ENGLISHЗапад есть Запад, Восток есть Восток, и им не сойтись никогда,
Пока не встанут с Небом Земля по воле Господня суда.
Но что там Запад и что Восток, границы земель и племен,
Когда двое смелых лицом к лицу сошлись сквозь пропасть времен…
Редьярд Киплинг
Автору, «который в поисках меланхоличной души родного города
нашел новые символы для столкновения и переплетения культур»
(Из решения Нобелевского комитета от 12 октября 2006 г.)
«Турция - это мост между исламом и демократией».
(Спикер турецкого парламента на семинаре Rose-Roth,
Стамбул 1994 г.)
«В глубине души мы желаем, чтобы последние следы
великой культуры, наследства которой мы оказались недостойны,
как можно быстрее исчезли, и в Стамбуле можно было бы, наконец,
построить второсортную, бледную копию западной цивилизации»
О.Памук
Центральная тема всех произведений О.Памука - это запутанные отношения Турции с Западом, полные равно любви и ненависти… Все его романы, отличающиеся - и подчас достаточно кардинально - сюжетом, героями и стилем, объединяют поиски ответов на вечные вопросы идентичности (как отдельный человек или целая страна могут оставаться самими собой, принимая существенное влияние со стороны) и репрезентативности: может ли искусство достоверно отражать реальность и до какой степени автору позволительно выражать в своих произведениях собственные идеи и собственную личность.
Чтение Орхана Памука подчас напоминает «Беседы с Сократом» Э.Радзинского: все то же непреходящее ощущение спокойного и мудрого разговора, открытого, честного и одновременно неожиданного. Найдя свое место на босфорском мосту*, (*«Я прожил жизнь в Стамбуле, на его европейском берегу, в домах, смотревших на азиатский берег. Жизнь у воды с видом на противоположный берег постоянно напоминала мне о моем месте в мире. А затем однажды построили мост, соединивший два берега Босфора. Когда я зашел на мост и оглянулся по сторонам, я понял, что видеть два берега одновременно все же лучше и красивее. Я почувствовал, что мост между двумя берегами - это - самое прекрасное, что может быть. Иметь возможность обращаться к каждому берегу, не принадлежа при этом ни к одному: это открыло передо мной самую восхитительную картину».) он стремится к пониманию и диалогу, заставляя в равной степени работать и мысль, и душу, обогащая первую и очищая вторую.
И еще одно: русскому читателю, как мне кажется, дарована особая привилегия лучше и глубже понять мир героев Орхана Памука, ведь и у нас, и у них за плечами болезненный опыт крушения великих империй. В своем интервью 2004 года он попытался объяснить совершенно непонятное европейцам турецкое постимперское чувство грусти: «Есть еще одно обстоятельство, часто недооцениваемое на Западе: дело в том, что крушение Османской империи породило столь разрушительное чувство грусти, что для многих в течение весьма длительного времени смириться с новой реальностью оказалось практически невозможно. Реакцией на это травматическое чувство потери империи была попытка замкнуться в самих себе. Сталкиваясь с западным мышлением, люди подчас пытались сконцентрироваться на самих себе и, как суфии, повторяли рефреном: «Мы другие, мы всегда будем другими и мы гордимся тем, что мы другие»… И еще там же: «Мои герои действительно почти раздавлены под тяжестью идей. Перегружать себя великими идеями - это очень по-турецки [и очень по-русски, добавлю я от себя]. Эта страна репетирует переход от одной цивилизации к другой последние 200 лет, и я могу уверенно сказать, что это - мучительный опыт».
Турция Орхана Памука - это страна и цивилизация, переживающая два комплекса одновременно: коренящийся в имперском прошлом комплекс национальной исключительности и превосходства и в то же время - комплекс собственной неполноценности перед лицом Европы… Согласитесь: со времен Чаадаева, а в особенности последние 25-30 лет, все это мы говорим и пишем и о себе… Это еще одна причина того, чтобы с тем большим вниманием прислушиваться к этим удивительным «беседам
с Памуком»…
«Белая крепость» начинается, почти как сказка: пираты, похищение, рабы, султаны… Но вскоре сказочное начало уступает место путешествию по запутанному лабиринту практически галлюциногенного самопознания, в рамках которого повествователь едва ли не заканчивает солипсизмом… XVII век, судно, шедшее из Венеции в Неаполь, было захвачено турецкими пиратами. 23-летний студент-итальянец счастливо избегает судьбы галерного раба, притворившись врачом.
