив в декабре 1813 г. министерский портфель Шарлю-Морису, причем, не лично, а через архиканцлера Камбасераса, Наполеон не пожелал прислушаться к его советам. Впрочем, тот сам счел более выгодным до поры до времени оставаться в «теневой» оппозиции к потерявшему чувство реальности «покорителю» полЕвропы. К тому же, союзники уже заявили: они не признают «естественные границы» Франции, которые так хотел сохранить Талейран. Франция должна ужаться в пределы дореволюционных рубежей. Он предпочел притаиться (спрятаться) и ограничить на время свою корреспонденцию, которую крайне энергично перлюстрировали и Фуше и Лавалетт (министр почтового департамента) – максимально тщательно использовать все доступные ему источники информации. Шарль-Морис понимал, что в такие критические моменты легче всего потерять голову. Недаром он глубокомысленно повторял: «Пока он (имелся ввиду Наполеон – Я.Н.) жив, все так неопределенно, ничего невозможно предугадать».

А потом враги генерала Бонапарта оказались на подступах к Парижу и наступил… «звездный час» хромоногого «расстриги».

...Кстати сказать, не исключается, что именно его записка в штаб-квартиру союзников «решила вопрос о движении на Париж», как писал очень осведомленный о всех скрытых «телодвижениях» того бурного времени К.В. Нессельроде. И спустя почти 400 лет после того как это проделал много веков назад английский король Генрих V, враг снова вошел в столицу Франции...

Талейран смог войти в тесный контакт с русским царем и выжать из этого максимум. О том, как это было проведено писали очень много и весьма разнообразно:

и о психологической обработке супруги Наполеона Марии-Луизы;

и о «бомбе» в Елисейском дворце;

и о нюансах очень запутанной истории «измены» Мармона (последнего не без помощи Бонапарта потом сделали главным «козлом отпущения» за наполеоновскую катастрофу 1814 г., что не совсем так и это еще, мягко говоря);

и о том, как хитроумно бывший первый министр императора сумел проигнорировать приказ Наполеона не оставаться в Париже ни при каких условиях, если враг окажется под его стенами, чтобы не вступить с ним в переговоры без ведома императора;

и о том, как низложили «корсиканское чудовище»;

и о талейрановской прокламации к французским солдатам, чтобы внушить им, все еще воюющим на стороне Наполеона, ненависть к своему командующему, которому они ни чем не обязаны, поскольку он разорил Францию, опозорил ее перед всем миром, причем, он «даже не являлся французом»: «Вы больше не служите Наполеону. Сенат и вся Франция освобождают вас от присяги»;

и о том, как Талейран организовал временное правительство и встал во главе него, правда, всего лишь на пару недель, пока во Франции не установилась в очередной раз королевская власть Бурбонов, а ведь за них тогда был только главный спонсор всех антинаполеоновских войн – островная Англия.

...Между прочим, тогда Наполеон в очередной раз посетовал: «Мои дела шли хорошо, пока ими занимался Талейран... Он лучше всех знает и Францию, и Европу». А Коленкуру он говорил: «Я прощаю Талейрана. Я слишком плохо к нему относился... Бурбоны будут им довольны. Он любит деньги и интриги, но он очень способный человек. Я всегда питал к нему слабость». Что это – запоздалое признание гением своей самонадеянности!? Впрочем, есть и иные отзывы «генерала Бонапарта» о его первом министре, данные сквозь призму всех его последних роковых неудач. В свою очередь Талейран в ту пору, порой, испытывал жалость к загнанному в угол «генералу Бонапарту»: «Самое большое несчастье Наполеона – несчастье, от которого нет избавления, - его одиночество. Он одинок, как сам того и хотел. Одинок в Европе. Но это еще полбеды. Он одинок и во Франции». Добавим, что Шарль-Морис очень редко ошибался в оценке текущего момента и потому, когда Наполеон весной 1815 г. устроил свою очередную, но на этот раз последнюю эскападу под названием «Сто дней», наотрез отказался примкнуть к нему и не прогадал...

