Вышли в свет воспоминания Чрезвычайного и Полномочного Посла Г.А.Ивашенцева «За надолбами 38-й параллели»*. Книга редкая во всех отношениях. (*Ивашенцов Г.А. За надолбами 38-й параллели. Впечатления и размышления Посла России в Южной Корее. С-Пб., 2012. 184 с.)

Наш быт сегодня во многом связан с южнокорейской техникой - автомобили, стиральные машины, пылесосы и миксеры. Во внешней политике долгие годы обсуждается проблема Корейского полуострова. Население нашей страны увлеченно практикуют восточные единоборства. Но совсем немногие из нас представляют, что это за страна Республика Корея, какие культурные и политические традиции питают ее благополучие, как люди, живущие там, строят свой мир? Глеб Александрович пишет обо всем этом от первого лица: только то, что видел и знает сам. К сожалению, тираж этой книги невелик. Поэтому мы решили дать возможность самому автору рассказать о своей книге.

К югу от 38-й параллели

«Ну и как ты там - за надолбами 38-й параллели? - поинтересовался у меня давний приятель, когда я приехал в Москву в первый раз в отпуск из Сеула.

В шутливом вопросе отчетливо отразилось то, как воспринимали обстановку в Корее мы, советские студенты МГИМО 1960-х годов. По 38-й параллели после Корейской войны 1950-1953 годов прошла демаркационная линия между двумя противостоящими корейскими государствами. С одной стороны этой линии мы видели Корейскую Народно-Демократическую Республику, где братский корейский народ под руководством Трудовой партии Кореи и ее вождя товарища Ким Ир Сена успешно строил социализм при всесторонней помощи Советского Союза. С другой - была закрытая для нас Южная Корея, народ которой прозябал в нищете и бесправии под гнетом марионеточной клики сначала Ли Сын Мана, а затем Пак Чжон Хи, опиравшихся на штыки американских империалистов.

Возвращаясь сегодня, через 40 с лишним лет после окончания института, к тогдашним советским оценкам положения в Корее, следует признать, что во многом они были верны. К концу 1960-х годов КНДР действительно смогла добиться немалых успехов в хозяйственном и социальном строительстве, восстановила разрушенную войной промышленность и серьезно опережала Юг по темпам экономического развития. Если же брать Южную Корею, то ни один историк - южнокорейский, американский или российский - не будет в наши дни оспаривать то, что режим Ли Сын Мана был диктаторским, коррумпированным и проамериканским, что к моменту его отставки голод был обычным явлением в деревне, а электричество в городах подавалось с перерывами, что после прихода к власти в 1961 году в результате военного переворота генерала Пак Чжон Хи в мирное время выносились смертные приговоры по политическим статьям, были запрещены любые собрания и осуществлялся тотальный контроль над СМИ.

В 2005 году я приехал в совершенно другую страну. Страну с развитым гражданским обществом, страну «корейского экономического чуда», страну, чье кино и чьи спортивные достижения получили мировое признание. Однако 38-я параллель продолжала оставаться линией раздела Кореи, на которой не просто громоздились противотанковые надолбы, а стояли нацеленные друг против друга две мощнейшие военные группировки, оснащенные самым современным вооружением и боевой техникой. Ядерные и ракетные испытания, проведенные КНДР в 2006-2009 годах, еще более обострили обстановку.

Не буду касаться положения дел в Северной Корее, разбирать, что у тамошнего руководства вышло не так и почему. Думаю, что об этом лучше напишут те, кому довелось работать в Пхеньяне, где я, к своему глубокому сожалению, никогда не был.

Расскажу о своем личном видении Кореи Южной, где я прослужил послом России четыре года - с 2005 по 2009 год, о людях, с которыми мне выпало встретиться в Сеуле. Надеюсь, что кому-то этот мой рассказ будет интересен, а может быть, и полезен.

Общество-семья

Южнокорейское общество отчетливо сохраняет крестьянские корни и являет собой общество-семью, каким в свое время было, кстати, и русское деревенское общество. Немец или француз не назовет случайного человека на улице «папашей», как это до сих пор может сделать русский, или незнакомую женщину «аджумони» - «тетушкой», как поступает кореец. Немецкое или французское общество с их давними городскими буржуазными традициями - это общество-рынок, и там в обиходе нейтральные, формально вежливые обращения - «герр», «месье», «фрау», «мадам», у которых нет того пусть откровенно фамильярного, но крайне доброжелательного духа, как у «папаши» или «аджумони».

