ENGLISH3 июля, накануне очередной, 70-й годовщины со дня подписания советско-германского договора о ненападении, известного как пакт Молотова - Риббентропа, Парламентская ассамблея ОБСЕ большинством голосов приняла резолюцию "Воссоединение разделенной Европы". Документ, мягко говоря, противоречивый. Наряду с понятными призывами к укреплению демократических институтов и обеспечению прав человека авторы (резолюция внесена представителями Литвы и Словении) вслед за Европарламентом призвали объявить 23 августа, когда был подписан пакт Молотова - Риббентропа, общеевропейским днем памяти жертв сталинизма и нацизма, ориентировав его на борьбу с наследием "двух мощных тоталитарных режимов, нацистского и сталинского", которые "несли с собой геноцид, нарушения прав и свобод человека, военные преступления и преступления против человечества". В этой связи перед правительствами и парламентами государств - участников ОБСЕ (ясно, что по сложившейся в ОБСЕ традиции этот призыв адресован странам, находящимся к востоку от Вены) поставлена задача "полностью избавиться от структур и моделей поведения, нацеленных на то, чтобы приукрасить тоталитарное правление, попытаться к нему вернуться или же стремиться продолжить его существование и в будущем, препятствуя полной демократизации".
Казалось бы, резонен вопрос: ну и что, собственно, произошло? Речь идет о далеко не первой и, надо думать, не последней попытке консолидировать непросто проходящий процесс общеевропейского и евроатлантического строительства, подведя под него общую идейную базу. Досадно, конечно, что при этом само понятие "демократия" как бы "тотализируется", превращаясь из "лучшей из существующих" политических систем в идеологию, догматизм и безальтернативность, которой никак не способствуют ее универсализации. Но какой смысл затевать полемику с людьми, уверенными в том, что к западу от Вены с демократией все в порядке, а к востоку - непочатый, как говорили на съездах КПСС, край работы? Еще Константин Леонтьев в начале прошлого века, в канун грозных социальных потрясений, предупреждал, что европейский обыватель - самое мощное орудие мировой революции.
Сложнее - и психологически, и по существу - закрыть глаза на попытку поставить на одну доску не просто Гитлера и Сталина, но нацистскую Германию, развязавшую Вторую мировую, и Советский Союз, положивший 27 млн. человеческих жизней на алтарь Победы. Это грубое оскорбление ветеранов, союзников по антифашистской коалиции. Реагируя на подобные попытки президенты России и Израиля - Д.А.Медведев и Ш.Перес - в опубликованном 18 августа совместном заявлении по поводу 70-летия начала Второй мировой войны отметили, что "ответственность за нее, как указывается в приговоре Нюрнбергского трибунала, несет руководство нацистской Германии". Президенты "призвали всех людей доброй воли сказать решительное "нет" тем, кто поддерживает злонамеренную ревизию истории и кто искажает трагические события и главный итог Второй мировой войны".
Впрочем, стоит ли взывать к этическому чувству тех, для кого дискуссии о трагической истории ХХ века - это прежде всего повод отфиксировать собственную, чаще всего мифическую причастность к победе над коммунизмом, самоутвердиться, а при случае и взять исторический реванш, конвертировав его в компенсацию за "советскую оккупацию"? Тем более что попытка увязать августовскую годовщину с судьбой демократии в Европе - явная подмена понятий, за которой, похоже, стоит не поиск истины, а приемы психологической войны, когда любой встречный призыв объективно разобраться в сути явления может быть нейтрализован обвинением в "попытке приукрасить тоталитарное правление".
