Кризис существующей модели капитализма становится особенно очевидным на фоне обострения военно-политической ситуации в мире и фактической легализации военно-силовых средств ведения межгосударственной конкуренции. Мир, очевидно, вступает в период силовой геоэкономики, хотя и при сохранении классической для периода поздней глобализации повестки дня.

Налицо обострение накопленных экономических противоречий и диспропорций, главными из которых стали нарастающие инфляционные ожидания и усиление долгового давления. Оно, безусловно, смягчается за счет различных методов, в частности кредитной эмиссии, но проблемой становится то, что пока ни в одной стране мира, не исключая и Китай, не удалось запустить полноценный инвестиционный цикл, нацеленный на создание новых технологических платформ в ключевых отраслях промышленности. Окончательно неясно, на какой основе это делать - высокотехнологичной или же сырьевой1. В модели «роста через цифровизацию» уже сейчас заметны признаки выгорания.

США, будучи уже неспособными устанавливать и, что самое важное, поддерживать правила единолично, стремятся к новой консолидации коллективного Запада при сохранении своей гегемонии. Естественно, в новых геоэкономических условиях традиционные евроатлантические форматы становятся уже неэффективными, ибо характер задач, стоящих перед США и перед американоцентричным миром в политике и экономике, уже коренным образом изменился.

О невозможности сохранять американоцентричный характер развития глобальной экономики и одновременно осуществлять качественную модернизацию ее базовых систем (в частности, энергетики) говорил в 2021 году на октябрьском заседании клуба «Валдай» Президент России В.В.Путин2.

С большой долей вероятности можно указать на осознание значительной части американской элиты, не говоря уже об экспертном сообществе3, невозможности сохранения существующего положения. И хотя озвученные в последнее время проекты институционализации постмонополярного мира4 носят пока пропагандистский и «зондажный» характер, сам факт их появления - параллельно официальной линии на невозможность отказа от лидерства США - говорит об осознании американской элитой ограниченности своих реальных, а не пропагандистских возможностей. Это осознание делает поведение США агрессивным политически и уже на данном этапе фактически привело к отказу Вашингтона от прежней ориентации на использование «мягкой силы» в качестве главного инструмента для решения политических и экономических задач и переходу к более сложным формам обеспечения лояльности союзников, включающим и прямое политическое давление.

На уровне практических, если хотите - видимых, процессов и решений мы наблюдаем две принципиально важных тенденции.

США переходят к стратегии избирательного глобализма, основанного на постепенном отказе от постоянных союзов и обязательств, переходу к ситуативности союзов (коалиции желающих), когда партнеры не просто готовы брать на себя значительную часть бремени, но и принимают идеологическую составляющую американской политики. Формируется своеобразная система: прагматизм, а в чем-то откровенный внешнеполитический цинизм для самих США; и следование идеологическим императивам - для остального коллективного Запада. Причем, эти идеологические императивы могут определяться и ситуативно.

Главными ограничителями возможностей США продвигать избирательный глобализм стали: кризис системы политической власти в самих США и постепенная утрата США, как государством, монополии на управление глобализированным информационным обществом, критичным для эффективного использования «мягкой силы» нового поколения, объединенной с информационными манипуляциями и политико-силовыми методами. Важным моментом является фактическое признание США неизбежной конкурентности перспективного мира, что, в частности, выразилось в попытки вброса концепции «триполярности»5. 

Но очевидна и попытка внедрить в экономические процессы элементы неэкономического управления. Наиболее реальным примером является «новый экологизм», сильный интеграцией в одной идеологической рамке персональных и корпоративных ограничений, но и он не является единственным. Достаточно вспомнить предшествующие волновые по форме, но среднесрочные кампании, направленные на ограничение личного потребления, за справедливую цену на потребительские товары и т. д. Идея, что для предотвращения перерастания частных, локализованных кризисов в глобальный структурный кризис капитализм должен стать «моральным», он должен интегрировать в себя не только элементы политической, структурации (одной из них в период поздней глобализации стала борьба с «капитализмом друзей», системами «личных уний», основой современного капитализма6), но и некие моральные ограничения, никак не обусловленные экономическими потребностями7.

