После подписания Гитлером 18 декабря 1940 года директивы о подготовке нападения на СССР (операция «Барбаросса») Верховное главнокомандование вермахта (ОКВ) начало разработку мероприятий по маскировке военных приготовлений Германии у советской границы. 15 февраля 1941 года соответствующий план был утвержден, но впоследствии он неоднократно дополнялся и уточнялся. Содержание и ход дезинформационной операции достаточно подробно описаны1.

Напомним лишь, что главная роль в этой операции отводилась распространению ложных сведений и слухов о причинах и целях передислокации к западной границе СССР частей вермахта. Эта передислокация объяснялась потребностями войны Германии против Англии: сначала необходимостью маскировки предстоящей якобы высадки германских войск на Британские острова, затем подготовкой к нанесению германского удара по Балканам и позициям англичан в Средиземноморье и на Ближнем Востоке, а заодно преподносилась в качестве «меры предосторожности» и тылового прикрытия на случай, если СССР, воспользовавшись связанностью основных сил вермахта на Западе и Юго-Востоке Европы, вздумает нанести удар по Германии, и, наконец, изображалась в качестве средства давления на Москву с целью побудить ее пойти на серьезные политические, экономические и даже территориальные уступки, необходимые рейху для победоносного завершения войны против англичан.

Дезинформационная операция проводилась военными инстанциями Германии, внешнеполитическим ведомством и Министерством пропаганды Третьего рейха, а также германскими спецслужбами в условиях строгой секретности. Но какова была роль в этой операции германского посольства в СССР - стране, против которой как раз и готовилась агрессия? Об этом практически ничего не известно. В мемуарах бывшего советника посольства Г.Хильгера2, которые вряд ли можно считать правдиво отражающими деятельность посольства и ситуацию внутри него в последние предвоенные месяцы 1941 года, этот вопрос обойден полным молчанием. Не получил он отражение и в воспоминаниях Г.Кегеля3, советского агента, работавшего в германском посольстве в Москве под псевдонимом «Курт», который хотя и сообщает ряд интересных фактов о жизни посольства в тот период, но в изложении главных событий опирается на мемуары Хильгера, своего бывшего непосредственного начальника в посольстве.

Состояние неизвестности?

Характеризуя ситуацию в посольстве весной 1941 года, Хильгер отмечал в своих воспоминаниях: «Несмотря на то, что к этому времени слухи о предстоящем германском военном нападении на Советский Союз достигли своего апогея, мы в Москве не располагали никакими конкретными документами относительно подлинных замыслов Гитлера»4.

Свидетельство Хильгера представляется, мягко говоря, весьма сомнительным. Конечно, можно допустить, что никакой официальной информации из Берлина в письменном виде относительно того, что вермахт готовит удар по СССР, руководство посольства не получало. Слишком велика была опасность перехвата этой информации советскими службами. Но то, что в ближайшее время предстоит война, в посольстве, вне всяких сомнений, знали - и от своих высокопоставленных родственников в германских военных кругах, и из устных инструкций, которые привозили сотрудники посольства, постоянно курсировавшие между Москвой и Берлином, и на основании сведений, которые поступали от прибывавших в СССР германских граждан, и посредством анализа слухов, которыми были в то время наполнены Москва, Берлин и столицы многих государств.

Слухам о предстоящей войне аппарату посольства предписывалось всячески противодействовать и распространять сформулированную высшим руководством дезинформацию о военно-политических намерениях Германии. Уже одно это позволяло руководству посольства, состоявшему из опытных кадровых разведчиков (об их жизненном пути и заслугах перед родиной мы еще будем говорить ниже), сделать правильный вывод о том, чтό следует ожидать в ближайшее время. Да и навестивший посольство весной 1941 года под видом представителя германской химической промышленности В.Шелленберг, в то время начальник отдела контрразведки IV управления Главного управления имперской безопасности (РСХА), ознакомил руководство посольства с основными положениями планируемой операции «Барбаросса», в том числе отдельно господина Хильгера5, о чем тот в своих мемуарах по понятным причинам не обмолвился ни одним словом.

Бороться со слухами о предстоящей войне!

В середине марта 1941 года аппарат военного атташе Германии в Москве временно возглавил полковник Г.Кребс. Сам военный атташе генерал от кавалерии Э.А.Кёстринг находился на лечении в Германии. На Кребса, бегло говорившего по-русски и до этого уже успевшего поработать в СССР, возлагалась особая задача. Процитируем письмо начальника Отдела военных атташе Генерального штаба Верховного главнокомандования сухопутными войсками Германии (ОКХ) полковника Х. фон Меллентина подполковнику В.Нагелю, исполнявшему после заболевания Кёстринга обязанности военного атташе в Москве (курсив в оригинале документа).

«Главная ставка ОКХ

17.3.41

4 экземпляра

3-й экземпляр

№ 624/41

Совершенно секретно! Только для командования!

Дорогой господин Нагель!

По распоряжению начальника генерального штаба полковнику Кребсу поручено замещать в ближайшие недели вышедшего, к сожалению, на длительное время из строя генерала Кёстринга… Причины направления полковника К. лежат по большей части в области, о которой мне Вам в письме не хотелось бы подробно рассказывать. Во всяком случае, для нас очень важно иметь там у вас кого-то, кто мог бы воспользоваться старыми добрыми связями.

Информирование по собственно военным вопросам поэтому и дальше будет оставаться преимущественно Вашей задачей, в то время как на полковника К. ляжет военно-политическая часть работы атташе…

Ваш Меллентин»6.

Согласно записи в дневнике начальника Генерального штаба ОКХ генерал-полковника Ф.Гальдера от 19 марта 1941 года, Кребс перед отъездом в Москву был детально ознакомлен с «военным положением в результате нашего развертывания [на юге]» и ему были даны подробные инструкции относительно «моментов, на которые стоит обращать внимание [русских], и общих вопросов, могущих возникать в ходе переговоров»7 с советскими военными инстанциями.

Если расшифровать эти скупые строки, то можно сделать однозначный вывод: Кребсу поручалось распространять версию о якобы приоритетном для Германии балканском и ближневосточном направлениях экспансии, а переброску германских войск на Восток, о причинах которой его неизбежно будут спрашивать в Москве, объяснять потребностями войны против англичан и прикрытием границы рейха на случай неожиданных действий со стороны Советского Союза.

О том, что Кребсу было дано задание распространять именно такую дезинформационную версию, свидетельствует содержание докладной записки, направленной им 24 апреля 1941 года руководству посольства с целью пресечь среди его сотрудников слухи о близящейся войне с СССР. Во вводной части записки говорилось:

«По мере того, как борьба с английскими позициями на Средиземном море будет вступать в решающую стадию, все более значительную роль будет играть Турция. Тем самым будет затрагиваться сфера интересов Советского Союза, которая всегда рассматривалась им как жизненно важная. Не подлежит сомнению, что военные действия в районе Проливов будут оказывать воздействие на Советский Союз. Само собой разумеется, что в ходе решающей борьбы против Англии граница Германии с Россией должна быть укреплена так, чтобы отбить у Советского Союза всякую охоту для какого-либо вмешательства. Защита должна быть надежной перед лицом значительной массы русских войск, которые уже несколько месяцев стоят наготове в Прибалтике, Белоруссии и особенно на Украине…

Мероприятия, связанные с формированием тылового прикрытия от России, продолжаются уже длительное время, как минимум с того момента, как Россия - не принимая во внимание потребности нашей решающей борьбы с Англией - начала всячески подчеркивать свои интересы на Балканах. Эти германские мероприятия привели к распространению в германских и негерманских кругах панических слухов [о предстоящей войне между Германией и СССР], которые в условиях наступающего высочайшего напряжения [в борьбе Германии с Англией] могут оказаться особенно опасными»8.

Важным направлением работы германских официальных представителей в Москве являлось, в соответствии с указаниями из Берлина, противодействие слухам о предстоящей войне, которые распространялись немцами, прибывавшими в Москву из Германии, а также муссировались представителями посольств различных стран в советской столице.

3 апреля 1941 года ОКХ, встревоженное этими слухами, направило специальное обращение во внешнеполитическое ведомство Германии, которое 16 апреля ознакомило с ним также московское посольство. В нем говорилось:

«В ОКХ поступают сообщения, согласно которым лица, приезжающие из Германии, распространяют среди находящихся в Советском Союзе немцев слухи о том, что в ближайшее время предстоит германо-русское военное столкновение. Этими слухами обеспокоены и дипломаты других стран, находящиеся в Москве… ОКХ считает такое распускание слухов очень опасным… Поэтому оно просит внешнеполитическое ведомство позаботиться о том, чтобы следующие в Россию или следующие через Россию немцы… были строго предупреждены о необходимости не только воздерживаться от распространения такого рода слухов, но и самым решительным образом оспаривать содержание этих слухов»9.

Однако строгие предупреждения не оказывали должного воздействия, и слухи о близящейся войне продолжали неумолимо нарастать. 24 апреля 1941 года германский военно-морской атташе капитан первого ранга Н. фон Баумбах доложил в Берлин:

«1. Здесь циркулируют слухи о предстоящей войне между Германией и Советским Союзом, которые питают сообщения лиц, следующих транзитом из Германии.

