Фактор национальной идентичности в современной Франции

Статья подготовлена при финансовой поддержке гранта РНФ №15-18-00135.

В течение нескольких десятилетий, как минимум начиная с 70-80-х годов XX века, вся французская политическая жизнь строилась на противостоянии правых и левых партий. Это объяснялось как наличием сильных политических объединений с обеих сторон, так и установлением мажоритарной избирательной системы, предполагающей борьбу двух политических сил во втором туре и президентских, и парламентских выборов. Дихотомия распространялась на все население страны. Каждый француз относил себя к тому или иному политическому флангу, причем обычно это передавалось из поколения в поколение. Можно с уверенностью сказать, что принадлежность к правому или левому лагерю стала одним из главных показателей самоидентификации французского гражданина в период Пятой республики.

Борьба между правой и левой идеями была идеальным противостоянием, которое структурировало всю политическую жизнь во Франции. Именно приверженность одной из партий определяла позицию по ключевым вопросам политической и социально-экономической жизни страны: степень вмешательства государства в экономику, школьное образование (государственное или частное), продолжительность рабочего дня, централизация или децентрализация страны, пропорциональное или прогрессивное налогообложение, вопрос о сохранении или отмене смертной казни. Своего пика дихотомия достигла в 80-х годах XX века при Президенте Франсуа Миттеране.

Главной особенностью современного этапа во французской политике является то, что деление на правых и левых постепенно перестает быть очевидным для французов и больше не может структурировать политическую жизнь в Пятой республике. Первые признаки серьезных изменений стали появляться еще в конце 80-х - начале 90-х годов XX века. Самым значимым нововведением стало так называемое «сосуществование» (иногда говорят «сожительство»), когда президент и премьер-министр страны принадлежали к противоположным лагерям. Ситуация, при которой во власти представлены разные политические силы, вполне нормальна для западных демократий. Так, в парламентских республиках часто создаются коалиции, а в президентских режимах нередко глава государства и правящая партия в парламенте представляют разные объединения.

Однако французское «сосуществование» - явление уникальное и беспрецедентное. В перечисленных выше случаях мы наблюдаем борьбу между разными ветвями власти, исполнительной и законодательной, во Франции же, стране со смешанной формой республики, разделение происходило внутри одной ветви власти - исполнительной. Результатом стало смешение правой и левой политики. Отметим, что «сосуществование» не стало исключением, а, наоборот, постепенно превратилось в норму. С 1986 до 2002 года половина времени пришлась на период «сожительства»: в 1986-1988 годах при Президенте Ф.Миттеране правительство возглавлял Жак Ширак, в 1993-1995 годах при том же президенте пост премьер-министра закрепился за «правым» Эдуаром Балладюром, в 1997-2002 годах при Президенте Ж.Шираке правительством руководил социалист Лионель Жоспен.

Еще одна важная причина постепенного размывания дихотомии французской политической жизни - ускорение процесса европейской интеграции и европейская политика Парижа в последние два десятилетия. В период проведения двух знаковых референдумов, в 1992 году при принятии Маастрихтского договора и в 2005 году при рассмотрении европейской Конституции, произошел раскол внутри и правого, и левого лагерей. Ни у тех ни у других не было консолидированной позиции по важнейшим вопросам европейской политики. При этом основные политические силы в стране поддержали пятое и шестое расширение Европейского союза, когда в состав ЕС вошли сразу 12 новых государств, хотя больше половины французов высказывались против столь масштабного расширения. Все выше сказанное только усилило евроскептицизм французов. Сегодня ведущие партии Пятой республики стараются обходить стороной вопросы, связанные с продолжением европейской интеграции. В то время как внесистемные силы («Национальный фронт» Марин Ле Пен, Жан-Люк Меланшон и его объединение), наоборот, делают эту тему центральной. В итоге в европейской политике во Франции сегодня происходит деление не на правых и левых, а на системные и внесистемные партии.

Также не последнюю роль в изменении структуры политической жизни сыграла политика самих ведущих партий. Французские избиратели все чаще отмечают, что в Пятой республике не существует больше «правой» или «левой» политики. Так, левые, находясь уже четыре года у власти, не отменяют закон о повышении пенсионного возраста, не повышают минимальную зарплату (SMIC), стремятся либер

ализовать трудовое законодательство. А правые, когда контролировали правительство и парламент, так и не отменили закон о 35-часовой рабочей неделе. В итоге, согласно опросам общественного мнения, на сегодняшний день 57% французов считают, что «разница между правыми и левыми не очень важна», 76% населения полагают, что в плане идей два политических лагеря «сблизились в последнее время»¹, а 73% жителей Пятой республики и вовсе не верят в реальность таких понятий, как «левый» и «правый»². Усилилась и мобильность французского электората. В течение последних шести месяцев президентской избирательной кампании 2012 года около 4 млн. французов поменяли свое первоначальное решение о голосовании³.

