«Мы как одной расы. Мы - славяне» К вопросу идентичности населения российско-украинского приграничья

Неотъемлемым атрибутом государственности являются границы, выполняющие барьерную и контактную функции. Одновременно выступая в качестве идентификатора приграничного населения, граница выполняет также функцию распознавания по линии
«свой/чужой». Искусственность и противоречивость формирования российско-украинской границы на фоне значительно ухудшившихся в последнее время межгосударственных отношений обусловили появление озвучиваемых на разных уровнях территориальных претензий. В свете февральских событий 2014 года в Киеве проблема российско-украинских границ приобрела особенную актуальность.

За последнее время по исследуемой проблематике сформировался довольно весомый историографический и методологический массив. Обращение к концепции «border studies», где российско-украинское приграничье понимается нами в первую очередь как пространство особого политического, экономического и культурного взаимодействия, стало нормой в регионоведческих исследованиях. Эта доктрина рассматривает приграничное пространство как уникальную зону особого политического, экономического и культурного взаимодействия, в котором участвовали различные акторы (союзные, республиканские, региональные и местные партийные, советские и хозяйственные органы, хозяйственные, социокультурные учреждения и СМИ).

Учеными достаточно подробно исследована природа, функции и комплексность феномена границ [2, 7, 10-11, 17], приграничные идентичности и повседневность [13-14, 20, 23-25], практики идентификации национальной принадлежности [3-6, 18] и др. В то же время ученые весьма фрагментарно освещают проблемы конструирования и эволюции непосредственно российско-украинской приграничной идентичности, комплексных работ пока не прослеживается, а сам термин «приграничная идентичность» далек от своей окончательной концептуализации и амбивалентен.

Сегодня под термином «приграничье» (borderland) понимаются территории, прилегающие к государственной границе, выполняющие особые приграничные функции и обладающие в связи с этим специфическими особенностями [2, c. 24]. В современной науке принято проводить четкую грань между «идентификацией» и «идентичностью». Под первой, как правило, усматривается «процесс, в ходе которого индивид признает те или иные конститутивные признаки и свойства своими собственными индивидуальными характеристиками, отождествляясь в том или ином отношении с данной группой» [20, с. 131]. Идентичность же - как производная этих процессов и условие представления о собственной целостности - является «понятием, обозначающим осознание индивидом себя, того, кем он является» [1, с. 155], «выступая не столько простой суммой идентификаций, а представляя собой скорее новую комбинацию старых и новых идентификационных фрагментов» [19, с. 131].

Как отмечает М.Крылов, совместный анализ границ и идентичностей позволяет выйти на понимание «идентичностей как границ - границ между идентичностями (разграничение идентичностей в географическом пространстве) - связи формальных границ и идентичностей» [14]. Исторически сложилось, что приграничную зону заселяли защитники территории, жестко противопоставляющие свое и чужое. Подобное мы находим у К.Хаусхофера с его призывами к «психологической ориентации всего народного духа на всесторонний характер проблемы обороны и защиты его жизненной формы» [21, с. 452]. Однако подобная трактовка исследуемого объекта была бы ограниченной и не раскрыла бы всей его полноты.

Заметим, что категории «пограничье» и «приграничье» часто употребляются в качестве синонимов, порою меняясь местами в употреблении. В то же время  к «приграничью» следует относить зоны, которые находятся непосредственно возле политической границы, тогда как «пограничье» может не иметь четкой привязки к географическому пространству возле физической границы, однако многие элементы приграничья могут быть использованы в пограничье. Как отмечают О.Бреский и О.Бреская, «целостной теории Пограничья не существует. Пограничье, в отличие от Приграничья, больше носит воображаемое, символическое, социальное измерение и скорее привязывается к социальному месту… теория Приграничья все чаще начинает взаимодействовать с теорией Пограничья» [7, с. 56-57]. Аналогичная ситуация с осмыслением понятия «приграничная идентичность». Ее изучение пребывает в фокусе внимания самых различных наук, а характеристики варьируются от «неопределенные», «изменчивые», «бинарные» до «комбинированные», «смешанные», «реликтовые» и т. п. [14].