Как прежде дети в русской крестьянской семье, каждый кореец с самого раннего детства учится правильно себя вести, а это означает слушаться старших, не высовываться, иными словами, быть «как все». Лишь в этом случае кореец будет частью «ури» - некоей общности - семьи, служебного или производственного коллектива, страны. Кореец, оторванный от «ури», пусть это будет студенческий клуб, профсоюз или общество ветеранов воздушно-десантных войск, моментально теряется. Он практически полностью беззащитен. К нему, как ни к кому другому, применимы слова В.Маяковского «Единица - вздор, единица - ноль». Общность же «ури» защищает корейца от враждебного окружения, помогает встать на ноги в трудную минуту, поддерживает в деловых и карьерных устремлениях.

Однако наряду со сплоченностью и взаимопомощью другая основная черта крестьянской семьи - четкая иерархия. В корейской семье существуют строгие правила: отец более уважаем, чем мать, братья - более уважаемы, чем сестры, жена подчиняется мужу, мать после смерти мужа подчиняется старшему сыну.

Так же обстоит дело и в корейском обществе в целом. В соответствии с конфуцианской этикой для корейца социальный мир выстроен по вертикали и поделен на четкие структуры: старшие - младшие, руководитель - подчиненный. Кореец или кореянка могут назвать друга или коллегу «братом» или «сестрой», но это обязательно будет «старший брат» или «младшая сестра». Когда кореец при встрече спешит церемонно обменяться с прежде неизвестным ему человеком визитными карточками, то он делает это не из какой-то особой вежливости и не просто потому, что хочет узнать и запомнить имя нового знакомца. Он должен четко выяснить место этого человека в общественной иерархии, определить, на какой ступеньке социальной лестницы тот стоит, и, соответственно, строить с ним свои отношения. Степень старшинства определяется, как правило, должностью, но не в меньшей степени и возрастом. Даме-иностранке не стоит поэтому ужасаться, когда кореянка при первом знакомстве спрашивает о том, сколько ей лет. В корейском понимании здесь нет никакого подвоха или бестактности: кореянка исходит из чисто практических соображений - она должна наметить манеру своего дальнейшего общения с собеседницей - как со старшей или младшей по возрасту.

Отчетливые проявления патриархального общества-семьи присутствуют и в выстраивании отношений между сотрудниками корейских частных компаний и государственных учреждений. Авторитет начальника, пусть даже самого мелкого, непререкаем, как главы крестьянского семейства. Все его указания безропотно исполняются подчиненными, а замечания и упреки вызывают у подчиненных острое чувство вины за допущенный промах и стремление этот промах незамедлительно исправить.

Вместе с тем еженедельно по четвергам все сотрудники каждого отдела учреждения или компании, как говорится, «и трезвенники, и язвенники», непременно отправляются на совместную выпивку, зачастую весьма обильную - переходят из одного питейного заведения в другое, пока не «дойдут до точки». В ходе таких «вылазок» любой из сотрудников может в почтительной форме поделиться с начальником своими личными бедами, и тот его по-отечески выслушает и по возможности «войдет в положение». Причина, почему такие совместные выпивоны происходят именно по четвергам, а не в канун уикенда, проста: переборов похмелье в пятницу на службе, кореец субботу и воскресенье отдает семье и детям. Для этого нужно быть бодрым и добрым, а какая бодрость и доброта у человека «после вчерашнего»?

Естественно, что у корейцев, как у любых других народов, есть свои проблемы в сфере семейных отношений. Наиболее острая из них - это подчиненное положение женщины. Лишь в 1991 году вступили в силу изменения в семейном законодательстве, которые впервые позволили женщине быть главой домашнего хозяйства, признали право жены на часть имущества супругов, а также предоставили женщине больше возможностей для общения с ее детьми после развода.