Но радикальный экологизм подходит для глобального позиционирования в качестве идеологически насыщенного регулятора развития, в том числе и потому, что он несет в себе определенный эсхатологический заряд и может быть трансформирован не только в политические лозунги, но и политико-экономическую программу8, определяющую средне- и даже долгосрочные механизмы управления конкуренцией стран и их коалиций. Подчеркнем важнейшее отличие продвигаемой сейчас модели экологического капитализма от ставшей классической в период поздней глобализации модели финансово-инвестиционного капитализма.

Экологический капитализм также основан на использовании «инвестиционного воздуха», но предполагает значительную опору на реальные производственные процессы (например, производство экологически сертифицированного оборудования). Это фундаментальное, стратегическое изменение подходов к глобальному экономическому развитию ставит вопрос о необходимости формирования первичного пространства для реализации подобной модели, которое с учетом реалий современной ситуации придется предварительно «расчищать» политическими, экономическими, а возможно, и военно-политическими методами.

Базовые предположения

Сформулируем четыре базовых предположения относительно современного состояния дел в системе глобальной политики и экономики:

- Происходит осознание и на политическом, и тем более на экспертном уровне, достижения современным капитализмом пределов развития, обостренным очевидным социоидеологическим кризисом, включающим и кризис модели социального развития, ощущаемым в большинстве стран коллективного Запада.

- Возникшая в период глобализации экономическая среда стимулирует попытки консервации и экономических, и социальных отношений. Экономика индикаторов, являвшаяся основой поздней глобализации, находится в кризисе. Любая значимая трансформация экономических отношений будет происходить не в результате действия сугубо экономических стимулов.

- Сформировалось понимание невозможности трансформации системы глобальной политики только с опорой на систему экономических стимулов. Военно-силовой инструментарий относительно быстро в исторической перспективе легализуется как инструмент межгосударственной (а в будущем - и межсистемной, межблоковой) геоэкономической конкуренции.

- Интеллектуальный класс современного коллективного Запада в целом исходит из неизбежности перекройки глобальной геоэкономической карты, вопрос только в том, какими темпами и с какими издержками эта новая конфигурация возникнет, а главное, какая функция в этой системе будет у США.

Современный мир стал слишком сложным, чтобы функционально значимые его трансформации могли бы осуществляться в эволюционном режиме, а состояние предхаоса не может быть бесконечным. Кризис становится неизбежным, но не ясен его масштаб и то, что будет превалировать: пространственная его фокусировка или отраслевая (секторальная)? Но каков будет механизм первоначального запуска глобальных трансформаций? Хотя нельзя не отметить, что длительность фазы принятия невозможности сохранить традиционный порядок вещей, основанный на комплексной монополярности, оказалась существенно более длительной, чем это предполагалось.

Наиболее благоприятным вариантом дальнейшего развития системы глобальной экономики, способным минимизировать негативные последствия для стран ядра мира глобализации (в современных условиях - США и их ближайшие сателлиты, связанные с ними, в том числе и военно-политическими обязательствами), было бы возникновение некоего «чистого листа» в значимой с ресурсной или логистической точек зрения части мира для его последующего переосвоения. Но проблемой для реализации такого сценария является угроза неконтролируемой хаотизации.

«Чистый лист» для постглобальной геоэкономики или экономическая «культура отмены»?

В полной мере «чистого листа» в современных политике и экономике, развивавшихся последние 25 лет в парадигме глобализации, прежде всего технологической (интеграция технологических цепочек) и социальной (кредитное потребление), быть не может. Полностью «чистый лист» может возникнуть только в результате масштабной, как минимум региональной, войны, приводящей к разрушению системы социально-экономических и социально-политических отношений на значимом пространстве. Но сейчас такой конфликт может сравнительно быстро перерасти в широкомасштабный с применением ОМУ, а возможно, и ядерного оружия, политическую легализацию которого мы сейчас наблюдаем. В таком случае произойдет не расчистка, а долгосрочное полное исключение экономически значимых пространств из геоэкономического оборота.

Но тогда какие же критерии можно сформулировать в отношении «чистого листа»? В общем они могут быть сведены к нескольким констатациям:

- Это должно быть государство (или коалиция государств), тем или иным способом лишенная полного пространственного суверенитета. Пространственный суверенитет становится условием, хотя и недостаточным, конкурентоспособности в современном мире, однако он понимается не только в формально-юридическом («вестфальском») смысле, но и с точки зрения геоэкономической целостности.