2. По данным советника итальянского посольства, английский посол10 предсказывает, что война начнется 22 июня.

3. Называется также 20 мая.

4. Я стараюсь противодействовать слухам, которые представляю как совершенно нелепые»11.

2 мая 1941 года уже сам германский посол Ф.В. граф фон дер Шуленбург под грифом «секретно» направил в Берлин шифровку:

«Как я, так и все руководящие сотрудники моего посольства постоянно боремся со слухами о предстоящем германо-русском военном столкновении… Тем не менее я прошу учитывать, что противодействие этим слухам здесь, в Москве, будет оставаться совершенно неэффективным, если из Германии будут сюда непрестанно просачиваться такого рода слухи и если всякий приезжающий в Москву или проезжающий через Москву не только привозит с собой эти слухи, но и старается подкрепить их фактами»12.

После получения сообщений из Москвы Оперативный штаб ОКВ 3 мая 1941 года со ссылкой на донесение Баумбаха направил в германское посольство телеграмму с рекомендациями о том, какие могущие выглядеть достоверными «аргументы» следует использовать в беседах с советскими представителями и иностранными дипломатами для опровержения слухов о близящейся германо-советской войне.

 

«Секретно

№ 878 от 3. [5.]

Расшифровывать разрешается только лицу, ответственному за секретные документы. Ответ курьером или тайным шифром.

Для военного атташе.

Совершенно секретно! Только для командования!

[…]

Инструкция для бесед.

К пункту 1: Те же слухи, что и в России, распространяются и здесь. Предположительно это новая английская попытка отравить атмосферу. Совершенно безосновательные сообщения, такие как, например, утверждения о массовом изготовлении в Праге карт (Украины) или о высадке свыше 12 000 германских солдат в Финляндии13, подтверждают это предположение.

Впрочем, концентрация значительного числа русских войск близ границы также дает повод для таких слухов, которые к тому же лишены всякого основания с военной точки зрения, поскольку с немецкой стороны у границы находятся лишь силы, необходимые для тылового прикрытия балканских операций.

К пункту 4: Опровержение циркулирующих слухов германскими службами, действующими на местах, является крайне желательным, причем в приемлемой форме можно ссылаться на то, что в настоящее время ведется переброска германских войск на запад, которая в первой половине мая приобретет весьма значительный размах (лишь для бесед в частном порядке: говорить, что речь идет о 8 дивизиях)»14.

Этими указаниями руководствовался и Шуленбург в беседах с дипломатическими представителями в Москве. 10 мая 1941 года он сообщил в Берлин, что в беседах с иностранными дипломатами он отрицает факт «усиления германских вооруженных сил у русской границы» и со ссылкой на мнение влиятельных лиц в Берлине уверяет своих иностранных коллег, что «не предстоит ничего из ряда вон выходящего», что «на германо-советской границе с нашей стороны не происходит ничего, что выходило бы за рамки мер предосторожности, которые в военное время являются, в общем-то, делом обычным». «В сущности, - подчеркнул Шуленбург, - я придерживался инструкции, которая была дана нашему военному атташе»15.

Однако ни использование инструкций, ни усилия Шуленбурга, ни другие меры, принимавшиеся германским посольством, оказались не в состоянии пресечь слухи о надвигающейся войне. 18 июня 1941 года Кёстринг отметил в письме в Отдел атташе генштаба ОКХ: «Болтовня и слухи, по крайней мере, здесь достигли небывалых высот. Чтобы их передать, потребовались бы тома. Опровержение слухов во всей их полноте представляется невозможным. Все и каждый, кроме сотрудников моего штаба, помешаны на них, находятся под их влиянием и разносят их еще дальше. Так что мне остается лишь во всех беседах и в ответах на вопросы основываться на инструкциях, которых мне было приказано придерживаться»16.

Кёстринг не сообщает в письме, что это были за инструкции, но, думается, они мало отличались от тех, что ранее давались Кребсу и содержались в процитированной выше шифровке из Берлина. Однако не исключено, что какие-то дополнительные задания Кёстрингу были даны во время его инструктажа в генштабе ОКХ, который состоялся 5-6 мая 1941 года17, и после встречи его и Кребса с Гитлером, на доклад к которому они были вызваны 8 мая18.

«К соблюдению строжайшей дисциплины и сдержанности!»

Важная роль в маскировке приготовлений Германии к нападению на Советский Союз отводилась обеспечению безукоризненного поведения сотрудников германского посольства в Москве. Оно не должно было давать повода для подозрений о том, что предстоит война. Посольству полагалось работать в обычном режиме, а его персоналу проявлять полнейшее спокойствие. Но на деле обеспечить это оказалось непросто, что вызывало негодование как в Берлине, так и у германских военно-дипломатических представителей в советской столице.

Процитируем описание внутренней ситуации в посольстве, которое дал в письме своему берлинскому начальству Кёстринг по возвращении 12 мая 1941 года к исполнению обязанностей германского военного атташе в Москве. С солдатской прямотой, не стесняясь в выражениях, он докладывал 15 мая (ряд выражений в письме ввиду их нецензурности нами смягчены).

«Но с двумя вещами, происходящими в посольстве, я не могу смириться и не могу сдержаться, чтобы ясно не высказать свое мнение на этот счет… Происходящее наверняка имеет своим следствием возникновение здесь слухов… Одно из этих явлений я бы назвал бегством ценностей. Как я смог установить, за последние недели в Германию в целях «спасения» было отправлено неимоверное число чемоданов с украшениями, серебром, ценными вещами, такими как меха, ковры, и с прочей дрянью. И это факт.

Что можно сделать с тем, что уже случилось, причем с тем, чем занимались все - вплоть до первого лица. Следствием стало то, что этот вывоз товаров… определенно не остался незамеченным русскими службами, ведущими наблюдение… И еще кое-что: «дипломатические жены» нашего посольства почти все смылись. Может быть, у некоторых отъезд был вынужденным, но у большинства определенно нет. Можно представить себе чувства жен других сотрудников и наших машинисток, когда они видят, как сбегают одна за другой их товарки по полу, обладающие дипломатическими паспортами… Я был и остаюсь при своем мнение, которое многие считают грубым: «бабам не место на поле боя». Разве это необходимо, чтобы все привозили с собой для всемерной поддержки в работе свои семьи? Те приезжают сюда, чтобы вдоволь нажраться масла и икры, по дешевке за рубли обвешаться мехами и драгоценностями и затем сбежать или, по меньшей мере, начинают спасать свое барахло в ущерб великому делу, во вред нам, кучке немцев, находящихся на передовой»19.

Еще до возвращения Кёстринга в Москву Кребс пытался предпринять шаги, направленные на то, чтобы предотвратить распространение самими сотрудниками посольства панических слухов, и пресечь их действия, нарушающие систему маскировки. В упоминавшейся выше докладной записке от 24 апреля он указывал на крайнюю опасность складывающейся в посольстве ситуации, грозил персоналу суровыми карами и предлагал комплекс мер, подлежащих неукоснительному исполнению.

Приведем цитату из этого документа.

«Поскольку в настоящий момент любое действие либо бездействие германских инстанций будет находиться под особо пристальным наблюдением, необходимо обратиться ко всем сотрудникам посольства с призывом к соблюдению строжайшей дисциплины и сдержанности. Тот, кто намеренно либо по недомыслию распространяет панические слухи о войне, рискует быть обвиненным в государственной измене при отягчающих обстоятельствах. Следующие требования должны, с моей точки зрения, постоянно доводиться до сведения всех немцев, мужчин и женщин:

1. Ко всяким слухам следует относиться спокойно и невозмутимо, демонстрировать это не просто внешне, а с глубоким внутренним убеждением. Полнейшее доверие к предстоящим решениям фюрера. Перед лицом тех жертв, которые несут армия и родина, все ожидающие нас здесь возможные неприятности не имеют значения.

2. Отпор всем слухам как проявлениям паникерства и преднамеренной враждебной деятельности.

3. Незамедлительно выявление любого распространителя слухов, невзирая на его положение.

4. Запрет на всякий бросающийся в глаза отъезд, особенно на наблюдаемый в последнее время отъезд с большим или очень большим багажом.

5. Сдержанность по отношению также к представителям дружественных государств при обсуждении всего того, что может произойти в будущем. Информирование этих государств - дело исключительно берлинских инстанций!

6. Осторожность в любых беседах. Лучше всего отказаться от всякого обсуждения этих вопросов, в том числе в кругу немцев.

7. Равнодушное отношение к слухам и глубокая убежденность позволяют лучше всего опровергать слухи и существенно способствуют укреплению германской позиции и тем самым осуществлению германских планов.

8. Каждый муж несет полную ответственность за свою жену»20.