В Сеуле отмечаешь, что в утренней толпе спешащих на службу людей множество молодых, по-западному модно одетых девушек и женщин (кореянки вообще, на мой взгляд, уделяют своей внешности куда больше внимания, чем, скажем, японки), но почти нет тех, «кому за тридцать», не говоря уже о дамах среднего возраста. Причина проста: в Южной Корее большинство женщин после замужества не работают. Производственная и общественная деятельность традиционно считались в Корее сферами, в которых женщинам нет и не должно быть места. В идеале корейская жена - «человек дома». Она должна вести хозяйство, создавать мужу необходимый уют и воспитывать детей. Это касается всех социальных слоев, но прежде всего «среднего класса», то есть семей с неплохим материальным достатком, где оба супруга в наши дни, как правило, имеют высшее образование. Кореянки в массе такой порядок принимают, тем более что в подавляющем большинстве корейских семей жены распоряжаются всеми семейными деньгами.

Этот порядок находит свое отражение и в южнокорейской «светской жизни». На многих мероприятиях, куда, скажем, в Европе или Америке тебя обязательно приглашают с супругой, в Сеуле или Пусане присутствует исключительно мужское общество. Даже на приемы или обеды в иностранные посольства корейские официальные лица или бизнесмены в большинстве случаев приходят без жен, изыскивая тому порой самые неожиданные оправдания.

Замечу также, что корейский муж, пришедший на прием со своей женой, обычно бывает не в восторге, если прежде незнакомый ему иностранец сделает его жене какой-то даже самый невинный комплимент. По корейским понятиям, любезничать с чужими женами - своего рода бестактность. И вообще, общение с женщинами - дело женское. Кореянки этому активно следуют, общаясь между собой, без мужей. Существует масса чисто женских клубов и кружков по интересам, где дамы с увлечением занимаются, например, икебаной, росписью ткани по батику или изготовлением ювелирных украшений. В отдельных залах или кабинетах престижных ресторанов зачастую можно застать весьма многочисленные компании дам «здорово за сорок» - ухоженных, с безукоризненными прическами, одетых в соответствии с последним криком «высокой моды», которые за бокалом вина, а то и более крепких напитков ведут шумные разговоры, сопровождаемые взрывами хохота.

Женщинам - женское, мужчинам - мужское. Однако неуклонно растет число тех южнокореянок, кто хотел бы выйти за порог своего пусть очень обеспеченного и оснащенного всеми техническими новинками дома и элегантных гостиных модных женских клубов, посвятить жизнь не только мужу и детям, но и какому-то делу, не зря же учились в университете. Южнокорейские женщины все активнее приходят в политику: если в 1990 году из 299 членов Национального собрания - парламента страны было всего шесть женщин, то в 2010 году уже 44. Они постепенно утверждаются и в бизнесе. Вместе с тем вряд ли стоит отрицать, что путь наверх и в южнокорейской политике, и в бизнесе распахнут прежде всего для тех женщин, рядом с которыми стояли или стоят крепкие мужчины.

Возьмем пример четырех наиболее примечательных южнокореянок наших дней, чьи имена в последние годы включались журналом «Форбс» в список 100 самых влиятельных женщин планеты: двух - из мира политики и двух - из мира бизнеса. Из них, пожалуй, только одна - Хан Мён Сук, первая и пока единственная в истории женщина на посту премьер-министра Южной Кореи, возглавлявшая правительство страны в 2006-2007 годах, достигла властных высот благодаря исключительно собственным заслугам. Крупный ученый и педагог, она приобрела широкую известность своим участием в демократическом движении в период военных диктатур, прежде всего за права женщин. В 1979-1981 годах подвергалась тюремному заключению. После 2000 года на демократической волне дважды избиралась в Национальное собрание. Прежде чем стать премьером, была министром по делам женщин и по делам окружающей среды. Другая женщина-политик общекорейского масштаба - Пак Кын Хе. Она четырежды избиралась в парламент, одно время возглавляла правящую ныне Партию великой страны, имеет, как говорят, очень неплохие шансы победить на президентских выборах в 2012 году. Всем этим она, однако, несомненно, обязана главным образом тому, что ее отцом был Президент Пак Чжон Хи, открывший путь к «корейскому экономическому чуду».

