Данная публикация выполнена в соответствии с реализацией государственного задания по теме «Комплексные исследования процессов в странах постсоветского пространства, Центральной и Восточной Европы». Код научной темы FSZG - 2024-0006.

Сложные переплетения внешнеполитических, военных и экономических процессов в 1930-х годах на европейском континенте оставили своеобразный отпечаток на восприятии Латвией, ее властными группировками и слоями общества своего места в мире. После установления в Германии экспансионистского гитлеровского режима, опиравшегося на человеконенавистническую идеологию и прямое насилие, официальной Риге предстояло определиться в стратегии и тактике отношения к нацистскому Берлину, а также выстраивания связей с соседями, включая СССР, и странами Запада. Прослеживая дипломатические виражи и особенности режима, характерные для Латвии как центральной страны региона в начальный период диктатуры Карлиса Улманиса (1934-1938 гг.), можно уяснить закономерности провала противоречивых попыток сохранить нейтралитет и «вождистскую» государственность уже в условиях начавшейся Второй мировой войны и неизбежного драматического столкновения СССР и Германии.

Утверждение в Прибалтике авторитарного правления с профашистской идеологией (с 1926 г. - диктатура Антанаса Сметоны в Литве, с 1934 г. - диктаторские режимы Константина Пятса в Эстонии и Карлиса Улманиса в Латвии) оказало ключевое влияние на формирование стереотипов, предпочтений и антипатий официальных Риги, Таллина и Каунаса к ведущим акторам в мировой политике. По классификации американского исторического социолога Майкла Манна, сформировавшиеся в межвоенный период прибалтийские националистические диктатуры относятся к самому распространенному типу межвоенных режимов - «полуреакционным авторитарным режимам». [3, с. 74-76]. При этом Манн оговаривает, что в строгом смысле в типологию «реакционных» режимов прибалтийские страны не укладываются в том смысле, что откат от демократических практик и институтов был не строго «назад», ибо до 1918 года у них не было отдельной государственности, а после не было монархов. Характерным маркером персоналистско-националистических диктатур, сформировавшихся в регионе, была их борьба как с левыми и левоцентристскими силами, так и с конкурентами за власть, занимавшими ультраправые и откровенно фашистские позиции (группировки «Перконкрустс» и «легионеров» в Латвии).

Приход в январе 1933 года к власти в Германии Адольфа Гитлера означал образование в центре европейского континента очага военной опасности. Идеология нацистов, их внешнеполитическая доктрина опиралась на представления о расовом превосходстве «арийцев» и требования мировой гегемонии «Тысячелетнего рейха». В прибалтийских столицах с самого начала недооценивали разрушительный потенциал нацизма и настрой гитлеровского руководства на освобождение Берлина от каких-либо военных ограничений Версаля, хотя лозунги пересмотра территориально-политических последствий Первой мировой войны и вызывали нарастающие опасения у ближних и дальних соседей Германии. Так, латвийский посол в Берлине Э.Криевиньш 31 января 1933 года писал министру иностранных дел ЛР К.Зариньшу, что кабинет Гитлера является «новым экспериментом» - и еще неясно, кто больше, а кто меньше имеет повод радоваться. В свою очередь, германский посол в Риге Г.Марциус сообщал своему руководству о том, что латыши все же опасаются германской угрозы своей независимости, хотя антикоммунизм нового правительства Германии вызывает широкое удовлетворение в Латвии [7, с. 256]. Попытки латвийской дипломатии как можно скорее успокоить общество не увенчались успехом: госсекретарь МИД Германии Б. фон Бюлов отверг идею подписания совместного коммюнике об отношениях двух стран.

Утверждение германского посла о «широком удовлетворении» было явным преувеличением. Наоборот, в латвийском обществе наблюдались массовые протестные настроения в адрес местных и германских нацистов, выразителями которых, наряду с коммунистами, были влиятельные в тот период социал-демократы. Можно сказать, что в 1933 году Латвийская Республика оказалась на авансцене противодействия гитлеризму и фашизму, однако продержалась там совсем недолго.

