ENGLISHНикакая ситуация в международной политике, как, вероятно, и в жизни вообще, не повторяется в точности. И даже самые удачные решения в прошлом не обязательно могут с успехом быть применимы в отношении вновь возникающих проблем.
Вместе с тем обращение к накопленному опыту не только обогащает знание истории, но и дает пищу для сравнений и размышлений, стимулирует творческий процесс - движитель дипломатического искусства.
Дипломатическое искусство требует как можно более широкого учета факторов, от которых может зависеть успех задуманного, особенно такого мощного фактора, как общественное мнение. Это убедительно продемонстрировал видный государственный деятель России С.Ю.Витте на переговорах с Японией о прекращении Русско-японской войны 1904-1905 годов. Положение России на этих переговорах осложнялось, помимо всего прочего, тем, что выступавший на них в роли посредника Президент США Т.Рузвельт «с самого начала переговоров и все время старался поддерживать Японию». Как осуществлял в этих условиях свою программу С.Ю.Витте? Вот что он написал об этом в своих воспоминаниях. «Когда мы приближались к Нью-Йорку, наш пароход встретили несколько пароходов с корреспондентами различных американских газет. Когда эти корреспонденты вошли на пароход, я им высказал радость по случаю приезда моего в страну, которая всегда была в дружественных отношениях с Россией, и мою симпатию к прессе, которая играет такую выдающуюся роль в Америке. С тех пор и до моего выезда из Америки я всегда был, если можно так выразиться, под надзором газетчиков, которые следили за каждым моим шагом. В Портсмуте [место, где проходили переговоры], не знаю, с целью или нет, мне отвели две маленькие комнаты, из которых одна имела окна таким образом направленные, что через них было видно все, что я делаю. Со дня приезда и до дня выезда из Америки меня постоянно снимали «кодаками» любопытные. Постоянно, в особенности дамы, подходили ко мне и просили остановиться на минуту, чтобы снять с меня карточку. Каждый день обращались ко мне со всех концов Америки, чтобы я прислал свою подпись, и ежедневно приходили ко мне, в особенности дамы, просить, чтобы я расписался на клочке бумаги.
Я самым любезным образом исполнял все эти просьбы, свободно допускал к себе корреспондентов и вообще относился ко всем американцам с полным вниманием. Этот образ моего поведения постепенно все более и более располагал ко мне как американскую прессу, так и публику. Когда меня возили экстренными поездами, я всегда подходил, оставляя поезд, к машинисту и благодарил его, давая ему руку. Когда я это сделал в первый раз, к удивлению публики, то на другой день об этом с особой благодарностью прокричали все газеты. Судя по поведению всех наших послов и высокопоставленных лиц, впрочем, не только русских, но вообще заграничных, американцы привыкли видеть в этих послах чопорных европейцев, и вдруг явился к ним чрезвычайный уполномоченный русского Государя, председатель Комитета министров, долго бывший министром финансов, статс-секретарь Его Величества, и в обращении своем он еще более прост, более доступен, чем самый демократичный президент Рузвельт, который на своей демократической простоте особенно играет.
Я не сомневаюсь, что такое мое поведение, которое налагало на меня, в особенности по непривычке, большую тяжесть, так как, в сущности, я должен был быть непрерывно актером, весьма содействовало тому, что постепенно американское общественное мнение, а вслед за тем и пресса все более и более склоняли свою симпатию к главноуполномоченному русского царя и его сотрудникам. Этот процесс совершенно ясно отразился в прессе, что легко проследить, изучив со дня на день американскую прессу того времени. Это явление выразилось в телеграмме президента Рузвельта в конце переговоров в Японию - после того как он убедился, что я ни за что не соглашусь на многие требования Японии, и в том числе на контрибуцию, - в которой он, между прочим, констатировал, что общественное мнение в Америке в течение переговоров заметно склонило свои симпатии на сторону России и что он, президент, должен заявить, что если Портсмутские переговоры ничем не кончатся, то Япония уже не будет встречать те сочувствие и поддержку в Америке, которые она встречала ранее». Что касается японцев, то они, отмечал С.Ю.Витте, были его «союзниками» в том, чтобы склонить симпатии общественного мнения в Америке к России. «Если они не были чопорными, как европейские дипломаты-сановники, чему, впрочем, случайно препятствовала и их внешность, то тот же эффект производился на американцев их скрытостью и уединенностью». И что же в результате? «Президент Рузвельт, испугавшись, что окончание переговоров ничем может возбудить общественное мнение против него и японцев, телеграфировал Микадо [императору], советуя согласиться на предложения» российского представителя, что тот и сделал. С.Ю.Витте, как это видно из приведенной выдержки, продемонстрировал эффективность качественно нового для своего времени стиля ведения переговоров и дипломатического искусства вообще, в основе которого лежало осознание роли общественного мнения и активная работа с ним. С тех пор значение общественного мнения многократно возросло.
