На ноябрьских Примаковских чтениях 2023 года министр иностранных дел России Сергей Лавров говорил об особенностях формирования полицентричного мира. В том числе речь шла об инструментарии, за счет которого США пока удается поддерживать относительное, пусть даже фиктивное, единство и презентовать коллективный Запад в качестве отчасти консолидированной силы. К концу 2023 года целостность коалиции, сформированной на основе необходимости поддержания устойчивости «мира правил», а по сути, - для сохранения доминирования коллективного Запада как глобального регулятора, подверглась трансформации, которая началась после серии крайне болезненных политических и военно-политических противоречий. В состоянии относительного «покоя» США удавалось поддерживать устойчивость системы. Но после того, как в конце декабря 2023 года западные мейнстримные медиа и «мозговые центры» (think-tanks) заговорили о необходимости переговоров между Россией и Украиной, последовательность освещения конфликта ведущими мировыми медиа стала разрушаться1.

Постиндустриальный капитализм во многом можно было бы назвать «капитализмом потребления ощущений». Сама логика его развития диктовала первичность коммуникации (маркетинговой, визуальной, социально-принуждающей) и контроля социоинформационных механизмов. Переход в международной политике от геоэкономической американоцентричности к модели «конкуренции ценностей» (при допустимой хаотизации отдельных геополитических пространств) лишь усиливает эти тенденции. Но на базе каких технологий будет вестись эта конкуренция? США исходили из того, что у них, контролирующих информационное общество и важнейшие каналы глобальных коммуникаций, в «конкуренции ценностей» имеется очевидное системное преимущество. Что оказалось не вполне верно, если оценивать тенденции 2022-2024 годов, когда режим санкций против Российской Федерации стал казаться неэффективным во многих уголках планеты, в том числе и в Европе2. Это свидетельствует о качественном изменении структуры глобального информационного общества.

Характер этих изменений еще только предстоит проанализировать и осознать. Но уже на данном этапе можно с уверенностью говорить о широком использовании в управлении политическими и геоэкономическими процессами технологий «постправды», постепенно перерастающей в «постреальность». Формирующиеся конкурирующие «постреальности» становятся реальной политико-идеологической базой для принятия среднесрочно-значимых политических решений.

От «постправды» к «постреальности», от «мягкой силы» - к «полужесткой»

«Постправда» - понятие, давно используемое в отечественной и зарубежной социальной философии и политологии. Если обобщить, то оно может быть определено как относительно устойчивый во времени феномен в общественном мнении на национальном, региональном или глобальном уровне, в оценке фактов и явлений, опирающийся не на эмпирически доказанные/подтвержденные данные, а на желаемую, наиболее благоприятную регулярно повторяющуюся оценку. «Постправду» справедливо было бы назвать «правдой желаемого», в которой эмоциональное отношение к факту, событию или процессу превалирует над рациональностью, но при этом развивается в пространстве групповой конформности, в наибольшей степени свойственной сетевым коммуникациям.

Сам термин впервые был произнесен на рубеже веков Дейвидом Робертсом применительно к дебатам между американской администрацией и общественностью по поводу изменения климата. Однако в отношении международной политики и международных медиа он приобрел особую актуальность во время референдума 2016 года по выходу Великобритании из Евросоюза, а также во время предвыборной кампании по выборам Президента США3. «Постправда» как глобально значимый политический феномен стала результатом сочетания трех важнейших факторов:

- формирования подлинно глобализированного информационного общества, построенного на базе цифровизированных интегрированных коммуникаций, позволявших осуществлять масштабные общеглобальные информационные кампании с высокой степенью социальной интрузивности, то есть воздействия на социальное и социально-экономическое целеполагание больших групп людей, остающихся приверженцами мейнстримных СМИ. Рискнем предположить, что именно изменение коммуникационной среды было основным. Смена характера информационного пространства, развитие «альтернативных медиа»4, в результате трансформаций глобального информационного пространства переставших быть «альтернативными», и кризис так называемых «мейнстримных» медиа-платформ в совокупности и послужили главной содержательной основой для превращения технологий «постправды» в глобализированный механизм политического управления;