Но ни Кребсу, ни Кёстрингу, несмотря на их настоятельные просьбы, так и не удалось добиться от руководства посольства принятия вышеизложенных мер. Шуленбург и его заместитель - посланник В. фон Типпельскирх не дали на это согласия, опасаясь, что это лишь усилит панические настроения среди сотрудников. Да и сами они занимались «спасением» ценностей. По крайней мере, в этом был замечен Шуленбург, на что указал в своем письме Кёстринг, а Типпельскирх 9 мая 1941 года отправил на родину свою жену с детьми. То же самое, но еще раньше - 17 апреля - сделал германский военно-воздушный атташе Г.Ашенбреннер, жена которого прихватила с собой в Германию также часть домашнего имущества.

Происходившее в посольстве, как и предполагали германские военные дипломаты, не осталось незамеченным советскими службами. 14 мая 1941 года в докладной записке руководству страны НКГБ СССР констатировал: «Со второй половины апреля с. г. ряд сотрудников германского посольства отправляет из СССР в Германию членов своих семей и особо ценные вещи», а «по указанию германского посла Шуленбурга закуплены и доставлены к нему в особняк доски для упаковки; часть ценных ковров и серебряных вещей уже упакована в ящики»21.

Нельзя не сказать, что о действиях Шулебурга по «спасению» ценностей стало известно и в Берлине, откуда последовал грозный окрик. Шуленбургу намекнули на необходимость представить письменное объяснение столь неосторожного поведения22. Начальник Политического отдела внешнеполитического ведомства Германии Э.Вёрман 10 мая направил Шуленбургу письмо, в котором дал понять, что все действия и высказывания посла тщательно контролируются берлинским руководством. Вы же, писал Верман, «согласно поступающей информации, в последние дни (начало мая) выглядите очень подавленным и уже упаковываете в ящики свои личные вещи»23.

После получения этого послания Шуленбургу, видимо, не оставалось ничего иного, как срочно распаковываться. «Я не считаю, что выгляжу «очень подавленным», - оправдывался он в ответном письме, - и также не собираюсь «упаковывать в ящики свои личные вещи». Мои драгоценные ковры лежат на прежнем месте, портреты моих родителей и прочих родственников по-прежнему висят на стенах, а в моем жилище вообще ничего не изменилось, в чем может убедиться любой посетитель»24.

Однако, несмотря на угрозы и принимаемые меры, система маскировки, которой было велено придерживаться германскому посольству, неумолимо продолжала рушиться и к середине июня 1941 года рухнула окончательно. Руководство НКГБ СССР 18 июня 1941 года доложило в Кремль: «За последние дни среди сотрудников германского посольства в Москве наблюдаются большая нервозность и беспокойство в связи с тем, что, по общему убеждению этих сотрудников, взаимоотношения между Германией и СССР настолько обострились, что в ближайшие дни должна начаться война между ними. Наблюдается массовый отъезд в Германию сотрудников посольства, их жен и детей с вещами. Так, за время с 10 по 17 июня выехало 34 человека… 14 июня с. г. в Германию выехал германский авиационный атташе Ашенбреннер, забрав с собой все имущество, в том числе легковой автомобиль… Наряду со сборами к отъезду сотрудников посольства производятся спешная отправка в Германию служебных бумаг и сжигание части их на месте». Уничтожение служебных бумаг в посольстве, отмечалось в записке, началось еще в начале июня25. Дым, поднимавшийся во дворе особняка по адресу: Леонтьевский переулок, дом 10, где располагалось германское посольство, был заметен жителям всех окрестных домов.

Как и предполагал Кёстринг, недовольство сотрудников посольства, не обладавших дипломатическими паспортами, со временем вылилось в форменный бунт. НКГБ СССР докладывал в Кремль: «Среди низшего персонала посольства из числа германских подданных проявлялось открытое недовольство тем обстоятельством, что ответственные сотрудники посольства отправляют свои семьи и имущество в Германию, но не дают указаний низшим служащим, как должны поступить последние. В связи с этим 12 июня с.г. состоялось собрание обслуживающего персонала, на котором было объявлено о необходимости готовиться к отъезду»26.

В свете описанных выше процессов в германском посольстве в Москве возникает закономерный вопрос: разве это не являлось дополнительным сигналом руководству СССР о том, что война на пороге? Безусловно, являлось. Но из советского посольства, «легальной» резидентуры НКГБ и от советских военных атташе в Берлине, в отношении которых немцами принимались особые меры по дезинформации, поступали сведения, позволявшие предполагать, что Германия наращиванием сил на границе и прочими мерами либо пытается спровоцировать Советский Союз на военное выступление, чтобы затем представить собственное нападение в качестве ответной меры на советскую агрессию, либо рассчитывает таким способом оказать политический нажим на Москву, чтобы добиться от нее далекоидущих уступок. Начатое «свертывание» посольства наряду с непрекращавшимися нарушениями советского воздушного пространства германскими самолетами и участившимися инцидентами на границе весной - в начале лета 1941 года вполне могли восприниматься в Кремле как спланированные акции, обслуживающие политические интересы Берлина. Однако не исключено, что они действительно были таковыми, по крайней мере с начала июня 1941 года, когда в Берлине поняли, что с паникой на «передовой» в Москве ничего поделать нельзя, и не только перестали требовать от сотрудников посольства проявлять спокойствие, но и дали команду демонстративно готовиться к эвакуации. Так от происходящего в посольстве могла быть хоть какая-то польза.

«Антивоенная» записка Шуленбурга

Вернемся к воспоминаниям Хильгера, которые мы начали цитировать в начале статьи. Хильгер пишет:

«В середине апреля 1941 года посол направился в Германию, чтобы составить ясное представление о планах Гитлера и попытаться в приемлемой форме донести до него мысль, что поход против Советского Союза представляет большую опасность. С этой целью он взял с собой подготовленный в посольстве меморандум и сразу же по прибытии в Германию направил его Гитлеру. Личная встреча Гитлера с графом Шуленбургом состоялась 28 апреля. Посол видел, что меморандум лежит на столе у Гитлера, однако из всего того, что говорил Гитлер, не смог заключить, читал он его или нет. Прощаясь, тот, однако, совершенно неожиданно обронил: «И еще одно, граф Шуленбург, я не собираюсь воевать с Россией!»

После того как посол 30 апреля вернулся в Москву, на аэродроме он отвел меня в сторонку и прошептал: «Жребий брошен, война - дело решенное». Лишь по пути в посольство он мне сообщил о последнем замечании Гитлера. На мой удивленный вопрос, как это сочетается с тем, что мне в самом начале было сказано, посол ответил: «Он меня намеренно обманул!»27.

Этот пассаж из мемуаров Хильгера (целиком, разобранный на цитаты, в изложении) часто встречается в литературе и даже упоминается в официальном издании германских дипломатических документов28. Но Хильгер изменил бы самому себе, если бы не исказил все то, что было связано с поездкой Шуленбурга в Берлин.

Как известно, ни один посол не имеет права самовольно покинуть свой пост и отправиться на родину и уж тем более не может без согласования явиться к первому лицу государства, чтобы ознакомить его со своими соображениями по тем или иным вопросам. Так что уже в этой части свидетельство Хильгера не отличается достоверностью. На самом деле события развивались следующим образом.

13 апреля 1941 года в Москве был подписан Пакт о нейтралитете между СССР и Японией, который нанес удар по надеждам Германии на возможное открытие второго фронта против Советского Союза на Дальнем Востоке. Для проводов министра иностранных дел Японии Ё.Мацуоки И.В.Сталин и В.М.Молотов лично прибыли на Ярославский вокзал. Они приветствовали находившихся на перроне дипломатических представителей, а увидев среди провожающих Шуленбурга и Кребса, Сталин выказал им знаки особого внимания. Обратившись к Шуленбургу, он сказал: «Мы должны остаться друзьями, и для этого вы должны сделать все!» Практически то же самое было сказано и Кребсу. Вечером 13 апреля под грифом «Очень срочно! Секретно!» Шуленбург телеграммой сообщил о словах Сталина в Берлин29.

Как подписание советско-японского пакта о нейтралитете, так и происшедшее на вокзале сигнализировали о возможности серьезных перемен в политике СССР. Освободившись от угрозы нападения с Востока, Москва могла сосредоточить все силы на западном направлении и тем самым дать понять немцам, что в случае конфликта их шансы на успех невелики и поэтому лучше «остаться друзьями». Но они могли сигнализировать и о другом: о возможности отхода руководства СССР от довольно жесткого курса в отношении Германии, продемонстрированного весной 1941 года, который выразился, прежде всего, в попытках противодействовать присоединению Болгарии к Тройственному пакту и введению в эту страну германских войск, а также в подписании с Югославией договора о дружбе и ненападении как раз в тот момент, когда вермахт вторгся на ее территорию. Ситуация складывалась весьма неопределенная, и для ее прояснения Гитлер распорядился срочно вызвать Шуленбурга в Берлин, чтобы тот доложил, в том числе в письменном виде, свой «взгляд из Москвы» на политику СССР.

