Аверелл Гарриман. Олигарх на дипломатической службе

Окончание. Начало см.: Международная жизнь. 2022. №3. С. 126-145 и №8. С. 98-119.
Все представленные иллюстрации - из фотофонда АВП РФ.

В любой войне, помимо побежденных и победителей, есть еще и выгодоприобретатели. Причем два последних понятия редко совпадают, особенно в масштабном и затяжном конфликте. Победа достается дорогой ценой, вложением крупных ресурсов, зачастую максимальным напряжением и истощением государственного организма. Выгодоприобретатель же старается воздерживаться от прямого вовлечения в войну, тратит на нее минимум, пытаясь грамотно распределить бремя потерь между сражающимися сторонами, вовремя сделать ставку на победителя и получить от своего ограниченного участия максимальные политические и экономические дивиденды. Заработать на чужой войне, не превращая ее в свою собственную, - идеал, к которому исторически стремились все политические игроки. Как бы банально и цинично это ни звучало.

Как в Первую, так и во Вторую мировые войны США придерживались именно такого, оптимального для достижения своих стратегических задач подхода. По итогам Первой достичь желаемого - открыть для реализации американских бизнес-интересов весь мир - удалось в ограниченных масштабах: еще сильны были колониальные державы Великобритания и Франция. Ближе к окончанию Второй мировой, в 1944 году, складывалась принципиально иная ситуация.

Все конкуренты США в Европе были как таковые нейтрализованы нацистской Германией: Франции де-факто не существовало, «владычица морей» в борьбе за собственное выживание потеряла свои позиции и балансировала на грани банкротства. Германия как крупнейшая континентальная сила была уже практически уничтожена Советским Союзом. Попытки продолжать эту губительную для страны войну, сломать ею же запущенную мясорубку, бросая в нее все новые порции германских граждан, лишь усугубляли степень неминуемого поражения. В этих условиях само государство становилось худшим врагом немецкого народа.

СССР, вопреки колоссальным жертвам, сумел сохранить внушительный ресурсный потенциал и превращался в самую мощную военную силу в Евразии. Особенно неожиданной оказалась стремительность такой метаморфозы. В планы Соединенных Штатов это явно не входило: буквально за год, с 1943-го по 1944-й, «ведомый» и «контролируемый», как им казалось, союзник стал серьезным конкурентом, не только не вписывающимся в отведенные ему рамки, но и начинающим продвигать свою собственную стратегическую повестку.

За этот же год посол США Аверелл Гарриман как непосредственный свидетель этих процессов в корне меняет свои взгляды и в отношении Советского Союза, и в отношении политики Франклина Рузвельта на советском направлении. Если в 1943 году он пусть с определенными оговорками и опасениями, но все же разделял курс президента на поддержку советской России, то к концу 1944 года он неизменно придерживался позиции, что то, что американцы считали демонстрацией открытости и доверия к русским, не сопровождалось должной степенью взаимности. Особенно беспокоило американского посла стремление Кремля единолично принимать ключевые политические решения по странам Восточной Европы по мере продвижения в регион частей Красной армии¹. Посему основные, с его точки зрения, задачи США в регионе на конец 1944 - начало 1945 года сводились к тому, чтобы не дать СССР установить свои «марионеточные режимы», контролируемые из Москвы и «опирающиеся на репрессивный аппарат тайной полиции»².

Гарриман неоднократно предупреждал Вашингтон: если США не изменят свой подход, не будут четко обозначать цену за свою поддержку, Советский Союз превратится в «хулигана мирового масштаба, занимающегося травлей и запугиванием везде, где затронуты его интересы»³. Отношения следует выстраивать только на принципе взаимности, жестко требуя встречных уступок. Нужно поддерживать те силы в окружении Сталина, которые готовы вести игру по американским правилам, и доказать советскому лидеру, что советчики, выступающие за продолжение жесткой линии, создают для него одни проблемы.

Американская дипломатия должна была действовать решительно и твердо, но при этом аккуратно и выверенно: добиваться результата, не разрывая уже наработанных связей. Нельзя было, в частности, подвергать риску договоренность о предстоящем вступлении СССР в войну с Японией, что, по подсчетам на тот момент, должно было спасти примерно 200 тыс. жизней американских военных⁴, тем более что во втором полугодии 1944 года на этом направлении наметился явный прогресс. 23 сентября в беседе с Гарриманом Сталин подтвердил готовность СССР вступить в войну с Японией, как только Германия капитулирует, и был несколько удивлен, что американцы не включили СССР в свое военное планирование - для него вопрос участия Советов в заключительной стадии войны с японцами был уже давно решен⁵.

А уже 15 октября у американцев были конкретные обещания советского руководителя по срокам начала операции: три месяца после поражения Германии (столько понадобится на переброску войск и организацию тылового обеспечения). Также обговаривались предварительные условия: американцы помогают с материальным обеспечением из расчета на два-три месяца боевых действий для военной группировки в Сибири⁶. Плюс к этому следовало определиться, что получат русские от участия в войне против японцев: за что им предстоит воевать. А таковым стало восстановление позиций СССР на Дальнем Востоке - Сталин хотел отменить условия Портсмутского мира⁷. Когда Гарриман изложил президенту суть советской линии, в частности интересы в Маньчжурии и Корее, относившийся с большей долей практичности к тихоокеанским делам Рузвельт резонно спросил: «Если русские туда зайдут, они когда-нибудь оттуда выйдут?»⁸

Несмотря на то что «младший партнер» стремительно наращивал политический вес, на руках у США еще оставались серьезные козыри для успешной игры. Аверелл постоянно напоминал о том, что СССР остро нуждается в послевоенном восстановлении, возможно, теперь уже гораздо больше, нежели чем в военных поставках. Эту насущную потребность непременно надо использовать в своих интересах.

