ENGLISHВторая статья. Начало - в предыдущем номере журнала.
ПЕРИОД МЕЖДУ февралем 1808 и апрелем 1809 года - особая глава в европейской истории. Наполеон действительно предпринимал все возможное к тому, чтобы избежать новой войны. Из документов, ставших известными лишь впоследствии, в частности из переписки Наполеона с посланником Франции в Петербурге Коленкуром, видно, насколько и в какой мере французский император надеялся на Александра I. Только российский самодержец своим решительным заявлением, наконец, демонстрацией силы - маневром войск - был способен остановить новую войну. Развитие событий пошло по другому сценарию. День ото дня в Париж приходило все больше сведений из Вены о готовности и даже планах ведения войны. Следуя своему правилу "уметь ощипать курицу прежде, чем она успеет закудахтать", Наполеон предпринимает переброску своих армий к местам возможного сосредоточения сил коалиции. Войска Австрии численностью 330 тыс. человек, ведомые эрцгерцогом Карлом 10 апреля 1809 года, без объявления войны открыли военные действия.
По существу, Наполеону противостояла очередная, пятая коалиция государств в составе Австрии, Англии, Испании. Ее тайно поддерживала Пруссия. За три месяца войны состоялось несколько кровопролитных сражений. Однако ни одно из них не дало преимуществ ни той ни другой стороне. Решающая битва состоялась 5-6 июля при Ваграме - деревеньки, расположенной в пригородах Вены. Наполеон и здесь продемонстрировал свой непревзойденный талант полководца. Сражение завершилось разгромом австрийских войск. Еще более тяжелым оказались политические последствия войны. Поверженная Австрия лишилась значительной части своей прежней территории. Были отторгнуты все ее юго-западные провинции. Австрийский император Франц I должен был признать законными все территориальные перемены в Испании, Италии, Португалии… Империя Наполеона распространила свои владения от Балкан до всего западного побережья Европы. Идея тотального бойкота английских товаров отныне охватывала практически весь континент.
Образ действий Российской империи по отношению к франко-австрийскому конфликту и тогда, и впоследствии трудно признать безукоризненным как в политическом, так и в военном отношении. Россия, как советовал Александру I Талейран, в ходе долгих проволочек заняла двойственную позицию: официально выступила на стороне Наполеона, однако тем временем Австрии были даны тайные заверения вести против нее войну так, что она этого не почувствует… Предпринимаемые Александром I маневры Наполеоном были разгаданы. Одержав и на этот раз блестящую победу, император Франции распорядился ее результатами единолично, так, как посчитал нужным. Россия получила свою долю военной добычи, но такую, что польский вопрос для нее принял еще более болезненные очертания. "Союзник" Наполеона - Россия согласилась взять под свое покровительство отторгнутый у Австрии Тарнопольский округ с узкой полоской в Восточной Галиции. Этот шаг, как потом оказалось, таил в себе негативные политические последствия, эхо которых отзывается и в наши дни. Итоги франко-австрийской войны, при видимости участия России, выставили императора Александра I и его министра иностранных дел под огонь жесткой критики. Петербургская элита со свойственным ей лицемерием, постфактум упрекала самодержца в политической недальновидности, в утрате тех выгод, какие она могла бы получить.
Столь долгое пребывание в Париже для самого Румянцева не прошло бесследно. В России оппозиционное сообщество постаралось придать его пребыванию во Франции особый оттенок. Румянцев, как писали о нем его недруги, "подвергся тому очарованию, которое Наполеон своей искусной откровенностью, возвышенностью мыслей оказывал на лиц, которым он желал нравиться". Из Парижа стали поступать сведения о якобы небескорыстных отношениях, установившихся между русским министром и Наполеоном. Пошли пересуды о полученных Румянцевым подарках. Это было частью общего замысла - дискредитировав Румянцева, лишить Александра I последнего из доверенных лиц, кто мог оказывать на него влияние. На деле Наполеон, зная об углубленном интересе гостя к древностям, памятникам письменности, литературе, распорядился предоставлять ему доступ к библиотечным хранилищам, музейным запасникам, позволил копировать первоисточники. Немало времени канцлер провел в фондах Национальной библиотеки, глубоко изучил прикладное искусство, художественные ремесла, организацию издательского и полиграфического дела. Французам, сопровождавшим российского министра, пришлось убедиться в его неподдельном интересе к историческому и научному знанию.
В отличие от других русских, находившихся до и после него в Париже, Румянцев вел скромный образ жизни. Ни предметы роскоши, ни сама роскошная жизнь, которую позволял себе кое-кто из россиян, его не привлекали. Из общения с ним Наполеон вынес суждение о Румянцеве как об одном из наиболее просвещенных русских, отмечал широту его познаний. О подарках, полученных во Франции, их характере и ценности Румянцев посчитал нужным после возвращения дать императору Александру I полный попредметный отчет. Главную ценность в дарах составляли книги. Хорошо изданная литературная классика, фолианты по искусству. Подарки эти не могли повлиять на благосостояние одного из самых богатых людей России. Факт этот красноречиво свидетельствует об атмосфере, царившей у российского престола.