А между тем разговор по существу юбилея пакта Молотова - Риббентропа - ой, как актуален. Логика мировых событий после окончания холодной войны вызывает тревожные ассоциации с событиями кануна двух мировых войн. Тот же "национальный эгоизм" (цитирую Г.Никольсона, блестящего летописца Версальского мира), подрывающий саму идею коллективного миротворчества, то же стремление поставить идеологию выше политики, та же неспособность услышать предупреждающие колокола истории. Лишь один пример: одностороннее провозглашение независимости Косова едва ли не день в день совпало - через 100 лет - с аннексией Австро-Венгрией Боснии-Герцеговины, ставшей прологом мировой войны. И включение Балкан, где родились обе мировые катастрофы ХХ века, в зону ответственности Евросоюза и НАТО мало что меняет по существу возникающих в этой связи параллелей. В XXI веке Балканами мировой политики может стать Ближний и Средний Восток.
Одно это, казалось бы, должно настраивать на рациональный разговор о болевых точках предвоенной дипломатии. Ан нет. Вместо коллективного, в том числе в рамках ОБСЕ, осмысления прошлого исторического опыта продолжается расковыривание прошлых обид, которые переадресовываются новым поколениям, их не наносившим, более того, решительно от них отмежевавшимся. Мотивируется это провокационное в своей бессмысленности занятие необходимостью профилактировать возрождение неоимперских настроений в России - и это притом, что в новой России, у которой имеется собственный счет к сталинизму, отсутствуют политические и экономические предпосылки возвращения к имперской политике. Трудно представить себе, что все это действительно делается во имя строительства гомогенной, политически и духовно единой Европы, способной противостоять серьезнейшим общим вызовам и угрозам.
А между тем годовщина пакта Молотова - Риббентропа может и должна стать поводом для рационального разговора как о прошлом, так и нынешнем этапе борьбы за коллективную безопасность в мире. Крайне важно, на наш взгляд, что к нему активно подключаются не только историки, но и профессиональные дипломаты: "за кадром" общественных дискуссий нередко остаются психологические аспекты переговоров, влияющие на весь спектр мотивации их участников, включая специфику принятия политических решений в разных странах и в разные эпохи. Трудно переоценить и участие дипломатов в оценке сохранившихся документальных источников, с которых не так просто снять налет идеологической патины.
К сожалению, в силу полной секретности, в которой проходили переговоры о советско-германском договоре о ненападении 1939 года, среди внушительного количества документов по этой теме, опубликованных в последние годы, практически нет свидетельств их участников. Протокольные записи об их ходе в архиве МИД России отсутствуют. С немецкой стороны опубликована лишь двухстраничная запись заключительной стадии переговоров Риббентропа в Москве 23-24 августа, сделанная членом немецкой делегации А.Хенке. В 1987 году В.Н.Павлов, переводивший переговоры И.В.Сталина с И.Риббентропом, подготовил по просьбе МИД СССР "Автобиографические заметки", но о переговорах по пакту в них ничего существенного не сказано.
Только сравнительно недавно в распоряжении исследователей появился первоклассный источник, позволяющий нагляднее реконструировать если не сам ход переговоров, то логику действий советского руководства на крутом переломе европейской политики конца 1930-х годов. Речь идет о дневниках выдающегося дипломата и историка И.М.Майского, являвшегося полпредом, затем послом СССР в Великобритании в 1932-1943 годах. Их первый том (июль 1934 - сентябрь 1939 гг.) недавно опубликован при содействии МИД России в серии "Научное наследие" (под редакцией А.О.Чубарьяна и О.А.Ржешевского); израильский историк Г.Городецкий готовит в Оксфорде издание дневников на английском языке.
Ценность этого источника состоит в том, что Майский - вопреки порядку, строго соблюдавшемуся в советские времена, - практически в ежедневном режиме, "по горячим следам" фиксировал свои контакты с ведущими английскими государственными и политическими деятелями, записывал свои впечатления от событий, свидетелем и участником которых он являлся. Человек фундаментальной образованности (выпускник Мюнхенского университета), располагавший еще со времен своей дореволюционной ссылки в Англии обширными связями в различных кругах английского общества, друг руководителя НКИД М.М.Литвинова, он вел дневник "для себя", из чувства самодисциплины и понимания исторической важности своей работы в Лондоне. В начале Великой Отечественной войны в силу сложившихся обстоятельств Майский был вынужден направить свои дневниковые записи Сталину, откуда те впоследствии попали в архив МИД СССР, где и находились на секретном хранении до начала 1990 годов. В результате мы имеем редкую возможность заглянуть как бы за кулисы трагических событий, происходивших в Европе во второй половине 1930-х годов, взглянуть на них глазами одного из двух-трех послов-профессионалов, уцелевших после репрессий 1938-1939 годов (в январе 1939 г. Литвинов докладывал Сталину о том, что должности послов в восьми европейских странах и США являются вакантными).
