В январе 2020 года Президент России В.В.Путин предложил пакет поправок в действующую с 1993 года Конституцию Российской Федерации. Весной того же года началось широкое обсуждение предложенных изменений в Основной закон.

Самой цитируемой в мировых СМИ стала предложенная поправка, определяющая брак как «союз мужчины и женщины», фактически исключающая возможность легализации на территории Российской Федерации однополых браков.

Самая противоречивая, гласившая о запрете на владение зарубежной недвижимостью для депутатов и чиновников, не вошла в итоговый вариант пакета поправок.

Самой обсуждаемой стала поправка депутата В.В.Терешковой об «обнулении» президентских сроков, что позволяет нынешнему Президенту России, после вступления в силу обновленного Основного закона, снова баллотироваться на высший пост в стране без учета сроков, отработанных им на посту президента в соответствии с прежней редакцией Конституции.

Все же наиболее значительным автору представляется комплекс мер, предложенных для укрепления суверенитета страны, и среди них поправка, закрепляющая верховенство российского законодательства над международным.

Голоса экспертов, в том числе близких к высшим эшелонам власти, с призывами отменить примат международного права по отношению к национальному, начали звучать практически сразу после принятия прежней редакции Конституции. Одной из причин недовольства некоторых политиков, юристов и представителей общественности было то обстоятельство, что формально Россия была обязана, например, выполнять решения Европейского суда по правам человека (ЕСПЧ) даже в тех случаях, когда имплементация подобных решений вступала в противоречие с Основным законом страны.

Однако в 1990-х годах подобные призывы не рассматривались всерьез, ибо казались политическому истеблишменту маргинальными (что привело в итоге к ряду серьезнейших геополитических проблем, таких как, например, череда военно-политических кризисов на Северном Кавказе, демографический кризис в Сибири и на Дальнем Востоке на фоне экспансионистской политики восточных соседей, фактическая потеря стратегического паритета с Западом, увенчавшаяся демонстративным расширением НАТО на Восток, и т. д.).

Одной из причин этих и многих других проблем, с которыми пришлось столкнуться руководству страны, стало то, что, хотя часть 1 статьи 15 Основного закона закрепляет высшую юридическую силу Конституции РФ на территории страны, но при этом часть 4 статьи 15 Конституции РФ устанавливает приоритет «общепризнанных норм международного права» и международных договоров над законами страны. Это следует понимать так, что нормы международного права становятся составной частью российской правовой системы на основании федеральных законов о ратификации тех или иных международных договоров.

Теперь же президент предлагает сделать так, чтобы Основной закон страны прямо гарантировал приоритет Конституции в российском правовом пространстве.

О том, какое большое значение имеет меняющееся соотношение между национальным правом и теми правовыми нормами, которые вырабатываются на наднациональном уровне, коммунитарными методами, совершенно несвойственными классическим нормам международного права, говорит критическая ситуация в современной Европе1. Марин Ле Пен назвала выход Британии из ЕС началом формирования Европы независимых государств. Лидер французской партии «Национальное объединение» предложила создать вместо ЕС «Европу наций», основанную на уважении к национальным особенностям и независимости каждой страны, отметив, что коронавирусный кризис положил начало изменениям, вернув в обиход европейцев такие слова, как «границы», «суверенитет» и «национальные интересы»2.

Цель настоящей работы состоит в попытке рассмотреть поэтапный, вольный и невольный отказ европейских стран от национального суверенитета как одну из главных причин - на фоне неприятия новой европейской идентичности - кризиса проекта «Единая Европа», а также анализе того, в какой степени этот негативный опыт является предостережением, в том числе для России, во все более глобализирующемся мире.

Кризис проекта «Евросоюз» - этап становления или системный сбой?

