Турция, в особенности в период президентства Р.Т.Эрдогана, проявляет выраженную активность в вопросах усиления своего регионального и международного влияния.

Эта линия направлена на получение вполне определенных материальных, финансовых «дивидендов», в том числе и в виде контроля за полезными ископаемыми вне рамок «очевидной», признаваемой другими сторонами турецкой юрисдикции.

Наиболее четко этот курс проявляется в отношении Ливии. Подписание в 2019 году турецко-ливийского меморандума о разграничении морских границ стало отправной точкой переформатирования существующих в Восточном Средиземноморье морских границ в целях реализации выдвинутой в 2006 году морской геополитической доктрины «Голубая родина», предусматривающей расширение турецкой исключительной экономической зоны в Черном и Эгейском морях, Восточном Средиземноморье.

Ливийский кейс, как представляется, можно рассматривать в качестве весьма симптоматичной попытки переформатирования международно-правовых и геостратегических основ морской политики в регионе и мире в целом.

Важным обстоятельством является и то, что морская политика в Ливии стала существенным элементом новой, активной, наступательной внешнеполитической модели, формируемой в период нахождения у власти в Турции Партии справедливости и развития (далее - ПСР) и Р.Т.Эрдогана.

Турция сегодня при этом переживает острую стадию внутриполитической борьбы в преддверии возможных досрочных выборов. Ситуация усугубилась после ареста главного соперника Р.Т.Эрдогана от оппозиции Э.Имамоглу. Сложная социально-экономическая ситуация на фоне продолжающегося экономического кризиса и роста социальной напряженности, в том числе из-за процесса нормализации с курдами, делают необходимым поиск способов укрепления авторитета власти, ее легитимности. Среди такого рода приемов усиления популярности - демонстрация внешнеполитических побед, одной из которых может стать ливийский кейс.

Это особенно актуально в контексте начатой в этом году линии на активизацию связей между Турцией и Востоком Ливии, находящимся под контролем Ливийской национальной армии (далее - ЛНА) во главе с Х.Хафтаром. После визита его сына С.Хафтара, начальника штаба сухопутных войск ЛНА, в Турцию, а также заключения между сторонами ряда соглашений, в том числе в области военного сотрудничества и экономического характера, появилась возможность ратификации турецко-ливийского меморандума по разграничению морских границ.

После падения режима М.Каддафи Ливия оказалась в состоянии политической нестабильности, в стране образовался вакуум власти, ранее традиционно заполнявшийся глобальными акторами. Но в сегодняшних условиях на передний план выходят региональные игроки, стремящиеся к лидерским позициям на пространстве БВСА.

В этом контексте Турция, поддержав Правительство национального согласия Ливии (ПНС) во главе с Ф.Сараджем, оказалась по другую сторону от блока стран, поддерживающих генерала Х.Хафтара, руководящего ЛНА, то есть прежде всего КСА, ОАЭ, Египта. При этом данный блок стран поддерживается также рядом глобальных акторов, таких как ЕС. Ливия превратилась в площадку для регионального противостояния и шире - для трансформации всей архитектуры безопасности в Восточном Средиземноморье.

Среди стран, так или иначе вовлеченных в ливийский конфликт, можно выделить несколько условных групп. Во-первых, страны, рассматривающие ливийский конфликт в контексте общерегиональной дестабилизации БВСА, то есть с доминирующим ближневосточным восприятием конфликта. Во-вторых, государства, для которых ливийский конфликт приобретает особую значимость с точки зрения развития средиземноморского региона и связанных с ним проблем разграничения морских границ и использования природных ресурсов [6, с. 685].

Турецкая политика в Ливии изначально формировалась в ответ на системные трансформации, протекающие на пространстве БВСА после «арабской весны», то есть во многом носила ситуативный характер [7, с. 330]. При этом из всего спектра политических, экономических, идеологических и международно-правовых мотивов избранного курса можно выделить как свойственные двустороннему сотрудничеству на протяжении длительного периода времени, так и являющиеся прямым следствием развития последних событий в Ливии, а также в регионах БВСА и Средиземноморья. Турецкую политику в Ливии сегодня можно рассматривать в трех основных ракурсах: 1) средиземноморском; 2) ближневосточном и 3) африканском.