- Это должно быть государство или пространство, лишенное способности самостоятельно реинвестировать получаемую ресурсную или пространственную ренту. Проще говоря, государство, лишенное суверенитета в сфере финансов и инвестиций, не проводящее национальную политику развития.

- Как следствие, это должно быть пространство, не обладающее полным суверенитетом в сфере энергетики и/или энергетических ресурсов, поскольку именно энергетическая политика становится на среднесрочную перспективу одним из наиболее важных инструментов обеспечения суверенитета. Борьбу за десуверенизацию Европы в сфере энергетики мы наблюдаем в настоящее время.

- Это должен быть субъект с относительно низким социальным стандартом и уровнем развития социальных институтов, зависимый в решении собственных социально-гуманитарных вызовов от внешних сил - государств или межгосударственных объединений. Способность государства управлять социальными процессами в постпандемическую эпоху начинает рассматриваться в качестве наиболее важного фактора глобальной конкурентоспособности9.

- Наконец, это должен быть субъект, не обладающий полноценным, нерегулируемым за счет различных инструментов (от контроля логистической системы внешними игроками и неразвитости инфраструктуры, до санкционной политики, ограничивающей свободную торговлю) доступом на рынки ключевых товаров.

Пространство «чистого листа» определяется отсутствием прежде всего экономических и социально-экономических элементов суверенности, даже если существуют формальные политико-правовые его элементы. С этой точки зрения статус «расчищаемого пространства» - «пространства-трофея», за счет которого будут обеспечиваться трансформации оставшегося мира, может получить практически любое значимое экономико-географическое пространство, включающее и пространства, относящиеся к «развитому миру», и даже к его постиндустриальному ядру. А превращение его в трофей возможно и без широкомасштабного военного конфликта (хотя без задействования политико-силовых инструментов - вряд ли, в этом смысловое ядро реализуемой США в настоящее время стратегии «полужесткой силы»), более того, без полного разрушения существующей системы геоэкономической зависимости.

Напротив, это предполагает управляемую включенность в глобальную систему. Хотя главным ресурсом «чистого листа» становится не его промышленный, а ресурсный и логистический потенциалы, дающие наиболее легко извлекаемые и монетизируемые виды «ренты». А «внешнее геоэкономическое управление» - всего лишь инструмент для изъятия инвестиционных ресурсов, используемых в дальнейшем для стабилизации экономической и, в идеале, - социально-экономической ситуации в сокращающемся «ядре глобализации».

Естественно, что одним из ключевых вопросов текущей политики стал вопрос о новом понимании суверенитета с учетом усложняющейся диалектики пространственных и надпространственных систем. Стратегия «чистого листа», в свою очередь, базируется на отмене экономической составляющей суверенитета, что никак не противоречит либеральным трактовкам глобализации.

Управляемость трансформаций как вопрос без ответа

Особенность последних полутора-двух лет - в системном появлении вариантов управляемого изменения статус-кво в мировой политике10. Проблема в том, что для эволюционных трансформаций время упущено - система глобальной политики вошла в очевидный институциональный кризис, приведший к кризису арбитражных (диалоговых) площадок в политике и экономике. Модель трансформаций утрачивающей консолидирующий потенциал архитектуры глобальных политических и экономических отношений через ее частичное разрушение, как минимум частично обнуляющее ранее сформированную систему обязательств, является в целом обычным сценарием завершения одной исторической эпохи и смены ее другой11.

Это будет означать деградацию фундаментальной основы глобализации - потребительского и пользовательского комфорта современного мира в условиях утраты значительной частью человечества, вовлеченного в глобализацию, базовых навыков социального и социально-экономического выживания, при одновременной деградации традиционных (религиозных и социокультурных) мотиваторов выживания в экономически некомфортных условиях.

В отличие от трансформационных кризисов XVIII и XIX веков и даже трансформации мира деградирующего империализма преимущественно в биполярный в середине XX века, нынешней потенциальный кризис сейчас не может быть ограничен только политической (политико-институциональной сферой) и понятными географическими рамками. Упомянутый трансформационный кризис середины XX века в данном случае исключительно важен для понимания. За счет дележа британского наследства на пространстве от Багдада до Дакки была обеспечена возможность индустриализации и ограниченной социальной модернизации на основе раздела рынков. Это во многом и сыграло роль той геоэкономической базы для военно-политической, а отчасти и политической разрядки12, создавая пространство «соперничества - взаимодействия».