Весной 2020 года, с нарастанием кризисных явлений в мировой экономике, усугубленных объявлением Всемирной организацией здравоохранения (ВОЗ) пандемии в связи с распространением вируса COVID-19, начали стремительно обостряться проблемы в отношениях между крупными мировыми державами, традиционными конкурентами в борьбе за мировое и региональное лидерство. Они проявились в попытках если и не получить выгоду за счет ослабления стратегических противников, то, как минимум, выйти из форс-мажорной ситуации с наименьшими потерями для себя.

В этой связи показательной явилась судьба предложенной Москвой в ООН резолюции о солидарности в борьбе с коронавирусом. Документ предусматривал признание лидирующей роли ВОЗ в борьбе с заболеванием, а также отмену односторонних санкций, принятых в обход Совета Безопасности ООН, и отказ от торговых войн. Снятие ограничений позволило бы обеспечить срочный доступ всех стран к продовольствию и медикаментам, а также избежать финансовых спекуляций с товарами первой необходимости. Соавторами декларации выступили 28 государств - членов ООН. Однако принятие резолюции было заблокировано рядом стран, в том числе Великобританией, государствами Евросоюза и США, которые вскоре вообще заявили о выходе из ВОЗ.

Что же касается ЕС, то это, возможно, был последний случай, когда его страны - члены Союза выступили согласованно. Не прошло и двух недель, как стало очевидно, что Евросоюз, эта наднациональная, конституционализированная общность государств, фактически стоит на грани распада. 

Как же, и, главное, когда так случилось, что ЕС из «образца для подражания» стал стремительно превращаться в едва ли не «самое слабое звено мировой политической и экономической системы»? И хотя бюрократы в Брюсселе, от мала до велика, продолжают с удвоенной силой доказывать свою полезность государствам - членам Союза, элитам и общественности, кризис 2020 года явился тем поворотным пунктом, когда стало очевидно, что способность этой структуры к совместному преодолению трудностей весьма ограничена3. Ученые, политологи и социологи, начали приходить к неутешительному для поборников интеграции выводу о том, что прежняя максима, согласно которой ЕС выходит из каждого преодоленного им кризиса усилившимся, перестала работать4.  

Вместо того чтобы сплотить правительства и народы, мобилизовать ресурсы на совместную борьбу со смертельной опасностью, страх перед пандемией стал буквально разрывать Союз изнутри. С начала 2020 года ЕС переживает если не период распада, то момент истины, череду испытаний, из которых, может, и сумеет выйти - но вовсе не окрепшим в совместной борьбе с трудностями, а только сильно потрепанным.

Иллюстрацией этому может служить знаковое решение германского суда в Карлсруэ, который 5 мая признал не соответствующей немецким законам скупку Европейским ЦБ государственных облигаций стран еврозоны. Таким образом власти ФРГ выразили протест, что с ними не посоветовались, посчитав, что действия регулятора лишают Берлин части экономического суверенитета.

В этом Джордж Сорос увидел симптом чрезвычайно опасного явления. Вот как он объяснил его в интервью интернет-изданию «The Independent»: «Это постановление представляет собой угрозу, которая может разрушить Европейский союз как институт… потому, что это неполный союз… Если немецкий суд может поставить под сомнение решения Европейского суда, то станут ли Венгрия и Польша после этого следовать европейскому праву или своим собственным судам, легитимность которых ЕС поставил под сомнение»5.

Автору же представляется, что главная из проблем, угрожающих целостности ЕС, заключается в том, что чиновники в Брюсселе не осознают нависшей над Союзом угрозы. Это наглядно продемонстрировала реакция на демарш ФРГ: они даже не удосужились заглянуть в корень проблемы и попытаться найти решение. Вместо этого председатель Еврокомиссии Урсула фон дер Ляйен попросту заявила о запуске санкций против Германии за нарушение европейского законодательства!

Стоило случиться эпидемии коронавируса, угрожающей одновременно и экономикам европейских стран, и жизням миллионов людей на континенте, как все тут же решили, что в одиночку справиться с горем будет проще. Мольбы о помощи со стороны Италии, первой на континенте принявшей на себя удар опасной заразы, остались не просто безответными: соседи стали интенсивно отгораживаться от проблемы, один за другим закрывая границы, а богатейшая страна Европы, фактический лидер Евросоюза, Германия официально заявила, что запрещает экспорт медицинского оборудования, включая медицинские маски, из опасения, что их может не хватить самим.