Средиземноморское измерение

Наиболее критичным с точки зрения турецких национальных интересов сегодня представляется средиземноморское измерение ливийской проблемы. Определение сложившейся в Восточном Средиземноморье системы разграничения морских границ и распределения природных ресурсов как несправедливой [15, с. 155] (adil olmayan) является сегодня доминирующим в турецком внешнеполитическом дискурсе. При этом данная «несправедливость» обосновывается стремлением группы стран - соседей Турции (прежде всего Греции и Кипра), а также поддерживающих их региональных и глобальных акторов изолировать Турцию и поддерживаемую ею Турецкую Республику Северного Кипра (ТРСК).

Это по мнению турецкой стороны обуславливает игнорирование ее законных прав, несмотря на факт наличия у Турции наиболее продолжительной береговой линии в регионе. При этом суть проблем, актуализировавшихся в регионе в последние годы, не ограничивается экономической и политической составляющими, а лежит также в правовой плоскости. Здесь все кроется в особенности трактовки сторонами норм международного права, прежде всего вопросов разграничения морских границ и использования шельфа, а также в их стремлении таким образом легитимизировать свою политику.

К тому же существует ряд насущных проблем турецкого общества, которые обуславливают приоритизацию интересов в регионе Средиземноморья современной Турцией, в том числе:

  1. Уникальное географическое положение (между Азией и Европой: основные экспортеры и импортеры энергоносителей), используемое для формирования статуса нового энергетического хаба Евразии.
  2. Увеличение энергопотребления (сегодня население Турции превышает 80 млн человек [14]) и необходимость обеспечения стабильного снабжения энергоресурсами.
  3. Отсутствие у Турции значительных внутренних энергоресурсов и стремление снизить зависимость от России и других экспортеров энергоносителей (согласно данным Международного энергетического агентства, из РФ Турция импортирует 93% нефти и 99% газа [13]).

В рамках средиземноморского измерения внешней политики Турции после «арабской весны» особое значение принимает правовой аспект проблемы. В этом контексте важно учитывать, что Турция не подписала и не ратифицировала четыре ключевые для современного морского права конвенции 1958 года (Об открытом море, О территориальном море и прилежащей зоне, О континентальном шельфе, О рыболовстве и охране живых ресурсов открытого моря), а также Конвенцию ООН по морскому праву 1982 г.), к которым апеллируют противники Турции в Восточном Средиземноморье. Следовательно, имеет место уникальная турецкая трактовка норм морского права, которая, как отмечает П.А.Гудев [3, с. 475], опирается на несколько основных элементов.

Во-первых, в отношении вопроса о внешних границах территориального моря Турция руководствуется необходимостью сохранения 3/6-мильного лимита территориального моря (в противовес 12 милям, согласно Конвенции ООН по морскому праву 1982 г.) в отсутствие двусторонних договоров, закрепляющих противоположное. Это обосновывается приверженностью нормам Лозаннского мирного договора 1923 года (в частности, ст. 12), закрепляющего данные ограничения, равно как и обязательно взаимный характер любых изменений, а также учет особого статуса Эгейского моря.

Во-вторых, турецкая позиция относительно правового режима островов исходит из их особого статуса, заключающегося в невозможности формирования ими исключительной экономической зоны и континентального шельфа в случае расположения в указанных морских зонах других государств, обладания площадью менее 1/10 от материковой площади прибрежного государства, а также населением менее 1/10 от населения материковой части прибрежного государства. Данный тезис также касается территории островов, неспособных поддерживать жизнедеятельность человека и расположенных за пределом территориального моря. Более того, Турция отрицает возможность обладания суверенитетом над группой островов только лишь в соответствии с концепцией архипелажных вод.

В-третьих, отличной от современных норм морского права турецкая позиция является и в отношении вопросов разграничения континентального шельфа. А именно: приоритет отдается концепции «естественного продолжения» (характеристика шельфа как продолжение сухопутной территории прибрежного государства) и принципу «справедливости».

В этих условиях особую важность приобретает вопрос признания ООН ливийско-турецких соглашений. При этом турецкие специалисты делают упор на правомерность своей позиции и политики как в Ливии, учитывая международно-признанный статус ПНС, так и в Восточном Средиземноморье в целом, опираясь на нормы международного права. Так, заключение договоров о разграничении морских границ и военном сотрудничестве, а также создание исключительной экономической зоны и размещение турецкого военного контингента в Ливии позиционируются в рамках защиты национальных интересов Турции в регионе в условиях покушения на них блоком недружественных стран.  