q
ОДИН из очень значимых для расчета дипломатического действия факторов - фактор времени, или выбор момента для действия. Вспомним 11 сентября 2001 года, нью-йоркские башни-близнецы еще горели, а тогдашний Президент России В.В.Путин уже связался - первым из зарубежных руководителей - с Президентом США Дж.Бушем, для того чтобы выразить солидарность России, заявить, что в борьбе с международным терроризмом мы с США союзники.
Так, канцлер А.М.Горчаков в течение полутора десятков лет выжидал и готовил момент, когда Россия решительным действием сможет смыть позор навязанного ей в 1856 году в результате ее поражения в Крымской войне Парижского трактата, лишившего ее права держать на Черном море военный флот. Такой момент, как он счел, настал в 1870 году, и без единого выстрела, благодаря дипломатическому искусству успех был достигнут. Интересно, особенно с точки зрения тонкостей дипломатического искусства, как проходило принятие решения на этот счет в Санкт-Петербурге. Тем более рассказ об этом принадлежит самому Горчакову. «В 1871 [так в тексте] году, в эпоху франко-прусской войны, никто другой как именно я подал мысль государю Александру Николаевичу и поддержал затем его решимость смыть пятно, оставшееся на страницах новейшей истории нашего отечества: уничтожить запрет, наложенный на Россию Парижским трактатом, запрет строить корабли в портах Черного моря и вообще снять запрещение на содержании в этом море более определенного количества кораблей. По этому важному делу был собран также совет под личным председательством Его Величества. На совете были: военный министр Милютин... Валуев, мой постоянный друг князь Урусов и другие. Все были, конечно, согласны с тем, что запрет должен быть снят с России относительно русского Черного моря, но, однако, все, а в том числе и военный министр, полагали, в видах осторожности, совершенно необходимым, прежде чем решиться на этот шаг, предварительно снестись с державами, подписавшими Парижский трактат.
- Если действовать так, как здесь советуют, - сказал я весьма горячо, - то это значит отказаться от самой цели; это значит ничего не получить, ничего не добиться. Должно просто заявить всей Европе, что Россия по отношению к Черному морю разрывает Парижский трактат 1856 года, и таковым заявлением великий факт свершится.
- Я вполне согласен с князем Горчаковым, - сказал государь».
Так и было сделано. Это произвело в Западной Европе впечатление разорвавшейся бомбы, но было проглочено. Можно только представить, к чему привело бы, как это предлагалось участниками совещания, согласование данного шага с подписантами Парижского трактата.