Здесь он попал в точку. Как, в частности, отмечал И.М.Майский в докладной по вопросам будущего мира и послевоенного устройства на имя В.М.Молотова 10 января 1944 года, «это особенно важно - США и Англия при известных условиях могут быть чрезвычайно важным источником помощи СССР в деле послевоенного восстановления нашего народного хозяйства… Так как даже наиболее оптимальный вариант репараций окажется в состоянии покрыть только часть ущерба, понесенного СССР от войны, то помощь США и Англии приобретает очень серьезное значение. Конечно, капиталистическая верхушка в обеих только что названных странах будет стремиться поставить эту помощь на обычный коммерческий базис, хотя бы и с привлечением более или менее долгосрочных кредитов… С точки зрения СССР было бы желательно получить указанную помощь на возможно более льготных условиях, самое лучшее в форме снабжения по закону о займе-аренде. Мне представляется, что переговоры по данному вопросу не следовало бы откладывать на послевоенное время, ибо сейчас в ходе войны, когда американцы и англичане находятся еще под гипнозом «военной атмосферы», они могли бы легче пойти на известные уступки, чем позднее, когда в силу вступит обычная торгашеская психология мирного времени»⁹.

Предположение Гарримана подтвердилось 3 января 1945 года, когда Молотов вручил ему весьма любопытное предложение. Запрос на долгосрочный кредит на сумму в 6 млрд долларов сроком на 30 лет под 2,25% и отсрочкой первого платежа на девять лет. Американский посол с подобным столкнулся впервые: чтобы заемщик заранее ставил условия потенциальному кредитору¹⁰.

И тем не менее к этой идее Аверелл отнесся весьма позитивно. Кредит мог стать прочным экономическим базисом дальнейших советско-американских отношений. Здесь можно было прямо обусловить американскую готовность сотрудничать с Советами «правильностью» их поведения в международных делах. Нетрадиционную подачу запроса со стороны русских он списал на отсутствие у них бизнес-культуры и типично микояновский подход: «в два раза больше за полцены», а потом долго торговаться, отпускать понемногу, надеясь вымотать партнера в ходе переговоров¹¹.

Гарриман был убежден, что американцы должны делать все возможное, чтобы помочь СССР создать прочную экономику, в том числе и с помощью кредитов. Чем быстрее в Союзе смогут повысить качество жизни граждан, тем более «толерантными» они станут. «Следует пожить в России продолжительное время, чтобы полностью осознать невероятно низкий уровень жизни, преобладающий у русских людей, и насколько он влияет на их мировосприятие»¹².

Забегая немного вперед, отметим, что эти же идеи посол впоследствии экстраполировал и на Восточную Европу, и на Германию. Несовершенство капиталистического общества, не охваченные его благами люди и территории становились оптимальной средой для распространения коммунистической идеологии¹³, поэтому в 1945 году он одним из первых выступил за приложение США максимальных усилий к восстановлению разрушенных войной стран.

Увы, инициативе кредита не суждено было воплотиться в жизнь. Но на тот момент Президент Рузвельт весьма заинтересовался этой темой¹⁴. Надо сказать, что его как человека высокого полета мысли вообще привлекали масштабные вопросы реконструкции и реконфигурации послевоенного мира. В детали, в которых, как мы знаем, кроется дьявол, он зачастую не вникал. Применительно к СССР помощь в восстановлении экономики страны должна была нейтрализовать советскую враждебность, причиной которой, в понимании Рузвельта, были внешние угрозы, в том числе неприятие большевизма и нежелание предоставить советскому государству достойное место среди мировых держав. Для сдерживания все более очевидных геополитических устремлений Советов он намеревался применить тактику интеграции¹⁵ - сделать СССР полноправным «членом клуба», обеспечив тем самым стабильный послевоенный мировой порядок.

Поэтому американский президент и не спешил кардинально разворачивать политику в отношении советской России. Он пытался работать более тонко, скрытно, крайне осмотрительно, избегая прямых конфликтов, не давая поводов для контрмер с советской стороны и уклоняясь от ресурсоемкого противостояния. Он верил, что со Сталиным, каким бы он ни был, можно было договориться на своих условиях, по крайней мере, чтобы выиграть время.

В.Молотов по этому поводу отмечал: «Рузвельт верил в доллары. Не то, что больше ни во что, но он считал, что они настолько богаты, а мы настолько бедны и настолько будем ослаблены, что мы к ним придем… Тут-то они просчитались... Когда от них пол-Европы отошло, они очнулись… Рузвельт все-таки думал: они к нам придут поклониться. Бедная страна, промышленности нет, хлеба нет - придут и будут кланяться. Некуда им деться... А мы совсем иначе смотрели на это. Потому что в этом отношении весь народ был подготовлен и к жертвам, и к борьбе, и к беспощадным разоблачениям всяких внешних антуражей»¹⁶.

Президент был убежден, что именно ему удается гораздо эффективнее решать дела со Сталиным, один на один, без Черчилля, Госдепартамента или Форинофиса¹⁷. В этом была его «военная хитрость» - ему казалось, Сталин будет не столь подозрителен и более сговорчив, если сохранять видимость, что союзники действуют вразнобой. Возможно, именно по этой причине, несмотря на крайне слабое здоровье и категорические запреты врачей, он решился прилететь в Ялту на очередную встречу «Большой тройки».

Советское руководство верно просчитало тактику Рузвельта и использовало ее в своих целях. И в Тегеране, и в Ялте Сталин обрушил на него все свое обаяние, подчеркнуто обхаживал президента, делал ему особые личные знаки внимания, не упуская момента, чтобы подыграть его самолюбию и убежденности в своем интеллектуальном превосходстве и уникальном политическом видении.

Президент стал заложником своего гения и исключительности. Рузвельт пытался играть со Сталиным с позиции логики разума, и в этом был его крупнейший стратегический просчет. Сталин был восприимчив только к логике силы. Гарриман один из первых осознал это.

Критики Рузвельта утверждали, что многие проблемы американо-советских отношений были заложены именно в Ялте, рассматривая итоги конференции как «личную капитуляцию» американского президента¹⁸. Гарриман же придерживался позиции, что американская сторона эффективно и прагматично пыталась найти путь мирного сосуществования западных союзников с советской Россией, а послевоенные расхождения стали последствием не ялтинских договоренностей, а сталинского нежелания их выполнять и агрессивной политики Кремля¹⁹.

В частности, Аверелл не разделял взглядов своего советника-посланника Дж.Кеннана, согласно которым на конференции в Крыму не следовало торговаться с русскими и тратить время на переговоры по вопросам, по которым априори невозможно было договориться - ту же Польшу американцы потеряли уже безвозвратно. А нужно было сразу распределить сферы влияния в Европе и не принимать на себя никакой ответственности за то, что происходит в советской зоне²⁰.