В общем, Талейран приложил все свое мастерство изощренного политика, чтобы Реставрация Бурбонов произошла. Он убедил главного победителя одного из самых великих завоевателей всех времен и народов – Наполеона Бонапарта - российского императора в исключительной необходимости возвращения на французский престол именно замшелых Бурбонов, вылезших из могилы, вырытой для них самой яростной революцией в истории Европы. Не без умысла Александра I он поселил у себя в особняке, где талейрановский повар-корифей Карем баловал его невероятными интерпретациями европейской кухни. Для себя любимого необходимость именно этого решения он сформулировал очень ёмко и доходчиво: во главе того, «чего желает Франция и чего должна желать Европа», должен стоять именно он – Шарль-Морис де Талейран, потому что только так он сможет гарантировать соблюдение ее и своих собственных интересов, причем, все должно было пройти исключительно легитимно.

И все получилось именно так, как было надо для «хромоногого» «попа-расстриги»: с одной стороны, вся Европа уже неимоверно устала от того, что очень много лет благодаря неуемности «корсиканского выскочки-чудовища» представляла собой дымящийся, окровавленный театр военных действий, а, с другой - Шарль-Морис как никто другой умел точно взвешивать все «за» и «против» и ловко сыграл на противоречиях в стане союзников-победителей. О нюансах его крайне энергичной деятельности в ту переломную пору написано очень много и весьма доходчиво: пытливый читатель вправе познакомиться с этой темой самостоятельно.

...Между прочим, именно тогда Наполеон громко задавался вопросом: «Почему я не расстрелял Талейрана!?»...

Интересна роль Шарля-Мориса де Талейрана в избрании «меры наказания» «корсиканскому выскочке». Союзники во главе с российском императором решили, что «генерала Бонапарта» не следует ни вешать, ни гильотинировать, ни даже судить, а лишь сослать, сохранив за ним и титул императора. Решено было отправить его на средиземноморский остров Эльба у побережья Тосканы, располагавшийся не так уж и далеко от его родной Корсики. Не только Бонапарта не устраивала Эльба. Так, Меттерних предпочел бы сослать зятя своего императора Франца куда-нибудь по дальше, например, на Карибские острова. Талейран тоже был недоволен тем, что Эльба находилась слишком близко к европейскому материку и поскольку «пока он жив, все так неопределенно, ничего невозможно предугадать», а значит, предпочтительнее чтобы Наполеон отправился в ссылку за океан, например, в США или на худой конец – на Азорские о-ва. Но, по ряду причин не сложилось и Эльба стала пристанищем «корсиканского чудовища», правда, как мы с Вами знаем - временным. Примечательно, что и на последовавшем вскоре Венском конгрессе, несмотря на то, что Наполеон уже был низведен до положения беспомощного, никчемного существа, запертого на скалистой Эльбе, Шарль-Морис будет методично обрабатывать сильных мира сего об опасности исходящей от все еще живого «генерала Бонапарта» в такой близости от Франции и крайней необходимости удалить его как можно дальше: например, на все те же Азорские о-ва. Но опять-таки по ряду причин тогда проделать это не получилось.

Зато всем вокруг была понятна глубина презрения бывшего льстеца из старинной аристократии к своему поверженному властелину из мелкопоместного глубокопровинциального дворянства. Интересно и другое: когда Наполеон все-таки сбежал с Эльбы, высадился на юге Франции и вся монархическая Европа «встала на уши», Талейран провидчески предрек: «Через несколько недель Наполеон выдохнется». Он оказался прав: 100 дней правления генерала Бонапарта – это без малого 14 недель...

Затем наступили 17 дней правления Францией Шарлем-Морисом де Талейраном, за которые он постарался максимально оградить себя от неприятностей при новом режиме, которые могли содержаться в имперских архивах в Лувре, в том числе, по делу об убийстве принца Энгиеннского. Повторимся, что им был отправлен туда свой особо доверенный человек с инструкцией дотошно обшарить все шкафы, стеллажи, ящики и прочие «емкости», чтобы найти и уничтожить все письма Талейрана к Наполеону, официальные и личные. Но как потом оказалось, все же, по ряду причин не все было тогда ликвидировано и «кое-что из тайного со временем стало явным»...