Так, лидер латвийских социал-демократов Б.Калниньш от имени своей партии 8 марта выступил в печати с требованием к правительству ЛР «выдворить из Латвии фашистов-гитлеровцев». 17 марта Сейм поддержал предложение этой партии о высылке фашиствующих иностранцев, закрытии организаций и печатных органов их местных сторонников. В ответ Германия пригрозила торговым эмбарго и рядом других репрессивных мер. В итоге Кабинет министров Латвии предпочел пойти на уступки и де-факто не выполнять антинацистское парламентское решение. Более того, «главным врагом» были демонстративно объявлены вовсе не нацисты, а депутаты-коммунисты в Сейме, которых в ноябре 1933 года арестовали по обвинению в государственной измене. Этот политический жест, благосклонно воспринятый в Берлине, фактически стал прологом к военному перевороту в Латвии в мае 1934 года.

Активизация нацистов уже в 1933 году привела к существенным изменениям во внешнеполитических подходах советского руководства, сделавшего ставку на поддержку доктрины коллективной безопасности в Европе и гарантированного нейтралитета государств-лимитрофов, не развернутого де-факто против СССР. Дипломатические усилия Москвы были обусловлены потребностями предотвращения военной угрозы. «Прибалтийская проблема» сводилась к следующему: в случае войны обосновавшийся в регионе противник имел возможность, во-первых, блокировать Краснознаменный Балтийский флот и, во-вторых, с выгодных позиций начать наступление на Ленинград, потеря которого могла обернуться для Советского Союза катастрофическими последствиями.

Активность Москвы на международной арене по предотвращению фашистской угрозы вызывала недоверие и подозрительность в Латвии. Ведущие политические силы в этой стране продолжали оставаться в плену доктрины «санитарного кордона» против коммунизма, все еще рассчитывая на поддержку Лондона, Парижа и Вашингтона, а в случае ее дефицита - на формирование «блока нейтралов» или некоторый эффект от сближения с Берлином. Так, в декабре 1933 года Латвия и Финляндия подписали секретный протокол о военно-политическом сотрудничестве, содержавший призыв к созданию прибалтийско-скандинавского союза. Но попытка главы МИД Латвии В.Салнайса найти поддержку в ходе визита в Стокгольм не увенчалась успехом: шведы не были заинтересованы в доминировании на прибалтийской площадке сближавшихся между собой гитлеровцев и пилсудчиков, но латышам, эстонцам и литовцам не доверяли, желая вообще избежать каких-либо блоковых обязательств.

Латвийский МИД ревностно следил за соблюдением формальных аспектов своего суверенитета в случаях, когда международные инициативы исходили от Москвы или с ее подачи. Так, в январе 1934 года Рига и Таллин отклонили общее предложение СССР и Польши о предоставлении прибалтийским странам гарантий их безопасности; отказалась в итоге от подписания совместной декларации о заинтересованности в неприкосновенности Прибалтики и Варшава. Получив отказ польского руководства, Кремль попытался добиться гарантий независимости прибалтийских стран от Германии. Берлину было предложено подписать протокол, в котором правительства СССР и Германии обещали бы «неизменно учитывать в своей внешней политике обязательность сохранения независимости и неприкосновенности» прибалтийских государств (Германия также отвергла это предложение).

Весной-летом 1934 года проходили советско-французские переговоры о широкомасштабной программе коллективной безопасности, на которых обсуждалась идея заключения Восточного пакта («Восточного Локарно») с участием СССР, Германии, Чехословакии, Польши, Финляндии, Литвы, Латвии и Эстонии, а также Франции в качестве гаранта. Германия, Польша, а вслед за ними прибалтийские страны, так или иначе, отвергли эту инициативу. Отказалось от роли гаранта в данном формате и правительство Франции.

Значительно меньшую щепетильность в отношении своего суверенитета Рига проявляла, добиваясь гарантий безопасности от Великобритании, которую с 1919 года считала своим главным военным союзником. В ответ на все дипломатические заходы латышей, литовцев и эстонцев Лондон выражал индифферентность, что позволило, например, послу Латвии в Великобритании К.Зариньшу прийти к выводу: Туманный Альбион до сих пор заинтересован в существовании Латвии и остальных стран Балтии, но не настолько, чтобы защищать их с оружием в руках. Латвийский историк А.Зунда, посвятивший монографию двусторонним отношениям с этой страной, отмечает: «Вместе с тем Латвия в середине и второй половине 1930-х годов все еще надеялась на возможности экономического и политического сближения с Великобританией. Многократные визиты [главы МИД] В.Мунтерса в Лондон и его прием на самом высоком уровне, а также переговоры с английскими руководителями и их туманные обещания заботиться о мире и стабильности в рамках Устава Лиги Наций сохраняли какие-то надежды. Однако никаких конкретных действий с британской стороны не последовало. Наоборот, в рассматриваемый период Англия всеми силами стремилась добиться соглашения с Германией. Модели такого соглашения неоспоримо затрагивали все восточноевропейские государства, в том числе Балтию» [10, с. 9-10].