В рамках российско-украинских приграничных идентичностей происходят активные интеракции региональных, этнических, государственных и других типов идентичностей, формируя в итоге комплексность приграничной идентичности. При этом, как справедливо отмечает М.Крылов, «эволюционное формирование приграничной идентичности может сочетаться с резким изменением границ, переходом целых регионов под юрисдикцию другого государства, что часто оказывается причиной трансформации идентичностей, хотя нередки случаи устойчивости приграничной идентичности. Эта устойчивость определяется долговременной ролью культурных границ, сочетающейся со значительной инерционностью сознания людей» [14]. По сути, межреспубликанские границы могут выступать зоной взаимодействия идентичностей либо зоной консервации идентичностей.

Целью данного исследования является попытка систематизировать трактовки концепта «российско-украинская приграничная идентичность», рассмотрев в динамике взаимодействия различных типов границ. Представляется важным проследить механизмы и динамику формирования границ, выявив основные факторы, обусловившие территориальное разграничение в приграничном регионе и их воздействие на конструирование исследуемого объекта, подкрепив их соответствующим эмпирическим материалом.

Специфика формирования российско-украинского приграничья

С распадом Российской империи и общерусских основ идентичности стали возникать национально-государственные идентичности у украинцев, белорусов, в Закавказье и других регионах некогда единой страны. В контексте исследуемого пространства в «борьбе украинца с малороссом» [12] стал побеждать украинец. Заметим, что для идентификации южнорусского населения, отбросив старое понятие «малоросс», стали активно употреблять этноним «украинец». Причем не только деятели Украинской Народной Республики или Украинской державы времен гетмана П.Скоропадского поставили его в центр своей национально-государственной концепции.

«Украинскую идею» решительно взяли на вооружение большевики, пытавшиеся внедрить свой вариант украинской советской идентичности в массовое сознание. Более того, в период украинизации речь шла не просто о внедрении в массовое сознание украинской идентичности, но о придании ей довольно высокого статуса, что могло привести к новому распределению ролей между русскими и украинцами в социальной сфере [5, с. 174]. Официальная пропаганда намеренно подчеркивала отличия в положении украинских земель в Российской империи и УССР в составе СССР, всячески акцентируя внимание на свободном статусе последней.

Апогеем внедрения украинской советской идентичности в массовое сознание стало введение с 1935 года в новой форме учета номенклатурных кадров в аппарате ЦК ВКП(б) графы «национальность». Аналогичная графа присутствовала в паспорте гражданина СССР, которая указывалась в соответствии с национальностью одного из родителей. В итоге, воспользовавшись происходившим распадом общерусской идентичности, советское руководство внедрило в массовое сознание украинскую идентичность, одновременно противопоставляя ее российской и подчеркивая при этом, что украинцы являются самостоятельной нацией. Наименованию «малоросс» стала придаваться отрицательная коннотация, а этноним «украинец», напротив, должен был ассоциироваться с успехами социалистического строительства [5, с. 176].

В 1920-х годах советским руководством был начат процесс реформирования административно-территориального деления и территориализации республик. Основной акцент делался на политико-экономическую целесообразность и сопровождался ожесточенными спорами о контурах межреспубликанских границ и многочисленными апелляциями к центру. При этом мнение населения приграничных районов часто не учитывалось. Перед руководством страны остро встали вопросы о новом национально-государственном и административно-территориальном устройстве. В качестве ориентира в национальном строительстве были взяты тезисы В.Ленина из его работ «О праве наций на самоопределение» и «Критические заметки по национальному вопросу», где в качестве критерия стала применяться необходимость государственного сплочения в отдельные республики «территорий с населением, говорящим на одном языке». При этом провозглашалось его тождество с национальностью. Формирование и сегментация республик производились именно по языковому признаку, который В.Ленин считал определяющим. Самосознание - как важнейшая составляющая исторической кодификации - при этом вообще не учитывалось [15, с. 254].