Сейчас отсутствие подобного «чистого листа» обуславливает невозможность новой разрядки, тем более много-, трех и более сторонней разрядки. Для нее просто нет достаточной экономической основы.

Проблемой было то, что в силу идеологических причин и политической конфронтации времен холодной войны в процессе формирования этой полосы индустриализации не удалось осуществить полноценную социальную модернизацию, ни по советскому, ни по условно западному образцу, что и привело к началу XXI века к возникновению в этом пространстве глобально значимого резервуара архаизации, сохраняющего свою актуальность и по сей день, стимулируя нестабильность в различных форматах: от радикальных салафитских движений до пиратства и локальных конфликтов, например, в Йемене и курдских районах различных государств. Современная стратегия «чистого листа» в принципе не предусматривает социальной модернизации, напротив, неизбежно приводит к снижению социально-потребительского стандарта и разрушению социальной инфраструктуры, как это произошло с постсаддамовским Ираком, который до 1991 года был сравнительно экономически и социально развитым государством. По той же модели развивалась ситуация и в Ливии.

Последующий кризис будет в большинстве сценариев общеглобальным и общесоциальным, поскольку большинство стран, а вернее, обществ современного мира так или иначе вовлечены в универсалистские модели социального развития. Возможный будущий кризис может оставаться управляемым или частично управляемым (с точки зрения ограничения потенциала эскалации), но он, конечно, в принципе не может быть локальным, особенно учитывая, что он является частью процесса формирования геоэкономических макрорегионов. Существует высокая вероятность, что для существующей системы глобального капитализма он не будет развиваться в классической дилемме «риск - возможность», позволяющей сохранять большую часть системы, даже путем утилизации (внутрисистемного геоэкономического каннибализма) некоторых ее элементов13.

Речь идет о необходимости фундаментального пересмотра базовых оснований системы, что делает сомнительной ее трансформацию через поглощение «назначенной жертвы», как, например, это было в ситуации глобального предкризиса конца 1980-х годов, когда системные экономические диспропорции были смягчены за счет эффекта расширения зоны контроля глобального капитала, а на практике - за счет поглощения бывшего советскоцентричного пространства - мира социализма, составлявшего на середину 1980-х годов не менее 25% всей мировой экономики, причем не столько в зоне ресурсной периферии, сколько в пространстве индустриальной полупериферии14.

Расчистка и освоение этого пространства дало возможность мировому капитализму доминировать еще 25 лет, фактически до 2007 года, когда обозначились первые признаки кризиса инвестиционного (спекулятивного, по сути) капитализма, основанного на производстве «инвестиционного воздуха». Период после финансового кризиса (в данном случае отправной датой следует считать весну 2009 г.), успешно закамуфлированного под ипотечный в США (хотя он имел глобальные масштабы), можно рассматривать, как апробацию различных моделей перестройки экономической системы.

Одной из таких моделей была пресловутая «Чимерика» - проект симбиотического экономического «раздела мира» между США и КНР, интерпретируемый как формат «долгого мира» между двумя странами15. В этом же ряду стоит идея корпоративной сетевизация части мира, формирования на уже существующей и априори глобальной основе пространства с иным, нежели в несетевизированном пространстве, не только стандартом коммуникаций и социального поведения, но и потребления. Нельзя не заметить, что и санкционная политика направлена на формирование некоего «пространства исключения» - исключения из зоны активного глобального экономического взаимодействия отдельных сегментов. Санкционная политика также была одним из апробировавшихся вариантов структурирования геоэкономического пространства.

Обратим внимание на постепенную эскалацию процесса «исключения» - начиная с относительно незначительной «оси зла» (Ирак времен Саддама Хусейна, Иран, КНДР) затем - в ее расширенном режиме (Куба, Ливия, Сирия, Зимбабве, «большой» Судан), и далее - уже в геэкономически значимом формате с включением в «пространство исключения» России и Белоруссии, что превращало «исключенных» уже в потенциально очень значимый сегмент мировой экономики. Проблема в том, что для полноценной реализации стратегии «чистого листа» этого все равно недостаточно: необходимо социально-экономически свободное, вернее, расчищенное пространство, по масштабам сравнимое с тем, что коллективный Запад начал осваивать в 1985 году.