Обратимся теперь к миру южнокорейского бизнеса. Самая богатая женщина страны, занимающая восьмое место в списке южнокорейских миллиардеров с личным состоянием 1 млрд. 580 млн. долларов, - Ли Мён Хи. Она - верховный руководитель растущей торговой сети «Шинсеге», которая включает крупнейший в мире универмаг в южнокорейском Пусане, затмивший в 2009 году знаменитый нью-йоркский «Мэйси». Вряд ли бы Ли Мён Хи добилась таких успехов, не будь она дочерью основателя «Самсунга» Ли Бён Чоля и младшей сестрой нынешнего главы корпорации Ли Гон Хи. Нынешняя глава корпорации «Хёндэ груп» Юн Чжон Ын взяла на себя руководство бизнесом в 2003 году после смерти своего мужа, прежнего главы группы Чон Мон Уна.

Корейская «собственная гордость»

Для корейца, работающего в таких крупных корпорациях, как «Самсунг», «Хёндэ», «Эл-Джи», «Эс-Кей», «Дусан», его компания - это его покровитель и защитник, его государство, дающее ему и зарплату, и жилье, и медицинское обслуживание, это предмет гордости. Сотрудники компании «Хёндэ мотор», и рядовые, и руководители, никогда не покажутся публично за рулем автомашины какой-либо марки, кроме «Хёндэ». Исключительно на автомобилях «Хёндэ» «еquus» ездит и Президент Республики Корея, и южнокорейские послы за границей. И пусть у автомобиля совсем не корейское название (equus на латыни означает «конь»), и ведет он свою историю от некоей модели «мицубиси» представительского класса, это - машина, сделанная в Корее корейскими рабочими, и, на корейский, да и не только корейский, взгляд, нисколько не уступает представительским «мерседесам» и «БМВ». Гордились же советские люди когда-то автомобилем «ЗИС-110», на котором ездили И.Сталин и другие советские руководители, хотя у того и было несомненное родство с «паккардом». Естественно, что и, как сейчас принято говорить, электронные гаджеты у всех южнокорейских руководителей тоже южнокорейские - производства «Самсунг» или «Эл-Джи».

В Южной Корее практически нет уличной преступности - мелкого воровства, хулиганства, мошенничества. Можешь откровенным раззявой ходить весь день по городу с торчащим из заднего кармана брюк туго набитым бумажником, и на него никто не позарится. Если забудешь пакет с покупкой из дорогого магазина в какой-то мелкой лавчонке по пути домой, а часа через два, вспомнив о пропаже, с трудом вновь найдешь эту лавчонку, то тебе радостно отдадут твой пакет в целости и сохранности. По улицам безопасно и даже интересно гулять и в полночь, и за полночь - в некоторых районах Сеула действуют особые ночные рынки, на которых чего только не купишь. Владельцы маленьких магазинов часто оставляют свой товар без присмотра прямо на улице. Помню то сильное впечатление, которое произвели на меня в первую неделю жизни в Сеуле стоявшие средь бела дня на тротуаре у входа в запертую на замок лавчонку ящики с корейской водкой «соджу». Рядом с ними не было никого, лишь на окне лавки был написан номер мобильного телефона, по которому можно было вызвать продавца, чтобы рассчитаться.

Организованная преступность, конечно, в Южной Корее существует. Но она промышляет в тех сферах, которые не затрагивают интересов законопослушного бизнеса, занимаясь, например, крышеванием проституции или подпольного игорного бизнеса. А вот рэкета в Южной Корее попросту нет. Если даже к самому мелкому, но не причастному к незаконным гешефтам, лавочнику заявятся амбалы с оружием, требуя денег «за покровительство», то полиция их немедленно обезвредит.

«Кто был ничем, тот станет всем»

«Кто был ничем, тот станет всем» - это положение вполне применимо к Южной Корее. Здесь есть немало примеров удивительного взлета людей-самородков, обязанных своим успехом не происхождению и не «близости к начальству», а исключительно воле к жизни, таланту, целеустремленности и работоспособности. Почти все лидеры мира политики и бизнеса, определяющие сегодня судьбы страны, - выходцы из низов, из бедных многодетных семей, прошедших в детстве через голод и лишения.

Показателен пример нынешнего президента страны Ли Мён Бака. Он родился в 1942 году в корейском районе японского города Осака пятым из семерых детей работника животноводческой фермы. Когда в 1945 году семья решила перебраться в Корею, пароход, на котором они плыли, затонул вместе со всем их скарбом. Во время Корейской войны, чтобы помочь семье, мальчик Ли Мён Бак торговал на улице спичками и лепешками. В школе однажды был случай, когда он из-за дистрофии упал в обморок и потом четыре месяца не мог встать с постели. Чтобы оплатить учебу в университете, будущий президент по ночам убирал мусор на сеульском рынке Итэвон.