В итоге этнически однородное население некоторых областей оказалось разделено между двумя республиками, а разрыв экономики части регионов привел к переориентации народного хозяйства и местами к упадку ряда центров. В то же время сложившаяся обстановка не позволяла выработать иные решения в этом вопросе. После распада СССР и с обретением независимости бывшими советскими республиками для жителей российско-украинского приграничья появилось немало трудностей в решении целого спектра  повседневных вопросов. Отметим, что сложность и неоднозначность процессов социально-экономических, политических и культурных трансформаций в российско-украинском пограничье и противоречивость пограничных интеркоммуникаций в исследуемый период обуславливают изучение этого пространства в первую очередь как особой зоны политического, экономического и этнокультурного взаимодействия.

Как известно, любое государственное строительство предполагает укрепление границ. С другой стороны, зачастую возникают противоречия между разными типами границ, влияя на экономические связи, вступая в конфликт с этническими и региональными границами. Именно так произошло с российско-украинским приграничным пространством, где сформировался уникальный феномен идентичности, наполненный весьма своеобразным смыслом и повседневными практиками. В этом контексте следует привести мнение Эрика Хобсбаума, который в своей работе «Нации и национализм после 1780 года» указал, что «коммунистический режим принялся сознательно и целенаправленно создавать этнолингвистические территориальные «национально-административные единицы», создавать там, где прежде они не существовали или где о них никто всерьез не помышлял, например у мусульман Средней Азии или белорусов. Идея советских республик казахской, киргизской, узбекской, таджикской или туркменской «наций» была скорее чисто теоретической конструкцией советских интеллектуалов, нежели исконным устремлением любого из перечисленных народов» [22, с. 263-264].

Реальная самоидентификация нынешнего населения в российско-украинском приграничье часто не укладывается в распространенные методологические схемы. Важно выяснить фактическое использование языка в разных сферах жизни и интерпретацию использования языка самими носителями идентичности. Еще в 1920-х годах, при проведении российско-украинского межреспубликанского разграничения, российская сторона указывала на неоднозначность «лингвистической ситуации» в спорных пограничных уездах. Характерной особенностью спорной пограничной территории отмечали этнографическую неоднородность, ссылаясь также на то, что «язык населения в значительной части пограничной с УССР полосы Курской губернии является средним, переходным от украинского к великорусскому», «по территории пограничной полосы... идет полоса чисто великорусских «егунских» говоров», вследствие чего «пограничную южную часть Курской губернии невозможно по диалектологическому признаку считать украинской. Поэтому при установлении новой административной границы «решающее значение должно быть оставлено за экономическими признаками» [6, с. 212].

Более того, отнесенное по переписи 1897 года к малороссам население российского Центрального Черноземья критически воспринимало активно проводимую в 1920-х годах украинизацию, вызывавшую беспокойство, а порой и негативную реакцию. Так, председатель Острогожского исполкома утверждал, что «большинство жителей уезда определенно не считают себя малороссами, украинизация в уезде совершенно невозможна и должна перевернуть всю жизнь вверх дном». Показательно, что еще в 1917 году острогожская уездная земская управа провела анкетирование с целью выяснить, желает ли сельское население обучаться в школах на украинском языке. Ответы свидетельствовали о явном нежелании проводить какую бы то ни было украинизацию: из 44 сельских общин только девять высказалось «за», а остальные - «против» [6, с. 220]. Вопрос национальной самоидентификации населения российско-украинского пограничья в указанные годы свидетельствовал не в пользу Украинской ССР.

Опыт украинизации школ «в пунктах с преимущественным украинским  населением» также показал негативный результат. Многие украинцы «при проведении в прошлом, 1923-1924 учебном году в  школах... от преподавания на украинском языке категорически отказались». Отмечалось также, что такое «мнение крестьянства свидетельствует об отсутствии у него желания проводить украинизацию, которая неизбежно связана с коренной ломкой выработавшихся и исторически установившихся бытовых условий и языка».