Модели грядущего кризиса: о вреде и пользе исторических аналогий

Любые исторические аналогии хромают, а тем более они хромают в условиях кардинального изменения пространства глобальной конкуренции, с чем мало кто будет спорить. Нынешний цикл глобальных трансформаций разворачивается в принципиально более сложном пространстве конкуренции, как минимум с точки зрения характера ее участников и качественных различий их среднесрочных интересов. Разговоры о возможности «новой Ялты» выглядят не вполне реалистично хотя бы потому, что на сегодняшней день в мире нет таких сил, способных претендовать на роль «глобальных полицейских», даже, если их число увеличить до шести-семи и изменить их состав. Не забудем о том, что даже в условиях второй половины 1940-х годов Ялтинско-Потсдамская система продержалась менее пяти лет, будучи разрушенной началом холодной войны, а окончательно - войной в Корее 1950-1953 годов. Что же говорить о сегодняшнем этапе, когда и игроков с претензиями на макрорегиональное лидерство больше и по своему статусу они очень различны, действуют, исходя из различных «норм допустимого», а точек противоречий между потенциальными «полицейскими» существенно больше.

Но с точки зрения структурных особенностей конкуренции ведущих глобальных и субглобальных сил, исходя из стратегической потребности в геоэкономическом «чистом листе» нынешний кризис потенциально может лежать в промежутке между:

- Системным кризисом классического империализма 1949-1963 годов, результировавшим в геоэкономическую утилизацию Британской империи. Его геополитическим пиком был Суэцкий кризис 1956 года. Ключевым геоэкономическим последствием стала деколонизация Африки и Азии, формирование системы неоколониальной эксплуатации ресурсной периферии. Собственно, экономическая модернизация в полосе от Багдада до Дакки происходила как раз за счет британского и частично французского наследства. Главным геополитическим последствием становится окончательное оформление (т. н. Карибским кризисом) системы истинной биполярности. Но этот кризис оставил в относительно устойчивом состоянии сложившуюся к его началу формально-политическую структуру мира, во всяком случае в том, что касалось пространств политического контроля и, что немаловажно для сегодняшнего дня, - систему политических институтов. 

- Или другой вариант: кризис мира классической колониальности (конец XIX - начало XX в.), разрешившийся Первой мировой войной, но сфокусировавшийся преимущественно в Европе, что вызвало кардинальное политико-юридическое переформатирование пространства глобальной политики. Кардинально меняется политическая архитектура Европы, а значительная часть мира вовлекается в геополитические процессы, происходит размывание европоцентричной структуры глобальной политики. Политическим пиком кризиса становится «выпадение» постимперской России, главного предполагавшегося геоэкономического «трофея» Первой мировой войны, из глобальной на тот момент британоцентричной протоглобальной экономической системы.

Главные геоэкономические узлы кризиса так и не были развязаны. Возник «трофей», но никак не «чистый лист», а как результат, - ситуация перерастает в пролонгированную геоэкономическую по сути своей нестабильности с постоянными локальными военно-силовыми конфликтами, стимулирующими деградацию старых «колониальных» игроков. Под влиянием социальной модернизации в СССР возникает запрос на новую модель социального поведения (особенно после заката «ревущих двадцатых»), угрожающую внутренним социальным кризисом тогдашнего коллективного Запада. Ситуация вполне предсказуемо возвращается к варианту военно-силового разрешения, но только на существенно большем операционном пространстве, к поиску новых потенциальных «трофеев» (в данном случае, - СССР и Китай, а также условно колониальные пространства Юго-Восточной Азии). И геоэкономическая сущность новой - Второй мировой войны уже не скрывается.

Принципиальная разница между двумя кризисами - в масштабах и локализации прямого противоборства между крупнейшими игроками, роли и месте военно-силового инструментария, но также и в приоритете политических или экономических трансформаций. «Центральный» театр конфронтации - Европа, или «геоэкономическая периферия». Важным аспектом является перспектива последующей институционализации новых правил игры, возникновения того, что потом начинают называть «международным правом».