Оказавшись вслед за этим в Стамбуле и отказавшись перейти в ислам (что уже само по себе влечет серьезную угрозу его жизни, но одновременно вызывает спасительное восхищение султана его стойкостью), он в конце концов попадает в качестве раба к своему физическому двойнику, знатному османскому вельможе, увлеченному наукой и новыми европейскими знаниями,
которые, как он справедливо опасается, могут позволить рационалистическому Западу обойти иррациональный мусульманский Восток.
А дальше начинается история взаимного обмена знаниями и размышлениями, что приводит этих двух людей к сближению и фактически к слиянию в одно неразрывное целое, в рамках которого заключительный обмен идентичностями и судьбами выглядит сколь логичной, столь и непредсказуемой театрализованной игрой ума, давно уже не разделяющего свои зеркальные половины.
Существует множество параллелей между тем, что происходило в недавнем турецком прошлом, и жизнью персонажей Орхана Памука. Овладев научными достижениями Запада, Ходжа обретает милость молодого султана. Позже, использовав карантин и статистические расчеты, он предсказывает конец эпидемии чумы. Воображение веселого и легковерного султана (образ, отчасти списанный с юного Мехмеда IV, любившего животных и охоту*) (*19-й султан Османской империи Мехмед IV (1642-1693 гг.). Вступил на престол в шестилетнем возрасте и правил 40 лет - с 1648 по 1687 г. За постоянные занятия спортом и охотой получил прозвище «Авджи» - «охотник». Именно при нем успешное продвижение Османской империи на Запад было окончательно остановлено: после побед над венецианцами (которые одно время подступили к самим Дарданеллам) и поляками (в реальной истории «Белая крепость» пала под турецкими саблями) османы сначала проигрывают войну с Россией, а затем терпят и ставшее историческим сокрушительное поражение под Веной в 1683 г. С этого момента Османская империя неуклонно теряет силу и влияние, чтобы уже к концу XIX века стать «больным человеком Европы», а в начале века XX подвергнуться ликвидации и расчленению европейцами.) поражено рассказами, научными открытиями и мудростью Запада, при этом, правда, монарх всякий раз склонен за очередными «фейерверками» Ходжи видеть руку итальянца и именно его либо хвалить, либо обвинять в зависимости от результата. Сам Ходжа в конечном счете начинает презирать восточный фатализм, свойственный турецко-исламскому мышлению, и становится фанатичным приверженцем науки и Запада.
Ходжа, основываясь на западных технических принципах, строит огромную военную машину, чтобы заслужить милость султана, ведущего войну с поляками. Это техническое чудовище, вызывающее ненависть и страх в рядах османской армии, безнадежно застревает в грязи, постигшая же Ходжу неудача предопределяет происходящий вслед за этим обмен одеждой и идентичностью ради бегства Хаджи в Италию.
Осажденная османской армией Белая крепость где-то в Карпатах и проигранное в результате сражение предстают почти символом поворотного пункта в истории ислама и Запада, того самого момента, когда до тех пор непобедимый ислам начинает постепенно отступать и терять историческую динамику. Здесь можно вспомнить, в частности, точку зрения Бернарда Льюиса, охарактеризовавшего военные поражения, которые в XVII веке потерпела по результатам своего вторжения в Европу Османская империя как «переломный момент» в тысячелетней истории противостояния ислама и христианства.
Разумеется, Белая крепость в романе - это отнюдь не аналогия с Веной, у стен которой и было остановлено многовековое продвижение османов; воспоминания об этой исторической катастрофе до сих пор продолжают питать цивилизационное сознание с обеих сторон, отчасти задавая тон и темп унаследованному от прошлого противостоянию Востока и Запада.