Отмечая нарастающее безразличие Великобритании и Франции к безопасности прибалтийских стран и осознавая слабые перспективы тесного военного сотрудничества с Финляндией, МИД Латвии склонялся к выводу, что единственным надежным партнером может быть Эстония (при том, что в Таллине к «надежности» латышей относились с заметным скепсисом). 17 февраля 1934 года союзнические отношения Латвии и Эстонии были значительно укреплены и расширены, включая вопросы регулярной координации внешнеполитической деятельности. Балтийская Антанта была открыта для присоединения Литвы, однако из-за конфликта с Польшей по виленскому вопросу и подозрений в излишнем сближении каунасской Литвы с Москвой доверительное сотрудничество, особенно в военной и разведывательной сферах, не складывалось.

В 1936-1937 годах нараставший германский экспансионизм еще слабо выделял прибалтийский приоритет, за исключением пропагандистской и разведывательной деятельности на территории Литвы, Латвии и Эстонии, а также поддержки организаций балтийских немцев. Однако в Берлине внимательно следили за настроениями в политическом и военном истеблишменте прибалтийских стран. Военный план 1937 года, подготовленный по приказу военного министра Германии генерал-фельдмаршала В. фон Бломберга, отражал германские представления о прибалтийских странах и результатах проделанной работы: Эстония получила лестную характеристику «друга», Литва считалась врагом, а по поводу Латвии возникали сомнения.

Иллюстрацией противоречий в позиции основных латвийских военно-политических фигурантов может служить инцидент с посещением Берлина командующим армией Латвийской Республики Беркисом в 1937 году. Он решился на этот шаг (сразу после турне Лондон - Париж) вопреки категорическим возражениям военного министра Балодиса и при поддержке министра иностранных дел Мунтерса. В том же году Улманис лично подчеркнул приоритетность контактов с нацистами: во время визита в Ригу начальника Генштаба РККА маршала А.Егорова, прибывшего в ответ на посещение СССР латвийским коллегой, он так и не был принят диктатором, который предпочел в это время встречу с представителями НСДАП.

В обстоятельствах, когда Запад настойчиво желал перенацелить агрессию Гитлера на Восток (что показали «Мюнхенский сговор» 1938 г. и раздел Чехословакии, все попытки выстроить единый фронт против нацистов не увенчались успехом, а Москва опасалась военного нападения не только со стороны Германии, но и Великобритании с Францией, при возможном участии Польши и Румынии в той или иной конфигурации союзников), - в этих обстоятельствах доверие к Эстонии, Латвии и Литве как политически устойчивому и в военном плане состоятельному союзнику или нейтралу улетучивалось у всех заинтересованных сторон, включая СССР. На фоне затухания геополитического интереса к Балтийскому региону у Великобритании и Франции официальные Таллин и Рига стали в несколько большей мере прислушиваться к мнению Москвы, но предприняли отчаянную попытку заискивания перед Гитлером.

Если равнение эстонской внешней политики на гитлеровскую Германию было заметно уже в 1935-1937 годах, то кульминацией сближения Латвии с Рейхом, отмечавшегося еще в 1938 году, стал период весны - начала лета 1939 года. Оккупация Германией Чехословакии не привела к принятию официальной Ригой советского покровительства независимости Латвии; в предупреждениях из Москвы о недопустимости сближения с Германией зазвучали жесткие нотки, которые главой МИД В.Мунтерсом были проигнорированы и лишь подхлестнули попытку встроиться в фарватер германской политики при некотором отдалении от Великобритании и Франции. Эстонский историк Магнус Ильмярв дает объяснение ориентации прибалтийских правительств на нацистский Рейх: «К 1939 г. в условиях международного кризиса в Европе Латвия и Литва, следуя за эстонским примером поиска убежища под прикрытием риторики нейтралитета, также стали придерживаться внешнеполитической ориентации, которая в наименьшей степени служила национальным интересам этих стран. Мотивируя это страхом ликвидации частной собственности большевистским Советским Союзом, правительства Эстонии, Латвии и Литвы возложили все свои надежды на нацистскую Германию, как наиболее мощного оппонента большевизма» [2, с. 276].