В аналогичном контексте высказывались также жители присоединенных к УССР в 1920 году донских земель (Таганрога и Восточного Донбасса). Они отмечали, что «украинский язык мы уже давно забыли, охотно мы и наши дети учим русский язык. Украинская литература нам непонятна…» [6, с. 221, 224]. Здесь следует согласиться с авторитетным мнением Е.Борисенок, которая отметила, что на территории указанного приграничья действительно проживал довольно значительный процент украинцев. Однако эти же украинцы, по собственному признанию, не знали украинского языка и не желали его изучать, как и обучать на нем своих детей [6, с. 222].

Отголоски смешанной идентификации мы встречаем и сегодня. В частности, еще в 2000-х годах в поселке Кантемировке Воронежской области респонденты часто отмечали: «Я хохол, но русский в душе», - проявив тем самым русскую идентичность как «фоновую», в качестве восточнославянской или «имперской». Украинская же идентичность выступала как субэтническая, как сохранение «старой» этничности или реанимация субэтничности до статуса полновесной этнической культуры - под влиянием появления нового государства - Украины, но в рамках русской идентичности [14, с. 150].

Советская государственная идентичность конструировалась в первую очередь как надэтническая по своему содержанию и интеграционная по инструментальному предназначению. Так и не сформировавшись окончательно, уже в конце 1980-х годов она пребывала в глубоком кризисе и была не способна адекватно ответить на все более углублявшиеся в советских республиках процессы этнокультурной обособленности. Только в отдельных пограничных контактных зонах удавалось поддерживать иллюзию существования советской идентичности. Российско-украинское приграничье, особенно Донбасс, было как раз таковым.

Заметим, что полиэтничность этого региона, его особое место в советской экономике привели к формированию локальной культурно-исторической общности. И как показывают результаты полевых исследований, даже после распада СССР советская надэтническая идентичность была на Донбассе долгое время определяющей. Осознание исторической связи, территориальной и культурной общности с Россией, а также православная ориентация населения на канонический Московский патриархат обусловили прочное закрепление у большинства населения Востока Украины приоритетности Российской Федерации во внешнеполитических и культурно-цивилизационных ориентациях, продемонстрировав эволюцию советской идентичности в государственную российскую и их преемственность.

Нынешнее российско-украинское приграничье является широкой контактной зоной глубиной в несколько сот километров, где государственная граница примерно пополам разрезала широкое этническое пространство с весьма вариативной идентичностью. Часть городских агломераций Донбасса, Слобожанщины и сельскохозяйственных приграничных районов оказались разделенными границей. Это наложило определенный отпечаток как на приграничные повседневные практики, так и на культурно-мировоззренческие ориентиры.

Исчезновение СССР воспринялось многими как тотальная деконструкция, утрата устойчивых, сформированных в результате многолетнего социального опыта представлений субъекта о своей принадлежности к определенной социальной действительности, и последующее закрепление на месте утраченного состояния невосполненности. В итоге распад СССР стал крахом представлений субъекта о собственной гражданской и государственной принадлежности [8, c. 67]. Попытки же заместить утраченную идентичность постсоветскими западными трендами - преимущественно либерального толка - не следует рассматривать как серьезный стратегический курс. Отсутствие опоры на солидный культурно-исторический бэкграунд на фоне преклонения части политической элиты перед западной цивилизацией привели к современной мировоззренческой неразберихе и коллапсу идентичности в 1990-х годах. Итоги крупномасштабных социологических замеров, проведенных в 2007 году рабочей группой Института социологии РАН, показали: «Граждане современной России испытывают серьезные проблемы с коллективной идентичностью - по большому счету их мало что объединяет: нет ни общей идеологии, ни общих целей и интересов» [16, c. 9].