q
ДИПЛОМАТИЧЕСКОЕ ИСКУССТВО зиждется на фундаменте накопленных знаний и опыта, готовых к применению, когда только к этому откроется возможность и потребность. Но когда она откроется, эта возможность, этот случай? Предугадать, когда это произойдет, а тем более создать соответствующие обстоятельства - дело трудное. Вместе с тем готовность действовать, если и как только случай возникнет, должна быть высокой. Обратимся вновь к примеру. Дело происходило во время разработки Заключительного акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (хельсинкского Заключительного акта). Работа эта началась в Женеве осенью 1973 года, но шла трудно. Я был вторым лицом в делегации СССР, которой руководил заместитель министра А.Ковалев. Где-то в середине сентября 1974 года делегация Мальты внесла на рассмотрение Совещания серию предложений по вопросам, относящимся к безопасности в Европе. Центральное место в них отводилось налаживанию «органического» сотрудничества между участниками Совещания и всеми другими государствами Средиземноморья, а также Ираном и государствами Персидского залива. В этих целях предполагалось создание специального «руководящего комитета». Завершались эти предложения указанием на то, что в ходе работы этого «нового суверенного, независимого органа» США и СССР «постепенно выведут свои вооруженные силы из этого района». Из доверительных источников нам стало известно, что документ внесен по прямому указанию премьер-министра Мальты Д.Минтоффа, а делегации Мальты предписано любой ценой, вплоть до блокирования всей работы Совещания, добиваться обсуждения и принятия мальтийского предложения.
Среди делегаций появление мальтийских предложений вызвало недоумение и беспокойство. Было очевидным, что по своему содержанию они не укладываются в те параметры, которые предусмотрены «Синей книгой» (программой работы Совещания), и по этой причине вроде бы без труда могли быть отведены. Однако участникам Совещания уже был знаком напористый стиль ведения дел Д.Минтоффом, и поэтому они предвидели возможность сложных коллизий. Так и получилось. В течение многих месяцев предложения Мальты старались «замотать», избегали серьезного их обсуждения. Но и Мальта ждала своего часа.
В конце мая 1975 года, когда была почти закончена работа по согласованию документа общего характера по средиземноморским проблемам, Мальта внесла к этому документу свои дополнения, повторявшие основные идеи первоначального предложения. Все это вызвало резко негативную реакцию стран НАТО, в первую очередь США. Их задевало все, но особенно прямо занесенная угроза над пребыванием в Средиземном море их Шестого флота. Что касается Советского Союза, то с точки зрения широких политических целей многое нам могло бы быть приемлемым, в том числе и совместный с американцами вывод вооруженных сил из района Средиземного моря. Но в Москве понимали, что задача эта не реалистична и что все это способно лишь затянуть завершение Совещания, в то время как Советский Союз стремился к его скорейшему окончанию.
Делегация получила указание постараться нейтрализовать остроту ситуации за счет включения в документ по Средиземноморью текста общего необязывающего характера. Обстановка на Совещании осложнилась еще и тем, что для защиты позиции Мальты в Женеву прибыл из Ла Валетты личный представитель Минтоффа посол Гудвилл. Среди делегаций быстро распространилась молва, что только он один - ни делегация Мальты или кто-нибудь иной, а именно посол Гудвилл - располагает прямыми, только ему одному известными указаниями премьер-министра, как вести дела в поднятом Мальтой вопросе. А вел эти дела Гудвилл с предельно твердых, бескомпромиссных позиций. Согласие Мальты на завершение Совещания он ставил в прямую зависимость от отношения к ее предложениям. И когда в начале июля на заседании Координационного комитета - своего рода высшего органа Совещания - в который раз дебатировался вопрос о дате завершения Совещания, со стороны мальтийского представителя последовало хлесткое заявление: «Мои власти не определили ни дня, ни месяца, ни года завершения Совещания». Острее не скажешь. В сочетании с правилом консенсуса, при котором решения принимались при отсутствии хотя бы одного несогласного с ними, это означало полный тупик.
В бесплодных поисках компромиссных формулировок или хоть какого-то выхода из положения уходили день за днем. Совещание гудело, как улей. Все другие вопросы, если и не были забыты, то оказались отодвинутыми на второй план. Весь интеллектуальный потенциал Совещания был мобилизован на поиски какой-нибудь логичной формулы договоренности. Бесполезно. Для американцев Шестой флот - священная корова. С ними все натовцы. Для Мальты - ни шагу в сторону от сути представленных предложений. Пускались в ход резкие слова насчет шантажа, злоупотребления правилом консенсуса. Изощренные умы искали комбинации-лазейки, как можно обойти правило консенсуса. Но это были не более чем эмоции, способные лишь накалить атмосферу, поскольку изменение правил процедуры само требовало консенсуса, то есть согласия Мальты, а действовать без нее значило бы взорвать Совещание.