Немецкий дипломат, начальник IV отдела МИД Германии В. фон Гундхер 6 июня 1939 года в своей служебной записке указывал на источник прогерманского «вдохновения» латвийской дипломатии: «Под влиянием возросшей мощи Великой Германии примерно год назад Латвия также [как и Эстония] изменила свое отношение к Германии и сегодня проводит настоящую политику нейтралитета».

На основе заимствований из «модных» европейских идейных девиаций и банальной ксенофобии местного происхождения, по крайней мере с середины 1920-х годов, в прибалтийских странах верстались планы построения националистических государств, в которых этнические меньшинства должны были знать «свое место». Их идейную основу составляли звонкие лозунги и эпические представления о литовском, латышском или эстонском «хозяине», антикоммунизм, элементы фашистских корпоративистских идей, антисемитские, русофобские или полонофобские настроения (особенно в Литве, но отчасти и в Латвии). При этом, на наш взгляд, важную роль для оценки военно-политических рисков, связанных с внешней и внутренней политикой прибалтийских стран, играет идеологическое наполнение установившихся там диктаторских режимов, характер и пропорции заимствований из-за рубежа.

Среди источников вдохновения для пропагандистского обеспечения нового режима в Латвии значительное место занимал итальянский фашизм. Так, в июньском номере журнала «Айзсаргс» за 1934 год наряду с обильным славословием в адрес К.Улманиса была предпринята попытка обосновать необходимость «вождизма» в Латвии, со ссылкой на итальянский фашистский опыт и откровенной лестью в адрес дуче. Статью, в которой прославлялся Б.Муссолини, украшал заголовок: «Вождь народа и значение вождизма. В особенности небольшим народам необходимы могучие и отважные вожди». Следует отметить, что и сам Улманис после переворота ссылался на Муссолини и фашистский режим, усматривая в нем образец для подражания в делах управления государством, в социальной политике и формировании образа сильного вождя.

Встречного энтузиазма со стороны итальянских фашистов в ответ на откровенную лесть официальной Риги не наблюдалось, за исключением общих мер по популяризации своей идеологии за рубежом, иллюстрациями которых стали визиты в Латвию видных пропагандистов фашизма, в частности, А.Паволини (летом 1934 г.). Всерьез брать Каунас, Ригу и Таллин в «ученики» и союзники они не собирались, в отличие от Румынии, с которой Рим заключил союзнический договор в сентябре 1926 года. Итальянский исследователь дипломатических отношений с межвоенной Латвией В.Перна отмечает, что Муссолини было приятно получать свидетельства пиетета к его персоне (и фашизму в целом). При этом «с середины 1930-х гг. Муссолини рассматривал Прибалтику как территорию естественной экспансии немецкого влияния и считал за лучшее не брать на себя никаких обязательств в этих государствах» [6, с. 14]. Тем не менее прибалтийская дипломатия не оставляла попыток добиться благосклонности итальянских фашистов, рассчитывая на некое посредничество Рима в прояснении перспектив отношений с Германией. После развертывания в октябре 1935 года итальянской агрессии в Эфиопии официальная Рига заняла профашистскую позицию, а глава МИД Латвии В.Мунтерс постарался опередить других в официальном признании «Итальянской империи».

Живой интерес Улманиса к фашизму носил не только пропагандистско-зондажный, но и содержательный характер. В частности, он еще до переворота, в октябре 1933 года, поручил новому послу Латвии в Италии А.Спекке детально ознакомиться с корпоративистской системой Муссолини и почерпнул оттуда ряд идей. Впрочем, последовательным эпигоном итальянского фашизма латвийский диктатор не был - он периодически увлекался разными, порой абсолютно противоположными «немарксистскими» течениями. Так, по информации финского посла в Риге Э.Палина, в процессе лечения в Германии осенью 1933 года Улманис попал под влияние национал-социалистов. Вызывал некоторую симпатию у него и опыт британских лейбористов (Рабочая партия, опирающаяся на профсоюзы), хотя латвийский «вождь» все же склонялся к непартийным формам достижения «единства нации».