«Мы - славяне. Мне больше нечего сказать»

Весьма примечателен эмпирический материал по исследуемой проблематике. Можно согласиться с сомнениями о правомерности распространения на украино-российскую границу общей метафизики пограничности. Есть все основания полагать, что восточная граница Украины воспринимается населением приграничных территорий как граница между «своими», что, в свою очередь, обуславливает специфические конфликты между властными практиками и повседневностью. Проведенные в 2009 и 2013 годах полевые исследования основных характеристик приграничной зоны продемонстрировали, насколько приграничность исследуемого контактного ареала обуславливает идентификацию жителей Луганской области Украины, имеющей наиболее протяженную пограничную линию с Российской Федерацией. Кроме этого, были получены ответы на вопросы о роли, месте и режиме государственной границы.

Что характерно - этнокультурная и ценностно-мировоззренческая реальность по обе стороны границы не отличаются друг от друга. Эмпирический материал позволяет утверждать, что государственная граница между Украиной и Россией воспринимается жителями приграничья как граница между «своими». Причем эти показатели демонстрируют стабильность. В 2009 году таковых было 71,8% респондентов, а 2013 - 72,6%. Классическое понимание барьерной, защитной функции границы, которая отделяет «своих от чужих», обнаружено у 8,5% и 11,9% респондентов соответственно [24, с. 67].

Таблица 1

Как бы вы охарактеризовали границу между Украиной и Россией?

Как следствие - около половины опрошенных считают, что эта граница вообще не нужна (47,6%), либо настаивают на ее более открытом режиме, по примеру Шенгенской зоны Евросоюза (41,3%). Заметим, что данные результаты отражают наиболее распространенные точки зрения, сохраняя стабильность [24, с. 67-68]. Опрошенные отмечали: «Вообще, граница нам здесь жить не мешает. Только хотелось бы, чтобы эта граница была немножко прозрачнее, чтобы можно было больше общаться с родственниками из России, чтобы было для этого больше возможностей. Потому что возникают некоторые проблемы... и с этим пересечением границы. Всегда задержки на границе. Большие очереди, чтобы пересечь границу». Сложности с пограничным режимом отмечены также в интервью машиниста шахтного конвейера города Червонопартизанска Р.Т.М.: «У нас сейчас нет возможности туда свободно заехать. Чтоб туда заехать, карту миграционную нужно заполнить. Это автобусом. Если едешь машиной - вообще проблема. На украинских таможнях как таковых нет проблем, проверили, свободно заехали и все, один раз остановиться. Там же, на территории России, стоит именно таможня, за таможней сразу проехал - стоит пограничная зона. Здесь открыл машину - все проверили, заглянули во все, 20 метров проехал - то же самое. Усложнили этот процесс, очень тяжело. И оттуда ничего нельзя привезти, ничего. Моя знакомая ездила недавно. Взяла рыбину. Ее оказалось легче выбросить. Или куда-то прятать, неизвестно куда. В этом вопросе, экономическом, мы конечно страдаем» [9, с. 30-31].

Таблица 2

Какой должна быть граница между Украиной и Россией?

Кроме этого, на севере Луганской области жители считают, что политическая граница рассекла Слободскую Украину, а жители южной части - Донбасс. Так, в поселке Белолуцке в процессе интервьюирования директор школы Б.В.Л. заявил: «Что такое Слобожанщина? Никто толком не знает, где она заканчивается. Аж где-то под Курском заканчивается. И вот теперь разрезали по-живому. Аж туда, до Белгорода и Воронежа, все разговаривают на украинском языке». Этнокультурное единство было отмечено и в интервью медсестры из села Пархоменко Краснодонского района: «Я против границы категорически. И если ощущают там опасность, мы люди, простые люди. У нас нет границ. Вообще нет! Каждый меня поддержит. Мы как одной расы. Мы - славяне. Мне больше нечего сказать» [9, с. 30].