Майский не участвовал в дипломатических контактах с немцами, завершившихся подписанием пакта. Подписание пакта 23 августа стало для него неожиданностью. Его работа в Лондоне, напротив, была нацелена на реализацию альтернативной политики, связанной с налаживанием коллективного противодействия гитлеровской агрессии. В контексте споров, продолжающихся вокруг пакта Молотова - Риббентропа, его оценки и впечатления важны не только потому, что они позволяют глубже и объективнее представить общую расстановку сил в Европе накануне войны, восприятие советским руководством имевшихся вариантов обеспечения безопасности и государственных интересов СССР. Дневник Майского дает, как нам кажется, исчерпывающий ответ, пожалуй, на главные вопросы предвоенной дипломатии: стало ли, как считает ряд западных историков, подписание советско-германского договора 23 августа, за неделю до начала Второй мировой войны, результатом внешнеполитической линии, изначально спланированной Сталиным под ширмой переговоров с Англией и Францией, или шансы на организацию коллективного отпора агрессору действительно имелись и не были реализованы по причинам, не зависящим от советского руководства.
Раскроем дневник полпреда в Лондоне на том месте, где он дает характеристику премьер-министра Н.Чемберлена, возглавившего английское правительство в мае 1937 года. В письме наркому Литвинову от 8 марта 1938 года Майский описывает автора политики "умиротворения" как "человека совсем не крупного масштаба, узкого, сухого, ограниченного, лишенного не только внешнего блеска, но и сколько-нибудь широкого политического размаха". Это "вполне законченный тип реакционера с совершенно отчетливой и резко сформированной антисоветской установкой"1.
По оценке посла, к моменту прихода Чемберлена к власти перед ним были "два пути": путь "действенного сопротивления агрессору (Германии, Италии, Японии) на базе Лиги Наций и коллективной безопасности, что конкретно означало создание "оси" Лондон - Париж - Москва. Поскольку, однако, этот вариант политики требовал "тесного сотрудничества с большевиками", то Майский еще за полгода до Мюнхена информировал Москву о том, что Чемберлен "неизбежно должен будет выбрать второй путь - путь прямой сделки с агрессором, что на практике должно означать нечто весьма близкое к капитуляции перед ним2.
Убежденного сторонника политики "умиротворения" видел Майский и в сменившем в феврале 1938 года А.Идена на посту министра иностранных дел лорде Э.Галифаксе, тесно связанном с правоконсервативной английской аристократией ("кливденская клика"). Вместе с тем он отмечал отсутствие единства в вопросах внешней политики в рядах консерваторов. Значительный резерв в своей работе Майский видел в наличии в Консервативной партии (У.Черчилль, А.Иден и др.) и среди либералов (Д.Ллойд Джордж) влиятельных деятелей, выступавших против умиротворения агрессоров. 23 марта, через десять дней после аншлюса Австрии, У.Черчилль в беседе с полпредом сказал: "Я глубоко ненавижу нацистскую Германию. Я считаю, что она является не только врагом мира и демократии, но и Британской империи. Я считаю, что единственным надежным средством обуздать этого зверя явился бы "великий альянс" всех миролюбивых государств в рамках Лиги Наций. В этом "альянсе" Россия должна занимать одно из крупнейших мест. Нам нужна, до зарезу нужна сильная Россия как противовес Германии и Японии"3.