К тому времени, когда Румянцев возвратился из Парижа, в России поднималась новая реформаторская волна. Александр I и близкие ему сподвижники вынуждены были вновь задаться поисками подходов к тому, как оптимизировать управление Россией. Удерживать народ в повиновении, благостно править, как это удавалось предшественникам, в том числе весьма "просвещенным" монархам Европы, становилось все трудней. В общественном сознании коренилось убеждение в том, что феодализм, угнетение не есть стимул, обеспечивающий экономический прогресс. Сословное деление и наследственные привилегии лишь укрепляли социальный эгоизм, сея в обществе конфликтность. К тому же дворянство с некоторых пор все менее проявляло способность выступать гарантом прочности абсолютной власти. Политические обстоятельства все чаще подвигали государей использовать властные механизмы к тому, чтобы смягчать социальную напряженность.
Планы преобразований, несмотря на их актуальность и поддержку мыслящей части общества, и на этом этапе не продвинулись далеко. Континентальная блокада, война на нескольких фронтах усугубляли экономический кризис. Надежды на внешние заимствования таяли. Внутренний долг тяжелым бременем ложился на состояние государственных финансов и на без того истощенную экономику. Хозяйственно-экономический механизм, административно-налоговый аппарат государства никак не отвечали требованиям времени. Баланс расходов и поступлений в бюджет возможно было свести лишь путем радикальных мер как в центре, так и в губерниях. Необходимо было изменять кредитно-денежную политику, ужесточать налоговое бремя прежде всего на имущих. Реформы требовали и других жертв от владетельных сословий. Повышение эффективности в деятельности аппарата управления требовало пересмотра сословных привилегий с необходимостью введения экзаменов на гражданские чины при зачислении на государственные должности. Ставился вопрос о необходимости преобразований конституционного порядка - разделения компетенций между исполнительной, законодательной, судебной ветвями власти.
История того периода написана так, что попытка преобразований, предпринятых в 1809-1812 годах, связывается с именем М.М.Сперанского. Однако эта часть прошлого России, касающаяся именно реформаторского периода 1809-1812 годов, нуждается в более глубоком изучении, чем это сделано до сих пор.
Сперанский был одним из тех, кто "в нужный момент оказался в нужном месте", обнаружив редкие для российских чиновников способности. Как никто другой, Сперанский был "скор на перо", умел точно и в литературном отношении зрело "излагать бумаги". Его мобильность и работоспособность поражали современников. Помимо прочего, он внимательно изучал опыт государственного строительства за пределами России. В разрабатываемых законопроектах Сперанский не предлагал ничего особенно нового. Его законодательные уложения основывались на европейском опыте, прежде всего черпались из французского гражданского уложения - Кодекса Наполеона.
Как личность, Сперанский для императора и его ближнего окружения оказался особенно удобен. Его низкородное происхождение ("попович") лишало претензий "составителя бумаг" на авторство в преобразованиях, которые без достаточной уверенности в успехе бродили в голове у самодержца. Александр тогда пришел к пониманию - в своих реформаторских планах он зашел слишком далеко. Терять поддержку в поместном дворянстве в условиях назревавшей новой войны с Наполеоном было бы непростительной ошибкой. А именно против класса имущих направлялось острие намечаемых преобразований. Можно понять, в силу каких причин в российской истории имя Сперанского закрепилось на первом плане, как бы осеняя собой тот несостоявшийся, так и не доведенный до конца этап реформирования России. Разночинец Сперанский, гонимый царской властью, всей своей судьбой вписывался в концепцию, обличающую правящую дворянско-помещичью элиту России. От него прокладывались исторические параллели к инакомыслящим из других времен: к Чаадаеву, Герцену, Чернышевскому, Добролюбову и другим. Именно таких советская историография поднимала на щит. До других не было дела.
Так и не прояснено, что послужило поводом не просто отставки, а ссылки влиятельного сановника без суда и следствия… В чем его подозревали, почему так и не предъявили никакого официального обвинения - это обстоятельство до сих пор остается загадкой. Повод, вероятно, имелся. Сперанский был не единственным в окружении Александра, в ком личность Наполеона вызывала особые симпатии. В свою очередь, Наполеон после общения со Сперанским в Эрфурте предлагал Александру получить его к себе на службу в обмен на одну из завоеванных им губерний… И эти обстоятельства послужили поводом к тому, чтобы записать Сперанского в "агенты Наполеона". Известно другое: спешно собираясь в ссылку, Сперанский в присутствии министра полиции Балашова законвертовал три пакета с документами, попросив передать их лично в руки императора. Их содержимое осталось тайной.
Шумиха, последовавшая за отставкой Сперанского, между тем не проясняла ничего конкретного. По-видимому, возникла реальная опасность разоблачения канала, по которому продвигалась секретная интрига Талейрана против Наполеона. Из Вены по дипломатическим каналам поступило известие о циркулирующих там слухах, будто российский император имеет в высших кругах Парижа высокопоставленного "конфидента". Не пало ли подозрение на Сперанского? Только он был во все посвящен и способен выдать Наполеону Талейрана! На эту мысль наводит несколько обстоятельств. Вслед за ссылкой Сперанского немедленно произошел разгром подчиненной ему секретной группы. Ее участники - Бек и Жерве - оказались в Петропавловской крепости. Бек в результате допросов с пристрастием потерял рассудок. Жерве также подвергся репрессиям… Нессельроде был срочно отозван из Парижа. Словом, предпринимались спешные меры к тому, чтобы замести следы.