Следует также обратить внимание, что для жителей  Восточной Украины - согласно шкалы социальной дистанции - жители России находятся ближе, чем жители Западной Украины. Так, в российских городах респонденты чувствуют себя комфортнее в культурном плане, чем в отдельных городах Запада Украины. Например, если в Ростове-на-Дону в «своей культурной среде» себя чувствуют 40,4% посещавших этот город (среди ответивших), то во Львове - 17,7% [24, с. 68]. Луганчане отмечали: «Не ощущаю, что наша область - пограничный регион». «Это город как город. Если брать по городам Украины, что там, что здесь. Например, что Киев, что Черкассы, что Луганск. Особо ничем не отличаются. Население такое же точно, менталитет тот же самый. Границу с Россией я лично никак не ощущаю» [9, с. 30].

Общая приграничная самоидентификация, наряду с негативными стереотипами, ориентированными на Западную Украину, заметна в интервью М.Л.В., педагога-организатора города Червонопартизанска: «За Луганск и за Ростов я сказать не могу, но я могу сказать за город Червонопартизанск и за город Гуково. Чем мы сходны? Город Гуково - шахтерский городок. И мы - шахтерский городок. У нас люди привыкли работать, зарабатывать свои деньги и отнюдь не самым легким трудом. Трудяги тут живут. А пообщаться с Западной Украиной? Они ленятся работать».

Похожие коннотации встречаем в интервью пенсионерки из Червонопартизанска Б.Л.В.: «Ну чтобы мы вот от россиян отличались, от Ростовской области, мне кажется, нет. Одинаковые мы. Что там, что тут. Ну может быть, жизненные условия немного отличаются. Конечно, может быть, у них там лучше. Кто его знает. А с западом? Ну, они нас всю жизнь здесь считали не украинцами. Так они и продолжают» [9, с. 33].

Интересно, что схожие мнения фиксируются и на Севере Луганщины, имеющей общую границу с Белгородской и Воронежской областями. В отличие от русскоязычного Донбасса, Север Луганщины представляет собой преимущественно смешанную этническую идентичность с незначительным преобладанием украинского субстрата. Одна из респонденток отмечала: «Нас разделили. Мы здесь - родственники между собой, жители приграничных поселков. Мы все родственники… Мы тоже украинцы, любим Украину. Но почему жители Западной Украины хотят доказать, что они любят ее больше, нежели мы?» [9, с. 33].

Проведенные полевые исследования показали стабильную уверенность в дружественных отношениях между русским и украинским народами, даже если на уровне правящих сил это не находит поддержки. Так, в период ранней политической напряженности между РФ и Украиной (2009 г.) было выявлено, что 60,6% респондентов характеризовали отношения РФ и Украины как «плохие на уровне правящих сил, но хорошие на уровне народа» и 8,1% - «хорошие и на уровне правящих сил, и на уровне народа». По результатам 2013 года были выявлены некоторые колебания - 48,3% и 24,6% соответственно. В то же время за последние годы уверенность в дружественных отношениях и со стороны правительства выросла (на 16,5%). О негативных отношениях на уровне народа высказалось 15%, тогда как о позитивных - 73% [24, с. 69-70].

Заметим, что в восточноукраинских приграничных районах этническая идентификация не демонстрирует высокой значимости. Она стабильно снижается на фоне роста идентификации на основе родного языка. Более того, на межгосударственную границу не проецируются защитные/изоляционные функции, что делает представление о ней размытым и нечетким. Исследованиями также было выявлено, что сторонники либерализации пограничного режима/ликвидации границы (86%) однозначно выступают за двуязычие в Украине. В то же время сторонники закрытости границы почти на 30% чаще выступают за сохранение украинского языка как единственного государственного [24].

В завершение следует отметить, что во вновь образованных постсоветских государствах разрушение старой идентичности сопровождалось ускоренным конструированием новой истории, обоснованием этнической, социокультурной и иной самобытности при отрицании и целенаправленной дискредитации прошлого. Большинство новых конструктов идентичности имели конфликтный потенциал, что подтверждается событиями последних десятилетий на пространстве бывшего СССР. В украинском обществе углубляется кризис, обусловленный конфликтом региональных идентичностей и несостоятельностью этнократических построений. Общественное сознание населения Украины фрагментировано, противоречиво и раздроблено в связи с отсутствием устойчивой национальной идентичности большинства граждан. Консолидирующие начала слабы или отсутствуют, преобладают локальные идентичности [18].