Аншлюс Австрии 12-13 марта 1938 года, ставший очередным шагом в проводившемся Гитлером демонтаже Версальского мирного урегулирования, в Лондоне сочли "внутригерманским делом", предпочтя не вспоминать о гарантиях независимости Австрии, данных по Локарнскому договору. Побывавший в Лондоне накануне вступления фашистских войск в Вену И.Риббентроп, только что назначенный министром иностранных дел Германии, вынес из бесед с Чемберленом и Галифаксом убеждение, что серьезного противодействия со стороны Великобритании захвату Австрии не будет. Так и случилось, хотя возможности организации коллективного отпора агрессору были. Об этом заявил 17 марта Литвинов, резко осудивший германское военное вторжение в Австрию и лишение австрийского народа независимости4.
Чехословацкий кризис весны-лета 1938 года в целом развивался по той же схеме, что и события вокруг Австрии. Гитлеровской демагогии о возвращении в рейх 5 млн. немцев, оставленных в результате Версальского мира за пределами Германии, западные демократии, ранее согласившиеся с ликвидацией версальских ограничений на восстановление экономического и военного потенциала Германии, противостоять не могли, да и не хотели. Гитлер для Чемберлена был большим европейцем, чем Сталин. Когда в середине мая в ответ на концентрацию немецких войск у границы Чехословакии правительство Э.Бенеша объявило частичную мобилизацию, Чемберлен и Даладье продолжили дипломатическое маневрирование, несмотря на то что были связаны гарантиями Чехословакии в соответствии с подписанными с ней пактами о взаимопомощи. 21 мая английскому послу в Берлине Н.Гендерсону было дано указание, с одной стороны, обратить внимание германского правительства на опасность военного конфликта, а с другой - обещать сделать все возможное для мирного решения вопроса, в том числе оказать соответствующее влияние на чехословацкое правительство. Одновременно английское правительство предупредило правительство Франции, что оно не будет воевать за Чехословакию. В связи с этим французский министр иностранных дел Ж.Боннэ заявил английскому послу, что он "полностью понимает" позицию английского правительства5. А советник премьера Г.Уилсон в беседе с Майским еще 10 мая 1938 года с неприкрытым цинизмом раскрывал смысл этой позиции, заключающийся в том, что в случае реализации планов Гитлера о "Серединной Европе" следующий удар будет нанесен Германией на Востоке6.
30 мая Гитлер утвердил план "Грюн", предусматривавший проведение военных, политических и пропагандистских мероприятий, направленных на подрыв независимости Чехословакии. Англия вольно или невольно подыграла этим планам, направив в июле в Прагу лорда У.Ренсимена с посреднической миссией между чехословацким правительством и ставленником Гитлера лидером Судетско-немецкой партии К.Гейнлейном.
Советская позиция в чехословацком кризисе была изложена в письме Литвинова полпреду в Праге С.С.Александровскому от 11 августа. Нарком проводил мысль о том, что корректировка Версальской системы должна оставаться сферой ответственности западных стран, в первую очередь Англии и Франции, поскольку Советский Союз не являлся участником этих договоров. Далее говорится: "В силу нашей концепции о борьбе с агрессией мы готовы оказать свое содействие, однако сами напрашиваться на это содействие не станем, а тем более добиваться его". К тому же, с оттенком обиды заметил нарком, западные державы "не считают нужным добиваться нашего содействия, игнорируют нас и между собой решают все касающееся германо-чехословацкого конфликта"7.
17 августа Майского, только что вернувшегося из отпуска в Москве, принял Галифакс. Излагая, по просьбе министра, реакцию советского руководства на события в Центральной Европе, полпред обратил внимание министра на то, что "Англия и Франция стремятся обуздать не агрессора, а жертву агрессии. В Праге они говорят столь громким голосом, что чехи не без основания обижаются, а в Берлине они говорят столь тихим голосом, что Гитлер не обращает на их представления ни малейшего внимания. Где же тут беспристрастие и справедливость?". Галифакс, неожиданно для Майского, возражал вяло, ссылаясь на то, что "все в последнем счете зависит от Гитлера, поведение же последнего весьма загадочно, и никто точно не знает, что Гитлер вздумает предпринять"8.