Чтобы советские власти не заподозрили, что внезапный отъезд германского посла имеет серьезные политические причины, Шуленбургу предоставили давно испрашиваемый им двухнедельный отпуск и 15 апреля он отправился «на отдых» в Берлин30. «Отпускника» сопровождал его личный референт советник посольства Г. фон Вальтер, представлявший в посольстве нацистскую партию и РСХА, причем значительную часть «отпуска» посол провел во внешнеполитическом ведомстве, встречаясь с его руководящими сотрудниками. Позднее Шуленбург в своем послании статс-секретарю этого ведомства Э. барону фон Вайцзеккеру от 7 мая 1941 года проговорится о содержании этих бесед: «Во время моего последнего пребывания в Берлине мы, в частности, обсуждали меры, которые следовало бы принять, если вопреки ожиданиям дело дойдет до германо-советского конфликта»31.

По прибытии Шуленбурга в Берлин была согласована дата его приема Гитлером, которому заранее была передана записка, привезенная послом. Министр иностранных дел Германии И. фон Риббентроп, находившийся в это время в Вене, потребовал, чтобы и ему направили текст этой записки, сопроводив его заключением Вайцзеккера. После встречи с фюрером Шуленбург, по распоряжению Риббентропа, должен был подготовить отчет о состоявшейся беседе и в срочном порядке предоставить его министру, который работал над собственной запиской о политике в отношении Советского Союза, которую он также намеревался подать фюреру32.

Беседа Шуленбурга с Гитлером состоялась 28 апреля и продолжалась полчаса (с 17.15 до 17.45). Согласно довольно подробному отчету Шуленбурга, в начале встречи был затронут вопрос о советско-японском пакте, затем Гитлер интересовался причинами недружественных, по его мнению, шагов советского руководства, связанных с Югославией, возможностью заключения союза между СССР и Великобританией, причинами стягивания советских войск к западной границе, утверждал, что СССР имеет виды на Финляндию, Дарданеллы и Балканы. В ответ Шуленбург, согласно его отчету, объяснял действия СССР проявлением его озабоченности собственной безопасностью, исключил возможность англо-советского союза, подчеркнул отсутствие у советского руководства намерений обострять отношения с Германией. «Напротив, - подчеркнул посол, - я убежден, что Сталин готов пойти нам на далекоидущие уступки»33.

В отчете, который 29 апреля был доставлен самолетом Риббентропу, Шуленбург ни словом не обмолвился о своем впечатлении относительно того, ознакомился или нет Гитлер с запиской посольства и видел ли он ее на столе у фюрера. Не упомянул он в отчете и приводимую Хильгером фразу Гитлера, которую тот произнес в конце беседы. Не исключено, что Хильгер мог что-то напутать или неверно передать также сказанное ему Шуленбургом 30 апреля по пути в посольство о том, что Гитлер его «намеренно обманул».

Дело в том, что накануне встречи с Гитлером, как сообщает в своих воспоминаниях Г.Герварт фон Биттенфельд, являвшийся до назначения на должность в абвере в 1939 году референтом Шуленбурга и сопровождавший его во время нахождения в Берлине, посол встречался с К.Шнурре, начальником восточноевропейской референтуры Торгово-политического отдела внешнеполитического ведомства. Последнего в конце января 1941 года также приглашали на доклад к Гитлеру и тот ему дал понять, что у него нет военных намерений в отношении Советского Союза. Но у Шнурре, как он сказал Шуленбургу, «из высказываний Гитлера сложилось впечатление, что тот говорил неправду»34.

Так о чем же была записка германского посольства в Москве, переданная Гитлеру?

В германских архивных фондах эта записка не выявлена, поэтому судить о ее содержании можно лишь на основании косвенных данных. О том, что она касалась не просто советско-германских отношений, а была посвящена вопросу о войне против Советского Союза, свидетельствует дневниковая запись Вайцзеккера от 29 апреля: «Я согласен с Шуленбургом (Москва) в оценке предстоящей войны с Россией»35. Эта фраза весьма показательна, поскольку лишний раз указывает на сомнительный характер утверждений Хильгера о неведении руководства германского посольства в Москве о том, что произойдет в ближайшем будущем.

Шуленбург и его ближайшие сотрудники были, видимо, хорошо осведомлены не только об основных замыслах операции «Барбаросса», но и о стратегическом расчете Гитлера на то, что разгром СССР лишит Англию надежд на появление союзника и вынудит ее капитулировать. Но в московском посольстве, как и в определенных кругах внешнеполитического ведомства в Берлине, к которым принадлежал также Вайцзеккер, выражали сомнение в том, что в войне против Советского государства удастся добиться его полного разгрома и «в России победить Англию». Именно эта мысль проходила красной нитью через записку Шуленбурга, как об этом можно судить из заключения Вайцзеккера. У «оппозиционеров» еще теплилась надежда, что Гитлера можно отговорить от войны против СССР. Этим и объясняется бросившееся наверняка в глаза уважаемому читателю выражение «вопреки ожиданиям» в приведенной выше цитате из письма Шуленбурга от 7 мая 1941 года.

28 апреля 1941 года около 15.00 Вайцзеккер телеграфировал Риббентропу свое заключение по поводу записки Шуленбурга:

«Свою точку зрения относительно германо-русского конфликта я могу сформулировать в одном предложении: если бы любой сожженный русский город представлял для нас такую же ценность, как потопленный английский военный корабль, то я бы высказался за германо-русскую войну этим летом; но я считаю, что против России мы добьемся лишь военной победы, а в экономическом отношении, напротив, проиграем… То, что в военном плане мы продвинемся до Москвы и даже дальше, я считаю само собой разумеющимся. Но я в высшей степени сомневаюсь, что мы сможем, учитывая известное пассивное сопротивление славян, воспользоваться завоеванным. Я не считаю Российскую империю действенной силой, которая может заменить коммунистическую систему и присоединиться к нам, а тем более подчиниться нам. То есть мы, очевидно, должны считаться с тем, что сталинская система сохранится в Восточной России и Сибири и что весной 1942 года военные действия возобновятся. Окно в сторону Тихого океана останется закрытым».

«Вероятно, может считаться заманчивым нанести смертельный удар коммунистической системе и, может быть, даже сказать, что по логике вещей нам следует именно сейчас дать команду на вторжение на евроазиатский континент для борьбы против англосаксов и их охвостья. Но решающее значение имеет лишь одно - ускорит ли эта операция крушение Англии». Военный разгром России, продолжал Вайцзеккер, вряд ли лишит англичан надежд на то, что русские рано или поздно станут их союзниками и это обеспечит Англии победу. Наоборот, «германское нападение на Россию даст англичанам лишь новый моральный стимул» для продолжения войны. «Оно будет ими расценено как германское сомнение в нашем успехе в борьбе против Англии. Тем самым мы не только признаем, что война будет длиться еще долгое время, но и удлиним ее вместо того, чтобы сократить»36.

«Антивоенная» записка Шуленбурга и его «взгляд из Москвы» не повлияли на позицию Гитлера. Хотя вполне можно предположить, что она, наоборот, лишь укрепила его в решимости напасть на СССР. В пользу такого допущения говорит тот факт, что Риббентроп, проявлявший определенные колебания в вопросе о войне против Советского Союза, после ознакомления с полным пакетом документов, связанных с вызовом Шуленбурга к Гитлеру, и зная решительную позицию последнего, окончательно перешел в лагерь сторонников войны. 1 мая 1941 года Вайцзеккер записал в дневнике: «Риббентроп полностью поддержал перед фюрером - теперь уже письменно - войну с Россией»37. Кстати, записки Риббентропа, поданной Гитлеру, над которой он работал, находясь в Вене, в германских архивах тоже нет.

Диалог Шуленбург - Деканозов

Шуленбург возвратился в Москву снабженный инструкциями, касавшимися в том числе наблюдений за тем, какие меры принимаются в СССР по подготовке к войне. Многочисленные донесения посла и его заместителя Типпельскирха за апрель - июнь 1941 года, не говоря уже о сообщениях германских военно-дипломатических представителей в Москве, свидетельствуют о том, что в центре внимания посольства находились вопросы, связанные с мобилизационными мероприятиями в СССР, переброской к его западной границе дополнительных частей с Дальнего Востока и из внутренних районов, подготовкой противовоздушной обороны, обучением населения действиям на случай войны, качеством боевой техники, уровнем подготовки командного и рядового составов Красной армии и т. п.38

В письме от 7 мая 1941 года Шуленбург попросил свое берлинское начальство с началом войны лояльно отнестись к персоналу советских представительств, фирм и учреждений в Германии, что позволило бы, по его мнению, надеяться на аналогичное обращение с германскими дипломатическими представителями и германскими гражданами в СССР. Одновременно он сообщил: «Хочу обратить внимание на следующее: …советское правительство ни здесь [в Москве], ни в Ленинграде не принимает никаких решительных мер на случай воздушных налетов. Хотя время от времени и проводятся небольшие учения в системе гражданской обороны, однако в обеих советских столицах нет ни одной квартиры, располагающей средствами затемнения. С нашей точки зрения, эта кажущаяся беззаботность советского правительства объясняется тем, что уже давно принято решение в случае войны эвакуировать Москву и Ленинград и объявить их открытыми городами. Советское правительство, вне всяких сомнений, уже давно подготовило «где-то» военную резиденцию, оснащенную всем необходимым (средствами связи и т. д.), в которую оно может перебраться в кратчайшие сроки. В Москве оно ни в коем случае не останется»39.