«Я не мог и не могу согласиться с такой позицией… было абсолютно необходимо, чтобы Рузвельт и Черчилль сделали все возможное и дали народам Восточной Европы сформировать правительства, которые были бы дружественными по отношению к СССР, но при этом не являлись креатурами Москвы... Это было честной попыткой наладить упорядоченные отношения с русскими, и мы, в надежде на это, делали определенные взаимные уступки. Мы пытались, но не справились…»²¹

«Черствость» сталинского подхода заставляла переосмысливать будущее советско-американских отношений. Гарриман, как и ранее, выступал за все еще дружественный, но при этом твердый подход quid pro quo²². Белый дом такую политику отвергал - боялись, что Сталин, столкнувшись с жесткостью американцев, может пойти на сепаратные переговоры с немцами или отказаться вступать в войну с Японией.

Посол тем не менее продолжал настойчиво убеждать своего руководителя, что СССР действует исключительно в своих интересах, а не для того, чтобы добиться расположения американцев. Соответственно, то, что они делают в помощь советской стороне, никак не влияет на ее расположение по отношению к США²³. Америка способна принудить русских играть по своим правилам, только если четко даст понять, что их неприятие пагубно отразится на жизненно важных интересах Советского Союза. «Если не прибегать к жестким ответным мерам, советское правительство убедится, что оно может заставить нас принять свои решения по всем вопросам, и остановить их агрессивную политику будет все сложнее. Только твердость позволит нам добиваться уступок»²⁴.

Аверелл вспоминал впоследствии, что ближе к концу войны Рузвельт начал прислушиваться к этим идеям, его стали одолевать сомнения в искренности и договороспособности Сталина²⁵. Позиция президента стала смещаться в сторону гарримановской. Вероятно, со временем он воспринял бы предложения своего посла как руководство к действию и сменил политику на советском направлении. Не исключено, что в итоге Рузвельт пришел бы к осознанию неизбежности разворота к новой стратегии сдерживания в отношении СССР. Он просто не успел.

Весть о смерти президента достигает Спасо-хауса во втором часу утра 13 апреля 1945 года, прерывая затянувшиеся за полночь проводы сотрудника дипмиссии Джона Мэлби²⁶. Быстро свернув мероприятие и выпроводив гостей, никому ничего не сказав, Гарриман в 02.50 звонит в НКИД, сообщает печальную весть и запрашивает встречи с Молотовым и Сталиным²⁷. Нарком, несмотря на поздний час, пожелал лично приехать в резиденцию посла и выразить соболезнования²⁸.

В тот же день в 20.00 Аверелла принимает Сталин. Советский лидер приветствовал посла молча, полминуты держал его руку, прежде чем предложил сесть²⁹. Гарриману казалось, кончина Рузвельта искренне и глубоко потрясла советское руководство³⁰. Неудивительно: президент управлял страной в ручном режиме - с его уходом все становилось абсолютно непредсказуемым. Гарриман заверил советского вождя, что «в политике Соединенных Штатов не произойдет изменений… Трумэн всегда разделял и поддерживал программу президента. Трумэн - человек, который, наверно, понравится маршалу Сталину, так как он человек дела, а не слов… У Трумэна найдется достаточно мужества, чтобы дальше развивать планы президента»³¹. Дабы обеспечить преемственность курса советско-американских отношений, Аверелл предложил незамедлительно организовать поездку в США В.М.Молотова и его переговоры с новым президентом. Сталин согласился.

В той же беседе посол, озвучивая уже свои собственные надежды, упомянул, что «Трумэн - человек, который нуждается в совете, и он, конечно, будет искать совета у людей, которые были ближайшими советниками Рузвельта. Эти люди занимают все важнейшие посты в американском правительстве»³². Ведь лично для него приход к власти Гарри Трумэна открывал новые перспективы: можно было выстраивать отношения с Советами на совершенно иных принципах, заново начать обсуждать ту же Польшу и другие сложные послевоенные темы³³. Авереллу оставалось только подробно «проинструктировать» его к встрече с Молотовым.

И тут посол не прогадал. Новый президент не был посвящен в стратегические планы Рузвельта в отношении СССР, поэтому первое, что сделал, - запросил мнение его советников. И те, в особенности Гарриман, всеми силами стали убеждать Трумэна в том, что безуспешно пытались донести до прежнего хозяина Белого дома.

20 апреля 1945 года Трумэн просит подробно изложить ему все проблемы на советском направлении. По мнению Аверелла, русские пытаются проводить две противоречащие друг другу линии³⁴. Первая - выгодное для себя сотрудничество с США и Великобританией. Вторая - установление контроля над соседними государствами и единоличное господство в Восточной Европе для обеспечения собственной безопасности: «Сталин хотел, чтобы соседи были слабыми, он хотел доминировать над ними, чтобы быть уверенным: они никогда не станут коридором для новой германской агрессии против России»³⁵. Американскую поддержку и щедрость Советы принимают за слабость и поэтому считают, что на освобожденных от гитлеровцев территориях могут делать, что хотят, без оглядки на США. Стратегия по созданию пояса слабых, подконтрольных СССР государств могла распространяться не только на Восточную Европу. Как только Союз «захватит» непосредственных соседей, он пойдет дальше - к соседям соседей³⁶.

Что касается насаждения коммунистических режимов в Восточной Европе, то, как видел Гарриман, это была скорее вынужденная мера, нежели изначальный план. Сталин ожидал, что Красную армию в освобожденных от немцев странах будут принимать с распростертыми объятиями, но так было далеко не везде: в той же Польше и Румынии настроения оказались совсем не просоветские³⁷. При этом местные коммунисты, докладывая в Москву, явно преувеличивали уровень своей поддержки, создавая ложное впечатление, что они способны и так, без внешней помощи, победить в случае проведения свободных выборов. Когда все несоответствие желаемого действительности стало очевидным, единственный путь к дружескому соседству для советского руководства оставался через установление подконтрольных Сталину коммунистических режимов извне.

При таком раскладе, если у США еще были какие-то интересы в Восточной Европе, то из региона нельзя было уходить ни в коем случае. А учитывая отсутствие в этих странах просоветского консенсуса, Гарриман верил, что у американцев есть хорошие шансы победить: «Я просто не могу принять позицию, что мы должны отойти в сторону, разрешить русским превратить Восточную Европу в сферу своего влияния и творить там, что им заблагорассудится»³⁸.