В данных условиях особую актуальность принимает концепция «Голубая родины», разработанная и продвигаемая отставными контр-адмиралами Джихатом Яйджи и Джемом Гюрденизом и ставшая морской доктриной Турции в XXI веке, отражающей турецкое понимание «справедливого порядка» (adil düzen) [16]. В данном случае «справедливым» с точки зрения Турции морским порядком является для нее расширение водных владений в Средиземном, Черном и Эгейском морях до 462 тыс. км2.

Одним из первых и наиболее важных реальных шагов на пути реализации данной доктрины стало подписание Турцией и ПНС в 2019 году Меморандума по вопросу разграничения морских границ в Восточном Средиземноморье. Данный документ составил правовую основу турецкой активности в Средиземноморье, что спровоцировало обострение противостояния Турции с рядом стран региона. Положив начало активному сотрудничеству по вопросу добычи энергоносителей в Восточном Средиземноморье и подписанию в дальнейшем Соглашения о разведке нефти и газа между Турцией и Правительством национального единства (ПНЕ), получившее резкую критику как со стороны таких стран, как Египет и Греция, так и властей Триполи. Таким образом, становится понятным, что правовое измерение ливийской политики Турции оказывается одним из наиболее актуальных и важных с точки зрения реализации турецких планов в Восточном Средиземноморье.

Ближневосточное измерение

Что касается ближневосточного измерения турецкой политики в Ливии, то в данном контексте можно выделить несколько основных для Турции направлений. Еще в период правления М.Каддафи ливийский рынок был одним из приоритетных направлений турецких компаний, особенно представителей строительного и логистического секторов. При этом это были как представители турецкого малого и среднего бизнеса, так и крупные компании, заключавшие многомиллионные контракты на реализацию важных инфраструктурных проектов в сферах энергетики, нефтедобычи, торговли и т. д. Однако начало кризиса в стране, приведшего к политическому хаосу, стало причиной невозможности ливийских заказчиков выплачивать долги и в целом ограничило шанс реализации самих проектов, учитывая нестабильность в стране. Таким образом, устойчивые связи с ПНС стали способом возмещения в случае стабилизации ситуации в стране экономических убытков, понесенных турецкой стороной.

Также в контексте БВСА важен идеологический аспект вовлечения в ливийский конфликт и обоснования региональной политики, имеющий два основных элемента. Во-первых, ливийский кейс представляется важным для Турции с точки зрения внутриполитической повестки последних лет и формирующейся правящей партией новой политической культуры, в рамках которой практика применения военных переворотов как инструмента политической борьбы является неприемлемой. Связано это как с богатой на военные перевороты историей Турецкой Республики, так и с несостоявшейся в 2016 году очередной попыткой военных прийти к власти в стране силовым путем. С этого момента в рамках борьбы с «путчистами-гюленистами» нынешнее руководство провело целый ряд реформ, снизивших роль военных в управлении государством.

Параллельно проводились широкомасштабные чистки и кадровые перестановки на всех уровнях военного управления, послужившие причиной смещения баланса в рамках традиционной парадигмы военно-гражданских отношений, где военные всегда обладали особым статусом. На фоне этого официальные представители Турции при любом удобном случае публично подчеркивают свою приверженность демократическим нормам и принципам сменяемости власти, что и происходит в случае с Х.Хафтаром. То есть поддерживая международно-признанные силы в Ливии и отвергая возможность прихода к власти Х.Хафтара при участии военных, Турция отталкивается в том числе от внутриполитической повестки и более широко использует демократические принципы как предлог для укрепления собственной власти и поддержания имиджа страны.

Ливийская политика Турции также тесно связана с повышением на пространстве БВСА влияния элементов, относящихся к политическому исламу, прежде всего организации «Братья-мусульмане». Учитывая идейную близость, Турция оказала поддержку представителям «умеренного ислама» на пространстве БВСА, что представлялось возможностью усиления собственных позиций как социально-политической модели развития для региона. В ливийском кейсе это проявилось в том, что ПНС, поддержку которому выразила Турция, позиционируется в качестве пособника ливийских исламистов. Именно это представляется одним из наиболее болезненных аспектов противостояния Турции и блока стран региона, поддерживающих военный режим Х.Хафтара в Ливии. 