Вплоть до 22 июня 1941 года во всех сообщениях, направлявшихся в Берлин Шуленбургом, отмечалось стремление руководства СССР избежать войны, не дать повода для обострения советско-германских отношений, указывалось на готовность Сталина пойти на уступки. Об этом доложил в Генштабе ОКХ 5 мая также Кребс: «Россия сделает все, чтобы избежать войны. Можно ожидать любой уступки»40, а Кёстринг в письме от 28 мая отметил: «Вероятно, они [русские] полагают, что смогут заменить военную оборону политической»41.

В послевоенной литературе данные факты послужили основой для историографической версии о стремлении германского посольства в Москве повлиять на Берлин, чтобы предотвратить войну, которая, как якобы считали Шуленбург и его сотрудники, может иметь для Германии «катастрофические последствия». С этой версией можно согласиться лишь отчасти. Как уже говорилось выше, определенные опасения и определенная оппозиция в отношении планов Гитлера в московском посольстве и некоторых кругах внешнеполитического ведомства Германии имели место. Но если посмотреть на информацию, поступавшую из германского посольства в Москве, под другим углом, то вырисовывается совершенно иная картина.

Сообщения из Москвы о миролюбивых устремлениях руководства СССР целиком вписывались в планы Гитлера и германского военного командования, которые рассчитывали не допустить проведения правительством Советского Союза мобилизационных и оперативных мероприятий и приведения им войск приграничных округов в состояние полной боевой готовности, поскольку это могло обесценить эффект сокрушительного внезапного первого удара, с которым связывались надежды и на победоносный для Германии исход всей войны. Пока Москва будет демонстрировать желание сохранить мир и даже пойти на уступки, полагали в Берлине, никаких срочных и решительных мер по подготовке к отражению германского нападения она принимать не будет. Германское посольство, по сути, отслеживало действия советского правительства и своими сообщениями подтверждало: все идет по плану, решительные меры не принимаются, Сталин надеется сохранить мир.

Но одним этим далеко не исчерпывалась роль посольства в реализации германских замыслов. Есть все основания предполагать, что во время берлинского «отпуска» Шуленбург получил специальное задание: навязать советскому руководству мнение, что с Гитлером можно договориться, и побудить Кремль выступить с инициативой выяснения двусторонних отношений, что должно было дополнительно удерживать его от принятия мер по укреплению обороны и обеспечило бы Германии выигрыш времени.

Действия посла по решению этой задачи должны были выглядеть как его личная инициатива, с которой он, естественно, не мог напрямую обратиться к Молотову или Сталину, а должен был действовать через посредников, но на достаточно высоком уровне. Тем более что случай для проведения такой акции подвернулся очень удобный. 22 апреля советский посол в Берлине В. Г.Деканозов сообщил Вайцзеккеру, что намеревается на Первомай уехать в Москву. Как свидетельствуют документы, это немедленно было доведено до сведения Шуленбурга, находившегося в тот момент в Берлине42, и по возвращении в Москву Шуленбург направил Деканозову приглашение на завтрак. Соответствующие инструкции, по всей видимости, были даны и Хильгеру, который, как заключит впоследствии в записке Молотову Деканозов, «очевидно, даже лучше усвоил указания из Берлина»43, чем сам посол.

Прежде чем перейти к рассмотрению того, как проходили беседы Шуленбурга и Деканозова и чему они были посвящены, процитируем посвященный этому отрывок из воспоминаний Хильгера, на который также довольно часто можно найти ссылки в литературе.

«Чем больше проходило времени, - пишет Хильгер, - тем больше крепло мое убеждение, что Сталин не осознавал опасность германского нападения. Более того, все указывало на то, что Сталин придерживался мнения, что концентрация германских войск на западной границе Советского Союза - это блеф, с помощью которого Гитлер готовит попытку принуждения Советского Союза к экономическим и территориальным уступкам…

Тогда мне казалось, что мир, вероятно, еще можно спасти, если удастся побудить советское правительство взять на себя дипломатическую инициативу и втянуть Гитлера в переговоры, которые лишат его, хотя бы временно, предлога для военной акции против Советского Союза. Поэтому я считал необходимым донести до советского правительства, что положение очень серьезное и что нужно что-то предпринять, чтобы отвести военную угрозу. Поскольку советский посол в Берлине Деканозов находился в это время в Москве, я уговорил графа Шуленбурга пригласить на завтрак его и только что назначенного на пост руководителя германского отдела Комиссариата иностранных дел бывшего переводчика В.Н.Павлова, про которого мы знали, что он пользуется особым доверием Сталина, чтобы попытаться через Деканозова открыть глаза советскому правительству.

Мы с графом Шуленбургом прилагали активные усилия, чтобы объяснить русским, насколько серьезна ситуация, и агитировали их за то, чтобы советское правительство связалось с Берлином, пока что-нибудь не произошло. Но наши усилия оказались тщетными. Хотя мы с самого начала ясно дали понять, что действуем по собственной инициативе, он с приводящим в уныние упорством раз за разом переспрашивал, действуем ли мы по поручению имперского правительства. В противном случае, как он утверждал, он не сможет сообщить нашу точку зрения своему правительству. Очевидно, он не мог себе представить, что мы сознательно подвергаем себя большой опасности, предпринимая попытку сохранить мир. Он, видимо, полагал, что мы действуем по указке Гитлера и пытаемся побудить Кремль сделать шаг, который будет противоречить советским интересам. Чем дольше мы беседовали с Деканозовым, тем больше убеждались, что он совершенно не верит в наши добрые намерения. Его поведение подтвердило мое мнение: Сталин считает, что Гитлер всего лишь блефует… Сталин, очевидно, считал, что ему не следует делать ничего, что позволило бы Гитлеру еще больше повысить требования, выслушать которые Сталин был готов»44.

В отношении процитированного выше текста, не имеющего, в общем-то, ничего общего с тем, что в действительности имело место, сразу отметим, что в нем Хильгер не только явно преувеличил свою роль в попытке «открыть глаза советскому правительству» на угрозу войны, но и проболтался о политических целях и содержании заключительного этапа германской дезинформационной операции, представив их в качестве точки зрения Сталина. Хотя нельзя не отметить, что в «обработке» советских представительств в Берлине немцам удалось добиться на этом направлении несомненного успеха.

Как же на самом деле проходили беседы двух послов?

Начнем с того, что Шуленбург встречался с Деканозовым в Москве не один, а три раза: 5 и 12 мая 1941 года по приглашению германского посла за завтраком на его квартире и 9 мая по приглашению советского посла за завтраком в особняке НКИД СССР на Спиридоновке. Во всех беседах принимали участие Хильгер и Павлов. Немецкие записи состоявшихся бесед, как и упоминавшиеся выше записки Шуленбурга и Риббентропа, в германских архивах не представлены, зато имеются довольно подробные советские записи, которые позволяют составить ясное представление о том, что обсуждалось и чего добивалась германская сторона.

Встреча 5 мая началась с того, что Шуленбург рассказал о своей встрече с Гитлером и сообщил о неудовольствии последнего политикой советского правительства, прежде всего на балканском направлении, которая создает впечатление, «что Советский Союз стремится препятствовать осуществлению Германией своих жизненных интересов, помешать стремлению Германии победить Англию». Шуленбург заявил, «что он пытался ликвидировать неприятный осадок, оставшийся у Гитлера от действий советского правительства, пытался его разубедить, но это ему не удалось сделать на 100%». Далее он сообщил, что Гитлер якобы сказал ему, «что Германия не имеет на Балканах территориальных, политических интересов. Она является только заинтересованным наблюдателем за развивающимися там событиями». В ответ же на жалобу посла на то, что циркулирующие «в Берлине и Германии слухи о предстоящем военном конфликте Советского Союза с Германией затрудняют его, Шуленбурга, работу в Москве», Гитлер якобы ответил, что он «в силу упомянутых действий советского правительства вынужден был провести мероприятия предосторожности на восточной границе Германии»45.

Если сравнить сказанное Шуленбургом Деканозову с тем, что он написал в своем отчете Риббентропу, то вывод напрашивается сам собой: Шуленбург откровенно дезинформировал советского посла, подводя его при этом к мысли, что с Гитлером, якобы все еще сомневающимся, которого Шуленбургу удалось «разубедить» если не на все 100, то хотя бы на 50-70%, все-таки можно договориться, если дать гарантии, что СССР не будет препятствовать реализации Германией ее «жизненных интересов». Ложь Шуленбурга была шита белыми нитками, что особенно бросалось в глаза, когда он сообщил, что Германия является всего лишь «заинтересованным наблюдателем» за событиями на Балканах (и это при том, что Югославия и Греция к тому времени уже были оккупированы вермахтом и его союзниками) и что концентрация германских войск у советской границы (а, по данным советской разведки, в мае 1941 года их численность достигла уже почти 3 млн. человек46) - всего лишь «мероприятие предосторожности».