Малоисследованным вопросом остается влияние на Улманиса других вариаций фашистского режима, в частности - румынской (как и в целом внешнеполитические контакты прибалтов с Румынией). В современной румынской историографии внешняя политика Бухареста в отношении Балтийских стран оценивается как «не очень динамичная» не только из-за географической удаленности, но и вследствие «уважения желаний польского правительства» [5, с. 87], заинтересованного быть первой скрипкой в регионе.

Мотором укрепления румынско-латвийских связей на антисоветской основе стал новый посол Румынии в Риге, будущий глава внешнеполитического ведомства фашистского правительства «Железной гвардии» (сентябрь-декабрь 1940 г.) принц М.Стурдза, занимавший этот пост с 1929 по 1935 год. При этом посол Стурдза, будучи политиком откровенно фашистских, антисемитских и антиславянских взглядов, возлагал большие надежды на укрепление личной власти премьер-министра Латвии К.Улманиса, с которым у него сложились дружеские отношения. Он горячо приветствовал государственный переворот 15 мая 1934 года, всячески восхваляя режим Улманиса в своих депешах в Бухарест.

Следует отметить притягательность для латвийского властителя отдельных аспектов самой нацистской доктрины, ее реализации на практике. Так, латвийский историк А.Странга подчеркивает, что К.Улманису, посетившему 8 сентября - 18 октября 1933 года нацистскую Германию для лечения, очень понравилась «волна восторга и электризации», сочетавшаяся с поклонением масс фюреру («отдельный человек - абсолютно ничто») и изгнанием евреев из государственных структур, учреждений культуры и образования. При этом «вождь» давал не только лестные характеристики фюреру и устанавливающемуся нацистскому режиму, но и сделал замечательный в своей «прозорливости» вывод о том, что «новой Германии» бояться не стоит - «войны не будет» [8, с. 164-165].

На деле идейные заимствования и собственные идеологические «находки» авторитарной диктатуры привели к созданию специфических структур и обкатке практик, объективно сближавших официальную Ригу с недемократическими режимами в диапазоне от полуфашистских (профашистских) до нацистского.

Например, в Латвии это вылилось после военного переворота 15 мая 1934 года в создание системы «камер» как органов надзора за объединениями торговцев, промышленников, ремесленников, сельхозпроизводителей и представителей «свободных профессий», монополизацию производства и торговли в руках «надежных» латышей, принудительную национализацию, выдавливание с рынка представителей «нетитульных» национальностей. По итогам переворота были распущены все политические партии, упразднен Сейм, частично ликвидированы самоуправления, прекращено («приостановлено») действие Сатверсме (Конституции), закрыты многие печатные издания, запрещены собрания и демонстрации, задержаны более 2 тыс. человек, часть из которых была направлена в концентрационный лагерь в Лиепае. 

Политическая верхушка, концентрировавшаяся вокруг Улманиса, была подобрана по принципу личной преданности, а не деловых качеств. При этом она включала в себя персонажей, весьма различных по внешнеполитическим симпатиям, антипатиям и предрассудкам. Военный министр, позднее - вице-премьер Балодис, практически единственный из окружения диктатора, кто отваживался ему что-либо возражать, сохранял «антинемецкую подозрительность». Постепенно он был отодвинут с авансцены, проиграв аппаратную схватку за милость «вождя» молодым выдвиженцам - склонному к опасным дипломатическим играм с Берлином В.Мунтерсу и А.Берзиньшу, главному вдохновителю и организатору кампании по установлению культа личности Улманиса («товарищ» министра внутренних дел, позднее возглавил Министерство общественных дел, курировал военизированную организацию «Айзсарги»). Министр финансов А.Валдманис (1938-1939 гг.) впоследствии сотрудничал с нацистскими оккупантами. Ориентации на укрепление связей как с Великобританией - Францией, так и с Финляндией - Эстонией придерживался назначенный в 1934 году командующим латвийской армией генерал К.Беркис; при этом в среде генералитета имелись как неприкрытые, так и более осторожные «друзья Германии» (начальник штаба армии М.Хартманис, О.Данкерс и др.).