При всей напористости у русских есть ахиллесова пята. Они сами остро нуждаются в послевоенном восстановлении страны, а посему на полный разрыв с Соединенными Штатами пойти не в состоянии. Соответственно, в критически важных вопросах США могут, упирая на это, проводить жесткую линию, ничего не опасаясь. Советам нужна промышленность - они зависят от поставок оборудования. Страна была «фантастически отсталой»: отсутствие автодорожной сети, протяженность железных дорог недостаточна, 90% населения живет в ужасающих условиях, - СССР блефует, он не настолько силен, как кажется³⁹.

Из всего этого Трумэн сделал для себя однозначный вывод: «Мы нужны русским больше, чем русские нужны нам»⁴⁰. То ли Гарриман, у которого давно наболело, перестарался в своем порыве убеждения, то ли новый президент, желая показать себя сильным и принципиальным политиком, слишком рьяно взялся за дело,   результат был далеко не позитивным.

Первая встреча Молотова с Трумэном 22 апреля 1945 года прошла вполне гладко⁴¹: взаимные заверения в развитии дружественных отношений, желании придерживаться договоренностей, достигнутых в Ялте и Думбартон-Оксе, и решать конструктивно все сложные вопросы. А вот вторая беседа 23 апреля была весьма напряженной⁴². Трумэн уже откровенно начал давить на Молотова, требуя соблюдения ялтинских соглашений применительно к Польше. Гость оскорбился: с ним-де так еще никто не разговаривал. Президент ответил: «Выполняйте взятые на себя договоренности, и с вами не будут так разговаривать». (Так у А.Гарримана. В записи беседы, подготовленной советской стороной, данные формулировки отсутствуют.) Гарриману все это казалось глупым, хотя он готов был поверить в искренность слов советского наркома: с ним никто не позволял себе говорить в таком тоне, хотя сам он мог весьма грубо общаться с другими.

Тем не менее Аверелл посчитал, что прямота Трумэна была совсем не к месту. Даже отличавшегося боевым настроем посла поразила та жесткость, с которой президент накинулся на советского наркома. Ему казалось⁴³, что его новый босс перестарался и теперь у Молотова будет повод доложить Сталину, что США отходят от рузвельтовского курса. Мнение у Вячеслава Михайловича сложилось однозначно негативное. Это был уже не «разумный» и «обходительный» игрок⁴⁴. Сравнивая его с предшественником, он отмечал: «Рузвельт умел прятать свое отношение к нам, а Трумэн - тот совсем не умел прятать. Откровенно очень враждебно относился»⁴⁵. Возможность произвести первое, правильное и выгодное для американской дипломатии впечатление провалилась. Именно с этого момента, как впоследствии утверждал Гарриман, началась холодная война⁴⁶.

По сути, постъялтинский «медовый месяц» закончился уже со смертью Рузвельта. Масштаб утраты стал понятен далеко не сразу. Америка потеряла мессию. Сталин потерял человека, который готов был с ним договариваться на приемлемых условиях, - для интересов СССР это был мощный удар. Аверелл же лишился своего благодетеля, проводника и заступника в мире большой политики. Его собственное будущее в этом мире уже не было гарантировано.

Гарримана уже стала тяготить должность посла. С одной стороны, играть все время роль посыльного и аналитика, проявляя при этом безграничное спокойствие, было для него мучением - он не был спокойным и терпеливым человеком⁴⁷. С другой - он жаждал великих свершений, дипломатического прорыва, чтобы при его непосредственном участии Рузвельт со Сталиным принимали судьбоносные дипломатические решения. Рузвельта уже не было в живых, а перспективы российско-американских отношений выглядели весьма безрадостно. Об отъезде из Москвы Аверелл задумался еще после Ялтинской конференции и ждал победы в войне как своего личного избавления⁴⁸.

Но даже всеобщая эйфория от разгрома и капитуляции Германии не могли отвлечь посла от стойкого ощущения, что советско-американское сотрудничество рушится на глазах. Воодушевленность, некогда царившая в Тегеране и Ялте, окончательно уступила осознанию, что союзы, как и те, кто их заключает, не вечны⁴⁹.

Горечи добавляли и сложные отношения с назначенным в июле 1945 года госсекретарем Дж.Бирнсом. Гарриман чувствовал, что его постепенно отодвигают от принятия решений. На встречу «Большой тройки» в Потсдаме его, как выяснилось, даже не собирались приглашать - ему пришлось просить госсекретаря включить его в состав делегации⁵⁰. На конференции Бирнс с Гарриманом практически не консультировался, предпочитая работать со своими людьми из Госдепартамента⁵¹. Аверелл - дипломат с самым большим опытом общения с советским руководством, игравший главные роли и наслаждавшийся (по праву) чувством постоянной востребованности и незаменимости, - вдруг стал простым наблюдателем. Такое снижение его собственной значимости и разлад с госсекретарем вгоняли Гарримана в депрессию⁵². Еще до окончания Потсдамской конференции он обратился к Трумэну с просьбой об отставке после того, как будет покончено с Японией.

Тут наступает поворотный момент: 24 июля 1945 года Трумэн сообщил Сталину о проведении в США успешных испытаний атомной бомбы. Советский лидер принял информацию спокойно и, как казалось американскому послу, с отсутствием какого бы то ни было интереса⁵³.

Как отмечал Аверелл, в целом при выстраивании отношений с СССР до Потсдама бомбу в расчет не брали: главное было то, что США сделали ее раньше немцев⁵⁴. Но в итоге именно ее появление становится мощнейшим катализатором американо-советского противостояния.

Фактор ядерного оружия полностью рушил концепцию безопасности Сталина. Заключалась она в том, что население и Европы, и США устало от войны и мобилизовать его на новую бойню, тем более против признанного всеми героя - победителя фашизма - СССР, было нереально. Особенно это касалось США, где боевые потери всегда воспринимались болезненно, а в обществе царило настроение «get the boys home» («верните парней домой»). Таким образом, СССР, обладая на тот момент самой мощной армией на континенте, был в абсолютной безопасности.