Выходцами из бедных крестьянских семей были и предшественники Ли Мён Бака на президентском посту Ким Дэ Чжун и Но Му Хён. Всех их отличала исключительная тяга к образованию.

А что представляли собой в начале пути основатели ныне всемирно известных южнокорейских компаний? В своем большинстве это тоже были люди отнюдь не знатного происхождения, а кое-кто из них не имел даже среднего образования.

Чон Чжу Ён, основатель группы «Хёндэ» («Современность»), родился в 1915 году в бедной крестьянской семье, в которой было еще семеро детей. Окончив лишь начальную школу, будущий миллиардер отправился в Сеул на заработки. Он работал грузчиком, разнорабочим, курьером и автомехаником, а в 1939 году открыл свое дело - авторемонтную мастерскую. В 1946 году эта мастерская и стала первым предприятием, которое носило название «Хёндэ».

Основатель «Лотте» Син Кёк Хо, как и Чон Чжу Ён, из крестьян. Он родился в 1922 году в семье, где было десять детей, пять сыновей и пять дочерей.

О водке и налогах

Утопист Роберт Оуэн считал, что одно из первейших прав рабочего человека - это право выпить по завершении трудового дня дешевой и качественной водки. Надо сказать, что в Южной Корее эта идея великого утописта нашла конкретное воплощение. Корейская водка «соджу» в небольших емкостях, напоминающих наши былые советские «мерзавчики», продается повсюду и без ограничений по времени суток. В стандартном массовом варианте это напиток крепостью немногим больше 20 градусов, хотя есть и значительно более крепкие, до 40 градусов, марочные сорта. Цена «мерзавчика» стандартной «соджу» - примерно один доллар, если переводить воны на долларовый эквивалент, что, по южнокорейским меркам, очень дешево с учетом среднемесячной зарплаты по стране на уровне 2,5 тыс. долларов. Считайте это так, как если бы в начале 1985 года, до горбачевской антиалкогольной кампании, при среднемесячной зарплате в СССР около 200 рублей, четвертинка «Московской» или «Столичной» стоила бы меньше гривенника, а даже в 1970-х годах цена на такую четвертинку у нас ниже полутора рублей никогда не опускалась.

Так что, происходит спаивание народа? Естественно, низкая цена на «соджу» не способствует распространению трезвости. Корейцы, конечно, пьют, и пьют немало, сейчас и молодежь начала выпивать, включая барышень, но, на мой взгляд, главный эффект в том, что никто не травится «паленкой», как у нас или в Индии, где существуют серьезные ограничения на продажу алкоголя. Никто не  развертывает подпольные цеха по выпуску контрафактного алкоголя, никто не впаривает его местным пьянчугам. Это не приносит выгоды. Качественное «соджу» стоит дешево. Есть строго установленный список компаний, которые имеют право его производить, все знают их марки.

А как же быть с акцизными сборами, не теряет ли при этом бюджет? Нет, не теряет. Бюджет наполняется сборами не от продажи водки - то есть не за счет более бедных, а за счет более обеспеченных слоев населения. За счет прогрессивного подоходного налога, который платят богатые. За счет высоких импортных пошлин на товары роскоши - меха, ювелирные изделия, одежду «высокой моды», которые покупают богатые, и на те же марочные вина, виски и коньяки, которые пьют не простые работяги, а люди с деньгами.

Нас в России все время уверяют, что 13-процентная ставка подоходного налога, единая для санитарки в больнице, слесаря на заводе и некоей дамы, которая, нигде не работая, получила в 2010 году 692 млн. рублей дохода, крайне выгодна государству. Дескать, введи государство прогрессивный подоходный налог, так все вокруг свои доходы начнут прятать. А на что у нас тогда разные налоговые инспекции и прочие контрольные органы? По Энгельсу, государство обладает тремя признаками: территория, публичная власть, налоги. Мощь любого государства проявляется в способности собрать налоги, а не в том, чтобы разогнать с помощью полицейских дубинок манифестацию полусотни «несогласных». В Южной Корее, а рыночный характер ее экономики и демократическую форму правления никто не будет оспаривать, не стесняются обременять прогрессивным подоходным налогом своих толстосумов. Ставки этого налога составляют от 6% для лиц с индивидуальным доходом до 12 млн. вон (12 тыс. долл.) в год до 35% - для тех, кто зарабатывает в год более 88 млн. вон (88 тыс. долл.)