Итак, традиционная французская дихотомия хотя и сохраняется, больше не является фундаментом политической жизни и не определяет ее структуру. Распад французской двухмерной системы привел к тому, что политическая дискуссия отныне строится вокруг отдельных тем, главной из которых становится идея сохранения национальной идентичности. Именно вокруг термина «идентичность» выстраивается сегодня новая политическая структура Пятой республики. Связано это с ростом иммиграционного потока в Европу, с трудностями в адаптации арабского населения Франции, уже не в первом поколении проживающего в границах страны, с негативными последствиями пятого и шестого расширения ЕС, с усилением экономических проблем, в первую очередь ростом безработицы, с террористическими угрозами, ставшими особенно актуальными после серии терактов в Париже в 2015 году, и, конечно, с подъемом политического популизма в стране. Отметим, что идентичность не могла бы стать главной политической темой при прежнем противостоянии правого и левого лагерей.

Особенностью современного интереса французов к понятию «идентичность» является то, что термин употребляется в основном в узком, этнорелигиозном смысле, то есть речь преимущественно идет о защите Франции от арабского и исламского влияния. Иными словами, лозунг сохранения французской идентичности сводится к двум вопросам: иммиграция (включая проблему адаптации тех, кто уже прибыл на территорию Пятой республики) и защита светскости.

Проблема включения мигрантов в общество и защита светскости как главных составляющих французской идентичности появилась достаточно давно. В том что касается светскости, то вслед за известным исследователем Филиппом Портье можно выделить три исторических периода. С момента принятия закона о разделении церкви и государства во Франции в 1905 году и вплоть до 1960-х годов - период действительного отстранения церкви от общественной жизни. Впоследствии, в 1960-1970-х годах, между двумя институтами начинается период постепенного взаимного признания. Церковь смягчает свои взгляды по некоторым ключевым вопросам политической жизни, приближая их к республиканским идеалам. В частности, она признает светский характер государства, положительно характеризует принцип политического плюрализма и призывает верующих активнее участвовать в политической жизни. В целом происходит частичное смешение частной и публичной жизни, религиозной и политической сфер. Церковь становится регулярным партнером государства⁴. Знаковым моментом в этом смысле стала легализация контрацепции и абортов, которая произошла после консультаций двух палат французского Парламента с представителями церкви.

Следующий этап, начавшийся в 1990-х годах, уже характеризуется термином «интеграция», то есть более активным привлечением церкви к государственной политике. Необходимость интеграции церкви и государства возникла в связи с трудностями в адаптации достаточно уже значительного к тому времени мусульманского населения к исторически сложившимся нормам жизни во французском обществе⁵.

Миграционный вопрос во Франции также существует достаточно давно, и французская миграционная политика прошла в своей истории несколько этапов, во многом связанных с выше перечисленными периодами в политике светскости. Франция уже несколько столетий является страной, принимающей большое количество иностранцев. Вспомним, например, обширную польскую диаспору, обосновавшуюся в Париже в XIX веке. Однако история современного миграционного вопроса в Пятой республике началась в 1950-1960-х годах, когда в страну прибыло большое количество мигрантов из стран Магриба.

На первом этапе (XIX в. - 1960-е гг.) миграционная политика Франции по отношению к иностранцам из Европы и Северной Африки выстраивалась на принципе ассимиляции. Эта модель предполагает, что прибывшие на территорию страны люди должны перенять сложившиеся в ней нормы жизни: язык, культуру, обычаи и традиции. Принцип ассимиляции означает, что даже в частной жизни бывшие мигранты должны перейти на нормы, принятые в их новой стране. Таким образом, в отличие, например, от США, Канады или Австралии, Франция изначально была страной «исключительного выбора, в которой сохранение врожденной этнической идентичности [у мигрантов] воспринималось как знак до конца не завершенной ассимиляции»⁶.