- реализации технологического в своей основе эффекта вовлеченности в экспертную коммуникацию широкого круга потребителей информации, возникновение феномена «бытовой экспертности». Причина этого, на наш взгляд, заключается в том, что так называемая «журналистика мнений», как в информационном мейнстриме, так и в альтернативных медиа, становится более влиятельной, чем журналистика фактов5. Экспертное, в том числе и условно «научное», суждение перестало быть функцией специфических слоев общества и стало возможным практически для любого человека. Но столь же возможным стало навязывание широким массам информационно-вовлеченной общественности значимых экспертных суждений с политическими последствиями, причем политически значимые выводы оказывались вполне управляемы;

- возникновения в 1990-х и укоренения в 2000-х годах не уникального, но сравнительно редкого в мировой политике явления универсализации «образа будущего». Он, конечно, никогда не определялся метафорой «конца истории», но на практике характеризовался отсутствием принципиальных расхождений в понимании желаемых перспектив развития. «Будущее» на определенный момент (конец 1980-х - 2010-х гг.) перестало быть предметом политического противоборства на мировой арене.

«Постправда» как инструмент «мягкой силы» полностью соответствовала концепции американоцентричной глобализации: она предлагала технологический механизм решения политических задач в условиях относительного ослабевания экономического влияния США в мире. По сути, Вашингтон реализовывал через механизм «постправды» превосходство в цифровых коммуникационных технологиях, то есть создавал эффект «управления мультипликацией постправд». Ряд исследователей прямо называли «постправду» элементом «игры в знание»6 и связывали ее появление с технологиями геймификации, широко применявшимися в социальном конструировании в различных областях - от политики до науки. И это тоже было результатом широкого применения сетевизированных интегрированных коммуникаций, что вполне соответствовало базовой идее постиндустриального постмодерна о замене знания информацией, а науки - бытовой экспертностью. Это повышало уровень управляемости соответствующих обществ.

Актуальные процессы могут быть охарактеризованы как выход феномена «постправды» и связанных с ним моделей социально-значимых коммуникаций за нишевые научно-профессиональные рамки, превращение интегрированных элементов «постправды» в фактор управления социальным поведением больших социальных групп, а значит, в элемент социально-политического конструирования. Это и обусловило причины перерастания «постправды» в «постреальность»: необходимость превращения «постправды» из информационного и/или информационно-политического феномена в социально-информационный, в устойчивый элемент, определяющий долгосрочное социальное поведение, что подразумевает превалирование в его формировании уже не столько медийных, сколько социальных инструментов.

Механизм «постправды» был ключевым для стратегического переформатирования российско-европейских политических, а затем и экономических отношений.

На инициирующем этапе классический механизм «постправды» - обеспечение медийного превалирования одной точки зрения - дал возможность демонизировать Россию как наследницу «сталинского» СССР, уравняв СССР и гитлеровскую Германию, что было само по себе заведомо некорректным подлогом. На следующем этапе под сомнение были поставлены политические итоги Второй мировой войны, хотя, что характерно, вопросы территориального переустройства не затрагивались. На завершающем этапе через механизмы «постправды» было дезавуировано значение энергетического сотрудничества стран ЕС, прежде всего Германии, с Россией.

В итоге через комплекс информационно-политических манипуляций была достигнута политическая легализация самой возможности прямой конфронтации ЕС с Россией, что и проявилось в 2022-2023 годах в политике большинства европейских политических элит, а также оказало существенное влияние на общественное мнение европейских стран. Причем конфронтации по идеологическим мотивам, в рамках которой связи экономической взаимозависимости, считавшиеся критическими, переставали быть таковыми.

И это было первым элементом новых манипулятивных технологий, апробированных Западом в противостоянии с Россией. Была создана новая интегрированная реальность, во многом отрицавшая ранее существовавшую и практически апробированную. Эта технология была создана на базе масштабирования «постправды», но представляет собой комплексный феномен более высокого уровня. Его можно было бы назвать «постреальностью». Под этим термином подразумевается система политических взглядов и поведенческих парадигм, основанная на частом употреблении и навязывании неверифицированных концептов и реалий широким слоям населения. Но эти модифицированные, а как правило, искаженные парадигмы восприятия реальности навязываются с целью оказать влияние не только на социальное (социально-политическое) поведение широких слоев общественности, но и в том числе на поведение бытовое.