Африканское измерение

Африканское измерение ливийской политики Турции имело особое значение еще до начала активной фазы конфликта в Ливии, учитывая расхожее среди представителей ПСР еще в начале 2000-х годов восприятие Ливии в качестве «ворот в Африку» как богатой полезными ископаемыми растущим рынком для реализации крупных экономических проектов [2, с. 32]. Усиление действий Турции на африканском направлении началось с принятием «Плана действий в отношении Африки» в 1998 году, задолго до начала «арабской весны». Однако активизация данного направления турецкой политики пришлась на период нахождения у власти ПСР с объявления Года Африки в Турции в 2005 году [4, с. 48]. При этом африканская политика Турции сегодня полностью вписывается в логику развития турецкой внешней политики последних десятилетий, направленной на поддержку формирующейся многополярной международной системы с доминирующим влиянием незападных стран, составляющих основу Глобального Юга и Мирового большинства.

Опять же в силу своего географического положения Ливия имеет некое пограничное место в Африканском регионе, которое позволяет ей в то же время играть роль связующего звена. С точки зрения Турции это прежде всего возможность предотвращения расширения и укрепления сформировавшегося против нее в Средиземноморье альянса со странами Северной Африки. Более того, отсутствие на данный момент в Африканском регионе эффективных интеграционных институтов в силу разброса уровня экономического развития; однотипности хозяйственных структур; нестабильности военно-политической ситуации в ряде стран региона, а также в целом регионального единства, в том числе по вопросу о турецком вовлечении, дает возможность использования кризисного потенциала в целях усиления собственных позиций и формирования альтернативной региональной платформы для сотрудничества в Африке.

Более того, немаловажным является факт усиления сегодня позиций африканских стран на международных площадках, в частности в рамках ООН, куда входят 54 африканских государства (28% от общего числа стран-участниц) [12], несколько из которых обычно занимают непостоянные места в Совете Безопасности. Это обосновывает важность африканских стран с точки зрения проводимых на площадке ООН голосований.

Данный регион мира сегодня является одним из наиболее динамично развивающихся с точки зрения демографических показателей (согласно оценкам ООН, численность населения африканских стран достигнет уровня 1,7 млрд человек к 2030 г.) [9], что обуславливает растущий потенциал формирующегося потребительского рынка. Это дает возможность для расширения турецкого экспорта, что, безусловно, также служит стабилизации экономики.

Помимо человеческого капитала, значимость региона повышает также наличие большого объема неосвоенных полезных ископаемых ресурсов (прежде всего редкоземельных металлов), критически необходимых для высокотехнологичной промышленности, в том числе и военной. Это способствует повышению интереса к региону со стороны глобальных и региональных акторов (Китай, США, ЕС, Индия, РФ).

Глобальное измерение

На глобальном уровне активизация Турции на ливийском треке после 2019 года обосновывается рядом исследователей как попытка сформировать еще один инструмент влияния. Например, в случае с ЕС это в перспективе может усилить позицию Турции по вопросу нелегальной миграции, имеющему критическую важность для национальной безопасности ряда европейских стран. Ливия, являясь одной из основных транзитных точек нелегальной миграции из Африки, становится важным инструментом давления на ЕС, как показала ситуация с ближневосточными мигрантами на греческой границе в 2020 году.

Также важным является транзитное положение Ливии. Позитивное измерение данной характеристики создает для региональных акторов допустимость извлечения выгоды из транспортно-логистического потенциала Ливии как важного средиземноморского порта и «ворот в Африку» [5, с. 154]. Это касается возможности выстраивания новых энергетических маршрутов, учитывая ресурсную обеспеченность самой страны и шельфа Средиземного моря, что в случае Турции критически важно с точки зрения воплощения в жизнь концепции нового энергетического хаба. Однако противостояние Турции блока стран в Средиземноморье обеспечивает возможность изоляции Турции в регионе и использование возникающего шанса разрабатывать новые месторождения или же быть частью транзитного маршрута. Также это касается перспективы выстраивания новых экономических цепочек, способных обеспечить доступ к растущим африканским рынкам сбыта, привлекательным для стран с развитой легкой и пищевой промышленностью, как в случае Турции. Более того такие экономические коридоры дают региональным странам вероятность выхода к богатым полезными ископаемыми странам, что крайне важно для государств с развивающейся высокотехнологичной, в том числе военной, промышленностью.