Первые несколько десятилетий ассимиляция североафриканского населения во Франции шла достаточно удачно. Однако впоследствии возникли серьезные трудности с так называемыми «мигрантами второго поколения». Ключевыми в этом смысле стали 80-е годы XX века.

В 1983 году в ответ на проявления расизма и дискриминации по отношению к этническим арабам в Марселе прошел первый «марш за равенство и против расизма», устроенный выходцами из Магриба. Акция стала популярной, в 1984 году появилась существующая до сих пор организация «SOS Racisme». Тогда же, в 1984 году, подобный марсельскому марш прошел и в Париже, а его организаторы были приняты в Елисейском дворце Франсуа Миттераном. К сожалению, как показала последующая история, участники маршей 1983-1984 годов не добились поставленных целей, наоборот, проблема с ассимиляцией мигрантов во Франции начала с того времени быстро политизироваться и радикализироваться. Достаточно сказать, что в народной французской памяти парижское шествие 1984 года осталось не как «марш за равенство и против расизма», а как «marche des beurs». Термин «beur» в современном французском языке является политическим неологизмом, означающим - «выходец из Северной Африки, проживающий во Франции». Таким образом, вместо «равенства» акцент был сделан на «этнической принадлежности».

Известная сегодня во Франции феминистка и борец за права мусульманок Лидия Гирус пишет, что «эта кличка быстро стала популярной и приклеилась к выходцам из Магриба на долгие десятилетия»⁷. Она же с грустной иронией отмечает, что «равенство - это, видимо, слово слишком благородное для выходцев из Магриба, становившихся объектом для расистских нападений»⁸. Как бы там ни было, впоследствии различные общественные организации, собиравшие под свои знамена французских мусульман, постепенно перешли к отстаиванию права бывших мигрантов на сохранение собственного уклада жизни, что заметно отличалось от первоначальной цели «марша за равенство и против расизма».

Государство было вынуждено как-то реагировать на постепенно меняющуюся ситуацию. В итоге именно в 1980-х годах правящая элита во Франции начинает использовать по отношению к мигрантам термин «интеграция», сильно контрастировавший с лозунгом ассимиляции и означавший новый этап в миграционной политике Пятой республики. Интеграция предполагала, что мигранты по-прежнему должны усвоить французские нормы, но в частной жизни могут сохранять свою родную культуру, не смешивая при этом частную и публичную сферы. Именно тогда возник термин «мигранты второго поколения», что было невозможно в рамках политики ассимиляции, при которой дети мигрантов становятся полноценными французами во всех смыслах слова. Французский политолог Стефан Ваниш называет отход от требования обязательной ассимиляции «ошибкой, повлекшей изменение французской модели» общества⁹. Можно спорить, была ли это ошибка или нет, но нельзя не согласиться с С.Ванишем в том, что переход к политике интеграции, вызванный попыткой найти компромисс между принципом ассимиляции и повседневной реальностью, привел к трансформации системы образования и началу новой городской политики (т. е. к появлению тех самых неспокойных пригородов крупных французских городов, где, как в «гетто», по этническому принципу живут мигранты первого и последующих поколений)¹⁰.

Самым ярким событием, подчеркнувшим изменение ситуации в миграционном вопросе, стало так называемое «дело о мусульманском платке» (впоследствии начали употреблять термин «хиджаб») в колледже города Крей, где в 1989 году три ученицы арабского происхождения перестали посещать занятия из-за невозможности носить внутри здания колледжа хиджаб. С тех пор началась длительная борьба французских мусульман за право носить религиозную одежду в общественных местах. Завершилась она в 2004 году принятием закона о запрете какой-либо религиозной символики в учебных заведениях. Однако принятый закон не остановил ни дискуссию в обществе, ни начавшиеся на рубеже 80-90-х годов XX века процессы. Религиозные одежда и символы, несмотря на запрет, постепенно становятся частью публичного пространства, а раздельное меню в школьных столовых превращается в общепринятую норму.

Более того, в последние несколько лет во Франции заговорили о наступлении нового этапа в миграционной политике. На смену интеграции приходит инклюзивный подход (от французского слова «l’inclusion» - включение). Его суть в том, что в отличие от интеграции инклюзивность предполагает, что вновь прибывший меняет то, что было в обществе до него, то есть привносит что-то новое в сложившиеся общественные нормы¹¹. Новый подход нацелен на борьбу с распространяющимся во французском обществе «коммунитаризмом» (внутренне замкнутые группы, образованные по этноконфессиональному принципу, в которых все большее влияние приобретают радикальные течения). Однако очевидно, что инклюзивный подход, если он будет все-таки принят на государственном уровне, еще больше ударит по сторонникам сохранения французской идентичности. В любом случае, инклюзивность означает окончательный отказ от исторически сложившихся подходов к миграционной, национальной и религиозной политике во Франции.