Технологии «постправды» при всей их операционной комфортности, опиравшейся на способность США трансформировать технологическое преимущество в политическое, соответствовали пространству расширяющейся глобализации, опиравшейся, в свою очередь, на модель относительно целостного американоцентричного мира. Но по мере торможения глобализации и разрушения целостности системы, в том числе и под воздействием санкционного «исключения» из мира глобальной экономической и социокультурной взаимозависимости крупных сегментов (Ирана, России и т. п.) и параллельного ослабевания институциональных возможностей «мягкой силы»7, технологии «постправды» больше не являются «панацеей от всех бед»: их необходимо поддерживать новыми инструментами.

В США вполне понимали невозможность сохранения жестко американоцентричной глобализации как в политике, так и в экономике. Свидетельством этому стала «концепция бесполярного мира» и ситуативности обязательств в ключевых регионах8. Однако такое понимание диктовало необходимость усиления консолидированности «ядра» американоцентричного мира. Показательна в этом плане была эволюция коллективного Запада. Первоначально он должен был быть организационно оформлен в несложившуюся «коалицию демократий» (предусматривавшую сохранение определенной самостоятельности стран-участниц). Сейчас мы видим «объединенный Запад». Одной из организационных форм его воплощения является НАТО, где степень свободы для большинства членов минимизирована.

Для поддержания подобных коалиций необходим был переход на принципиально новый уровень с точки зрения «управления ценностями». Этим новым уровнем и стала технология «постреальности».

«Постреальность» отличается от «постправды» наличием устойчивого институционального фундамента. Поэтому мир поздней глобализации в значительной мере был миром неправительственных организаций (НПО), востребованность которых была не только в способности создавать общественно-политическую и социально-экономическую альтернативу суверенному правлению, но и в способности обеспечивать институциональное удержание определенной «картины мира», противоречащей национальным целям развития.

«Постреальность» реализуется в контексте активного противостояния коллективного Запада и России. За символическую точку отсчета можно взять резолюцию Европарламента от 19 сентября 2019 года о равной ответственности СССР и гитлеровской Германии за развязывание Второй мировой войны. Документ стал некоей «бета-версией» технологий глобализированной «постреальности», которая была относительно узконаправленной, по сути, сконцентрированной вокруг сравнительно узкого спектра проблем. В их отношении легко было актуализировать исторические стереотипы, имеющие социально-политическое значение для широкой западной аудитории. Но потенциал технологий глобализированной «постреальности» стал гораздо шире: он может быть широко востребован в период глубокого переформатирования глобальной геоэкономической и геополитической системы, формирования новой архитектуры мировой политики.

В появлении и активном использовании в мировой политике технологий «постреальности» нет ничего принципиально нового. Многое, что мы видели и о чем знали раньше, оказалось выведенным на совершенно иной качественный уровень. Что вновь подтвердило совершенно новое значение технологий в актуальных глобальных трансформациях.

«Постреальность» в исторических ощущениях?

Нельзя сказать, что «постреальность» является атрибутом только сегодняшнего дня и только сегодняшнего уровня развития информационных технологий. На разных этапах развития человечества возникали феномены, которые можно было бы с определенными допущениями назвать «постреальностью».

Например, в Испании, а затем и в значительной части Европы завоевание Америки сопровождалось описанием подвигов первооткрывателей. О массовой гибели конкистадоров и зверствах Кортеса по отношению к местному населению ничего не сообщалось. Экспансия Старого Света, его расширение и включение «диких» регионов повлияли на то, что об этих землях давалась односторонняя информация, устраивавшая большинство европейских жителей той эпохи9. Как результат, сформировался существующий и по сей день «миф об Эльдорадо», имевший совершенно очевидные, не только социокультурные, но и социальные, политические и экономические последствия.

Особенности коммуникационного пространства Европы XVI-XVIII веков создали ситуацию, когда жители Старого Света были погружены в своеобразную «постреальность» в отношении событий, непосредственного контакта с которыми большая часть населения не имела. То есть не имела возможности практической апробации знаний. Но отметим несколько важнейших элементов этой «постреальности», сделавших ее относительно устойчивой:

- «постреальность» основывалась на дефиците знания, причем прежде всего дефиците бытового знания и заполнении вакуума знаний мифологией, зачастую бытовой, но в значительной степени облеченной в форму экспертного знания;

- «постреальность» предполагала использование всей полноты инструментария коммуникаций: от сообщений для сюзеренов и письменного предания до народного творчества и устной мифотворческой традиции;

- у «постреальности» были носители и «коммуникационные агенты», создававшие эффект прямой коммуникации, причем в различной форме: от политической коммуникации (если пользоваться современной терминологией) до поэзии и былинных сказаний;

- «постреальность Эльдорадо» соответствовала не только ожиданиям населения тогдашней Европы, но и его уровню образования. Она была социально непротиворечивой и показывала вполне приемлемый «образ будущего»;

- «постреальность» было относительно трудно верифицировать, хотя возможности такие и были, то есть «постреальность Эльдорадо» была не полностью фантазийной. Но она была «достроенной», а именно уже на данном этапе присутствовал элемент социального конструирования: «вернувшиеся из Эльдорадо», даже если их опыт был не вполне удачным, были склонны его героизировать и приукрашивать.