Заключительная часть беседы Шуленбурга и Деканозова 5 мая приняла и вовсе интересный оборот. В ответ на вопрос Деканозова, известны ли германскому послу слухи о близящейся войне, которые циркулируют не только «в Берлине и Германии», но и Москве, тот вопреки очевидным фактам «ответил отрицательно». Однако далее, в явном противоречии со сказанным ранее заявил, что «уже получил указание из Берлина категорически опровергать всякие слухи о предстоящей войне между СССР и Германией», что сам он считает эти слухи «взрывчатым веществом», что их надо пресечь, «сломать им острие», и «в этом он видит свою задачу как посла в СССР». Однако, продолжал Шуленбург, «он не знает, что можно было бы предпринять, чтобы пресечь их. Он не думал об этом и не имеет на этот счет никаких указаний из Берлина и вообще ведет со мной этот разговор в частном порядке. Вмешавшись в разговор, Хильгер заявил, что, по его мнению, нужно, может быть, сделать что-либо в противовес последним заявлениям советского правительства. Шуленбург добавил, что, по его мнению, надо обдумать нам обоим этот вопрос и, встретившись еще раз за завтраком в Москве, обменяться взглядами»47. На намек Деканозова, что такой важный вопрос лучше было бы решать путем прямого контакта с наркомом иностранных дел и советским правительством, ясного ответа со стороны Шуленбурга не последовало.

На завтраке 9 мая Деканозов, доложивший перед этим о беседе с Шуленбургом Молотову и получивший от него соответствующие указания, выступил с предложением опубликовать совместное советско-германское коммюнике, «в котором, например, можно было бы указать, что с определенного времени распространяются слухи о напряженности советско-германских отношений и о назревающем якобы конфликте между СССР и Германией, что эти слухи не имеют под собой основания и распространяются враждебными СССР и Германии элементами». Шуленбург со своей стороны, ссылаясь на то, что согласование такого коммюнике может занять много времени, а «действовать надо быстро», предложил, чтобы Сталин по собственной инициативе обратился «с письмами к руководящим политическим деятелям ряда дружественных СССР стран, например, к Мацуоке, Муссолини и Гитлеру», в которых заявил бы, «что СССР будет и в дальнейшем проводить дружественную этим странам политику», а во второй части письма, адресованного Гитлеру, предложил бы также выступить с совместным коммюнике, содержащим опровержение слухов «по поводу якобы имеющегося обострения советско-германских отношений и даже якобы возможности конфликта между нашими странами. На это последовал бы ответ фюрера, и вопрос, по мнению Ш[уленбурга], был бы разрешен». Шуленбург высказал даже предположение, что для доставки в Берлин курьера с обращением Сталина Гитлер может выслать «специальный самолет». Он попросил доложить его соображения Молотову и предложил Деканозову еще раз встретиться и обсудить вопрос за завтраком48.

Предложение Шуленбурга было в высшей степени коварным. Его реализация могла не только дать немцам выигрыш во времени в их военных приготовлениях и автоматически парализовать действия советского правительства по укреплению обороны, но и иметь для СССР далекоидущие политические последствия. Тем самым Советский Союз продемонстрировал бы перед всем миром свою слабость и готовность следовать в фарватере политики Германии и Тройственного пакта. Это, в свою очередь, дополнительно осложнило бы его и без того непростые отношения с Великобританией (да и с США) и в случае войны с Германией и ее союзниками могло грозить Советскому Союзу полной политической изоляцией. Но что еще хуже, СССР сам поставил бы себя в определенную зависимость от Германии, поскольку та получила бы возможность интерпретировать любое его действие как отступление от официального обещания проводить дружественную политику и тем самым оказывать давления на Москву для принуждения ее к серьезным уступкам, вплоть до территориальных, а то и использовать как повод для объявления войны.

Естественно, на принятие предложения Шуленбурга советское правительство пойти не могло. На встрече 12 мая Деканозов сообщил германскому послу, что Сталин и Молотов в принципе не возражают против сделанного им предложения, но речь может идти лишь об обмене письмами с заранее согласованным содержанием, причем только между руководителями СССР и Германии, и что «Сталин считает, что г-ну Шуленбургу следовало бы договориться с Молотовым о содержании и тексте писем, а также о совместном коммюнике». Такое предложение явно не вписывалось в рамки запланированной немцами акции.

Поэтому в ответ на сказанное Деканозовым Шуленбург заявил, что сделал свое предложение «в частном порядке», «не имея на это никаких полномочий», что он «не может продолжить этих переговоров в Москве с Молотовым, так как не имеет соответствующего поручения от своего правительства» и в настоящее время «сомневается даже, получит ли он такое поручение». Он вновь предложил, чтобы «Сталин сам от себя спонтанно обратился с письмом к Гитлеру» и чтобы Молотов, принимая Шуленбурга, «сам начал беседовать с ним, Шуленбургом, на эту тему» или чтобы Деканозову была дана «санкция здесь, в Москве», сделать «соответственные предложения в Берлине Вайцзеккеру или Риббентропу».

После этих заявлений Шуленбург свернул обсуждение вопроса, являвшегося предметом встречи. Намеки же германского посла и Хильгера в конце беседы на то, что Шуленбург, который, как он сам подчеркнул, «всегда стремился к дружественным отношениям между нашими странами», в любой момент может быть заменен на посту посла кем-то другим, имеющим иную позицию, должны были подтолкнуть советскую сторону к мысли о том, что действовать нужно немедленно, пока Шуленбург все еще находится в Москве49.

Нельзя не отметить, что позиция, занятая и озвученная Шуленбургом на последней встрече с Деканозовым, видимо, была заранее оговорена и затем еще раз подтверждена Берлином. Утром 12 мая, перед завтраком с советским послом, Шуленбург получил послание от Вёрмана, фактически представлявшее собой в завуалированной форме «инструкцию для беседы»: следует говорить, «что Вам не было дано никаких указаний относительно переговоров с Советами. Вы якобы будете ждать инициативы Советов для начала каких-то переговоров»50.

Но инициативы советской стороны вплоть до Сообщения ТАСС от 13 июня 1941 года51 так и не последовало, как не последовало никакой реакции на это сообщение и со стороны германского руководства. «Санкции» Деканозову даны не были, а во время встреч Шуленбурга с Молотовым 22 мая52 и его заместителем в НКИД СССР А.Я.Вышинским 28 мая и 14 июня 1941 года53 обсуждались лишь текущие вопросы. Относительно встречи Шуленбурга с Молотовым 22 мая Кёстринг доложил в Берлин: «Как мне по секрету сообщили, то, что он [Молотов] собирался сказать послу, имело такое второстепенное значение, что в голову приходит мысль: он просто хотел его снова увидеть и прозондировать почву… Вероятно, он ждет чего-то от противоположной стороны»54.

Принципиальные вопросы, касавшиеся политики Германии и ее намерений в отношении Советского Союза, были заданы Молотовым Шуленбургу вечером 21 июня 1941 года, заданы прямо и в жесткой форме. Но сторонник «дружественных отношений» с Москвой ушел от ответа на них, сославшись на то, что «Берлин его совершенно не информирует», а слухам о близящейся войне он якобы «не может дать никакого объяснения»55. Через несколько часов, в 5.30 утра 22 июня, зачитывая Молотову ноту об объявлении Германией войны СССР, Шуленбург, не моргнув глазом, заявит, что «еще вчера вечером, будучи на приеме у наркома т. Молотова, он ничего не знал», что «действие» германского правительства является для него «неожиданным», и что он даже считает его «неоправданным»56. Думается, что в комментариях эти слова германского посла не нуждаются.

«Миротворцы» из Леонтьевского переулка

Кем же были неоднократно упоминавшиеся выше ведущие сотрудники германского посольства в Москве и как сложилась их жизнь в последующие годы? Этот вопрос важен для понимания того, кто находился на германской «передовой» в советской столице и можно ли было этим людям хоть в чем-то доверять.

Фридрих Вернер граф фон дер Шуленбург (1875-1944 гг.), представитель старинного дворянского рода, в 1911-1914 годах возглавлял германское консульство в Тифлисе. В этой должности он создал в Закавказье агентурную сеть, действовавшую в интересах Германии, и руководил ее работой. После начала Первой мировой войны в должности офицера связи при турецкой армии он был направлен в Эрзурум, где сформировал и возглавил «грузинский легион» для борьбы в составе турецкой армии против российских войск на Закавказском фронте.

В 1918 году, после заключения Брестского мира, Шуленбург в составе германской миссии вновь прибыл в Тифлис, где возглавил работу над германо-грузинским договором и декларацией о независимости Грузинской демократической республики, а в 1918 году занял пост официального представителя Германии в Грузии. Там до сих пор его почитают как одного из отцов самостоятельной грузинской государственности. В своей должности он прилагал активные усилия, направленные на то, чтобы оторвать Закавказье от России и установить над ним германский протекторат. В 1922-1933 годах, будучи посланником в Иране, а затем в Румынии, Шуленбург продолжал курировать германскую агентурную сеть в Закавказье, а также руководил вербовкой представителей кавказской эмиграции на Ближнем, Среднем Востоке и в Европе. Впоследствии целый ряд его «подопечных» войдет в состав разведывательно-диверсионных подразделений вермахта «Тамара» и «Горец». В 1934 году Шуленбург вступил в нацистскую партию и в том же году был назначен германским послом в СССР.