Следует также учесть, что в исследуемый период число предпочитающих украинский или русский язык делилось поровну - по 45%, при этом 10% владели обоими языками [18, с. 516]. Соответственно, Закон Украины о региональных языках, принятый в 2012 году, способствовал резкому усилению конфликта. Именно лето 2012 года специалисты считают началом массовой эскалации конфликта идентичностей [3, с. 20], приведшего страну к расколу и гражданской войне. Сегодня в связи с гражданским конфликтом на Востоке Украины проведение эмпирических исследований практически невозможно. Вне всякого сомнения, что в случае их проведения результаты будут далеки от объективности вследствие исключительной заполитизированности темы и наслоения различных факторов.

Заключение

Эмпирический материал подтверждает, что государственная граница на Востоке Украины накладывается на этническую и региональную границы. Характерной особенностью идентификации населения украино-российского приграничья является четкое восприятие жителей по ту сторону границы как «своих». При этом граница с Российской Федерацией населением Донбасса не воспринимается как граница с «чужими». Жители граничащих с Украиной российских регионов фрагментарно сохранили старую украинскую этническую идентификацию, в то же время четко отождествляют себя с российской государственной идентичностью.

Россия рассматривается жителями Востока Украины как культурно близкая, братская и дружественная страна, несмотря на периодически возникающую напряженность в межгосударственных отношениях. Социокультурные и широкие экономические связи с Россией объясняют стабильность сохранения приоритетности России во внешнеполитических ориентациях жителей Востока Украины, являясь не столько политическим выбором, сколько выбором цивилизационным. Социокультурная и этническая близость и ценностно-мировоззренческое сходство наряду с общей исторической памятью и внешнеполитическим вектором позволяют говорить о целостности и общности российско-украинской приграничной идентичности. Сегодня четкими маркерами российско-украинской приграничной идентичности являются осознание неразрывности тысячелетнего государственно-исторического опыта существования России и уверенность в сохранении и преемственности ключевых культурно-цивилизационных констант, проецированных на современность. Здесь важна их положительная коннотация, придающая им героический и сакральный смысл, выступающий в качестве мощного источника формирования идентичности.

Список использованных источников и литературы:

1. Аберкромби Н. Социологический словарь: М.: Экономика, 2004. С. 155-156.

2. Арсентьева И.И. Понятие «приграничье» в современном научном дискурсе // Вестник ЧитГУ. 2012. №6. С. 24-29.

3. Баранов А.В. Идентичность Новороссии: история, современное состояние, возможности строительства // Крым и Донбасс: год после государственного переворота на Украине / отв. ред. В.В.Черноус. Южнороссийское обозрение ЦРИ ИСиР ЮФУ. Вып. 88. Москва; Ростов н/Д: Социально-гуманитарные знания, 2015.

4. Борисенок Е.Ю. «А что мы знаем о лице Украины?»: Украинизация как модель государственной политики в 1918-1941 гг. М., 2017. 684 с.

5. Борисенок Е.Ю. Из малороссов - в украинцы: большевистская стратегия идентификации национальной принадлежности // Славянский альманах. М., 2014. Выпуск 1-2. С. 171-186.

6. Борисенок Е.Ю. Украина и Россия: спор о границах в 1920-е годы // Регионы и границы Украины в исторической ретроспективе. М.: Ин-т славяноведения РАН, 2005. С. 205-237.

7. Бреский О., Бреская О. От транзитологии к теории Пограничья. Очерки деконструкции концепта Восточная Европа. Вильнюс: ЕГУ, 2008. 336 с.