К тому же правилом консенсуса дорожила не только Мальта. Пробовали через столицы обращаться в Министерство иностранных дел Мальты, но там подтвердили, что операцию проводят двое: сам Минтофф и посол Гудвилл. Что же до Минтоффа, то он отправился в путешествие на яхте по Средиземному морю и якобы с ним нет никакой связи. Хочешь верь, хочешь нет, но оставался только посол Гудвилл.
9-10 июля проходила серия почти непрерывных заседаний Координационного комитета Совещания. Работали и днем и ночью. Дебаты велись насчет даты завершения Совещания. Поскольку было ясно, что окончательно ее определить будет невозможно, ставилась цель договориться хотя бы о так называемой «целевой», то есть ориентировочной, дате. Канада предложила в качестве такой даты 30 июля, имея в виду, что по этой дате в дальнейшем потребуется еще финальное, утверждающее ее решение, когда будет достигнуто общее согласие по оставшимся нерешенным вопросам. В ночь с 10 на 11 июля за принятие предложения Канады высказалось 30 делегаций.
Но положение вновь обострилось из-за Мальты, выдвинувшей в качестве условия своего согласия принятие ее предложений. Ответом стран НАТО было категорическое «нет». Кризис был полным. В разгар этих перипетий в Женеве должна была состояться встреча А.Громыко с госсекретарем США Г.Киссинджером. А.Громыко прилетал накануне. Доклад министру о положении дел на Совещании был кратким, а главное неутешительным. Все на мертвой точке. Что же до предложений насчет того, как можно выйти из положения или хотя бы как ставить вопрос о Совещании на следующий день в переговорах с Г.Киссинджером, то их вообще не последовало, поскольку самые изощренные интеллектуалы уже иссякли. Вместе с тем вопрос о завершении Совещания, и завершении скорейшем, был в тот момент основным для Москвы вообще и для встречи с госсекретарем США в частности.
Я при разговоре с А.Громыко на эту тему не присутствовал. Его вел А.Ковалев, но могу представить, что это был разговор не из приятных. Поздно вечером А.Ковалев попросил меня зайти к нему и заговорил о мальтийской проблеме. Я был, разумеется, в курсе всех ее деталей, хотя непосредственно этот вопрос не вел. С мальтийским послом Гудвиллом я познакомился в кулуарах Совещания скорее из любопытства, и так как мне не приходилось ему ничего доказывать и вообще разговаривать по острому для него вопросу, отношения между нами установились неплохие. Кто знает, рассуждал я, может быть они и пригодятся. А.Ковалев был немногословен: «Завтра в 10 часов утра А.Громыко встречается с Г.Киссинджером. Вы знаете Гудвилла. Поезжайте в здание, где проходит Совещание. Пораньше. Может быть, вам удастся с ним повидаться. Поговорите. Если вдруг будет что-нибудь интересное, расскажем министру». Вот и все, если не меньше того. Гудвилл предпочитал разговор на английском языке. С английским я тогда был не в ладах. Поэтому я попросил отправиться со мной в здание Совещания ответственного секретаря нашей делегации, с тем чтобы в случае необходимости он помог мне объясниться с мальтийским послом.
Совещание начинало работу тоже в 10 часов утра, но дипломаты, особенно в те дни, начинали собираться там и раньше. Во всяком случае, мы с моим попутчиком появились в здании сразу после девяти. Я расположился в одном из дальних уголков зала, попросив спутника быть поближе к входу и, в случае если Гудвилл действительно появится, пригласить его для краткого разговора со мной. Все это выглядело необычно. Свидания не назначалось. Специально. Чтобы не придавать возможной встрече официального характера. Никакой уверенности, что Гудвилл собирался быть на Совещании, а тем более с утра, у меня не было. Но, как говорится, на ловца и зверь бежит. Я вдруг с радостью увидел, как с дальнего конца зала ко мне направляется не кто иной, как мальтийский посол в сопровождении ответственного секретаря нашей делегации. Мы усаживаемся, обмениваемся любезностями. Я решаю идти к цели самым прямым путем. «Через каких-то 15-20 минут, - говорю я, - начнется встреча А.Громыко и Г.Киссинджера. Совсем рядом. В отеле «Континенталь». Это уникальный случай. Может быть, последняя возможность для того, чтобы решить интересующую Мальту проблему. Мы готовы помочь этому. Если вы, посол, сообщите мне сейчас вашу запасную позицию по спорному вопросу, я обещаю, что через несколько минут она станет предметом обсуждения А.Громыко и Г.Киссинджера со всеми вытекающими из этого последствиями».