Между тем Гитлер, поставив под ружье более 1 млн. солдат, начал проведение военных демонстраций вблизи чехословацких границ. Излагать подробно историю начавшегося вследствие этого сентябрьского кризиса, закончившуюся Мюнхенской сделкой, нет необходимости. Она хорошо известна. Отметим только, что после 19 сентября, на решающем этапе кризиса (англо-французское предложение Чехословакии уступить Германии районы Судетской области с 50-процентным немецким населением), СССР подтвердил Президенту Э.Бенешу свою готовность оказать Чехословакии "немедленную и действительную" помощь. С учетом значительного перевеса в силах, которыми располагали на тот момент Чехословакия, Франция, Англия и Советский Союз, остановить фашистов еще было возможно.
В телеграмме в НКИД от 23 сентября из Женевы, где Литвинов находился в связи с участием в работе ассамблеи Лиги Наций, он писал: "Я все же думаю, что Гитлер отступил бы, если бы заранее был уверен в возможности совместного советско-англо-французского выступления". Нарком поставил вопрос о проведении в СССР "хотя бы частичной мобилизации и кампании в прессе, чтобы заставить Гитлера и Бека* поверить в возможность большой войны с нашим участием"9. В тот же день, 23 сентября, СССР предупредил Польшу, что в случае ее участия в разделе Чехословакии советско-польский пакт о ненападении может быть денонсирован. Одновременно были приведены в боевую готовность воинские части в Белорусском особом и Калининском округах.
Но эта акция практического значения уже не имела. 29 сентября главы правительств Великобритании и Франции подписали с Гитлером и Муссолини Мюнхенское соглашение о передаче Судетской области Германии. Предусматривалось также "урегулирование вопроса о польском и венгерском меньшинствах в Чехословакии". В связи с затяжкой решения вопроса о Закарпатской Украине, на которую претендовала Венгрия, международно-правовые гарантии новых границ Чехословакии так и не были предоставлены.
Мюнхенская сделка стала поворотным пунктом в предвоенной истории Европы. Две самые мощные европейские державы, по существу, договорились со странами-агрессорами. 30 сентября была подписана и англо-германская декларация, подтвердившая "желание двух народов больше никогда не воевать друг с другом". В середине декабря она была дополнена аналогичной франко-германской декларацией. Поскольку в них ничего не говорилось о сдерживании германской агрессии, то получалось, что Гитлер получал свободу рук в Восточной Европе и в отношении СССР.
Реальная опасность, возникшая в этой связи для Советского Союза, подчеркивалась и тем обстоятельством, что 11 октября 1938 года чехословацкое правительство под давлением Германии согласилось на создание автономной Закарпатской Украины. Германская печать организовала в этой связи шумную кампанию за присоединение к Закарпатской Украине Советской Украины. Майский отмечал в эти дни, что английские и французские журналисты не стеснялись в оценках, рассматривая эту кампанию как прелюдию к дальнейшим агрессивным действиям Гитлера в восточном направлении.
Обстановка в Европе накалилась до предела. В этих условиях Чемберлен был вынужден начать зондаж возможной альтернативы политике "умиротворения". 1 марта он появился на приеме в советском посольстве в сопровождении 13 членов правительства, то есть половины его состава. "Трудно описать сенсацию, вызванную среди присутствовавших на приеме гостей появлением премьера, - записал Майский в своем дневнике. - Никто об этом заранее не знал и никто (свыше 500 человек) не ожидал с его стороны такого смелого шага... Начались всеобщий переполох и смятение. Люди замирали на полуслове и по-детски бежали посмотреть на Чемберлена в обстановке советского полпредства"10.