Выше названные этапы в попытках адаптировать этнически нефранцузское население к нормам жизни во Франции четко прослеживаются на примере трансформации французской системы образования, темы очень актуальной и непосредственно связанной с нарастанием национальной и религиозной напряженности. С XIX века и вплоть до 70-х годов XX века французская школа была выстроена по принципу ассимиляции. Это означало элитарный подход, при котором в центре школьного образования находилась сама система, под которую обязаны были подстроиться все, вне зависимости от происхождения и социального статуса. Система имела селективный характер, в том смысле, что была нацелена на отбор лучших учеников¹².

В 1970-х годах школьная система начинает меняться. Причина изменений - процесс демократизации образования и первые попытки по унификации дипломов в единой Европе. Вместо элитарной ассимиляции возникает демократическая интеграция, смысл которой - не в отборе лучших, а в образовании для всех. В центре этой системы - ученик со всеми его особенностями, задача которого - соответствие средним стандартам образования¹³.

Впоследствии, уже в XXI веке, общее падение уровня школьного образования во Франции и нарастание социальной напряженности привели к попыткам внедрить в школах новые методы - например инклюзивное школьное образование. Инклюзивность относится не только к детям с ограниченными возможностями, но и к любому меньшинству, по тем или иным причинам не соответствующему общему стандарту. В случае с Францией это, конечно, прежде всего относится к школам в неблагоприятных районах. Сегодня в таких школах отмечаются тенденции к упрощению программы и трансформации обучения и среды обитания под новые реалии (разное питание в зависимости от религиозной принадлежности, изучение и использование в стенах школы родного языка наравне с французским и т. д.). Иными словами, политика Пятой республики в образовательной сфере проделывает в последнее столетие путь от принципа равенства и четкого соответствия республиканским идеалам до попыток демократизации происходящих процессов и в конце концов к постановке «меньшинства» в центр школьной программы, что неизбежно ведет к повышению влияния различных этноконфессиональных групп на всю систему образования в целом.

Постепенная эволюция французской политики по отношению к мигрантам разных поколений - от принципа ассимиляции до начала применения инклюзивного подхода - одна из главных причин постановки термина «идентичность» в центр политической дискуссии в современной Франции. Вместо прибежища для политических маргиналов тема сохранения идентичности начинает определять расклад сил в политике Пятой республики, что особенно значимо в преддверии президентских выборов 2017 года. Достаточно сказать, что сегодня 58% жителей Европейского союза, и Франция не исключение, считают, что иммиграция - главная угроза для дальнейшего развития общества. Более того, согласно социологическим опросам, французы уверены, что в их стране 31% населения - мусульмане, хотя по официальным данным - всего 8%¹⁴.

Таким образом, французы не просто считают вопросы, связанные с сохранением идентичности, самыми важными, но еще и преувеличивают риски. Показательным выглядит список книжных бестселлеров за последние несколько лет. Лидерами продаж в Пятой республике становились: «Французское самоубийство»¹⁵ Эрика Земмура - книга, в которой автор в том числе призывает к депортации не прошедших ассимиляцию мигрантов; «Несчастная идентичность»¹⁶ Алена Финкелькро с пессимистическим анализом развития миграционной проблемы в недавнем прошлом и ближайшем будущем; «Покорность»¹⁷ Мишеля Уэльбека - книга, в которой предсказывается победа кандидата-мусульманина на президентских выборах 2022 года.

Первым политиком общегосударственного уровня, построившим свою программу на теме идентичности, был Николя Саркози. Точкой отсчета можно считать его речь, тогда еще в статусе кандидата в президенты, в Тулузе 12 апреля 2007 года, за десять дней до первого тура президентских выборов: «Во Франции сегодня политик не может говорить про иммиграцию. Это не сюжет для дебатов, это неприлично! Но вы [французы], вы ощущаете на себе последствия неконтролируемой иммиграции. Политик не имеет права говорить о национальной идентичности, это неприлично… Политик не имеет права говорить о падении уровня образования, в то время как каждый видит это на примере собственных детей. Политик не может говорить об обесценивании дипломов. Хотя мы под лозунгом демократизации, не понимая последствий, раздаем их всем… Я хочу, чтобы Франция была на стороне тех женщин, которых заставляют носить никаб, на стороне тех женщин, которых заставляют выходить замуж не по любви. Я хочу, чтобы Франция защищала тех женщин, которым братья запрещают носить юбки. Мы не можем допустить на нашей территории средневековое поведение… Левые партии обвиняют меня в том, что я хочу, чтобы политика иммиграции учитывала вопрос национальной идентичности. Но успешная интеграция - это когда полностью ощущаешь себя французом. Это когда к своей изначальной идентичности добавляется французская, вместе с которой и приходит ощущение принадлежности к сообществу, называемому Францией!»¹⁸.