Примерно так же, хотя и менее демонстративно, отреагировали Великобритания и Франция, где, к тому же, прозвучали подозрения, что в Риме намеренно завышали число пострадавших, чтобы получить финансовую помощь и заделать, под этим предлогом, бреши в собственном бюджете. Что же до Вашингтона, то там вообще не сочли необходимым реагировать на беду партнеров по НАТО, заметив, что экономические проблемы и эпидемии - это не война, другими словами, «не страховой случай» для тех, кто десятилетиями полагался на защиту США.

Все это заставило итальянских политиков в лице М.Сальвини и Д.Конте открыто обвинить Германию и прочих союзников в желании, воспользовавшись пандемией, взять экономику Италии под свой контроль. Более того, итальянские политики всерьез пригрозили выходом страны из ЕС.

Напрашивается вывод, что причиной обозначившегося раскола стал национальный эгоизм, вызванный пандемией. Это так. Но верно ли считать, что причиной жестокого кризиса проекта европейской интеграции стала эпидемия ОРВИ? Анализ сравнительно недолгой истории Евросоюза показывает, что это явилось бы серьезным упрощением.

Достаточно вспомнить, что первые кордоны на границах внутри Шенгенской зоны появились вовсе не для сдерживания вирусной заразы, а еще за пять лет до этого - для сдерживания потока беженцев, хлынувшего в Европу. И причиной того миграционного кризиса стала не только недальновидная политика на Ближнем Востоке и в Северной Африке США и их военных союзников, но, в равной степени, такие факторы, как слишком простая процедура, позволяющая беженцем практически свободно перебираться в европейские страны и обосновываться там. Это, в свою очередь, привело к накоплению в Европе критической массы выходцев из беднейших стран, что вызвало рост в геометрической прогрессии числа обездоленных людей, стремящихся объединиться со своими преуспевшими на новом месте родственниками.

Именно тогда обозначился раскол внутри ЕС. Его обусловили несколько факторов. Это, во-первых, то, что абсолютное большинство всех заявлений о предоставлении убежища (43%) пришлось на Германию6. Во-вторых, то, что, пытаясь упорядочить миграцию, а, проще говоря, желая снять с себя бремя ответственности за собственные заявления о свободе передвижения и заботе о судьбе жертв их недавней колониальной политики, несколько богатейших стран Европы (в которые и стремились попасть большинство мигрантов) продавили через Еврокомиссию «чрезвычайный механизм» обязательного распределения квот на прием мигрантов.

Против этого резко выступили как аутсайдеры ЕС, которые опасались экономических и социальных последствий принудительного переселения (Венгрия, Чехия, Румыния, Словакия), так и относительно богатые страны (Великобритания, Дания) из опасения, что «чрезвычайные квоты» в будущем могут быть закреплены в новом механизме постоянного распределения беженцев. Британцы ответили на эту угрозу референдумом о выходе из Евросоюза (хотя кризис 2015 года был важной, но далеко не единственной причиной решения о брекзите), менее решительные и более зависимые от Брюсселя правительства - баррикадами на границах и переброской войсковых подразделений к пунктам возможного прорыва с приказом стрелять на поражение.

Причем необходимо подчеркнуть, что это была еще не беда, свалившаяся на головы брюссельских вершителей общей европейской судьбы, а всего лишь вполне предсказуемое последствие их собственной политики. Ведь именно ими был придуман юридический паллиатив, который сделался основой идеологии и «символом веры» Евросоюза - набор общих ценностей, возведенных в политико-правовую базу интеграционного объединения7. 