С весны 1939 года в Лондоне стали заметны новые, более реалистические веяния. Падение в середине марта Чехословакии, превращенной Германией в свой протекторат, главный советник Галифакса Р.Ванситарт охарактеризовал как "гвоздь в гроб мюнхенской политики". Выступая 17 марта в Бирмингеме, Чемберлен под давлением настроений в партии и стране был вынужден впервые публично осудить действия Германии. Английский посол был отозван из Берлина для консультаций. После оккупации Гитлером Мемеля (Клайпеды) 22 марта и выдвижения требования к Польше передать Германии Данциг и предоставить экстерриториальную автостраду и железную дорогу, пересекающую "польский коридор", Лондон дал односторонние гарантии Польше, дополненные в апреле англо-французскими гарантиями Румынии и Греции.
Со второй половины марта начинает обсуждаться идея сближения "неагрессивных государств" - Англии, Франции, Советского Союза и Польши (сначала в форме конференции, затем совместной декларации). Однако поскольку правительство Польши вновь, как и в период чехословацкого кризиса, категорически отказалось от сотрудничества с СССР, Литвинов выдвинул 17 апреля 1939 года предложение о заключении соглашения о взаимопомощи между Советским Союзом, Англией и Францией в случае агрессии против одного из государств - соседей СССР. Многочисленные проекты такого соглашения, собственно, и обсуждались вплоть до подписания 23 августа советско-германского пакта.
Ход англо-франко-советских переговоров весны-лета 1939 года изучен досконально. С учетом позиции Польши и (в меньшей степени) Румынии, заявлявших о неприемлемости советских гарантий их безопасности, английские и французские представители сначала настаивали на односторонних обязательствах СССР (по модели гарантий, данных Англией и Францией Румынии и Греции). Затем круг гарантируемых стран стал расширяться за счет Прибалтийских государств и Финляндии (советское предложение), Швейцарии, Голландии и Лихтенштейна (англо-французское контрпредложение). Советский Союз настаивал на строгом соблюдении принципа взаимности, максимальной конкретизации обязательств сторон, включая разработку совместных военных планов пресечения агрессии на случай как прямой, так и косвенной агрессии. Западные партнеры до конца июля уклонялись от обсуждения военных вопросов, но затем (Майский, кстати, отмечает, что именно с конца июля в лондонском дипкорпусе открыто заговорили о возможности германо-советского сближения) были вынуждены направить в Москву своих военных представителей. Те, однако, оказались не готовы к конкретному разговору с советской делегацией, которую возглавлял маршал К.Е.Ворошилов.
Для объективной оценки дальнейших событий принципиальное значение имеет вопрос о том, каковы были истинные мотивы и цели участников тройственных переговоров. Вопрос непростой. Стороны маневрировали, стремясь добиться наиболее выгодного для себя формата договоренностей в условиях глубокого взаимного недоверия и, что, на наш взгляд, важно, нараставших обоюдных подозрений в готовности пойти на сговор с Гитлером. "Наша главная цель в переговорах с СССР, - откровенно говорил в своем окружении в начале августа 1939 года Галифакс, - заключается в том, чтобы предотвратить установление Россией каких-либо связей с Германией"11. Еще в середине июня британский посол в Берлине Гендерсон, а затем Г.Уилсон зондировали в контактах с немецкими представителями возможность возобновления прямых переговоров с Германией по широкому кругу вопросов. В Москве, располагавшей серьезными информационными возможностями в правящих кругах Англии, несомненно, знали об этом.
Что касается советской переговорной позиции, то важным, возможно, решающим этапом в ее формировании стало совещание, состоявшееся 21 апреля 1939 года в кабинете Сталина в Кремле с участием ряда членов Политбюро, заместителя наркома В.П.Потемкина и вызванных из Лондона и Берлина полпредов И.М.Майского и А.Ф.Мерекалова. Политика Литвинова как ориентированная исключительно на союз с Францией и Великобританией была подвергнута резкой критике. При этом со стороны главы Совнаркома Молотова был сделан акцент на необходимость параллельного поиска вариантов укрепления внешнеполитического положения страны, в том числе и путем рассмотрения возможностей улучшения отношений с Германией. На этой почве произошел серьезный конфликт между Молотовым и Литвиновым, отстаивавшим свой курс на создание системы коллективной безопасности в Европе с опорой на Лигу Наций. Судя по тому, что в ходе совещания Литвинов подал в отставку, не принятую немедленно Сталиным, верх одержала линия Молотова, линия жесткого прагматизма в вопросах обеспечения безопасности государства.