Отметим «на полях», что данный, в инструментальном отношении сравнительно примитивный пример «постреальности» хронологически пришелся на период «первой глобализации» - эры Великих географических открытий и геоэкономического освоения мира. Но эти социотехнологические основания «постреальности» остаются актуальными и сейчас, ибо они во многом основываются на социопсихологических особенностях поведения человека.

Приведем схожий по задачам, смысловому и технологическому наполнению пример: «зеленая повестка» середины 2010-х - начала 2020-х годов, которая создавала не только устойчивую медийную картину, далеко выходившую за рамки классической пропаганды, но и систему принятия социальных, экономических и политических решений, по сути, формируя полноценный инвестиционный цикл.

При достижении своих целей «зеленая повестка» имела трансмедийную сущность. Продвижение идей шло с помощью оффлайн- и онлайн-мероприятий: большую медийную репрезентацию получили различного рода неправительственные организации с альтернативными радикальными взглядами на проблемы охраны окружающей среды. Процесс глобализации медиа был главным инструментом, способствовавшим глобальному распространению их идей10.

Констатируем, что «зеленая повестка» была первым полноценным случаем реализации технологий «постреальности» в условиях постиндустриального постмодерна и связанной с этим социальной атомизации общества. Также можно считать, что это был первый случай реализации интегрированной кампании в пространстве цифровизированного информационного общества, имевшего глобальный охват. Этому во многом способствовало широкое вовлечение в реализацию и «зеленой повестки», и других нарративов международных организаций, причем в особенности тех, что были включены в проекты социально-экономического развития в странах «третьего мира»11. Этим достигалась массовость участия, формировалась социальная база повестки. А главное, у «зеленой повестки», информационной базы новой социально-экономической «постреальности», появлялся постоянно действующий «аппарат», состоявший из профессиональных чиновников, а не только энтузиастов, обладавший ресурсами постоянного взаимодействия со СМИ12.

Сделаем еще несколько констатаций:

- «зеленая повестка» стала устойчивым по времени (20 лет в качестве центрального императива) феноменом, проявлявшимся как в международной повестке, так и во внутренних планах развития даже крупнейших государств мира. Можно с уверенностью говорить, что «зеленая повестка» и ее социальные деривативы (например, «ответственное потребление») будут составной частью многих концептов «посткапитализма»;

- «зеленая повестка» реально влияла на социальное поведение больших социально-вовлеченных и экономически активных групп. Она стала действенным инструментом управления социальным поведением, по сути, приближаясь по своим функциям к протоидеологии, причем эсхатологического типа13;

- «зеленая повестка» в совокупности с рядом других идеологических конструктов 2000-х - 2010-х годов оказывала прямое влияние на человека «мира глобализации», корректируя его потребительскую культуру. Возникало важное сочетание влияния на уровне социальных групп и индивидуального влияния;

- на базе «зеленой повестки» был сформирован среднесрочной инвестиционный цикл, включавший не только фиктивные инвестиционные «фокусы», но и вполне реальные инвестиционные проекты.

Можно сказать, что «золотое Эльдорадо» было заменено «зеленым», однако с большим акцентом не на социально-экономические аспекты, а на социально-идеологические (моральные) императивы, развивая принципы «ответственного социального поведения». Но в целом по своему смысловому наполнению эти две «постреальности» оказываются удивительно схожими.

Проблема, выявленная «постреальностью» «зеленой повестки», сводилась к тому, что она не смогла стать полностью универсальной, то есть социально-экономический фундамент оказался все же недостаточен. Но это была первая попытка глобализации «постреальности», превращения ее в общемировой, почти универсальный инструмент управления экономическим и социально-экономическим развитием. Данный случай использования «постреальности» как инструмента правления экономическим развитием оказался более чем успешным. Это доказывается тем, что «зеленая повестка» сохраняет свою, как минимум, политическую актуальность, в меньшей степени - экономическую и в настоящее время, несмотря на принципиальное изменение геополитической и геоэкономической ситуации. 