В 1938 году германское влияние в Прибалтике резко усиливается. Берлин под предлогом «воспитания прессы в духе нейтралитета» потребовал от стран Прибалтики навести «арийский порядок» в печатных изданиях, убрав евреев из состава корреспондентов за рубежом и редактората, а также из числа владельцев газет. Официальная Рига вскоре согласилась с антисемитскими претензиями нацистов в отношении издательского бизнеса и журналистики, устроив «чистку» в ведущих изданиях. 

Другой иллюстрацией подчинения германской воле прибалтийской дипломатии стала ситуация с отказом от автоматического применения Латвией статьи 16 Статута Лиги Наций, позволявшей, среди прочего, транзит советской военной силы по их территории, акватории и воздушному пространству для борьбы с агрессором в случае нападения на Чехословакию. Берлин при поддержке Таллина сумел надавить на Ригу и Каунас, выступив с угрожающей позицией: руководство рейха не считает нейтральными страны, допускающие проход иностранных войск через их территории. В результате 19 сентября 1938 года Эстония и Латвия, а 22 сентября - Литва заявили о необязательности применения статьи 16, приняв тем самым и германское толкование нейтралитета.

Дискуссионным до сих пор считается вопрос об основательности требования Москвы, выдвинутого на переговорах с Лондоном и Парижем 14 мая 1939 года, гарантировать нейтралитет и суверенитет трех прибалтийских республик, граничивших с СССР (Латвии, Эстонии и Финляндии), в случае агрессии против них со стороны гитлеровской Германии [1]. Но так или иначе, противоречивые, слабые и неискренние сигналы, посылавшиеся официальной Ригой на международной арене после установления в Германии нацистского режима, в итоге не способствовали выживанию авторитарного националистического режима К.Улманиса и сохранению созданного им формата латвийской государственности после июня 1940 года. А ведь еще 1 января 1939 года латышский диктатор, совмещавший к тому времени должности президента и премьера, на новогоднем приеме для аккредитованного в Риге дипломатического корпуса торжественно сказал: «Без излишнего оптимизма, но и без неоправданных опасений смотрю я на 1939 год…» [9, с. 8]

Значительная часть «улманисовского актива» (латвийских военных и полицейских, членов военизированной организации «Айзсарги» и студенческих корпораций, чиновников и пропагандистов) прошла сквозь сито советских репрессивных органов в июле 1940 - июне 1941 года и с большим энтузиазмом вступила в коллаборацию с нацистами после нападения Германии на СССР, приняв рьяное участие как в Холокосте латвийских и зарубежных евреев, так и в геноциде славянского населения на оккупированных территориях РСФСР и Белорусской ССР [4, с. 97-108].

 

 

Источники и литература

  1. Вишлёв О. Прибалтийское направление: весна-лето 1939 года. Документальные очерки // Международная жизнь. 2023. №6.
  2. Ильмярв М. Балтийские страны в 1939-1940 гг.: замыслы и возможности // Международный кризис 1939-1941 гг.: От советско-германских договоров 1939 года до нападения Германии на СССР. М., 2006.
  3. Манн М. Фашисты. Социология фашистских движений. М., 2019.
  4. Симиндей В.В. Кадровое наследие диктатуры Карлиса Улманиса и коллаборационизм в оккупированной нацистами Латвии // Журнал российских и восточноевропейских исторических исследований. 2015. №1(6). С. 97-108.
  5. Angels F. Starp paralēliem spoguļiem: Rumānijas un Latvijas attiecības starpkaru laikā // Latvijas Arhīvi. 1999. №4.
  6. Perna V. Itālija un Latvija. Diplomātisko attiecību vēsture. Rīga, 2002.
  7. Purkl A. Die Lettlandpolitik der Weimarer Republik. Studium zu den deutsch-lettischen Beziehungen der Zwischenkriegszeit. Münster, 1996.
  8. Stranga A. Ebreji un diktatūras Baltijā (1926-1940). Rīga, 2002.
  9. Stranga A. Latvija: neatkarības pēdējais cēliens. 1939. gada 23. augusts - 1940. gada 17. Jūnijs. Rīga, 2022.
  10. Zunda A. Latvijas un Lielbritānijas attiecības 1930-1940. Realitāte un ilūzijas. Rīga, 1998.