После начала войны и эвакуации персонала германского посольства на родину Шуленбург, вопреки часто встречающимся утверждениям, не отошел от дел. Он был назначен председателем «Российской комиссии» («Russlandgremium») внешнеполитического ведомства гитлеровской Германии. Задачей «комиссии» являлось оказание поддержки военным инстанциям и Министерству по делам оккупированных восточных территорий при формировании и осуществлении оккупационной политики, ведении пропаганды, а также при работе с советскими военнопленными. Шуленбургу нашлось применение и по «кавказской линии».

В мае 1942 года в берлинском отеле «Адлон» он провел конференцию представителей кавказской эмиграции, после которой последовало формирование грузинского, азербайджанского, армянского и северокавказского «национальных комитетов» и соответствующих национальных формирований в составе вермахта. Считается, что «грузинский легион» в его втором издании, сформированный в Германии в годы войны, является непосредственным детищем Шуленбурга. Под его руководством был сформирован «Кавказский комитет», в который вошли находившиеся в эмиграции представители послереволюционных буржуазных правительств республик Закавказья и Северного Кавказа.

В докладной записке начальника Смерш В.С.Абакумова от 28 сентября 1943 года, в которой указывалось на роль Шуленбурга в создании этой организации, отмечалось: «Перед «Кавказским комитетом» была поставлена задача оказать всемерную помощь немцам в деле свержения советской власти и вооруженной борьбы с Красной армией, в отборе, подготовке и переброске в СССР агентуры немецких разведорганов из числа военнопленных кавказских национальностей со шпионско-диверсионными и повстанческими целями». Вслед за «Кавказским комитетом» при участии Шуленбурга был образован «Национально-Туркестанский комитет единства». Бывший посол оказывал консультационную помощь командованию вермахта при разработке и проведении операций на Северном Кавказе в 1942 году, при планировании им будущих операций в Закавказье и акций по провоцированию там антисоветских восстаний. Горячую поддержку со стороны Шуленбурга получили планы использования генерала Власова в борьбе против СССР57. Однако, связавшись с оппозицией, прочившей Шуленбурга на пост германского министра иностранных дел и рассчитывавшей путем свержения Гитлера и заключения сепаратного мира с западными державами спасти Германию от поражения и продолжить при их поддержке войну против СССР, бывший посол оказался в итоге на виселице в тюрьме Плётцензее в Берлине. Это придало ему впоследствии ореол борца с нацистским режимом, мученика и миротворца.

Эрнст-Август Кёстринг (1876-1953 гг.), родившийся, выросший и получивший образование в России, в 1898 году уехал в Германию и после учебы в Лейпцигском и Цюрихском университетах целиком посвятил себя карьере военного. В годы Первой мировой войны Кёстринг был адъютантом и доверенным лицом генерала Х. фон Секта, который командовал армией на русско-германском фронте, а затем возглавлял генштаб турецкой армии. В сентябре 1918 года Кёстринг в должности офицера связи прусского военного министерства получил назначение в Киев - столицу Украинской державы гетмана П.П.Скоропадского, которая находилась под протекторатом Германии. Его задачей являлось создание украинского военного министерства и содействие формированию украинской армии для борьбы с большевиками. После свержения Скоропадского именно Кёстринг организовал его тайный вывоз в Германию58.

После Первой мировой войны Кёстринг, оставаясь при Секте, возродившем германскую армию в лице рейхсвера, неоднократно выполнял «деликатные» поручения германских военных инстанций, в том числе по переправке в Советскую Россию турецкого генерала Энвера-паши, который со временем станет одним из руководителей басмачества в Средней Азии, а также по сбору сведений о Красной армии в период ее сотрудничества с рейхсвером. В 1931-1933 годах он являлся официальным представителем рейхсвера в Москве, а в октябре 1935 года занял пост военного атташе Германии в СССР - должность, как известно, предполагающую легальное ведение разведывательной работы в стране пребывания. В годы Великой Отечественной войны, после прорыва частей вермахта на Северный Кавказ Кёстринг в сентябре 1942 года был назначен «уполномоченным генералом по вопросам Кавказа» при командовании группы армий «А» и курировал вопросы проведения оккупационной политики на подконтрольной этой группе армий советской территории, а также вербовки в ряды вермахта представителей проживающих там народов.

После Сталинградской битвы и отступления немцев с Северного Кавказа Кёстринг занял пост «инспектора тюркских частей» в составе сухопутных сил Германии, а с 1 января 1944 года и до конца войны командовал всеми добровольческими подразделениями вермахта. В его подчинении находилась также власовская «Русская освободительная армия» (РОА). Нельзя не отметить, что под началом Кёстринга находились и уже упоминавшиеся сотрудники германского посольства в Москве: Херварт фон Биттенфельд был прикомандирован к нему абвером в качестве «политического офицера» и занимался формированием из советских военнопленных и перебежчиков специальных подразделений для борьбы с партизанским движением на оккупированной территории СССР, а в 1944 году представлял вермахт на учредительной конференции власовского «Комитета освобождения народов России» (КОНР); Ашенбреннер курировал авиационные подразделения РОА. Сдавшись в плен американцами, Кёстринг был вывезен в США, где в течение нескольких месяцев «передавал дела», и по возвращении в Германию стал одним из первых генералов вермахта, освобожденных американцами из плена.

Густав Хильгер (1886-1965 гг.), коренной москвич, германский подданный, выходец из семьи торговца. С рождения и до 1941 года он жил в России/СССР и лишь в 1903-1908 годах выезжал в Германию, где прошел обучение в Дармштадтском университете. В эти годы или позднее, занимая в Москве пост представителя металлообрабатывающей фирмы «Ф.Хакенталь и Кº», Хильгер, по всей видимости, попал в поле зрения германской разведки, поскольку после заключения Брестского мира в 1918 году как лицо, пользующееся полным доверием Берлина, был назначен германским правительством «полномочным представителем рейха по вопросам репатриации германских военнопленных и интернированных гражданских лиц» из Советской России. В 1923 году он был введен в штат германского посольства в Москве, где считался главным экспертом по вопросам советской экономики. Хильгер ведал, наряду с Кёстрингом, также вопросами военно-технического сотрудничества между рейхсвером и Красной армией и неоднократно отряжался германским посольством на приемы, которые устраивало командование Красной армии. После эвакуации германского посольства из СССР Хильгер числился в составе вышеупомянутого «Российского комитета» в качестве ведущего эксперта по «восточному вопросу».

Но основным полем его деятельности была «работа» в тесном сотрудничестве с абвером с находившимися в германском плену советскими генералами, прежде всего Власовым. Хильгер сыграл важную роль в формировании РОА, создании КОНР, подготовке его программных и пропагандистских документов. Наряду с этим он занимался разработкой политических методов войны против СССР и методов оккупационной политики59. Но этим «заслуги» Хильгера далеко не исчерпывались. Он являлся одной из фигур, осуществлявших связь внешнеполитического ведомства с командными инстанциями СС, был уполномоченным внешнеполитического ведомства при проведении акции по депортации в лагеря смерти евреев из Италии.

После войны в созданной и финансируемой американцами Организации Гелена - предшественнице западногерманской Федеральной разведывательной службы (БНД), Хильгер возглавил важнейшее подразделение - Политический отдел и одновременно начал работать на Управление стратегических служб США (с 1947 г. - ЦРУ). В октябре 1946 года он представил американцам обширный доклад о дипломатических и экономических отношениях между СССР и Германией в 1922-1941 годах. После того как в мае 1947 года Хильгер был объявлен советским правительством в розыск по обвинению в причастности к преступлениям в годы войны, американские власти переправили его в США, где он в дальнейшем проживал под чужим именем.

Американцы рассматривали Хильгера как исключительно ценный источник информации о Советском Союзе. Его высоко ценил А.Даллес. В должности эксперта по вопросам Востока при Государственном департаменте и ЦРУ Хильгер внес определенный вклад в формировании политического курса США в отношении СССР в первые послевоенные годы. Он оказывал консультационную помощь при подготовке Госдепом известного сборника документов «Nazi-Soviet Relations, 1939-1941», вышедшего в Вашингтоне в 1948 году. По возвращении в Западную Германию в 1953 году Хильгер, официально продолжая работать на ЦРУ, был зачислен в штат внешнеполитического ведомства ФРГ на должность советника по восточным вопросам и после выхода на пенсию в 1956 году награжден Большим федеральным крестом за заслуги60.

Из-под пера Хильгера в 1950-х годах вышло несколько книг, в том числе мемуары «Wir und der Kreml» («Мы и Кремль»)61, выдержки из которых приводились выше. Написанные в годы холодной войны профессиональным разведчиком, продолжавшим воевать, они, как можно было убедиться выше, в политическом отношении весьма тенденциозны, содержат преднамеренные искажения и местами откровенную ложь.