Знал ли я, что у Гудвилла имеется запасная позиция? Нет, конечно. Но должна же она была быть! Или, во всяком случае только при наличии запасной позиции и запасной позиции разумной, был возможен компромисс, без которого в проигрыше остались бы все, но в том числе и Мальта. Напряженно жду реакции Гудвилла. Вдруг вижу, вместо ответа он достает бумажник. Раскрывает. Вынимает тонкую полоску бумаги, напоминающую телеграфную ленту. На ней - несколько от руки выписанных слов. «Записывайте», - говорит. И диктует короткую формулировку. Мы записываем: «...с целью способствовать миру, сокращению вооруженных сил в этом районе...» Сразу видно - это решение проблемы. Здесь нет ни Ирана, ни стран Персидского залива. Но главное, в этих словах нет требования к США выводить их вооруженные силы, их Шестой флот из Средиземного моря! Но не мое дело втягиваться в разговор, к тому же дорогá каждая минута. Я благодарю. Говорю, что надо спешить к месту встречи министра с госсекретарем. Прощаюсь. Действительно надо. Стрелка часов подходит к десяти.
В машине также от руки переводим формулировку на русский язык. Вот и отель «Континенталь». Пропусков у нас нет, но удается пробраться через все заслоны. Мы оказываемся в зале встречи, когда ее участники рассаживаются за столом переговоров. Говорю пару слов А.Ковалеву. Вместе передаем формулировку А.Громыко. Без больших пояснений. Министр бросает взгляд на протянутый ему лист бумаги и воспринимает все с таким невозмутимым видом, что невольно мелькает вопрос, не требуется ли сказать чего-то большего. Расселись. Я тоже устроился в конце стола. Пара шуток перед стартом. Затем А.Громыко размеренно произносит: «Предлагаю начать с вопроса об Общеевропейском совещании, вернее, с мальтийского вопроса». Эти слова не вызывают у Г.Киссинджера никакого энтузиазма. С кислой миной он отвечает: «Я не возражаю, конечно, но говорить-то не о чем. На Совещании полный тупик. Что же мы будем обсуждать?» - «Есть новое мальтийское предложение», - бесстрастно произносит министр. Г.Киссинджер озадачен. Посерьезнел. Вместо ответа он наклоняется к соседу справа, затем к соседу слева. С дальнего конца к нему спешит глава американской делегации на переговорах посол Д.Шерер, еще кто-то из сопровождающих. Шепчутся. Теперь Г.Киссинджер не просто озадачен, но явно смущен.
- О каких новых предложениях вы говорите? - спрашивает он. - У нас ничего нет. Мы даже ничего не слышали.
- Да и мы их получили совсем недавно, - поясняет А.Громыко.
- Но я надеюсь, - замечает Г.Киссинджер с недоверием, - что в новой формулировке нет намека на Шестой флот.
- Об этом там ничего не говорится, - отвечает А.Громыко. Он предлагает Г.Киссинджеру прервать заседание и поговорить один на один. Оба они уединяются в дальнем конце небольшого зала, где идет встреча. Их беседа совсем непродолжительна. Каких-то несколько минут. Возвращаются к столу довольные. Объявляют: «Мы договорились. Формулировка подходит. Теперь нашим делегациям следует провести ее через своих союзников. Сделать это надо аккуратно. Операция деликатная. Она ни в коем случае не должна сорваться. В то же время ни у кого не должно возникнуть подозрения, что мы действуем в каком-то сговоре. Тем более что никакого сговора в точном смысле слова и нет». Переговоры переходят на другую тему. Мне больше нечего делать на советско-американской встрече.