Бомба в корне все меняла: она с лихвой компенсировала мощь Красной армии. Чтобы добиться успеха, уже не нужно было ценой сотен тысяч жизней прогрызать оборону противника. Достаточно только довести хотя бы один бомбардировщик до цели. Поэтому теперь Сталину важно было, чтобы способная нести ядерное оружие стратегическая авиация предполагаемого противника гарантированно не достигла объектов критически важной инфраструктуры страны. Для этого необходимо было обеспечить стратегическую глубину. А обеспечить ее можно было только приростом территории с просоветскими (или коммунистическими) режимами, на которых не могло быть объектов базирования дальней авиации потенциального агрессора. Проще говоря, максимально отодвинуть границу с капиталистическим миром на запад.

Для Гарримана это означало, что теперь идея силовой советизации всей Европы, обретала новый мощный импульс. В условиях, когда дружить с США было уже не обязательно, Сталин готов был дойти до Атлантики⁵⁵.

Но помимо очевидного стратегического расчета, Аверелл усмотрел здесь и некий психологический момент⁵⁶. Высшее руководство СССР, Сталин в частности, прожило почти всю свою жизнь в напряжении, подозрительности и страхе. В царские времена они были на нелегальном положении. Затем всеми средствами пытались выжить и удержать власть в период Гражданской войны, политических интриг и острой внутрипартийной борьбы раннесоветского периода. Памятуя об интервенции, они боялись коварства капиталистического окружения, предательства и раскола в своих собственных рядах: весь мир был против них, никому нельзя было доверять. Нападение гитлеровской Германии практически уничтожило страну и чуть не лишило большевиков власти. Перелом в войне и победа стали огромным и долгожданным облегчением: они обрели полную уверенность незыблемости своих властных позиций и интересов внутри страны, а мощь Красной армии гарантировала их беспрепятственную реализацию за границами СССР. Такого чувства безопасности советское руководство ранее никогда не испытывало. Атомная бомба по описанным выше причинам лишает их этого чувства и возрождает уснувшие было опасения и подозрения. Они уже не уверены, что добьются своих целей, не вызвав реакции со стороны, - кругом враги и весь мир опять против них.

Насколько эти иррациональные страхи были реальны и как повлияли на дальнейшую политическую линию советского вождя и партийной верхушки - вопрос дискуссионный. Но стоит отметить, что именно эти тезисы развивает гарримановский советник-посланник, будущий автор термина и главный идеолог «сдерживания» Дж.Кеннан в известной «длинной телеграмме» и своей статье «The Sources of Soviet Conduct» в 1947 году⁵⁷, определяя данный феномен как одну из первопричин советской агрессивности, несговорчивости и недоговороспособности.

Возможность задействовать ядерное оружие резко меняла планы по завершению войны с Японией. Захватывать Японские острова для принуждения противника к безоговорочной капитуляции ценой примерно полумиллиона американских жизней уже не было необходимости⁵⁸. Поддержка русских стала не нужна. Более того, Гарриман считал, что теперь участие СССР в военных действиях на Дальнем Востоке будет крайне невыгодным для интересов США в регионе. Следует ускоренно добиваться капитуляции Японии до вступления Советов в войну, потому что Сталин уже не остановится: русские обязательно начнут боевые действия против японцев, чтобы оккупировать Маньчжурию, зайти в Корею и получить назад порты и железную дорогу, потерянную Россией в 1905 году⁵⁹.

На японском направлении события развиваются стремительно. 6 августа - атомная бомбардировка Хиросимы. 8 августа 1945 года Молотов встречается с Гарриманом и британским послом А.Кларком Керром, официально извещая о намерении СССР вступить в войну с Японией 9 августа⁶⁰ и соответствующем заявлении, сделанном ранее в тот же день японскому послу Наотакэ Сато. 9 августа - ядерный удар по Нагасаки и встреча Гарримана со Сталиным. Авереллу сообщают, что Красная армия вошла в Маньчжурию и продвинулась вглубь до 12 км на некоторых участках - атомные бомбардировки явно заставили Сталина торопить события⁶¹.

В 00.00 10 августа Молотов приглашает американского и британского послов обсудить капитуляцию Японии⁶². По словам наркома, советское правительство «скептически относится к заявлению японцев о капитуляции» и «ответило японцам продолжением наступления»⁶³. Когда встал вопрос о назначении командующего оккупационными силами, Молотов потребовал право утверждения (по сути, ветирования) американской кандидатуры. Об этом не могло быть и речи. Гарриман предложил Макартура, Молотов пробросил идею насчет двух командующих - Макартура и Василевского. Гарриман отверг категорически. Посол негодовал: США были в войне с Японией четыре года, СССР - два дня и уже требовал равных прав победителя⁶⁴. Верховным командующим мог быть только американец. Молотов не стал пространно комментировать, сославшись на то, что ему тогда придется вспомнить о ходе войны с Германией, «в которой Советский Союз вел борьбу один на один в течение трех лет»⁶⁵.

Однако в ту же ночь Молотов, проконсультировавшись со Сталиным, уступил⁶⁶: один верховный командующий - представитель США и замена согласия советской стороны на назначение на консультации с советской стороной по вопросам назначения. Гарриман выдохнул с облегчением. Больше всего он боялся, что администрация в Вашингтоне, желавшая уже любым способом прекратить войну, пошла бы на уступки и приняла все условия Советов. Но этого не случилось.

Таким образом, к концу августа 1945 года все задачи военного времени были выполнены. Миссия Гарримана в Москве близилась к своему логическому завершению. Разумеется, оставалось еще множество вопросов послевоенного урегулирования, но большинство из них носило рутинный, технический характер. Никаких прорывов и судьбоносных решений, меняющих облик мира, тут уже быть не могло. Маховик холодной войны раскручивался медленно, но верно. Американская сторона сосредоточилась на том, чтобы максимально продавливать свои интересы и закрепиться в странах Европы, которые, по словам Молотова, были «в жидком состоянии»⁶⁷, и на Дальнем Востоке, вытесняя оттуда СССР. Советский Союз, в свою очередь, пытался «прижимать капиталистические порядки»⁶⁸.