Справедливость по-корейски

В корейском обществе, как и в любом другом, есть свои представления о справедливости - соответствии деяния и воздаяния, прав и обязанностей, труда и вознаграждения, преступления и наказания. Естественно, должное соответствие между этими сущностями присутствует не всегда. В стране имеют место и коррупция, и злоупотребления властью, и прямое нарушение законов. И если при прежних военных режимах правители особенно не заботились о расплате за свои неблаговидные деяния, рассчитывая на то, что все им сойдет с рук, то с демократическими переменами на рубеже 1980-1990-х годов положение начало меняться.

В 1992 году в Южной Корее был избран первый после 1961 года гражданский Президент Ким Ён Сам - выходец из оппозиции. Поскольку основные демократические преобразования в стране уже были осуществлены его предшественниками, во внутренних делах Ким Ён Сам сделал упор на борьбу с коррупцией. Целый ряд министров, крупных чиновников, депутатов, военных перед лицом разоблачений вынуждены были уйти в отставку, а некоторые даже оказались в тюрьме.

Главными пострадавшими, однако, стали предшественники Ким Ён Сама на посту президента - генералы Чон Ду Хван и Ро
Дэ У. На процессе, начавшемся в 1995 году, им припомнили все - и попрание прав и свобод, и жестокое подавление студенческих восстаний, и пытки политзаключенных. После длительных слушаний Чон Ду Хвана приговорили к смертной казни, позднее заменив ее на пожизненное заключение, а Ро Дэ У дали 22 года и шесть месяцев тюрьмы. Впрочем, ни тот ни другой генерал долго за решеткой не пробыли. В 1998 году их помиловал вновь избранный Президент Ким Дэ Чжун, бывший оппозиционер и борец с режимом военных, «азиатский Мандела», как его называли, проведший в заключении свыше 15 лет, дважды осужденный на смертную казнь и переживший несколько покушений на свою жизнь, организованных южнокорейскими спецслужбами. Оба генерала живы и по сей день, время от времени дают интервью и даже иногда мелькают на официальных церемониях.

Проблем с законом хватает и у многих лидеров южнокорейского бизнеса. Скажем, когда в 1999 году «Дэу», на тот момент второй по величине концерн Южной Кореи, имевший интересы приблизительно в 100 странах, не выдержал испытаний азиатского финансового кризиса и обанкротился с долгами порядка 80 млрд. долларов, его глава Ким У Чжун бежал во Францию. Он возвратился в Корею в июне 2005 года после шести лет, проведенных за границей, и вскоре был арестован по обвинению в мошенничестве на 43,4 млрд. долларов, незаконном заимствовании 10,3 млрд. долларов и незаконном вывозе из страны 3,2 млрд. долларов. В мае 2006 года он был приговорен к десяти годам тюремного заключения, но уже в декабре 2007 года вышел на свободу по амнистии, объявленной президентом-либералом Но Му Хёном.

В 2006 году в центре громкого скандала оказался глава «Хёндэ-КИА мотор груп» Чон Мон Гу. Он был признан виновным в создании нелегального фонда, в который были перекачаны более 100 млн. долларов из средств компании. Было установлено, что три четверти этой суммы были израсходованы Чоном на личные нужды и подкуп государственных чиновников. Обвинение требовало для Чона шестилетнего тюремного срока, утверждая, что более мягкий приговор нанес бы ущерб репутации страны в деле борьбы с коррупцией. Сразу же в СМИ поднялась широкая кампания в защиту Чон Мон Ку. Писалось и говорилось о его заслугах в укреплении экономики Кореи и широкой благотворительной деятельности, подчеркивалось слабое здоровье 68-летнего бизнесмена. Было забавно смотреть по телевидению, как крепкого здоровенного мужика, внешне неуловимо напоминавшего Ельцина в лучшие годы последнего, возили в суд в инвалидной коляске.