Негативное же измерение транзитного статуса Ливии и возможных в случае дестабилизации последствий создает риск с точки зрения потоков нелегальной экономической деятельности, в том числе торговли оружием, наркотическими веществами, а также нефтяными продуктами.

Ливия обладает крупнейшими запасами нефти в Африке, что позволяет европейским странам диверсифицировать каналы импорта энергоносителей в условиях растущего конфликтного потенциала международной системы в контексте противостояния России и Запада. Так, страна, оказывающая влияние на ливийский процесс, с большой долей вероятности сможет фактически контролировать порядок доступа ливийской нефти на мировой рынок.

Стоит принимать во внимание военно-политическое значение страны как стратегической точки в Средиземноморье, значение которой обусловлено протяженным побережьем, вдоль которого потенциально могут быть размещены военно-морские базы. Все это, с одной стороны, множит страх региональных акторов в отношении реализации амбициозных региональных планов Турции и усиливает антинеоосманисткую риторику региональных лидеров. С другой стороны, это обеспечивает Турции возможность преодоления региональной изоляции и утверждения в качестве регионального лидера.

Актуальность вопроса усилилась после 12-дневной войны между Ираном и Израилем, ставшей одним из крупнейших прямых вооруженных столкновений двух стран хоть и с ограниченным, но реальным вмешательством США. Возникший в результате вакуум, вызванный ослаблением Ирана, а также перегруженностью Израиля внутренними и военными задачами, может создать условия для активизации Турции в регионе. Более того, ослабление Ирана снижает его вероятность конкуренции с Турцией. При этом фокус США и ЕС на стабилизации ситуации вокруг Израиля и Ирана привел к временной переориентации их внимания с Восточного Средиземноморья и Северной Африки, что может дать Турции шанс для усиления ее активности на этих направлениях при меньшем внешнем сопротивлении.

Ирано-израильская эскалация привела к существенному повышению напряженности в Персидском заливе и Ормузском проливе, где пересекаются ключевые энергетические и торговые маршруты. Это обуславливает рост интереса к альтернативным маршрутам поставок энергоносителей и повышает ценность Восточного Средиземноморья как потенциального энергетического коридора. Турция, обладая юридическими основаниями, вытекающими из соглашения с ПНС, и фактическим военным присутствием в регионе, получила возможность актуализировать свою повестку по пересмотру морских границ.

Последствия ливийского сюжета для внешней политики Турции

Факт турецкого вмешательства в ливийский конфликт в 2019 году стал решающим в контексте установления баланса сил в Ливии, учитывая значительный потенциал Ливийской национальной армии (ЛНА) во главе с Х.Хафтаром с его внешними спонсорами (ОАЭ, КСА и т. д.). С турецкой военной помощью были достигнуты значительные для ПНС результаты - прежде всего было остановлено наступление Х.Хафтара на Триполи. Что касается результатов турецкой политики в Ливии с точки зрения самой Турции, то можно выделить несколько основных проявлений.

Во-первых, с военной точки зрения на примере ливийского конфликта Турция подтвердила эффективность выработанной Турцией с начала «арабской весны» модели военного вовлечения в региональные конфликты, включающую в себя использование военных инструментов различной природы (формальных/неформальных, традиционных/нетрадиционных и т. д.)1. Турция уже начала активно использовать разработанную модель в других точках мира, как показал опыт Второй карабахской войны 2020 года. Более того, ливийский опыт закрепил успех последних турецких военных разработок, учитывая, что в Ливии активно использовалось вооружение национального производства (в том числе дроны Bayraktar TB2, бронеавтомобили «Kirpi» и т. д.). Это значительно повысило престиж турецкого ВПК на международной арене. К тому же Турция заполучила еще одно фактическое физическое закрепление в регионе в лице авиабазы аль-Ватыя и трехстороннего военного координационного центра в порту Мисурата. Позиции Турции «на земле» в Ливии, учитывая полученный опыт, дают ей канал расширения своего фактического вовлечения в регионе, например за счет военно-воздушных сил, потенциально имеющих возможность проводить операции в таких странах, как Египет, Тунис, Алжир, Судан и Чад.