В дальнейшем, в 2010 году в Гренобле, Саркози развивал эту тему: «Наконец, и я должен об этом сказать, мы пожинаем сегодня плоды 50 лет неконтролируемой иммиграции, приведшей к провалу политики интеграции… Когда-то она работала. Сегодня - нет. Это невероятно, но молодые люди второго и третьего поколений чувствуют себя в меньшей степени французами, чем их родители»¹⁹. В новой программе Саркози, озвученной в Лилле 8 июня 2016 года, тема идентичности занимает центральное место: «На протяжении десятилетий интеграция означала для вновь прибывшего на территорию Франции обязательство раствориться в национальном сообществе, перенять язык, культуру, нравы. Меньшинство интегрировалось в большинство и становилось, в свою очередь, частью коллективной памяти и истории. Но потом порядок вещей поменялся. Мы начали говорить кандидатам на въезд на нашу территорию: «Мы примем вас такими, какие вы есть. Это мы будем адаптироваться под вас». Интеграция отныне означает: большинство будет адаптироваться под меньшинства, перенимать их язык, ценности и нравы»²⁰. По сути, Саркози как раз и говорит об опасности перехода к инклюзивному подходу в миграционной политике и обвиняет в этом правящую элиту, о «тирании меньшинства», о «коммунитаризме», набирающем силу. В противовес в качестве главной идеи он выдвигает «нацию», с ее общественным интересом и республиканскими ценностями.

Итак, Саркози первым из представителей двух крупнейших партий решился поставить идентичность (в узком, этноконфессиональном смысле) в центр политических дебатов. Сегодня же, по прошествии девяти лет после его речи в Тулузе, идентичность уже не просто вписана в программы других политических лидеров, но и становится определяющей темой в политической борьбе. Так, например, на прошедших в ноябре 2016 года праймериз французских правых и центристов считавшийся фаворитом Ален Жюппе проиграл Франсуа Фийону во многом из-за того, что в отличие от соратников по партии «Республиканцы» выступает за продолжение непопулярной в обществе политики мультикультурализма. В то время как Фийон, напротив, стоит на консервативных позициях и даже не стесняется употреблять термин «ассимиляция»: «Я хочу, чтобы иностранцы, приезжающие в нашу страну, интегрировались, ассимилировались и уважали наше культурное наследие, поскольку во французском обществе сегодня есть глубокое и очень сильное желание сохранить наши ценности и нашу форму идентичности»²¹.

В последние годы даже социалисты стали иногда обращаться к этому сюжету, хотя раньше они обходили его стороной. В интервью от 14 июля 2015 года Франсуа Олланд, пусть косвенно, но говорил про идентичность: «Что значит Родина? Это значит, что мы придерживаемся одних идеалов, одних принципов, одних ценностей, тех, которые мы большей частью унаследовали и носителями которых мы являемся сегодня. Если мы отречемся от наследия, от этой идеи Франции, то мы потеряемся»²².

Итак, идентичность действительно стала центральной темой политической жизни Пятой республики. Каковы последствия этого явления для французской политики и французского общества в целом?

В общественном сознании французов лозунг защиты национальной идентичности прежде всего связан с проблемой иммиграции. Следовательно, первостепенные изменения должны произойти именно в миграционной политике Парижа. Все политические силы в стране считают необходимым бороться с нелегальной иммиграцией и открывать границы не для всех, а только для тех, кто потенциально полезен для Пятой республики. Что же касается мигрантов второго и последующих поколений, уже проживающих на территории страны, то мнения расходятся. Французские социалисты на протяжении долгого времени, в том числе и в период президентской кампании 2012 года, в этнорелигиозных вопросах строили программу на принципе равенства, противопоставляя его национальной идентичности. Однако в связи с обострением социальной напряженности во Франции в последние годы лозунг равенства все реже упоминается левыми. При этом четкой позиции по урегулированию начавшегося кризиса у них нет.