Однако корни проблемы лежат глубже. Началом этого процесса стоит считать нарастание в Европе ксенофобии, многократно усиленной амбивалентностью европейской идентичности. По мнению многих отечественных и зарубежных исследователей (Кастельс, Вивьорка, Кавешников), неизбежность раскола была заложена в самом принципе создания наднациональной структуры. М.Кастельс приходит к выводу о том, что механизм объединения Европы, не подкрепленный формированием общего европейского самосознания, новой, «европейской» идентичности, мог работать, когда дела в ЕС шли успешно8. И пока в Брюсселе верили, что возводимая ими конструкция будет держаться на том, «что европейцы вместе делают», на местах все больше становилось очевидным, что не менее (а, может, и более) важным становится то, что они думают, что чувствуют, кем себя ощущают! Другими словами, кто такие «европейцы»? Этот вопрос стал чрезвычайно важным и ключевым для определения дальнейшего направления развития Евросоюза.

Старые политические ошибки - корень нового политического зла?

Кризисные явления, которые в итоге привели к отделению Великобритании от Евросоюза (брекзиту), ясно показали, что ЕС построен на гораздо более шатком фундаменте «единых ценностей», чем казалось создававшим его европейцам. Стабильность в Евросоюзе могла сохраняться, лишь пока ЕС оставался тем, что в бизнесе называется «игрой с положительной суммой», в которой выигрывали все: кто-то получал экономические выгоды, кто-то - политические, другие - стимулы к социальному развитию, и при этом не приходилось серьезно жертвовать ни национальной идентичностью, ни политическим суверенитетом.

Но параллельно, вне зависимости от того, насколько сильной была реальная (или желаемая) власть Брюсселя на континенте, Евросоюз вкупе с прочими наднациональными структурами, такими как НАТО, ВТО или МВФ, последовательно отнимал у европейских стран значительные аспекты их суверенитета. Кризисные явления при этом продолжали нарастать, и их все труднее становилось удерживать на национальном уровне. Ведь пресловутая «игра с положительной суммой», это, как трактует энциклопедия «Британика», термин, определяющий ситуацию, при которой сумма общих достижений и потерь - выше нуля. «Положительная сумма появляется, когда объем ресурсов каким-то образом возрастает и при этом формулируется такой подход, который позволяет удовлетворить запросы всех участников игры и решить все их проблемы»9.

Нетрудно заметить, что в такой классической интерпретации этот аспект теории игр противоречит законам физики, которые гласят, что для того, чтобы где-то что-то прибыло, где-то что-то должно убыть. Но он вполне соответствует марксистской теории прибавочной стоимости! И ключевые слова в определении - это «каким-то образом». Ведь если в «чистой» формуле К.Маркса: Д - Т - Д’ (деньги - товар - деньги’), метаморфозу возникновения прибыли объясняет пресловутый «штрих», то есть прибавочная стоимость, созданная путем эксплуатации рабочих, то в нашем случае прибавочная стоимость - цель существования сообщества - названа «прибавлением ресурсов» (что, в общем, одно и то же), а штрих, способ достижения желаемого, обозначен более чем туманно: выражением «каким-то образом».

Чтобы рассеять туман, достаточно изучить толкования марксистской формулы как в его трудах в соавторстве с Ф.Энгельсом, так в особенности в работах В.Ленина, где теория прибавочной стоимости определена как схема ограбления большинства - рабочего класса с целью поддержания благосостояния малочисленного класса - буржуазии. А значит, появление дополнительных ресурсов, направляемых на удовлетворение потребностей преуспевающих членов Евросоюза, происходило вовсе не каким-то образом, а путем ограбления большинства менее развитых и более зависимых от Запада стран. Как видим, в такой интерпретации противоречия с физическими законами уже не наблюдается!

Следовательно, в основе «игры с положительной суммой», на которой, по верному утверждению М.Кастельса, был построен Евросоюз, лежало то же, что создало основу преуспевания западной цивилизации - банальный колониализм10. Формы его со временем менялись: от более цивилизованного неоколониализма до изощренного мародерства в самой Европе посредством привлечения бедных стран к Соглашению о партнерстве и сотрудничестве (СПС).