Во-вторых, Турция смогла достичь своих целей не только на ливийском поле, но и в Восточном Средиземноморье [10, с. 599]. С точки зрения территориальных претензий в Восточном Средиземноморье Турция закрепила выгодное для себя фактическое распределение морских границ и возможность использования региональных ресурсов. Это повысило роль Турции в Средиземноморском регионе и стало одним из рычагов воздействия на региональных противников, что в дальнейшем способствовало началу процесса выхода Турции из региональной изоляции (попытки нормализации отношений с Египтом, ОАЭ, КСА).

В-третьих, с глобальной точки зрения ливийский успех укрепил международный имидж Турции как надежного партнера и значимого игрока, показав, что она способна к быстрому и эффективному военному вмешательству даже за пределами своих границ.

В-четвертых, турецкое вмешательство 2019 года сформировало новый статус-кво в Ливии, когда любое урегулирование конфликта не представляется возможным без активного участия Турции. При этом Турция хоть и не в полной мере, но пытается приблизиться к вероятности формирования механизма стабилизации ситуации в конфликте по примеру Астанинского формата. Это проявилось в контексте организованной в 2020 году в Москве встречи противоборствующих сторон при турецком и российском посредничестве. Данная попытка хоть и не увенчалась договоренностями между сторонами все же показала наличие потенциала российско-турецкого взаимодействия в такого рода вопросах. В целом Турция фактически пытается избежать прямого столкновения с РФ в Ливии за счет вовлечения ее в такого рода форматы взаимодействия, однако доминирующую роль в этом контексте отводит именно себе, в отличие от сирийского формата.

В-пятых, учитывая существующий позитивный опыт турецко-ливийского торгово-экономического сотрудничества между странами в период до 2011 года, в случае благоприятного для Турции сценария развития событий в Ливии или, как минимум, сохранения статус-кво в стране, Ливия представляется важным для турецкой экономики рынком. Более того, процесс возвращения турецких компаний на ливийский рынок, особенно в строительном и транспортно-логистическом секторах, по мере стабилизации в Ливии является подтверждением этого.

В целом, расценивая результаты турецкой политики в Ливии на современном этапе, стоит отметить, что они имеют долгосрочный стратегический характер проявления, потенциал которых напрямую зависит от динамики конфликта.

Однако существует ряд негативных аспектов, отрицательно влияющих на уровень ливийских достижений Турции: 1) прежде всего, это то, что конфликт не является приграничным для Турции, вследствие чего возникают сложности в обосновании активного вовлечения Анкары в происходящие события, а также 2) неустойчивые позиции ливийских партнеров Турции и отсутствие у них возможностей для взятия власти в стране в целом. Именно поэтому достигнутые Турцией за период с 2019 года результаты в рамках ливийского конфликта критически зависимы от сохранения ПНС, а теперь ПНЕ, что повышает риски их потери в результате краха. Более того, для Турции имеется риск «застрять» в Ливии, что значительно увеличит понесенный Турцией моральный и материальный ущербы, к чему Турция не готова.

 

Можно говорить о том, что политика Турции в Ливии представляется одним из наиболее успешных кейсов «новой модели» внешней политики, результаты которой заложили основы долгосрочных трендов развития региональных и глобальных позиций страны.

Подтвердив эффективность уникального для Турции формата вовлечения в военно-политические конфликты, Турция значительно укрепила свой международный имидж, одним из основных элементов которого сегодня является национальный ВПК. Более того, Турция смогла сформировать и закрепить новый, выгодный для себя статус-кво, способствовавший удовлетворению территориальных претензий и стратегических планов страны. К тому же, укрепив свои позиции в Ливии, Турция усилила свои возможности и перспективы с точки зрения экономики сразу в нескольких регионах, в том числе на БВСА, а также в Средиземноморье.

Несмотря на то, что турецкая политика в Ливии во многом формировалась в качестве реакции на протекающие в регионе после «арабской весны» процессы, важно принимать во внимание комплексное значение Ливии для Турции с точки зрения средиземноморского, ближневосточного и африканского измерений ливийского конфликта. В данном контексте выделяются несколько приоритетных для Турции в Ливии вопросов, в том числе политических, экономических, идеологических и международно-правовых. При этом политика в Ливии становится важным для Турции инструментом обоснования своих региональных амбиций и выстраивания формата взаимодействия с региональными и глобальными акторами на БВСА, а также в Средиземноморье и Африканском Сахеле. 