Сам Памук не затрагивает эту тему, однако именно он приводит Ходжу, его раба, султана и всю султанскую армию под стены символической Белой крепости и рисует картину унизительного поражения турок… «На закате мы увидели не только поражение Сары Хусейн-паши, но и саму крепость Доппио, для защиты которой, кроме поляков, прибыли австрийцы, венгры и казаки. Крепость стояла на вершине холма, заходящее солнце нежно окрашивало ее башни с флагами, она была ослепительно белая и прекрасная. Мне подумалось, что только во сне можно увидеть такую красоту и совершенство». Чем не олицетворение идеально-сказочного Запада, изображенного на фоне собственной слабости и неприкаянности?
Впрочем, не все исследования Ходжи заканчиваются столь очевидным провалом. В целом успешным оказывается предпринятое им психологическое исследование Запада. Ходжа размышляет о том, что отличие Запада от Востока глубже, чем научно-технические знания, и коренится в различной самоидентификации, разновидности самопознания, неизвестного на Востоке, возможно, «обусловленного иным восприятием греха и стыда». И потому он заставляет своего раба раскрывать ему всякую мечту и всякое воспоминание, и пока тот послушно вспоминает свои детство и юность в Италии, Ходжа в ответ делится своими мечтами и воспоминаниями.
Два человека сидят за столом «подобно двум холостякам, проводящим бесконечные зимние ночи за гаданием». Каждый из них словно пишет мемуары под названием «Почему я есть то, что я есть» и делится ими с другим. Но в понимании Орхана Памука, идентичность - это память. Следовательно, обмен воспоминаниями подразумевает и определенное смешение идентичностей. Их беседы, их научные поиски и их жизни приводят к своего рода взаимному разрушению того, что делает их отличными друг от друга. И здесь уже не идет речь о некой таинственной внутренней силе Запада. Да и никаким очередным фиаско Востока типа похода в Карпаты здесь тоже не пахнет.
Возникает взаимное тяготение, переплетение, слияние и, наконец, взаимная симпатия, переходящая в болезненно-страстную привязанность, соединяющую любовь и ненависть в один амальгамный сплав… Может ли это взаимопроникновение, это слияние двух индивидуумов подразумевать и нечто большее - своего рода межцивилизационную конвергенцию Востока и Запада? Могут ли целые культуры, подобно отдельным людям, испытывать влечение друг к другу в убеждении, что их alter ego владеет неизвестной им тайной жизни?
Цивилизации, несомненно, способны испытывать ненависть: глубоко укоренившаяся вражда более 1300 лет питала смертельное противостояние христианской Европы и мусульманского Востока. Но там, где есть место ненависти, может найтись и место для взаимного интереса и даже тяготения, пусть на первых порах, словно гранулы сахара и растворяющегося в горьком настое неприятия… Впрочем, вопросов здесь намного больше, чем ответов.
На протяжении всей своей книги Орхан Памук постоянно жонглирует разноречивыми образами, сравнениями и подтекстами, периодически вводя читателя в заблуждение. К примеру, претендующая на центральность идея-образ «белой крепости» при ближайшем рассмотрении явно уступает куда более значимому образу письменного стола, за которым и происходят все основные метаморфозы с двумя в начале разделенными им, а затем все более соединенными им людьми.
Многие объединяющие героев черты, будь то тяга к знаниям и постижению мира или стремление к индивидуальной самореализации, отчасти коренятся в столь различных национальных культурах, отчасти противоречат им, черпая свои первоистоки то в прошлом, то в настоящем, то в будущем. Особенности первоначальных взглядов раба-итальянца по большей части из современного ему европейского настоящего: это - унаследованные Новым временем ренессансные традиции, выросшие из постепенного преодоления средневекой схоластики и общинной ментальности. Впрочем, в XVII веке такое преодоление еще явно не завершено: потому-то итоговое врастание повествователя в основанную на цикличности, общинности и фатализме турецкую реальность обусловлено не только длительным сроком его полунасильственной трансформации, но и по-прежнему живыми циклично-общинно-фаталистическими семенами средневековья, проросшими на благоприятной для них мусульманской почве.