Но и в этом случае реализация «зеленой повестки» как глобальной парадигмы развития была связана с попытками придать глобализации новый стимул, выведя из стагнации после кризиса 2007-2009 годов, изменив экономические основы глобализации, дополнив их неэкономическими факторами.

Приведем пример из актуального нам мира, показывающий соотношение и взаимное перетекание «постправды» и «постреальности»: президентские выборы в США в 2020 году, завершившиеся объявлением в качестве нового Президента США Дж.Байдена. На этапе предвыборной кампании мы наблюдали классические примеры информационно-политических манипуляций, когда доминирующим фактором были механизмы «постправды», то есть конкуренции интерпретаций. В особенности это проявилось в процессе формирования политических ожиданий. Но уже на этапе предвыборной кампании были заметны признаки конструирования более широкой картины. Это касалось и медийного представления движения BLM, эффект которого масштабировался и надстраивался, вплоть до формирования у «среднего американца» ожиданий полноценной гражданской войны в случае победы Д.Трампа. Хотя основными продолжали оставаться инструменты формирования «постправды».

В полной мере феномен сконструированной «постреальности» на выборах 2020 года проявился в момент, когда происходила не столько формальная, сколько политическая легитимизация крайне спорных результатов президентских выборов. Это происходило, даже несмотря на акции протестов сторонников Трампа в январе 2021 года, которые всячески замалчивались в американском информационном мейнстриме14 .

Структура данной «постреальности» состояла из относительно небольшого числа элементов, что отражало тот факт, что это фактически был первый опыт такого рода масштабного социального конструирования:

- антагонистичность противопоставления была нехарактерна не только для американской политики, но и в целом для политических процессов в демократических государствах с универсальным «образом будущего». Этот же выборный процесс отразил распад единого для американского общества «образа будущего», в дальнейшем переросшего в полноценный кризис системы политического управления, что по факту стало одним из важнейших элементов базовой идейной платформы «Трамп - злодей», политическое противостояние которому тождественно борьбе за демократию15;

- противники принятия сконструированной реальности позиционируются, как «маргиналы» не только с социальной, но и со «статистической» стороны. Последнее является интересной новацией: важнейшей технологией «постреальности» на тему «Трамп - злодей» было управление масштабом событий, что является продолжением технологий «постправды»;

- персонификация явления, а затем - персональная демонизация и маргинализация «лица» явления. По сути, самый уязвимый, но крайне необходимый элемент - любая общественно-политическая флуктуация объявляется «случайностью». Нельзя исключать, что такое распространение со временем эта технология получила в том числе и потому, что Д.Трамп был привлекательной и уязвимой фигурой. Достичь такого уровня концентрации социального конструирования вокруг одного человека в дальнейшем не удалось;

- персонализированность, а не «институциональность» формируемой «картины» - попытки показать, что дело заключается в одном человеке, а не в системном явлении, - возникла и развивалась ситуативно и во многом повлекла за собой то, что «постреальность» на тему «Трамп - злодей» оказалась узко-секторальной, не универсальной с точки зрения охвата, и относительно короткоживущей. Но принципиально подобный подход показал возможность и такой модели построения «постреальности». Персонификация в дальнейшем превратилась в относительно часто используемую технологию. По этой же модели пытались выстраивать антироссийскую «постреальность», акцентируя внимание на том, что главной проблемой, «демоном», разрушающим цивилизованный мир, является лично Владимир Путин и его ближайшее окружение. Однако недостаточность такой конструкции выявилась сравнительно быстро.

Хотя «постреальность» на тему «Трамп - злодей» была относительно локальной по своему охвату и решаемым задачам, задействованные технологии, масштаб вовлечения социальных структур и институтов государственного управления позволили погрузить значительную часть американского общества, причем не только идеологически конформного либерал-глобалистам, в эту «постреальность» на сравнительно длительный (не менее трех лет, со второй половины 2019 г.) срок. Реализация данной «постреальности» не дала возможности решить стратегические задачи, но в среднесрочной перспективе была успешной. Стратегический же неуспех связан с провальным использованием социальных структур общества (опорой только на «идеологически близкие», отказом от игры на «чужой территории») и отсутствием убедительных для информационно-вовлеченной аудитории «коммуникаторов» «постреальности». Кейс доказал невозможность построения «постреальности», опираясь только на «дружественные» медийные возможности. Локализация продвижения «постреальности» только в либеральных СМИ сделала ее в какой-то мере «секторальной», и она начала рассыпаться по мере нарастания кризиса власти в Белом доме.