Ливия в этом случае представляется, с одной стороны, мостом, связывающим основные пункты региональных энергетических и экономических коридоров с транспортно-логистической точки зрения, а с другой - является границей в плане дальнейшего распространения региональной нестабильности и ее последствий в соседние регионы, прежде всего Европу и Африку.

Таким образом, ливийское направление внешней политики Турции нужно рассматривать как часть морской стратегии. Посредством Ливии Турция заявила о своих морских амбициях, направленных на формирование нового порядка в стратегически важных морских зонах. Поэтому ливийский кейс - не частный эпизод, а отражение глобальной тенденции на усиление значимости морской активности даже средних держав.

Как представляется, «ливийский кейс» способен подтолкнуть другие страны к более активной «борьбе за пространства». Это может привести к серьезному осложнению международной обстановки и усилению гонки вооружений, в особенности в сфере ВМС.

В интересах России сдерживать такого рода тенденции, а в необходимых случаях «профилактировать» возможные посягательства на интересы России в различных регионах мира и океанических пространствах.

 

 

1Telci I.N. Turkey’s Libya policy: Achievements and challenges // Insight Turkey. 2020. Vol. 22. №4. P. 43.

 

Источники и литература

  1. Бакланов А.Г. Как подготовиться к войне будущего. Новый вектор гонки вооружений в предстоящие годы // Россия в глобальной политике. 2014. №1. С. 35-42.
  2. Ганиев Т.А., Карякин В.В. Гражданская война в Ливии: ход боевых действий и интересы сторон // Архонт. 2020. №3(18). С. 14-41.
  3. Гудев П.А. Основы турецких притязаний в Восточном Средиземноморье // Вестник РУДН. Серия: Международные отношения. 2021. №3. С. 472-486.
  4. Afacan I. The African Opening in Turkish Foreign Policy // Ortadoğu Analiz. 2013. Vol. 5. №52. P. 46-54.
  5. Demirel E. Cooperation between Turkey and Libya on Maritime Transport // Yıldız Social Science Review. 2021. Vol. 7. №2. P. 147-159.
  6. Joffé G. Libya: The New Geopolitical Arena // The Journal of North African Studies. 2020. Vol. 25. №5. P. 681-688.
  7. Kardas Ş. Turkey’s Libya policy: militarization of regional policies and escalation dominance // China International Strategy Review. 2020. Vol. 2. №2. P. 325-336.
  8. Lounnas D. The Libyan Security Continuum: the Impact of the Libyan Crisis on the North African/Sahelian Regional // Middle East and North Africa Regional Architectures (MENARA). 2018. №15.
  9. Population 2030. Demographic challenges and opportunities for sustainable development planning // The United Nations // URL: https://www.un.org/en/development/desa/population/publications/pdf/trends/Population2030.pdf (дата обращения: 15.05.2025).
  10. Quamar Md.M. Turkey and the Regional Flashpoint in Libya // Strategic Analysis. 2020. Vol. 44. №6. P. 597-602.
  11. Telci I.N. Turkey’s Libya policy: Achievements and challenges // Insight Turkey. 2020. Vol. 22. №4. P. 41-54.
  12. The United Nations. Member States // The United Nations // URL: https://www.un.org/en/about-us/member-states (дата обращения: 15.05.2025).
  13. Turkey 2021 Energy Policy Review // International Energy Agency // URL: https://iea.blob.core.windows.net/assets/cc499a7b-b72a-466c-88de-d792a9daff44/Turkey_2021_Energy_Policy_Review.pdf (дата обращения: 10.05.2025).
  14. Türkiye // International Energy Agency // URL: https://www.iea.org/countries/turkiye (дата обращения: 10.05.2025).
  15. Erdoğan R.T. Daha Adil Bir Dünya Mümkün. Istanbul: Turkuvaz Kitap, 2021. 216 s.
  16. Ukrayna savaşı, adil bir dünya düzeni kurma arayışımızın ne kadar isabetli olduğunu bir kez daha gösterdi // Türkiye Cumhuriyeti Cumhurbaşkanlığı. 18.04.2022 // URL: https://www.tccb.gov.tr/haberler/410/136519/-ukrayna-savasi-adil-bir-dunya-duzeni-kurma-arayisimizin-ne-kadar-isabetli-oldugunu-bir-kez-daha-gosterdi- (дата обращения: 10.05.2025).