Что касается Ходжи, то, с одной стороны, перед нами вполне традиционный образчик следования классической мусульманской традиции, воплощенной в эпохе так называемого арабо-мусульманского ренессанса (периода халифата Аббасидов), когда знания не делились еще на «исламские» и «неисламские», когда работала установка «ищи знание даже в Китае», а позднейшая максима «передавай, но не вмешивай разум»* (*Под ней бы, кстати, без колебаний подписался любой схоласт из европейского средневековья) еще не стала основополагающей для мусульманского мира. С другой стороны, двойственность Ходжи проявляется в том, что он же выступает и в роли носителя множества антихристианских предрассудков своего времени: вот «он, осыпая меня оскорблениями, заорал, что все это - гяурская грязная игра»; а вот он подсказывает султану постановку вопроса: «Есть ли что-нибудь достойное изучения в жизни гяуров, кроме знания того, что они - гяуры?»
Люди в массе своей ленивы и нелюбопытны, и неважно, живут ли они в христианской Европе или на мусульманском Востоке. Потому-то не следует и убийственную авторскую характеристику неких обитателей «переулков Стамбула» («жители этих домов, если считают книгу Кораном, кладут ее на высокий шкаф, а если нет, то вырывают по листочку и используют для растопки печи») считать некоей исключительной привилегией «восточной» действительности.
Основная идея повести, казалось бы, лежит на поверхности и сводится к словам султана о том, что «люди всюду совершенно одинаковы, коли они могут легко занять место друг друга». Но в «Белой крепости» заложено намного больше. Здесь и странный союз западного рационализма и восточной религиозности, преподнесенный через хитрость главного героя, убедившего султана предпринять необходимые санитарные мероприятия по противодействию распространению чумы посредством привычных для того времени рассуждений о кознях сатаны, принявшего образ страшной болезни.
Здесь и нескрываемая ирония повествователя, открывшего пиротехнические секреты Ходже и получившего на пару с ним заказ султана на изготовление некоего абсолютного оружия, тонущего в конце концов в безвестном болоте… И, разумеется, центральная линия-идея книги: взаимоотношения рассказчика и Ходжи - от соподчиненности господина и раба через болезненное соперничество к братской любви.
В заключительной главе повести, написанной, как сообщает нам автор, уже много лет спустя после завершения всех основных событий, Орхан Памук предлагает то один, то другой неожиданный поворот, который всякий раз ставит под сомнение личность рассказчика… И мы начинаем теряться в догадках: а не поменялись ли местами главный герой и Ходжа? И кто в конечном счете написал эту книгу - Ходжа или его раб? Быть может, на самом деле это всегда был лишь один человек, сознание которого как бы раздвоилось ради того, чтобы стать одновременно рабом-итальянцем и придворным астрологом султана?
Драматическая развязка служит своего рода метафорой для любого межцивилизационного конфликта. Памук как-то сказал: «Я надеюсь, что эту книгу прочитают в Японии. Когда-то они были, как мы, бедные турки: отсталые, со старой гордой традиционной культурой. Но они изменились, оказались способны измениться, стать современными и успешными, тогда как мы все еще переживаем это чувство неудачи и поражения. А эта моя книга, это ведь повесть об идентичности, очень личная книга о небытии в центре. Согласитесь, какое значение имеет западное восприятие той или иной культуры. В конечном счете все те же повседневные чеховские пьесы с обычной жизнью играются в Стамбуле или Багдаде: сожженные флаги и демонстрации - это столь незначительная часть нашего бытия».
А как быть с разочарованием? Ведь Ходжа вполне мог испытать его, столкнувшись воочию с реалиями Запада… Впрочем, сам О.Памук посмеивался над подобной идеей: «Это было бы, как если бы одна из чеховских сестер вернулась из Москвы и сказала: «Ну, побывала я там: ничего особенного, знаете ли…» Турки все еще живут мечтой и воспоминаниями о бытии в центре Вселенной, а не на ее периферии. Это часть нашего поражения. Турция, некогда бывшая великой империей, великой культурой, оказалась отброшенной далеко назад. Лично меня это заставляет испытывать грусть и стыд».