Аверелл считал, что американская сторона работала неэффективно. У его руководства все еще сохранялся страх полного разрыва с СССР, если верхушка Соединенных Штатов будет проводить жесткую линию. Гарриман, как и прежде, утверждал, что благими намерениями и щедрыми жестами от русских ничего не добиться. Нужно демонстрировать дружеский, справедливый подход, но при этом показывать, что США готовы и рискнуть, предприняв жесткие меры⁶⁹.

Однако воплощать эти установки в жизнь становилось все труднее. Власти, которая была у Гарримана при жизни Рузвельта, он лишился и влиять на формирование внешнеполитического курса США, как ранее, уже не мог. Зато у него оставалась замечательная возможность наблюдать за работой своих коллег и учиться на чужих промахах. Так, любопытный случай произошел на заседании Совета министров иностранных дел, созданного еще в Потсдаме для заключения мирных договоров с бывшими союзниками гитлеровской Германии и приступившего к работе 11 сентября 1945 года в Лондоне⁷⁰. К приезду Гарримана 17 сентября союзники наделали кучу ошибок. Во-первых, госсекретарь Бирнс настоял, чтобы официальные встречи проводились два раза в день. В итоге для самой важной, с точки зрения Гарримана, части работы - неформального общения, сверки позиций и договоренностей в кулуарах - оставался минимум времени.

Британский министр иностранных дел Э.Бевин пошел еще дальше. В ходе одной из дискуссий он публично сравнил аргументацию Молотова с гитлеровской философией. Молотов демонстративно встал с места и направился к выходу. Как приметил посол, с мастерски сыгранным оскорбленным достоинством и хорошо просчитанными траекторией и скоростью, чтобы дать Бевину возможность извиниться. Бевин успел извиниться, прежде чем нарком дошел до двери. Гарриман с тех пор навсегда усвоил, что «критиковать русских можно - нельзя сравнивать их с Гитлером»⁷¹.

Это лишь один из множества эпизодов, благодаря которым Аверелл с 1941 года накопил бесценный опыт взаимодействия с советским руководством. По сути, он был единственным представителем союзников, кто поддерживал постоянный личный контакт со Сталиным, решал с ним насущные вопросы напрямую, без посредников. Будучи в СССР, о Сталине Гарриман «всегда говорил с неизменным уважением… Даже в расслабленной алкогольной атмосфере вечеринок, организуемых военной миссией, он был воплощением осмотрительности»⁷². Но и покинув этот пост, старался быть взвешенным в своих оценках советского вождя.

Из наиболее ярких впечатлений. В ходе первой встречи Аверелла поразил его малый рост⁷³. Отмечал также, что Сталин был весьма скромно одет: серый в теплых тонах френч, зеленоватые брюки, заправленные в весьма поношенные сапоги⁷⁴.

Он был немногословен, казался отстраненным за исключением моментов, когда его что-то интересовало⁷⁵. В таких случаях мог явно обозначать свой интерес и причастность, иногда проявлял эмоции. Порой был до грубости резок, порой нарочито откровенен. Казалось, советский рукводитель избегал глаз собеседника. Но когда ему нужно было понять реакцию - смотрел неотрывным, проницательным, холодным взглядом. Это был человек, «ставящий перед собой простые цели и не отклоняющийся от курса на решение своих долгосрочных задач, хотя и мог пытаться достигнуть их коварными путями»⁷⁶.

В июне 1941 года, когда Гитлер напал на Советский Союз, Сталин растерялся, но «смог взять себя в руки и мобилизовать государство, став в итоге удивительно эффективным военным лидером, знающим и решительным, который управлял боями за Россию с выдающимся вниманием к деталям…»⁷⁷. Он всегда выполнял свои обещания по военной линии⁷⁸. В частности, перейти в наступление в июне 1944 года, чтобы не дать немцам перебросить войска на только что открывшийся Второй фронт.

Гарриман особо отмечал его феноменальную силу воли. В августе 1945 года, в ходе визита генерала Эйзенхауэра в СССР, «Сталин пригласил Эйзенхауэра, меня и генерала Дина на трибуну мавзолея Ленина - принимать огромный парад физкультурников… Это было мучением… Мы были на ногах пять часов… мы слышали, что у Сталина тогда было неважно со здоровьем. Но он стоял как скала…»⁷⁹.

Была у советского вождя и другая черта характера - глубокая подозрительность, превращавшая его в совершенно иного человека. Будучи сам революционером, выжившим в атмосфере постоянных политических интриг и в итоге получившим власть в кровавой борьбе, устраняя даже потенциальных оппонентов, Сталин жил с непреходящим чувством недоверия⁸⁰. Он опасался, что любая оппозиция в любой ее форме - индивидуальная или внутрипартийная - даст ростки новой, направленной уже против него революции, и стремился подавить ее в зародыше.

Аверелл вспоминал: «Мне трудно примирить ту учтивость и внимание, которые он оказывал мне, с ужасной жестокостью его массовых ликвидаций. Другие, кто не знал его лично, видели в Сталине только тирана. Я также видел и другую сторону: его глубокий интеллект, его фантастическую способность понимать все детали, его проницательность и удивительное человеческое чутье, которое он демонстрировал, по крайней мере, в военные годы. Я видел, что он лучше информирован, чем Рузвельт, более реалистичен, чем Черчилль, в некоторых вещах он был самым эффективным из военных лидеров. В то же время он был убийцей и тираном. Должен признаться, что для меня Сталин остается самой загадочной, непостижимой натурой, которую я когда-либо встречал. Пусть окончательный вердикт ему вынесет история»⁸¹.

В конце 1945 - начале 1946 года у Гарримана состоялся ряд финальных встреч с советскими руководителями. Весьма примечательно описание его неофициального контакта с замнаркоминдел М.М.Литвиновым. 22 ноября 1945 года Аверелл докладывал в Вашингтон⁸², что о будущем двусторонних отношений Литвинов рассуждал с крайним пессимизмом и обреченностью: никаких надежд на улучшение отношений нет и будет только хуже, что бы американцы ни делали. Советский дипломат утверждал, что ни одна из сторон не знала толком, как держать себя со своим контрагентом.

20 января 1946 года Гарриман приехал к Молотову прощаться. Его миссия закончилась: «он согласился на дипломатическую работу лишь на время войны»⁸³. Он не знал, что будет делать в будущем, но надеялся не остаться в стороне от советско-американских отношений⁸⁴. В любом случае первое, что он намеревался сделать по возвращении в США, - «взять отпуск и снова познакомиться со своей родиной, где он не был уже пять лет»⁸⁵.