Исследуя истоки нового политического зла для современной Европы, М.Кастельс, в частности, рассматривает такие факторы, как ксенофобия и этнонационализм, а также неравномерность развития. Но если последний фактор брюссельские стратеги научились использовать для поддержания жизнеспособности ядра ЕС, то ксенофобия, безусловно, стала быстро расползающимся трудно контролируемым процессом, ставшим в XXI веке не меньшим злом, чем до этого был антисемитизм. А, быть может, даже большим, ибо если прежде народы пытались выместить зло за постигшие их невзгоды на представителях одной нации, то ксенофобия - это идеология войны всех против всех, что делает практически невозможным противостояние внешним угрозам - от американского экспансионизма до пандемии коронавируса.

К тому же, и антисемитизм рано считать проблемой, оставшейся в прошлом. Недаром Мишель Вивьорка причисляет это явление, наряду с ксенофобией, расизмом и терроризмом, к числу главных угроз, с которыми столкнулась современная Европа11. Развивая эту тему, М.Вивьорка приходит к выводу, что за последние десятилетия в Европе стали возникать и развиваться новые формы расизма, одной из которых ученый считает возродившуюся ненависть к евреям, причиной чего могло стать либо забвение страшной трагедии Второй мировой войны, либо подсознательная установка на то, что, по сравнению с Холокостом, который всеми политкорректно и вполне официально осужден, любые новые попытки решить проблемы цивилизованных стран путем поиска козла отпущения покажутся не более чем невинной шалостью.

Возможно, это одна из причин, по которым сегодня становятся очевидными связи европейского истеблишмента с политическими силами не просто националистического, но открыто расистского, ксенофобского, антисемитского толка. Причем характер этих связей - явно антиевропейский даже в тех случаях, когда речь идет об усилении влияния в Европе исламофобских настроений.

Считать исламофобию не злом, а проявлением страха перед злом - не верно. Автору видится обоснованным определение исламофобии как «производной расизма, хотя и не относящегося напрямую к расизму явлению. Ибо это явление есть основа и одновременно средство легитимации практики дискриминации, сегрегации, этнической предубежденности и в конечном счете насилия на расовой почве»12. А что, как не перечисленные явления, стоит отнести к тому самому новому политическому злу (хоть и растущему в скрытой форме), с которым столкнулась Европа в XXI веке?

 

 

1European Union Law. 2017.

2Цит. по: «Взляд» // https://vz.ru/news/2020/5/12/1038950.html

3Кавешников Н.Ю. Институционально-политическое развитие ЕС. МЭиМО. 2017. Т. 61. №5. С. 14-21.

4Энтин М.Л., Энтина Е.Г., Тнэлм Н.И. В поисках партнерских отношений Россия - ЕС в 2017-2018 г. М.: Зебра-Е, 2018. 816 с.

5Цит. по: ИА Красная Весна. 12.05.2020 // https://rossaprimavera.ru/news/96de00b1

6Гасанов Р.М. Миграционный кризис в Европе. Актуальные проблемы современных международных отношений // https://cyberleninka.ru/article/n/migratsionnyy-krizis-v-evrope-prichiny-posledstviya-perspektivy-razresheniya/viewer

7Войников В.В., Энтина Е.Г., Энтин М.Л. Перспективы, потребности и подводные камни конституционализации ЕС и ЕАЭС. М.: Полис, 2019.

8Сastells M. The Power of Identity. Oxford: Basil Blackwell, 2003.

9Brittanica. Game Theory. Article: History.

10КастельсМ. Ахиллесова пята: амбивалентная идентичность Европы, Europe’s Crises, Polity press, 2018.

11Вивьорка М. Европа перед лицом Зла: Ксенофобия, расизм, антисемитизм и терроризм. Кризис Европы, Полити Пресс, 2018. С. 207.

12Ibid. С. 221.