Специфическая проблема современной ситуации - в глубочайшем кризисе модели социального развития, усугубленном последствиями пандемии коронавируса.

Проще говоря, либо коллективный Запад сможет организовать геоэкономический «чистый лист» за своими пределами (возможно, выдавив за свои формальные рамки одного из своих членов) и осуществит временную стабилизацию на базе управления внешним кризисом. Либо кризис развернется внутрь Запада и «чистый лист» будет формироваться, в том числе в результате его разрушения. В противном случае, вероятность разворота потенциала социальной деструкции внутрь метрополии глобального мира - более чем высока.

Вместо заключения: Евразия как элемент «чистого листа», или Причины политической русофобии Вашингтона

Пространств, которые могут рассматриваться в качестве потенциальных «трофеев», в современном мире немного, а тем более трудно найти полноценный геоэкономический «чистый лист». Россия не является самой привлекательной в этом ряду, если говорить об интегрированных показателях, особенно если сравнивать со странами ЕС, в частности государствами Средиземноморья, нефтяными монархиями Ближнего Востока во главе с Саудовской Аравией и пространствами Юго-Восточной Азии.

Однако Россия наряду с Китаем подвергается прямому политическому и экономическому давлению, причем в отношении России политика носит существенно более агрессивный характер. Это говорит не столько о ее экономическом потенциале, сколько о том, что одними из решающих условий для сохранения глобального доминирования США, хотя бы и в формате «новой коалиционности», является сохранение военно-политического доминирования и их монополии на способность обеспечивать национальный - или коалиционный - суверенитет военными средствами. Россия стала критическим противником США, поскольку способна сыграть решающую роль в процессе формирования новой архитектуры не только глобальной политики, но и экономики. Это и объясняет исключительно болезненную реакцию США на операцию ОДКБ в Казахстане, где Россия сыграла интегрирующую роль.

Резонно предположить, что американская элита, во всяком случае значительная ее часть, исходит из того, что мир переходного периода к новой глобальности будет преимущественно пространственный, где будут происходить наиболее жесткие конкурентные столкновения.

А значит, потенциал проецирования силы является одним из наиболее важных инструментов переформатирования геоэкономической структуры такого мира. Естественно, что Соединенным Штатам нужно решительно сократить число претендентов на статус «ядер» геоэкономических макрорегионов, одним из которых является Россия.

Россия никогда не рассматривалась в качестве игрока, способного принимать в процессах конкуренции в проецировании силы серьезное участие, хотя за ней и признавался значительный самозащитный потенциал.

США, как говорилось выше, уже не обладают достаточным организационным и военно-силовым ресурсом для одновременного осуществления нескольких трансформационных комбинаций в глобальном масштабе. Ситуацию осложняет внутренний раскол в американской администрации и наличие в правящей элите нескольких групп с принципиально различными геоэкономическими интересами. Их объединяет в основном признание невозможности продолжения глобализации в прежнем формате и понимание иллюзорности сохранения лидерства США без доминирования в сохраняющих актуальность надпространственных системах.

Отметим и снизившийся за последние годы уровень американской политической бюрократии, а также очевидные проблемы с эффективностью вооруженных сил, что создает у элиты США неуверенность выигрышности сценария перевода конкуренции в силовое русло.

США в нынешних условиях могут действовать только поэтапно, выделяя регионы, не имеющие критической важности для американской геоэкономической модели, в «пространства хаотизации», как это планировалось сделать с большей частью территории Евразии.

Вряд ли Евразия в современном состоянии рассматривается в качестве стартового пространства для освоения. Скорее, речь идет о конфискации ранее накопленной элитами «ренты» и создании ситуации невозможности освоения этого пространства другими силами. Но впоследствии, на рубеже 2030-х годов Евразия или часть ее территорий могли бы сыграть роль одного из ресурсно и логистически важных «чистых листов», обеспечив американоцентричному сегменту мировой экономики, интегрированному на базе сохраняющегося, по мысли американцев, военно-политического лидерства США и контроля ими надпространственных глобальных систем (финансового сектора, информационного общества), возможности устойчивого экономического роста, при сохранении заведомой несуверенности большей части Евразии и отсутствия там даже видимости сопротивления национально- (а тем более - евразийски) сориентированных элит. Превращение Евразии в геоэкономический «чистый лист» облегчается деиндустриализацией значительной части постсоветских государств.  