Правые партии, напротив, в сложившейся ситуации чувствуют себя намного увереннее. «Национальный фронт» уже давно предлагает вернуться к исторически традиционному для Франции принципу ассимиляции при принятии новых людей на свою территорию. «Республиканцы» же, несмотря на то что тоже говорят об ассимиляции, в действительности имеют в виду интеграцию, то есть возвращение к идее разделения публичного и частного пространства и сокращение влияния меньшинств на общественную жизнь.

Происходят изменения и в трактовке термина «светскость». Выше уже упоминалось, что за последние полтора века французская политика в области светскости и иммиграции прошла примерно одни и те же стадии. Период интеграции в 1990-2000-х годах был характерен не только для миграционного вопроса, но и для принципа светскости. Причем чем больше этнически нефранцузское население ратовало за свои права, тем заметнее становилось возвращение католической церкви в официальную публичную жизнь страны. Власть использовала институт церкви в качестве средства, способного сбалансировать ситуацию. Так, появившаяся несколько лет назад тенденция к использованию инклюзивного подхода в миграционной политике привела и к дальнейшему усилению позиций церкви. Все чаще французские политики самых разных направлений публично говорят о христианских корнях Франции, все чаще используют религиозную риторику. Это характерно даже для представителей антиклерикального по своей сути «Национального фронта». В итоге сегодня французская политическая элита регулярно противопоставляет исламскому фундаментализму не светский принцип государства, а традиционный католицизм. Как это ни парадоксально, но французская светскость приобретает все больше религиозных черт.

Постановка термина «идентичность» в центр политических дебатов, несомненно, станет важным фактором в исходе президентских выборов 2017 года. В наибольшей степени происходящая сегодня трансформация политической системы Пятой республики сказалась на французских социалистах, которые фактически самоустранились от обсуждения неудобных для себя вопросов о сохранении национальной идентичности или противодействии миграционным потокам. Последние выборы во Франции на разных уровнях показывают значительное ухудшение результатов Социалистической партии. Лучше всего сложившуюся ситуацию демонстрирует то, что, согласно проведенному в 2015 году социологическому опросу, только 29% французов относят себя к левому политическому спектру и 40% - к правому, в то время как на протяжении нескольких десятилетий расклад сил был примерно равным²³.

Правые партии, напротив, упрочили свои позиции. Сегодня «Республиканцы» - партия, которая определяет и направляет политическую дискуссию в стране и является фаворитом на ближайших президентских и парламентских выборах. Новый этап начинается и в истории «Национального фронта». Постепенный распад дихотомной политической системы, успешные действия Марин Ле Пен по «дедемонизации» партии, постоянное внимание избирателей к теме идентичности, усиление популистских тенденций во французской политике привели к тому, что «Национальный фронт» постепенно теряет свою маргинальность и становится частью политического мейнстрима.

¹Finchelstein G. Piège d'identité. Réflexions (inquiètes) sur la gauche, la droite et la démocratie. P.: Fayard, 2016. P. 75.

²Baromètre de la confiance politique. Vague 5. Opinion Way pour le Cevipof. Décembre 2013.

³Finchelstein G. Op. cit. P. 15.

⁴Portier P. Les trois ages de la laicité francaise // La revue socialiste. 2015. №57. P. 12.

⁵Ibid. P. 14-18.

⁶Simon P., Tiberj V. Les registres de l’identité. Les immigrés et leurs descendants face à l’identité nationale // Documents de travail. 2012. №176. P. 4.

⁷Guirous L. Allah est grand, la République aussi. P., 2014. P. 207.

⁸Ibid.

⁹Alduy C., Wanhich S. Marine le Pen prise aux mots. P.: Seuil, 2015. P. 199.

¹⁰Ibid.

¹¹Ibid. P. 201.

¹²http://www.educavox.fr/alaune/assimilation-integration-ou-inclusion

¹³Ibid.

¹⁴Finchelstein G. Op. cit. P. 12.

¹⁵Zemmour E. Le suicide francais. Ces quarantes années qui ont défait la France. P., 2014.

¹⁶Finkielkraut A. L’identité malheureuse. P., 2015.

¹⁷Уэльбек М. Покорность. М., 2016.

¹⁸Le discours de Nikolas Sarkozy. Toulouse. 12.04.2007.