Остальное с мальтийским кризисом - уже техника. Хотя и непростая. Потребовалось еще несколько дней, для того чтобы в разворошенном муравейнике Совещания вынутые из бумажника Гудвилла слова были всеми признаны формулировкой проекта Заключительного акта. Группа НАТО заседала не только в Женеве, но и в штаб-квартире в Брюсселе, совещались и делегации Варшавского договора, велась работа с нейтралами. Надо было не только убедить в достоинствах аккуратно предлагавшейся формулировки, но и мягко отвести «еще лучшие» предложения, уговорить колеблющихся, дать возможность дождаться инструкций из столиц сомневающимся. Следует отметить, что для придания пущей достоверности всей этой операции руководитель нашей делегации никого из команды наших дипломатов, проводивших ее, не поставил в известность об истинном происхождении предложения.
Наконец, формулировка принята, одобрен и весь текст дополнения. Вот он: «Для содействия целям, изложенным выше [это часть документа Совещания по проблемам Средиземноморья], государства-участники также заявляют о своем намерении поддерживать и расширять контакты и диалог, начатые Совещанием по безопасности и сотрудничеству в Европе с неучаствующими средиземноморскими государствами, включая все государства Средиземного моря, с целью способствовать миру, сокращению вооруженных сил в этом районе, укреплению безопасности, ослаблению в этом районе напряженности и расширению сферы сотрудничества - задачам, в которых все совместно заинтересованы, а также с целью определения дальнейших совместных задач государства-участники будут стремиться в рамках их многосторонних усилий содействовать прогрессу и соответствующим инициативам, а также осуществлять обмен мнениями в отношении достижения изложенных выше задач».
Пусть читатель не ломает себе голову над расшифровкой с таким трудом притертых друг к другу слов. Я подчеркнул лишь несколько из них. Те, которые позволили развязать мальтийский узел. Конечно, в таком виде они ни у кого не могли вызывать страхов. В Заключительном акте появился специальный пассаж, посвященный проблемам Средиземноморья. Случай, подобный описанному, не создашь и не придумаешь. Но быть готовым действовать по находящемуся в работе вопросу в любых обстоятельствах - весьма полезно.
q
ИТАК, классический путь решения возникающих в дипломатической практике проблем может состоять из суммы хорошо известных операций. Нужно собрать побольше информации, проверить и перепроверить ее, затем как можно глубже ее проанализировать. Спрогнозировать возможное развитие событий. На основании всего этого рассчитать один или несколько вариантов действий и действовать. Вопрос только в том, охватывает ли это всю сложность обстоятельств, с которыми приходится сталкиваться дипломату? Думается, что ответ будет отрицательным. Что же тогда?
Поиск решения - важнейшая составляющая дипломатического состязания. Но когда наступает момент для его принятия? Это зависит от обстоятельств и личных качеств принимающего решение. Двумя крайними вариантами ответа на этот вопрос могут быть:
- В экстремальной ситуации, настоятельно требующей срочного решения, оно может прийти в результате наивысшего сосредоточения и напряжения интеллектуальных возможностей, как это случается во время блиц-игры в шахматы. Отметим, однако, справедливость мнения о том, что «в состоянии стресса люди делают гораздо больше ошибок, в том числе и элементарных».
- Другой вариант состоит в том, что решение приходит в момент расслабления и как бы непроизвольно, когда в максимальной степени включаются творческие ресурсы мозга - то, что называется работой подсознания. Неслучайно народная мудрость разных стран подсказывает: «Утро вечера мудренее». Буквальный перевод этой поговорки с французского языка гласит: «Ночь приносит совет».