Суд первоначально приговорил Чон Мон Ку к трем годам тюрьмы, но Верховный суд Южной Кореи заменил ему тюремное заключение условным сроком. Как пояснил главный судья, при вынесении решения он счел необходимым принять во внимание не только допущенные главой «Хёндэ» нарушения, но и «целый ряд других соображений». Инвалидная коляска на фотографиях Чона больше не появлялась. В августе 2011 года все ведущие мировые агентства распространили новость о том, что председатель совета директоров «Хёндэ-КИА мотор груп» Чон Мон Гу из своих личных средств направил на благотворительные цели 500 млрд. вон, или 464 млн. долларов - рекордную сумму в истории Южной Кореи. Деньги были переданы организации, основанной Чон Мон Гу в 2007 году и занимающейся образованием детей из бедных семей.

Не избежал проблем с судебными органами и самый богатый человек Южной Кореи глава «Самсунг» Ли Гон Хи, состояние которого оценивается в 8,73 трлн. вон, или примерно 8 млрд. долларов. Он возглавлял «Самсунг» в течение двух десятилетий, и во многом благодаря ему некогда рядовая компания превратилась в одну из крупнейших в мире промышленно-финансовых групп. В апреле 2008 года под давлением предъявленных обвинений в уклонении от уплаты налогов и нарушении деловой этики Ли Гон Хи был вынужден уйти в отставку. Однако полгода спустя Верховный суд снял с него большинство обвинений, приговорив к трем годам тюремного заключения условно и уплате штрафа в размере 90 млн. долларов. Штраф был выплачен, а условный срок снят по президентской амнистии. Через два года Ли Гон Хи вернулся в «Самсунг», возглавив «Самсунг электроникс» - ведущую компанию группы.

Своих в Южной Корее, как, впрочем, и в других странах, не бросают. Но дело, наверное, не только в этом. Представляется, что для корейцев важна не столько степень суровости наказания, сколько сам факт публичного осуждения человека, совершившего то или иное преступление. Общество указало человеку на его вину, которую он признал, а дальше пусть сам разбирается со своей совестью.

Вместе с тем корейцы, пожалуй, острее представителей других народов реагируют на несправедливость. На этот счет сошлюсь на следующий случай.

В 2004-2008 годах Президентом Южной Кореи был либерал, бывший правозащитник Но Му Хён, человек, на мой взгляд, честный и совестливый, может быть, даже в чем-то идеалист и мне лично весьма симпатичный. Он прилагал активные усилия к межкорейскому сближению, даже ездил в Пхеньян в 2007 году на машине из Сеула, чтобы встретиться с северокорейским лидером Ким Чен Иром. К моменту окончания срока президентских полномочий у Но Му Хёна, несмотря на все его старания, был весьма низкий рейтинг. Не буду касаться здесь причин, вызвавших такой разворот дел, поскольку это потребовало бы слишком долгих разъяснений перипетий южнокорейской внутренней и внешней политики. Было заметно, однако, что Но Му Хён очень переживал такое неблагоприятное завершение своей политической карьеры.

Покинув президентский дворец, он поселился в своей родной деревне среди гор в южной части страны и, облачившись в крестьянскую одежду с широкополой соломенной шляпой, проводил время, катаясь по окрестностям на велосипеде и добродушно беседуя о житье-бытье со всеми, кто к нему заходил, часто с совершенно незнакомыми ему людьми. Такое безмятежное пенсионерское существование Но Му Хёна неожиданно было прервано вызовом в следственные органы в Сеул, где экс-президенту предъявили обвинение во взяточничестве. Объяснения самого Но Му Хёна и его жены, что деньги на сумму 6 млн. долларов, о которых шла речь, были взяты ими в долг у знакомых на покупку дома для сына, следователей не убедили, и вызовы на многочасовые допросы, длившиеся порой за полночь, продолжались. В знак протеста против подобного обращения и в доказательство своей невиновности 23 мая 2009 года Но Му Хён покончил жизнь самоубийством, прыгнув со скалы близ своего дома.

Весть о добровольном уходе из жизни бывшего главы государства таким способом вызвала массовое потрясение в стране, беспрецедентную стихийную волну сочувствия. В течение нескольких часов по всей Южной Корее на улицах были поставлены сотни алтарей с портретами Но Му Хёна, к которым приходили с цветами и молились десятки тысяч людей. Но Му Хён был похоронен с президентскими почестями, и день его похорон был поистине днем национального траура.