«Постреальность» как инструмент размежевания «единого мира»

Главный вывод на основании анализа ранее существовавших «постреальностей», включая и прото-«постреальность» «золотого Эльдорадо», заключается в том, что потребность в такого рода технологиях, если разобраться - технологиях противопоставления, «разделения миров», причем разделения не мягкого, на уровне эстетик или социокультурных атрибутов, а жесткого, ценностного, возникает тогда и только тогда, когда речь идет о глубоком переформатировании системы международных отношений как в политических ее аспектах, так и в экономических. Сейчас мир переживает как раз такой период.

Технология «постправды» была удобна тем, что основывалась на абсолютном доминировании Запада в СМИ, межгосударственных институтах, глобальном научном и экспертном сообществе. Процесс «конкуренции постправд» на деле был вполне управляем, что и доказала фиктивная в своей основе дискуссия вокруг вины тех или иных стран и политических сил в развязывании Второй мировой войны, а еще раньше, но в более «нишевом» и внешне неполитизированном формате - дискурс «глобального потепления». «Постреальностей» может быть несколько, и они могут конкурировать друг с другом. Это и было доказано среднесрочным эффектом реализации в глобальном масштабе «постреальности» на тему «Цивилизованный мир против агрессивной России». Конкуренция ценностей через противопоставление «всего мира» России начинает постепенно превращаться в конкуренцию «коалиций ценностей», а в перспективе, по мере «размораживания» процессов геоэкономической регионализации, - «пространств ценностей».

Но это вскрывает главную функцию «постреальности» в нынешнем мире в качестве инструмента стратегического конструирования. Сейчас мы наблюдаем попытку выведения технологий «постреальности» на следующий уровень: от формирования относительно устойчивой коалиции против понятного «врага» в относительно информационно и политически локализованном пространстве к сохранению благоприятного для США формата глобализации.

Американский «мир правил», возможность менять которые есть только у США, является классическим примером «постреальности», хотя и со спецификой: допустимостью изменения рамочных условий существования «базовой реальности», что возможно не только при условии достройки «постреальности» идеологическим компонентом, но и обеспечения поддержки «постреальности» за счет технологий «жесткой силы».

Это принципиально отличает «мир правил» от модели «коалиции демократий», которая реализовывалась в русле «мягкой», максимум «полужесткой» силы принуждения.

Сила технологий «постреальности», обуславливающих их высокую востребованность для подобных задач, заключается в том, что их использование не требует высокой степени консолидации собственной элиты и системы государственного управления. Важно сохранять контроль над системообразующими и информационными процессами и каналами коммуникаций, а также социальными институтами, созданными во времена геополитической американоцентричности и сориентированными на трансляцию данной повестки.

Но у «постреальности» имеется и оборотная сторона: «информационные границы» нового мироустройства будут совпадать не столько с политическими, сколько с социальными и социокультурными. Они, будучи несколько более гибкими, и будут определять предельную рамку как продвижения собственной «постреальности», так и оттеснения «постреальности», трансформированной в систему социальных мотиваторов и социокультурные установления, сконструированной конкурентом и тем более противником. Противник в отличие от конкурента получает возможность использовать для укоренения собственной версии ценностей «постреальность» и административные инструменты. Но именно социоинформационные границы и будут определять границы влияния той или иной геополитической силы: государства или коалиции.

И здесь можно сделать следующий вывод: возникновение феномена «постреальности» отражает то, что глобализированное информационное пространство, интерфейсом между которым и человеком и служило американоцентричное в своей сути информационное общество, начинает распадаться на отдельные, причем не всегда страновые, сегменты, определяющиеся принятием или непринятием тех или иных ценностей, а фактически «постреальности», выстраиваемой на базе этих ценностей.

Этот процесс пока еще в самом начале, однако дальнейшее использование технологий «постреальности» в межгосударственной и межкоалиционной конкуренции будет означать постепенное разрушение универсальности глобализированного информационного общества, остающегося одной из важнейших основ американского влияния в мире.