Ганс Кребс (1898-1945 гг.) с началом Первой мировой войны мальчишкой записался добровольцем в кайзеровскую армию, принимал участие в боевых действиях на западном фронте и был награжден «Железными крестами» 1-го и 2-го классов. В 1919 году Кребс поступил на службу в рейхсвер и в 1930 году был переведен на работу в военное министерство, при котором прошел курс обучения русскому языку и затем зачислен в штат отдела Иностранные армии (военная разведка). В качестве сотрудника этого отдела Кребс направлялся в «ознакомительные поездки» по СССР и странам Дальнего Востока. В 1933-1934 годах, будучи ассистентом германского военного атташе в Москве, он завел широкий круг знакомств среди советских военачальников, в том числе был знаком с Г.К.Жуковым. Осенью 1937 года Кребс был назначен начальником одного из отделов Генштаба сухопутных войск Германии, а в декабре 1939 года начальником штаба 7-го армейского корпуса, в 1940 году участвовал в военной кампании против Франции, затем, как уже говорилось, временно исполнял обязанности германского военного атташе в Москве.

После нападения Германии на СССР Кребс возглавлял штаб 9-й армии вермахта на советско-германском фронте, а затем Генштаб группы армий «Центр». На заключительном этапе войны Кребс, сохранявший беспредельную «преданность идеям национал-социализма и фюреру», как отмечалось в его аттестационных документах, в звании генерала пехоты стал последним начальником Генштаба сухопутных войск Германии. В качестве одного из доверенных лиц Гитлера он заверил своей подписью его политическое завещание. После самоубийства Гитлера и провала попытки мирных переговоров с командованием Красной армии Кребс вместе с адъютантом Гитлера покончил с собой в бункере имперской канцелярии.

 

 

1Вишлёв О. 1941 год: Дезинформационная операция нацистской Германии по маскировке подготовки нападения на СССР // Международная жизнь. 2021. №4.

2Hilger G. Wir und der Kreml. Deutsch-sowjetische Beziehungen 1918-1941. Erinnerungen eines deutschen Diplomaten. Frankfurt a. M., 1964.

3Кегель Г. В бурях нашего века: Записки разведчика-антифашиста / Пер. с нем. М., 1987.

4Hilger G. Op. cit. S. 305.

5Кегель Г. Указ. соч. С. 115-117.

6Köstring E. Der militärische Mittler zwischen dem Deutschen Reich und der Sowjetunion 1921-1941. Frankfurt a. M., 1966, Anhang. S. 295.

7Гальдер Ф. Военный дневник: Ежедневные записи начальника Генерального штаба сухопутных войск, 1939-1942. Т. 2 // Пер. с нем. М., 1969. С. 143.

8Köstring E. Op. cit. S. 307.

9Akten zur deutschen auswärtigen Politik (далее - ADAP), Serie D: 1937-1941. Bd. XII,1. Göttingen, 1969. Dok. №260. S. 368.

10С. Криппс.

11ADAP, Serie D. Bd. XII,2. Dok. №399. S. 526.

12Ibid., Dok. №433. S. 571.

13О высадке в Финляндии 12 тыс. германских солдат с военной техникой сообщила 30 апреля 1941 г. «Правда». Германское посольство в связи с этим сообщением выразило НКИД СССР «удивление» и назвало его «преувеличением». Politisches Archiv des Auswärtigen Amts (далее - PA AA): Büro des Staatssekretär. Russland. Bd. 4 (R 29715). Bl. 113381-113382.

14ADAP, Serie D. Bd. XII,2. Dok. №446. S. 582.

15Ibid. Dok. №504. S. 658.

16Köstring E. Op. cit. S. 320.

17Гальдер Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 504, 506.

18Kriegstagebuch des Oberkommandos der Wehrmacht (Wehrmachtführungsstab) 1940-1945. Bd. 1: 1940/41. Frankfurt a. M., 1965. S. 393.

19Köstring E. Op. cit. S. 305-306.

20Ibid. S. 307-308.

21Секреты Гитлера на столе у Сталина: Разведка и контрразведка о подготовке германской агрессии против СССР (март - июнь 1941 г.). Документы из Центрального архива ФСБ России. М., 1995. Док. №34. С. 97-98.

22ADAP, Serie D. Bd. XII,2. Dok. №504. S. 658. Anm. 4.

23Ibid.

24Ibid.

25Секреты Гитлера на столе у Сталина… Док. №73. С. 163-167.

26Там же. С. 165.

27Hilger G. Op. cit. S. 305-307.

28ADAP, Serie D. Bd. XII,2. Dok. №423. S. 557. Anm. 10.

29Ibid. Dok. №333. S. 448.

30Ibid. Dok. №351. S. 467. Anm. 8; Bd. XII,1. Dok. №6. S. 7.

31Ibid. Bd. XII,2. Dok. №470. S. 611.

32Ibid. Dok. №423. S. 555. Anm. 1.

33Ibid. S. 555-557.

34Herwarth H. von. Zwischen Hitler und Stalin: Erlebte Zeitgeschichte 1931-1945. Frankfurt a. M. etc. S. 215.

35Die Weizsäcker-Papiere. 1933-1950. Hrsg. Von. L. E. Hill. Frankfurt a. M., 1974. S. 250.

36ADAP, Serie D. Bd. XII,2. Dok. №419. S. 550-551.

37Die Weizsäcker-Papiere... S. 252.

38PA AA: Büro des Staatssekretär… Bl. 113426-113427, 113429.

39ADAP, Serie D. Bd. XII,2. Dok. №470. S. 611-612.

40Гальдер Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 504.

41Köstring E. Op. cit. Anhang, S. 312.

42PA AA: Büro des Staatssekretär. Aufzeichnungen über Diplomatenbesuche. Bd. 8 (R 29833). Bl. ohne Nummer (St-S №266).

43Документы внешней политики. 1940 - 22 июня 1941 (далее - ДВП), Т. XXIII. Кн. 2. Ч. 2. М., 1998. Док. №814. С. 656.

44Hilger G. Op. cit. S. 307-309.

45ДВП… С. 654-657.

46Секреты Гитлера на столе у Сталина… Док. №35. С. 107.

47ДВП… С. 654-657.

48Там же. Док. №823. С. 664-667.

49Там же. Док. №828. С. 675-677.

50ADAP, Serie D. Bd. XII,2. Dok. №486. S. 626.

51ДВП… Док. №861 С. 734-735.

52ADAP, Serie D. Bd. XII,2. Dok. №547. S. 924.

53ДВП… Док. №843. С. 700-703, №863. С. 736-738.

54Köstring E. Op. cit. S. 312.

55ДВП… Док. №875. С. 752.

56Там же. Док. №876. С. 753.

57См.: Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне: Сборник документов. Т. 3. Кн. 2. М., 2003. Док. №1225. С. 517; Т. 4. Кн. 2. М., 2008. Док. №1629. С. 413; Т. 5. Кн. 2. М., 2007. Док. №1934. С. 27; ADAP, Serie D. Bd. XIII,1. Göttingen, 1970. Dok. №237. S. 305, 307; ADAP. Serie E: 1941-1945. Bd. II. Göttingen, 1972. Dok. №132. S. 224-226; Bd. III. Göttingen, 1974. Dok. №70. S. 120-121; №135. S. 230-232; Bd. V. Göttingen, 1978. Dok. №220. S. 422-424; Bd. VI. Göttingen, 1979. Dok. №75. S. 127-128; Dok. №85. S. 145-149; Hoffmann J. Kaukasien 1942/43: Das deutsche Heer und die Orientvölker der Sowjetunion. Freiburg i. Br. 1991. S. 33-34, 36, 214, 254, 257-258, 315-316; Ibidem. Die Geschichte der Wlassow-Armee. 2. Aufl. Freiburg i. Br. 1986. S. 352, 382.

58В этой связи нельзя не отметить, что данный факт не отрицал и сам Кёстринг. В пьесе М.А.Булгакова «Дни Турбиных» он был представлен в образе майора фон Дуста. Уже упоминавшийся Херварт фон Биттенфельд отмечал в своих воспоминаниях, что Кёстринг, будучи военным атташе в Москве, при просмотре этой пьесы на сцене МХАТ очень возмутился тем, что германский майор, спасающий Скоропадского, говорит с сильным немецким акцентом, и даже заявил по этому поводу протест директору театра. Я, подчеркнул Кёстринг, говорю по-русски, как русские. Herwarth H. von. Op. cit. S. 46.

59См.: PA AA: Handakten Etzdorf Vertr. AA beim OKH. Rußland 24 (R 27359), Bl. 305083-305091.

60Биографию Хильгера см.: Happel J. Der Ost-Experte: Gustav Hilger - Diplomat im Zeitalter der Extreme. Paderborn, 2018; См. также: Вишлёв О.В. Накануне 22 июня 1941 г.: Документальные очерки. М., 2001. С. 82, 86-87, 90, 96, 99-100, 167-168, 169, 194-197.

61В первоначальном варианте они вышли на английском языке - Hilger G., Meyer A.G. The Incompatible Allies: A Memoir-History of German-Soviet Relations 1918-1941. N.-Y., 1953. Первое издание этой книги на немецком языке было опубликовано в 1955 г.