3 мая Литвинов был освобожден от обязанностей наркома иностранных дел. На этот пост был назначен Молотов, оставшийся главой правительства. Отставка Литвинова была связана с вялой реакцией Англии и Франции на советские предложения о заключении пакта о взаимопомощи, воспринятой в советском руководстве как попытку выиграть время в надежде канализировать гитлеровскую агрессию на восток.
Существенно, однако, что смена наркома не оказала немедленного влияния на ход тройственных переговоров, которые продолжились и при Молотове. 21 мая Майский, встретившись с Галифаксом в Женеве, под явным впечатлением апрельского совещания в Кремле следующим образом охарактеризовл ему советскую линию в тройственных переговорах: "Перед СССР сейчас имеются две возможные дороги:
1. Политика изоляции и свободы рук в мировых делах. Это могло бы обеспечить ему, учитывая его мощь... относительную безопасность, но не предупредить мировую войну.
2. Политика блока с Англией и Францией возлагала бы на СССР тяжелые военные обязательства, лишала бы его свободы действий в международных делах, но зато обещала бы большую безопасность, ибо таким путем можно было бы надеяться предотвратить мировую войну".
Вновь в письме Майского Литвинову полпред обращается к гамлетовской альтернативе - быть или не быть - сопротивляться агрессии или смириться с ней. В отношении Чемберлена еще год назад у него не было сомнений: полпред был уверен, что он изберет путь сделки с агрессором.
В мае же 1939 года он твердо заявляет, что СССР предпочитает второй путь. Но нужна уверенность, что Англия и Франция "mean real business".
И далее сам разъясняет, что понимали в Москве под "real business".
"Это значит в первую очередь возможность предотвращения мировой войны - здесь наша главная цель.
Это значит, далее, максимальные гарантии безопасности и победы для СССР, если война все-таки состоится.
Что требуется для осуществления указанных задач?
Для этого требуется такая мощная концентрация сил мира, чтобы у агрессоров отпала самая мысль о возможности военного успеха. Такую мощную концентрацию может создать только тройственный пакт, подкрепленный военной конвенцией. В этом основа наших предложений. Без тройственного пакта нет никакой подлинной безопасности, нет надежды на победу в случае войны. Если тройственный пакт не принимается англо-французской стороной, нам гораздо целесообразнее пойти путями изоляции и относительной безопасности"12.
На наш взгляд, нет никакого смысла не доверять предельно откровенному предупреждению, сделанному Майским главе британской дипломатии за три месяца до подписания пакта. Оно, кстати, так и было понято Галифаксом, который, понимая, очевидно, что невозможно достичь с СССР полноценных договоренностей летом 1939 года, в тот же день (21 мая) интересовался мнением Э.Даладье и Ж.Боннэ о возможности соглашения Германии с Россией, в случае если тройственный пакт не будет подписан. Французские министры допускали такой вариант, поскольку "в Германии имеются сторонники такого соглашения, а политика России "непредсказуема"13.
20 мая, за день до беседы Майского с Галифаксом, Молотов впервые лично принял немецкого посла в Москве Шуленбурга. Дальнейшее известно. В июне-июле немцы на различных уровнях делали авансы. Молотов, используя выгоды своего положения, тянул время, давая возможность Ворошилову проверить, реально ли подписание военной конвенции. К середине августа выяснилось, что англичане и французы к этому не готовы. 15 августа Молотов попросил Шуленбурга изложить свои предложения насчет германо-советского сближения в письменном виде. Посол изложил. 19 августа было подписано кредитно-товарное соглашение, в соответствии с которым СССР получил образцы новейшей немецкой авиатехники, а Германия - русское зерно, сырьевые товары и нефть. 23 августа Молотов и Риббентроп в присутствии Сталина подписали договор о ненападении с секретным протоколом. Переговоры по тройственному пакту, к которому, кстати, также должен был прилагаться секретный протокол - над ним вовсю шла работа, - были прекращены.