23 января 1946 года Аверелла принял Сталин⁸⁶. Гарриман спросил, разделяет ли советский лидер взгляды, что между политической и социальной концепциями в СССР и США настолько острый конфликт, что их нельзя примирить? Сталин согласился, что концепции разные, но это относится только к внутренней политике. В международных делах русские и американцы могут найти общий язык, как это было в военное время и первые послевоенные месяцы. В свою очередь, Сталин заметил, что американская пресса писала о том, что советская сторона не поднимала вопрос об американском государственном кредите и что якобы США согласны такой кредит предоставить. Посол был уверен, что американская сторона не откажется обсуждать этот вопрос. Сталин упомянул, что СССР был бы готов начать переговоры по данной теме, если только США не будут обусловливать предоставление средств агрессивными требованиями, как, например, вывод советского контингента из стран Восточной Европы и полное раскрытие всех экономических показателей.

Прощаясь, Сталин также выразил надежду, что Аверелл продолжит заниматься советско-американскими отношениями. Он долгие годы был другом и с первых дней, когда была нужна помощь, показал, что на него можно положиться⁸⁷. 24 января 1946 года Гарриман покинул Москву.

Из СССР он уехал очень вовремя. Аверелл понимал, что торг и принуждение к взаимности в отношениях с Советами, за которые он так рьяно выступал, оказались уже неуместны. Момент был упущен - Советский Союз к концу войны стал могущественной силой. Военный, политический и, что весьма важно, моральный авторитет победителя фашизма и освободителя Европы был непререкаем. И вне зависимости от взглядов и стратегического планирования американских политуправленцев, на практике с этой силой приходилось считаться.

Заставить ее пойти навстречу было непросто. Помимо атомной бомбы, которой пока можно было косвенно пугать и шантажировать, кнута у Соединенных Штатов, который был бы реально применим против СССР, не было. А от пряников он был готов отказаться. Советская промышленность набирала обороты, и страна ценой неимоверных усилий и лишений, которые легли на плечи простых граждан, но все же самостоятельно наращивала потрепанную войной экономическую мощь.

Колоссальную популярность обрела коммунистическая идея, став самым действенным на тот момент фактором, как бы сейчас сказали, «мягкой силы». Те представители западных элит, кто работал на СССР, искренне считали, что служат некоей высшей цели, - «мы имеем дело с Россией не только как национальным государством, это еще и прозелитическая сила религии»⁸⁸.

Все это в значительной степени мешало Соединенным Штатам эффективно задействовать свой новый статус главного выгодоприобретателя во Второй мировой войне. Ведь, как пророчески писал И.М.Майский еще в 1944 году, американцы вышли из нее «с величайшим в мире торговым и воздушным флотами и почти безграничными техническими возможностями для их дальнейшего увеличения. Война способствовала сильному росту производственной мощности США вообще - это значит, что после войны они в гораздо большей степени, чем до войны, будут заинтересованы в расширении своей внешней торговли, в нахождении новых и выгодных рынков»⁸⁹. Америка стала «твердыней в высшей степени динамического империализма, который будет энергично стремиться к широкой экспансии в различных концах мира… Американская экспансия будет экспансией нового типа: ее оружием будет не столько территориальная аннексия, сколько финансово-экономическая аннексия»⁹⁰.

Два гиганта - США и Советский Союз - оставались, по сути, один на один. Ближайший союзник Соединенных Штатов Великобритания «заложила свое будущее, чтобы заплатить за войну, и теперь была на пороге банкротства… Она настолько слаба, что ей придется следовать за нашим лидерством… сделает все, на чем мы будем настаивать, и не будет рисковать в одиночку…»⁹¹. К слову, мягкое устранение Британской империи как глобального конкурента в рамках «союзничества» - во многом заслуга Гарримана как дипломата и политика.

Окрыленные чувством своей победы, ни один из новых глобальных лидеров не собирался уступать другому. А каждый шаг лишь обострял противоречия и усугублял разрыв между бывшими союзниками. Дружба с Советским Союзом была возможна на американских условиях - на советских условиях невозможна была дружба с Соединенными Штатами.

Это была уже совершенно новая эпоха взаимоотношений между двумя странами, и Гарриман не вписывался в нее в качестве посла США в советской России. Как человек с уникальной интуицией и политическим чутьем, помноженным на солидный опыт, Аверелл усвоил, что на своевременном уходе можно заработать несравненно больше, чем пытаясь держаться за место, ставшее в текущих условиях абсолютно бесперспективным.

Для Советов он был жестким и откровенным переговорщиком, энергично защищающим приоритеты США, терпеливым и изобретательным в поиске точек соприкосновения. Хотя себя в большой политике Гарриман скромно считал «искателем приключений, принимающим решения по мере появления необходимости»⁹², на деле это был бизнесмен, хладнокровный, расчетливый, стратегически мыслящий, практичный до мозга костей. Ему были абсолютно чужды какое-либо мессианство, идеология и догматизм. Все эти понятия были для него лишь картами в игре, целью которой была прибыль в самом широком смысле этого слова - и для государства, и для себя лично. Он понимал, что на разрыве отношений и противостоянии не заработаешь, а посему готов был признавать законность интересов СССР и идти им навстречу, если они не противоречили американским.

Противника никогда нельзя загонять в угол: ему всегда следовало оставить путь отхода, выгодный для себя, но при этом позволяющий и противнику сохранить лицо. Даже в самых жарких дискуссиях Гарриман не терял чувство такта: учтивость и уважительность к собеседнику были его визитной карточкой. Твердость в сочетании с гибкостью и умением держать себя заслужили ему уважение советской стороны⁹³ и авторитет среди американской элиты. Этот капитал будет работать на него всю оставшуюся жизнь. Завершение миссии в Советском Союзе стало для Аверелла Гарримана началом нового, долгого пути в политике Соединенных Штатов, полного не менее масштабных задач и громких свершений, навсегда вписавших его имя в мировую историю.

¹Gaddis J.L. Strategies of Containment: a Critical Appraisal of Postwar American National Security Policy. New York: Oxford University Press, 1982. P. 14.