Поскольку «рукописи не горят», то кое-что из талейрановского «литературного наследия», «завалившегося» за плинтус, пережило его творца и потом вызывало у потомков немалый интерес

А потом еще очень долго маэстро Подковерной Дипломатии Шарль-Морис де Талейран был для Бурбонов незаменим.

Только благодаря его железной логике и неповторимой изворотливости в ходе Венского конгресса 1814 г. побежденная Франция, несмотря ни на какие коллизии смогла выйти из международной изоляции и сохранить за собой не только приемлемую территориальную конфигурацию (в тех границах, которые ей были предназначены историей и географией), но и статус великой державы.

После шока «Ста дней», закончившихся кровопролитным Ватерлоо, поставившим точку в карьере «корсиканского выскочки», его победители перестали снисходительно смотреть на Талейрана. Они жестко потребовали уступки территорий, уплаты огромных денежных сумм, возврата захваченных французами художественных ценностей. Пришлось уступить земли, не принадлежавшие старой Франции, выплатить контрибуцию и даже допустить временную оккупацию Франции. Заводилой оказался русский царь, который не мог простить Шарлю-Морису ни его независимое поведение на Венском конгрессе, (Александр I там больше «переходил из романа в роман» с самыми известными красавицами Европы той поры, чем занимался политикой), ни секретный союзный договор Англии, Австрии и Франции против России и Пруссии. В результате всех разнообразных «телодвижений» различных врагов бывшего епископа-дипломата, тот оказался в отставке. И подпись под унизительным для национального достоинства французов документом уже ставил совсем другой человек – Арман-Эммануэль дю Плесси герцог де  Ришельё (1766-1822; кстати, известный жителям Одессы, а потом и Новороссии, как просто Дюк)  – новый премьер-министр Франции.

Целых 15 лет Талейран не был после этого на государственной службе.

...Между прочим, потом начались бесконечные скандалы на совершенно различные темы из богатого на нюансы Прошлого Шарля-Мориса де Талейрана. Их «дополняли» необратимые беды: стали уходить из жизни женщины, которым он в немалой степени был обязан в свой личной и политической жизни: его законная супруга – не в счет, м-д де Ремюза, м-м де Сталь, герцогиня Курляндская, а также друг детства – Шуазель, его благодетель дядя, архиепископ Парижа. В общем, личные тревоги и несчастия громоздились друг на друге. Когда ему сообщили о смерти Наполеона, то сначала он высказался весьма афористично: «Это больше не событие, а просто новость», потом «Лучше бы лет пять назад жизнь этого феноменального человека оборвалась от пушечного ядра» и наконец «...Он был, без сомнения, выдающейся личностью, человеком необыкновенных талантов и необыкновенной судьбы – я бы сказал, самым необыкновенным человеком не только нашей эпохи, но и многих столетий». Интересно, что гению дипломатии в своем завещании «генерал Бонапарт» не оставил ничего: тот итак получил от него предостаточно. В ответ, спустя годы, уже в своей последней воле, Талейран счел нужным написать: «... если когда-либо человек с именем Бонапарт окажется в положении, когда ему потребуется помощь или содействие, то он может получить от моих прямых наследников и их потомков любую помощь, какую они в силах предоставить...» Комментарии излишни. Затем совершенно неожиданно и при весьма загадочных обстоятельствах отправился на тот свет и российский император Александр I, с которым Шарль-Морис так долго и взаимовыгодно «вальсировал». И все они, кроме его дяди, были заметно моложе его. Жена, любовницы, друзья и «подельники» уходили в Царство Теней и Безмолвия...

Даже когда Талейран не был официально министром иностранных дел Франции, он исправно решал все проблемы своей родины, снова ставшей королевской.