Из этого вытекает, что «постправда», масштабированная и дополненная ценностными - по сути, идеологическими - компонентами, превратилась если не в свою противоположность, то в технологию разделения «единого мира» и создания ограниченных пространств доминирования одной «правды».

И это также вполне соответствует сегодняшнему «духу» системы международных отношений. «Мир глобализации» во главе с США, очевидно, нуждается в сокращении ареала американоцентричной глобализации, но сокращении управляемом, не перерастающем в «обвал». Технологии «управляемого размежевания» через управление различными «постреальностями» вполне могут стать инструментом участия США в управлении процессами геоэкономической регионализации. Технология «постреальности» создает социоинформационную основу для формирования протоидеологий, а значит, может возникнуть ситуация, когда вместо конкуренции экономических моделей и «образов будущего» как основы межгосударственных процессов мы можем столкнуться с конкуренцией «постреальностей», манипулятивных по своей природе. Что на определенном этапе потребует задействования и некоего аппарата принуждения. С этим уже сталкивается ряд стран Запада, пытающихся административно-политическими методами, в том числе и юридическими, предотвратить распад антироссийской «постреальности».

 

 

1Russian Offensive Campaign Assessment. Institute for the Study of War // https://www.understandingwar.org/backgrounder/russian-offensive-campaign-assessment-december-31-2023

2The limits of the effectiveness of EU Sanctions against Russia // https://www.bruegel.org/comment/limits-effectiveness-eu-sanctions-russia

3Post-Truth Politics, the Fifth Estate and the Securitization of Fake News // https://www.bbvaopenmind.com/en/humanities/beliefs/post-truth-politics-the-fifth-estate-and-the-securitization-of-fake-news/

4O’Sullivan T. ‘Alternative media’ // Key Concepts in Communication and Cultural Studies /   O’Sullivan Tim, Hartley John, Saunders Danny, Montgomery Martin, Fiske John (eds.). New York: Routledge, 1994.

5Возовиков О.И. Журналистика мнений против журналистики фактов // Журналистика - вызовы времени. Сборник научных статей кафедры журналистики и медиакоммуникаций / Под ред. Т.Н.Владимировой. М., 2018.

6Лисанюк Е.Н., Перова Н.В. Стив Фуллер и его игра в знание в условиях пост-правды // Вестник Томского государственного университета. Философия. Социология. Политология. 2020. №53. С. 221-226.

7Nye J. Jr. How Sharp Power Threatens Soft Power. The Right and Wrong Ways to Respond to Authoritarian Influence // Foreign Affairs. January 24, 2018 //  https://www.foreignaffairs.com/articles/china/2018-01-24/how-sharp-power-threatens-soft-power

8Хаас Р. Мировой беспорядок. М.: АСТ, 2019. 320 с.

9История Латинской Америки. Доколумбова эпоха - 70-е гг.  ХIХ века / Под ред. Н.М.Лаврова. М., 1991.

10Ефимова Е.Г., Мальцев А.А., Чупина Д.А.  «Зеленая» повестка в  современной практике стран и  регионов: в  поисках единого подхода // Вестник Санкт-Петербургского университета. Экономика. 2023. №39 (1).  С. 55-72.

11Baysha O. Miscommunicating Social Change: Lessons from Russia and Ukraine. New York, London: Lexington Books, Lanham, Boulder, 2019. 246 p.

12Инициатива по поддержке независимости медиа (Медиа-К) // https://www.usaid.gov/ru/kyrgyz-republic/fact-sheets/cultivating-media-independence-initiative-media-k (дата обращения: 03.04.2020).

13Гёпель М. Мир после нас. Как не дать планете погибнуть / Пер. с нем. М.: Альпина Паблишер, 2021. 173 с.

14Дмитриев О.А. Мультимедийные приемы в альтернативных международных медиа // Ученые записки Крымского федерального университета им. В.И.Вернадского. Филологические науки. Научный журнал. 2021. Т. 7 (73). №1. С. 154-164.

15Way L.A. The People v. Donald Trump: Indicting the Former President Will Test American Democracy // Foreign Affairs. April 18, 2023 // https://www.foreignaffairs.com/united-states/people-v-donald-trump; Drezner D.W. Bracing for Trump 2.0: His Possible Return Inspires Fear in America’s Allies - and Hope in Its Rivals // Foreign Affairs. September 5, 2023 // https://www.foreignaffairs.com/united-states/bracing-trump-possible-return-allies-rivals