В повести Памука ирония работает, как кривое зеркало, отражая и искажая одновременно: сбежавший в Италию Ходжа пишет книгу, обличая ислам и Турцию и предрекая им дальнейший упадок; в то время как его итальянский двойник, уйдя в отставку, обосновывается где-то в анатолийском поместье и ухаживает за своим садом, давно уже отказавшись от идеи возвращения домой. Он сам превращается в живой символ турецкой обреченности. И пусть он даже так и не принял ислам, но само его существо насквозь пропиталось мистическим исламским фатализмом.
Главное, впрочем, в другом: человек может быть итальянцем, турком или кем угодно, ведь внутренняя сущность того, кто этим кем-то является, не итальянская, и не турецкая, и не какая-либо иная. Каков ты внутри этого мира, такой ты и вне его: это все дело угла зрения. И эта двойственность твоего «я» продолжает свою уверенную поступь, убедительно доказывая, что то, что кажется сущностным и само собой разумеющимся, на поверку легко оказывается целенаправленно созданным. Реальность не существует, есть лишь наше представление о ней, игра воображения, ума и смысла…
«Белая крепость» - это своего рода медитация автора на тонкой грани, то ли разделяющей, то ли связывающей Восток и Запад бесконечной игрой оттенков смысла и идей. При этом перед нами совершенно самостоятельная авторская стилистика и неповторимый ряд образов и сравнений, принадлежащий этому удивительному человеку, для которого постижение родной Турции через понятную автору непростую меланхоличную аутентичность и щемяще-грустную музыкальность достигается все же благодаря его открытой не только Турции, но и всему миру душе.
Навестившему его путешественнику повествователь открывает удивительную историю о двух людях, которые поменялись жизнями. На этом заканчивается книга о боли самопознания, достигаемого путем транцедентного смешения Запада с Востоком. И под пером О.Памука они все-таки сходятся.
И вновь предоставлю слово О.Памуку: «Мои книги сами по себе уже свидетельство того, что Восток и Запад сближаются. Происходит ли это мирно или непредсказуемо, но они сближаются. При этом столкновения между Востоком и Западом, между исламом и Европой быть не должно. Именно об этом мои книги… И Запад, и Восток видят друг друга неверно. В своих произведениях я пытаюсь сказать, что все эти обобщения о том, что такое Восток или Запад, - это всего лишь обобщения. Не верьте им, не покупайтесь на них… Восток и Запад действительно существуют как социокультурные феномены, но, если вы начинаете воспринимать их слишком буквально, вы торите дорогу войне. Я убежден в том, что Турция за долгие годы разрушила свою демократию, потому что ее интеллектуалы, ее журналисты слишком глубоко верили в «западность» Запада и «восточность» Востока».
Все творчество О.Памука - это дорога национального самопознания, ведущая в конечном счете к взаимопониманию Востока и Запада. Однако для него не менее значим и сам процесс постоянной творческой самореализации на том самом «островке, где господствуют терпимость и интеллектуальность» и где вместе с ним живут столь значимые для него Достоевский и Сартр.
И еще одно: это его необыкновенная любовь к жизни - простой, повседневной, осознанной и принятой во всех ее деталях. Деталях, которыми полна и которыми заканчивается такая удивительная повесть… «Он начал лихорадочно листать страницы книги, а я ждал, когда он найдет то, что искал, он нашел и прочитал. Потом снова посмотрел в окно на сад: что видно из этого окна? Я, конечно, прекрасно знал, что он ищет: инкрустированное перламутром блюдо на столе было наполнено персиками и вишней, позади стола стояла плетеная софа, на ней лежали пуховые подушки такого же зеленого цвета, как и оконная рама, а дальше он видел колодец, на который сел воробей, оливковые и вишневые деревья. Позади них на высокой ветке дерева грецкого ореха висели качели, чуть покачивающиеся на ветру».
Прочитав «Белую крепость», ясно понимаешь, что Орхан Памук - это не только извечная историософская проблема дихотомии Восток - Запад, но еще и заразительная любовь к жизни: «Не надо все воспринимать с такой крайней серезностью. Разве жизнь не прекрасна?! Уделяйте внимание деталям жизни. Самое важное в этой жизни - это счастье и возможность выживать в этом нетерпимом обществе, которое мы создали… Я хочу, чтобы мои произведения пробуждали в людях понимание того, что жить - это уже само по себе привилегия».