Приведем в связи с этим пример из практики. В 1971 году было решено подготовить документ «Принципы сотрудничества между СССР и Францией». Документу придавалось большое значение, поскольку имелось в виду его подписание руководителями двух стран - Л.Брежневым и Ж.Помпиду во время первого визита тогдашнего руководителя Советского Союза в западную страну. Поэтому переговоры по согласованию текста документа вел лично министр иностранных дел А.Громыко. Одно из положений было решено посвятить сотрудничеству двух стран в европейских делах. Это положение начиналось словами: «Большое значение имеет тесное сотрудничество СССР и Франции в Европе, совместно с заинтересованными государствами, в поддержании мира и в продолжении линии на разрядку, в укреплении безопасности, мирных отношений, сотрудничества между всеми европейскими государствами при условии неукоснительного соблюдения следующих принципов...» Эту вступительную фразу согласовали без труда. Дальше требовалось конкретизировать те принципы, о которых говорилось выше. Тут начались трудности. Большие. Дело в том, что руководство Советского Союза первейшим, самым главным принципом, которого должны были придерживаться европейские государства, считало принцип нерушимости границ. Этот принцип во всех перечислениях Советский Союз неизменно ставил на первое место с цифрой «1» перед ним.
Исходя из этого, наше предложение в отношении перечисления принципов выглядело следующим образом: 1. Нерушимость границ. 2. Невмешательство во внутренние дела. 3. Равенство. 4. Независимость. 5. Отказ от применения силы или угрозы ее применения. Что касается французов, то они были согласны с самим набором принципов и не возражали против упоминания в перечне принципа нерушимости границ, но категорически возражали против того, чтобы он стоял на первом месте.
Поэтому их вариант перечня принципов выглядел так: 1. Равенство. 2. Невмешательство во внутренние дела. 3. Нерушимость границ. 4. Независимость. 5. Отказ от применения силы или угрозы ее применения. Длительные переговоры со всякого рода вариантами перестановки принципов местами результатов не давали. Трудно было бы нашему министру доказать Политбюро и Л.Брежневу, что Франция стоит мессы, если принцип нерушимости границ не будет находиться там, где хотело видеть его в тот момент советское руководство. А Париж тоже был тверд. Переговоры были горячими, хотя время перевалило далеко за полночь. Под утро тупик был полным и неприятным, поскольку, повторив по нескольку раз самые изощренные аргументы, стороны иссякли. Вместе с тем куда же идти в переговорах выше министра? И тогда наш министр и его партнер с французской стороны - посол Роже Сейду - попросили двух сопровождавших их дипломатов - одного с советской стороны (им был автор этих строк) и одного с французской (им был советник-посланник посольства Франции) - уединиться и подумать над тем, как выйти из положения. Мы с посланником отправились в комнату, находившуюся между рабочим кабинетом министра и небольшим приемным залом, где велись переговоры. Было ясно, что спорить и препираться дальше бесполезно, поэтому мы с посланником пили чай и поначалу говорили бог весть о чем. С этим приходило расслабление, и мозг начал работать не под импульсами запрограммированной воли, а как бы сам по себе, самостоятельно выискивая решение на базе накопившейся в нем информации.
«Дорогой мой друг, - сказал я через некоторое время собеседнику, - мне пришла в голову нехитрая развязка: мы снимем порядковый номер «1», стоящий перед принципом нерушимости границ, а вы согласитесь поставить этот принцип на первое место. Для того же, чтобы не «обижать» все остальные принципы, об иерархии которых можно спорить до бесконечности, мы расположим их в столбик, дадим каждому по строчке и перед каждым поставим дефис. Мой собеседник отхлебнул чаю и сказал: «Пожалуй. Только давайте спокойно допьем наш чай и не будем спешить к начальству: так наш поиск будет выглядеть солиднее». Решение удовлетворило и Москву, и Париж. В результате в документе, принятом по итогам визита Л.Брежнева во Францию, изложение принципов выглядело следующим образом:
- нерушимость нынешних границ;
- невмешательство во внутренние дела;
- равенство;
- независимость;
- отказ от применения силы или угрозы ее применения.
Кстати, позже, при подготовке хельсинкского Заключительного акта, когда пришлось перечислить десять принципов, которыми должны руководствоваться государства - участники СБСЕ, было решено внести в документ положение, уточнявшее, что «все принципы, изложенные выше, имеют первостепенную важность и, следовательно, они будут одинаково и неукоснительно применяться при интерпретации каждого из них с учетом других». Расслабление сделало свое дело.