Вот такая история. Выводы из нее, не пытаясь оправдать никого из ее участников, мы оставляем на суд непредвзятого читателя. Со своей же стороны позволим себе только несколько заключительных замечаний.
1. Поворот в политике Советского Союза, завершившийся подписанием договора о ненападении с гитлеровской Германией за неделю до начала Второй мировой войны, стал следствием целого ряда причин, среди которых с позиций сегодняшнего дня особенно актуальной остается выявившаяся неспособность идеологически и политически разделенного мира поставить интересы коллективной безопасности над национальными задачами. В этом отношении и событие (пакт Молотова - Риббентропа), и исторический контекст, в котором оно произошло, в равной мере заслуживают быть всесторонне осмысленными, в том числе под углом современной, совсем не простой ситуации в мире.
2. Годовщина пакта - повод вспомнить не только об ошибках великих держав - хотя с них, разумеется, особый спрос, - но и о "национальном эгоизме", в значительной, возможно, решающей степени определившем логику сползания предвоенной ситуации к катастрофе. Трагедия, происшедшая с Польшей 1 и 17 сентября 1939 года, слишком похожа на то, что Ю.Бек вместе с Гитлером сделал с Чехословакией годом раньше, чтобы вспоминать 23 августа только о преступлениях сталинского и гитлеровского режимов. Пакт, безусловно, проявление макиавеллизма в политике, - прямой родственник Мюнхена.
3. Странно, почти абсурдно, что призыв ПА ОБСЕ "подравнять" Сталина под Гитлера прозвучал из Вильнюса, вновь ставшего столицей Литвы в трагических обстоятельствах осени 1939 года. Впрочем, по какой-то необъяснимой логике конъюнктурным переписыванием истории XX века с наибольшим энтузиазмом занимаются как раз в тех странах, существование которых в их нынешних национально-этнических границах было бы более чем проблематично без содействия (часто невольного и всегда непрошенного) со стороны Советского Союза: Польше, Литве, Украине. Список может быть продолжен.
И последнее. Выступая 1 сентября этого года в Гданьске на памятных мероприятиях по случаю начала Второй мировой войны, председатель правительства России В.В.Путин заявил, что "надо признать, что все предпринимавшиеся с 1934 года по 1939 год попытки умиротворить нацистов, заключая с ними различного рода соглашения и пакты, были с моральной точки зрения - неприемлемы, а с практической, политической точки зрения - бессмысленными, вредными и опасными. Именно совокупность всех этих действий и привела к этой трагедии, к началу Второй мировой войны". "Конечно, нужно признать эти ошибки, - подчеркнул В.В.Путин. - Наша страна сделала это. Госдума Российской Федерации, парламент страны, осудил пакт Молотова - Риббентропа. Мы вправе ожидать того, чтобы и в других странах, которые пошли на сделку с нацистами, это тоже было сделано. И не на уровне заявлений политических лидеров, а на уровне политических решений".
1Майский И.М. Дневник дипломата. Кн.1. М., 2006. С. 214.
2Там же. С. 215.
3Там же. С. 231.
4Документы внешней политики СССР. Т. XXI. М., 1977. С. 128.
5Стегний П.В., Соколов В.В. И.М.Майский: свидетельство очевидца//Международная жизнь, №8. 1999.
6Майский И.М., Указ. соч. С. 238-239.
7Очерки истории МИД России. Т. II. М., 2002. С. 203.
8Майский И.М. Указ. соч. С. 250.
9АВПРФ. Ф. 059. Оп. 1. П. 275. Д. 1907. Л. 70.
10Майский И.М. Указ. соч. С. 342.
11"Очерки...". С. 249.
12Майский И.М. Указ. соч. С. 395-396.
13Там же. С. 496. Сн. 73.