Как зачастую пишут в популярной литературе вот уже почти два века: “...Этот идеал аморальности, продажности, хитроумной закулисной интриги, коварства, беззастенчивости и прочих людских пороков ушел из жизни много позже той невероятно богатой на бурные события эпохи, тайным участником, а порой и творцом которых, был он сам – любвеобильный калека Шарль-Морис де Талейран”. Будучи на острове Святой Елены, Наполеон предсказал каковы будут последние годы жизни «дерьма в шелковых чулках»: «Я не верю в Бога – мстителя и вершителя правосудия, потому что вижу, как несчастливы честные люди и как везет мошенникам. Вы увидите, что тот же Талейран спокойно умрет в своей постели».

Все так и произошло: самый знаменитый интриган конца XVIII – начала XIX вв. умер в Париже в 1838 году, прожив 84 года 3 месяца и 15 дней – очень много по тем временам, причем, с учетом того какую роль судьба отвела ему…

Рассказывали, что выдающийся французский литератор Франсуа-Рене де Шатобриана (1768-1848) так резюмировал деятельность Талейрана: «Выдающиеся умы, которые совершают революции, уходят; умы второстепенные, которые извлекают из революций выгоду, остаются. <<... >> Господин де Талейран <<...>> ставил под событиями свою подпись, но не он вершил их». А хорошо знавший Талейрана, прожженный циник Баррас, оставил такую оценку его жизнедеятельности: «Талейран всегда занимался только самим собой». Не исключено, что наиболее доходчивым и лаконичным портретом хромоногого Магистра Дипломатии во всех ее ипостасях может служить лаконичный и доходчивый эпизод из его биографии: на своей последней присяге королю Луи-Филиппу он сказал: «Ваше Высочество, это тринадцатая».

Говорили, что Талейран любил афоризмы и по части своей основной деятельности высказал несколько запомнившихся фраз, по крайней мере, их ему приписывают. Вот лишь три из них: «В политике нет убеждений, есть обстоятельства»; «Кто владеет информацией – тот владеет миром»; «Язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли».

О нем очень редко писали хорошо, но при этом все и всегда преклонялись перед его невероятным умом. Он, в свою очередь, очень философски относился ко всему тому, что писалось о нем. И крайне редко удосуживался что-нибудь отвечать, поскольку знал, что как бы его не поносили, но обойтись без него не могли. Недаром великий французский писатель Виктор Гюго так охарактеризовал Шарля-Мориса де Талейрана: «Это был человек странный, грозный и значительный».

Всегда хладнокровный и сдержанный. Умеющий слушать собеседника и вести беседу. Безупречно элегантный, способный сохранять спокойствие при неудачах и поражениях. Калека с малых лет, к тому же, по сути дела детства не имевший, на закате жизни сам подвел печальный итог своей долгой и бурной на перемены жизни: «... Не знаю, удовлетворен ли я, когда перебираю в памяти то, чем наполнил ушедшие годы...»

В общем, каждый волен решать, что это был за человек?

Живший, между прочим, в очень смутные, переломные времена. А, как известно, древняя восточная мудрость гласит: «Не дай нам бог жить в эпоху перемен». Вот он и «ловил рыбку в мутной воде» и вертелся как флюгер, когда не был уверен, чья сторона возьмет вверх или, как он сам любил говорить: «Я сгибаюсь, но не ломаюсь».

Изменить одному ради другого – для него не считалось бесчестным, кроме интересов его родины – Франции (королевской, республиканской, имперской...)!? Он всегда гордился тем, что при любых обстоятельствах оставался ее сыном. Недаром вся его дипломатическая деятельность на ее благо (никогда ничего не делал ей во вред!) получала международное признание. «Режимы приходят и уходят, а Франция остается. Иногда ревностно служа какому-то режиму, вы можете поступиться интересами страны, но служа стране, вам непременно придется поступаться интересами преходящего режима» - как-то изрек он.

Вот вроде бы и всё об еще одном (наряду с гениальным британским флотоводцем Горацио Нельсоном) «злом гении» генерала Бонапарта, самостоятельно превратившегося в императора Наполеона...

 Или – не всё? Тем более, что его воспоминания – это «энциклопедия» умалчивания, а значит... пособие для дипломатов...

Читайте другие материалы журнала «Международная жизнь» на нашем канале Яндекс.Дзен.

Подписывайтесь на наш Telegram – канал: https://t.me/interaffairs