²Harriman W.A., Abel E. Special Envoy to Churchill and Stalin, 1941-1946. New York: Random House, 1975. P. 370.

³Ibid. P. 344.

⁴Abramson R. Spanning the century: the Life of W.Averell Harriman, 1891-1986. New York: William Morrow and Company, Inc., 1992. Р. 373.

⁵Harriman W.A., Abel E. Оp. cit. P. 351-352; см. также: Из записи беседы Председателя Совета Народных Комиссаров СССР с послом США в СССР и послом Великобритании в СССР. 23 сентября 1944 г. Цит. по: Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны, 1941-1945: Документы и материалы. В 2-х т. Т. 2. 1944-1945 / М-во иностр. дел СССР. М.: Политиздат, 1984. С. 209-215.

⁶Harriman W.A., Abel E. Оp. cit. P. 363.

⁷Ibid. P. 371.

⁸Ibid. P. 370.

⁹АВП РФ. Ф. 06. Оп. 6. П. 14. Д. 145. Л. 1-41. Цит. по: Советский фактор в Восточной Европе. 1944-1953 гг. В 2-х т. Документы. Т. 1. 1944-1948 гг. / Отв. ред. Т.В.Волокитина. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 1999. С. 39.

¹⁰Harriman W.A., Abel E. Оp. cit. P. 384.

¹¹Ibid. P. 385.

¹²Ibid. P. 385-386.

¹³Harriman W.A. America and Russia in a changing world. A half century of personal observation. Garden City, New York: Doubleday & Company, Inc., 1971. P. 37.

¹⁴Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 387.

¹⁵Gaddis J.L. Op. cit. P. 9.

¹⁶Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым: Из дневника Ф.Чуева. М.: Терра, 1991. С. 67.

¹⁷Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 390.

¹⁸Abramson R. Op. cit. Р. 372, 374.

¹⁹Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 396.

²⁰Abramson R. Op. cit. Р. 391; см. также: Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 414.

²¹Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 414.

²²Ibid. P. 422.

²³Ibid. P. 423.

²⁴Ibid.

²⁵Ibid. P. 444.

²⁶Ibid. P. 440.

²⁷АВП РФ Ф. 06. Оп. 7. Д. 693. П. 44. Л. 1.

²⁸Там же. Л. 2.

²⁹Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 441.

³⁰Harriman W.A. Op. cit. P. 39.

³¹Запись беседы Председателя Совета Народных Комиссаров СССР с послом США в СССР. 13 апреля 1945 г. Цит. по: Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны… С. 356-359.

³²Там же.

³³Abramson R. Op. cit. Р. 394.

³⁴Ibid. Р. 395.

³⁵Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 405.

³⁶Ibid. P. 449.

³⁷Ibid. P. 414.

³⁸Ibid. P. 511.

³⁹Ibid. P. 450.

⁴⁰Ibid. P. 444.

⁴¹АВП РФ. Ф. 06. Оп. 7. Д. 30. П. 2. Л. 44-46.

⁴²Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 453-454; см. также: АВП РФ. Ф. 06. Оп. 7. Д. 30. П. 2. Л. 53-55.

⁴³Abramson R. Op. cit. Р. 396.

⁴⁴Чуев Ф. Указ. соч. С. 101.

⁴⁵Там же. С. 76.

⁴⁶Abramson R. Op. cit. Р. 396.

⁴⁷Ibid. Р. 367.

⁴⁸Ibid. Р. 376.

⁴⁹Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 486.

⁵⁰Abramson R. Op. cit. Р. 398.

⁵¹Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 488.

⁵²Abramson R. Op. cit. Р. 400.

⁵³Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 490.

⁵⁴Ibid.

⁵⁵Harriman W.A. Op. cit. P. 37, 44.

⁵⁶Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 521.

⁵⁷By «X». (George F.Kennan). The Sources of Soviet Conduct // Foreign Affairs. July. 1947. P. 567-568.

⁵⁸Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 491.

⁵⁹Abramson R. Op. cit. Р. 400.

⁶⁰АВП РФ. Ф. 06. Оп. 7. Д. 678. П. 43. Л. 34; см. также: Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 495.

⁶¹Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P 496.

⁶²АВП РФ. Ф. 06. Оп. 7. Д. 678. П. 43. Л. 39-43; cм. также: Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 498-499.

⁶³АВП РФ. Ф. 06. Оп. 7. Д. 678. П. 43. Л. 39.

⁶⁴Там же. Л. 41.; см. также: Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 500.

⁶⁵АВП РФ. Ф. 06. Оп. 7. Д. 678. П. 43. Л. 42.

⁶⁶Там же. Л. 43; см. также: Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 501.

⁶⁷Чуев Ф. Указ. соч. С. 86.

⁶⁸Там же. С. 86.

⁶⁹Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 542-543.

⁷⁰Ibid. P. 506.

⁷¹Ibid. P. 507.

⁷²Abramson R. Op. cit. Р. 379.

⁷³Harriman W.A. Op. cit. P. 18.

⁷⁴Ibid. P. 25.

⁷⁵Ibid. P. 18.

⁷⁶Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 218.

⁷⁷Ibid. P. 535.

⁷⁸Harriman W.A. Op. cit. P. 31.

⁷⁹Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 502.

⁸⁰Ibid. P. 316.

⁸¹Ibid. P. 535-536.

⁸²Ibid. P. 518.

⁸³АВП РФ. Ф. 06. Оп. 8. П. 1. Д. 6. Л. 50-58. Цит. по: Советско-американские отношения. 1945-1948 / Под ред. Г.Н.Севостьянова М.: МФД, 2004. С. 148.

⁸⁴Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 531.

⁸⁵АВП РФ. Ф. 06. Оп. 8. П. 1. Д. 6. Л. 50-58. Цит. по: Советско-американские отношения. 1945-1948… С. 148.

⁸⁶Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 531.

⁸⁷Ibid. P. 534-535.

⁸⁸Ibid. P. 549.

⁸⁹АВП РФ. Ф. 06. Оп. 6. П. 14. Д. 145. Л. 1-41. Цит. по: Советский фактор в Восточной Европе... С. 43.

⁹⁰Там же.

⁹¹Harriman W.A., Abel E. Op. cit. P. 531.

⁹²Ibid. Р. 209.

⁹³Harriman W.A. Op. cit. P. ix.