8. Зиза Е.Н. Постсоветское общество: рост аномии в эпоху постмодерна // Вестник РГУ им. И.Канта. Калининград, 2007. Вып. 8. Гуманитарные науки. С. 62-72.

9. Кононов И.Ф. Восточная граница Украины: практики власти и жизненный мир. Народы, культуры и социальные процессы на пограничье: материалы Междунар. науч.-практ. конф. (22-23 февр., Гродно) / ГрГУ им. Я.Купалы. Гродно: ГрГУ, 2010. С. 27-34.

10. Кононов И.Ф. Проблема границ и ее значение для социологии // Методологія, теорія та практика соціологічного аналізу сучасного суспільства: зб. наук. пр. Харків: ХНУ ім. В.Н.Каразіна, 2004. С. 45-49.

11. Кононов І.Ф. Етнос. Цінності. Комунікація (Донбас в етнокультурних координатах України). Луганськ: Альма-матер, 2000. 494 с.

12. Котенко А.Л., Мартынюк О.В., Миллер А.И. «Малоросс»: эволюция понятия до Первой мировой войны // Новое литературное обозрение. М., 2011. №108. С. 9-7.

13. Крылов М.П. Историческая память как фактор взаимодействия региональной и этнической идентичности: случай России и Украины: (методологические замечания и некоторые результаты полевых исследований) // Гуманитарные ресурсы регионального развития. М., 2008. С. 118-131.

14. Крылов М.П. Категория «идентичность» в контексте проблемы приграничий // Мир психологии. 2012. №1 (69). С. 137-151.

15. Матвеев В.А. Украинский кризис 2014 г.: ретроспективное измерение (особенности исторической кодификации в восточнославянской этнической среде на юге Российской империи и ее проявление в новейшую эпоху). Ростов н/Д: ООО «Омега-Принт», 2015. 320 с.

16. Рабочая группа ИС РАН. Российская идентичность в социологическом измерении. Аналитический доклад. Ч. 3 // Полис. 2008. №3.

17. Российско-украинское пограничье: двадцать лет разделенного единства: монография. М.: Новый хронограф, 2011. 352 с.

18. Семенов В.С. Трансформация массового сознания населения Украины в XXI в. // Социальное противостояние и его проявления на Юге России в XX - начале XXI в. (к столетию начала Гражданской войны и образования Донской республики): материалы Всероссийской научной конференции (г. Ростов-на-Дону, 19-22 сентября 2018 г.). Ростов н/Д: ЮНЦ РАН, 2018. С. 514-519.

19. Смит Энтони. Культурные основы наций: иерархия, завет и республика. М.: ЕСЕМ Медиа Украина, 2010. 312 с.

20. Филиппова О.А., Сорока Ю.Г. Политики идентичности: антропологические методы и социокультурные интерпретации // Методологія, теорія та практика соціологічного аналізу сучасного суспільства: зб. наук. праць. Х.: ХНУ імені В.Н.Каразіна, 2009. С. 129-135.

21. Хаусхофер К. Границы в их географическом и политическом значении // Классика геополитики, ХХ век: сб. / сост. К.Королев. М.: АСТ, 2003. С. 227-598.

22. Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 г. СПб.: Алетейя, 1998. 119 с.

23. Хобта С.В. Восток Украины: трансформация идентичностей в условиях пограничья // Перекрестки. 2010. №3-4. С. 207-222.

24. Хобта С.В. Граница, национальная и региональная идентичности в восприятии жителей Донбасса // Вісник ЛНУ імені Тараса Шевченка. Соціологічні науки. 2013. №23 (282). Ч.ІІ. Грудень. Соціологічні науки. С. 64-77.

25. Хобта С.В. Динаміка суспільної думки мешканців Донбасу про кордон із Росією // Методологія. Теорія та практика соціологічного аналізу сучасного суспільства. Зб. наук. праць. Вип. 20. 2014. С. 143-149.

26. Штельтинг Э. Социальное значение границ // Кочующие границы. Сб. статей по материалам международного семинара. СПб.: ЦНСИ, 1999.