Но операция ОДКБ показала политическую готовность и военно-техническую способность России не допустить превращения Евразии в пространство военно-силовой хаотизации, а затем - в «чистый лист». И этот вызов для США носит действительно стратегический характер.

США исходили их того, что в большинстве формирующихся макрорегионов, вероятно за исключением Северо-Восточной Азии, где доминировал бы Китай, они смогли обладать почти полной свободой рук в военно-силовом воздействии. Макрорегионы возникали бы в экономике и, возможно, но не обязательно, - в политике. Однако в военном плане число игроков, способных обеспечить свою безопасность, было бы минимально. Поэтому текущий отказ от радикального интервенционизма начала 2000-х выглядел нормальным и приемлемым для значительной части американской политической элиты. Но в условиях, когда Россия способна будет сыграть роль не только частично индустриализированной сырьевой периферии, но, как минимум, донора безопасности для Евразии, а в перспективе - и за ее пределами, Россия, а не связанный с США путами коммерческой взаимозависимости Китай, естественным образом стала для Вашингтона главной угрозой. Потому что шансы превратить Евразию в «чистый лист» резко сократились.

 

 

1We May Be Entering a New Commodities Supercycle. Bloomberg, March 18, 2021 // https://www.bloomberg.com/news/articles/2021-03-18/we-may-be-entering-a-new-commodities-supercycle?fbclid=IwAR083oL4ruKTymeUjVRDhOJ5ZK3M3rAQcLa3JD1_Sqg8H2D_cJ0_7Y8Y4NE

2http://kremlin.ru/events/president/news/66975

3Brands H. The Overstretched Superpower. Does America Have More Rivals Than It Can Handle? // Foreign Affairs. January 18, 2022 // https://www.foreignaffairs.com/articles/china/2022-01-18/overstretchedsuperpower?utm_medium=newsletters&utm_source=twofa&utm_campaign=The%20Overstretched%20Superpower&utm_content=20220121&utm_term=FA%20This%20Week%20-%20112017

4Pyne David T. To Counter Russia and China, Make ‘Spheres of Influence’ Great Again // National Interest. October 11, 2021 // https://nationalinterest.org/feature/counter-russia-and-china-make-%E2%80%98spheres-influence%E2%80%99-great-again-194982

5https://ria.ru/20211103/tsentr-1757589246.html

6Леонард К. Koch Industries: «Капитализм для своих», или Как строилась власть корпораций в Америке / Пер. с англ. М.: Интеллектуальная литература, 2021. 665 с.

7Коллиер П. Будущее капитализма / Пер. с англ. М.: Издательство Института Гайдара, 2021. 376 с.

8Гепель М. Мир после нас. Как не дать планете погибнуть / Пер. с нем. М.: Альпина Паблишер, 2021. 173 с.

9Guillen M. 2030: How Today’s Biggest Trends Will Collide and Reshape the Future of Everything. NY: St.Martin’s Press, 2020. 288 p.

10Haas R., Kupchan Ch. The New Concert of Powers. How to Prevent Catastrophe and Promote Stability in a Multipolar World // Foreign Affairs. March 23, 2021 // https://www.foreignaffairs.com/articles/world/2021-03-23/new-concert-powers

11Haass Richard. How a World Order Ends. And What Comes in Its Wake // Foreign Affairs. January/February 2019 // https://www.foreignaffairs.com/articles/2018-12-11/how-world-order-ends

12Garthoff R.L. Détente and Confrontation. American-Soviet Relations from Nixon to Reagan. Wash. D.C.: The Brookings Institution, 1985. 1147 p.

13Даймонд Дж. Кризис / Пер. с англ. М.: АСТ, 2020. 544 с.

14Ковалева Г.Д., Шевелев А.В. Что говорит статистика о пространстве СЭВ // ЭКО. 2016. №10. С. 57-77 // https://ecotrends.ru/index.php/eco/article/view/1573/741

15Аллисон Г. Обреченные воевать / Пер. с англ. М.: АСТ, 2019. С. 271-275.