Исчезновение Сперанского с политической арены России означало свертывание намеченных реформ. И на этот раз Александр, напуганный оппозиционными настроениями, решил отступить. Главный выразитель новаторских идей Сперанский был выставлен в качестве "козла отпущения", тогда как далеко не он один, но и другие представители высшего эшелона власти России разделяли ответственность за намечаемый "ошибочный" государственный курс. С ними поступали по-другому…
1809 год - самый насыщенный на события в политической карьере Румянцева. Министру иностранных дел предстояло урегулировать отношения со Швецией, закрепить итоги двухлетней войны межгосударственным актом. Переговоры Румянцева с королем Швеции проходили вязко, на протяжении четырех месяцев. В конечном счете российский ультиматум покинуть Стокгольм, прервав переговоры, возымел действие… Фридрихсгамский мирный договор был подписан 5 сентября 1809 года. Внешняя граница империи была отнесена более чем на 400 км от Петербурга на северо-запад. Под юрисдикцию России отходила территория Финляндии до реки Торнео, а также Аландские острова. Отмечая заслуги перед Россией в заключении Фридрихсгамского мирного договора, Александр I своим указом от 7 сентября 1809 года удостаивает Румянцева звания Государственного канцлера Российской империи, высшего в гражданской Табели о рангах.
Переход Финляндии под протекторат Российской империи - прямое следствие и результат ее союза с наполеоновской Францией. Идея отодвинуть границу "исторического врага России", проходящую в 35 км от столицы, была высказана французским императором в Тильзите и далее закреплена в секретной части подписанного в Эрфурте договора. Соображения, какие высказывал Наполеон, казались убедительными. Многие помнили, как всего два десятка лет назад шведский король Густав IV угрожал овладеть Петербургом маневром через Ладожское озеро. Яростным желанием этого "шведского Ахилла" было "не оставить в Петербурге камня на камне, пощадив лишь статую Петра Великого, на пьедестале которой он прикажет выбить: "Здесь был Густав". В случае возникновения новой российско-шведской войны положение Петербурга действительно становилось крайне уязвимым. Для того чтобы отодвинуть границу подальше на запад, у российских стратегов не находилось ни сил, ни решимости. Достаточно было припомнить, сколько лет и каких усилий понадобилось Петру I для того, чтобы закрепиться на Балтике…
Наполеон предоставил своему союзнику "свободу рук". Расширение России в сторону шведских владений вписывалось в концепцию мироустройства в Тильзите, по которой предполагалось распространить господство России на Востоке, Франции - на Западе. В этом отношении любопытный эпизод произошел после встречи в Эрфурте. В сентябре 1808 года в Байонну со специальным посланием Наполеону от императора Александра I прибыл князь Волконский. После непродолжительной беседы, взяв со стола яблоко, император французов произнес: "Передайте императору Александру: мир для нас все равно, что это яблоко, и мы вдвоем, если не будем поддаваться уговорам врагов, можем поделить его пополам".
Боевые действия против Швеции начались после того, как шведский король Густав IV, отказавшись заключить союз с Россией против Англии, возвратил Александру I знаки ордена Андрея Первозванного. Политическая ситуация на северо-западе тем не менее складывалась не так благоприятно. В феврале 1808 года русские войска вступили на территорию Финляндии. Однако надежды на скоротечную войну не оправдались. Боевые действия длились почти два года, и война могла принять затяжной характер. Решающий перелом в войне произошел благодаря героическому броску, предпринятому по льду Ботнического залива, когда русские войска под предводительством Барклая-де-Толли, Багратиона оказались на подступах к Стокгольму. К тому времени в ходе революционных событий Густав IV был низложен. Этот переворот ускорил заключение мира.
О том, как проходила торжественная церемония, посвященная вхождению Финляндии в состав Российской империи, сохранилось немало подробностей. Принято считать заседание Сейма в Порвоо в марте 1809 года, в котором принял участие российский император, первым историческим шагом Финляндии на пути к приобретению независимости. Протокольная часть этого события глубоко продумывалась, готовилась особенно тщательно.
"Тогда из Петербурга в Порвоо были привезены особый престол с балдахином, ландмаршальский жезл и мундиры для герольдов. Прибытие императорской свиты и трона указывало на то, что речь идет о российском государственном акте, в ходе которого осуществляется присоединение завоеванной страны к империи, при этом жители Финляндии, собравшиеся на Сейм, признают императора своим государем. Такой акт (hylning, нем. Huldigung) являлся, согласно тогдашней государственно-правовой доктрине, основным. Он мог быть скреплен двусторонней присягой и заверениями, даваемыми жителями; ему можно было придать религиозное содержание посредством коронации.
Никакой коронации в Порвоо устроено не было, однако следует подчеркнуть, что основные государственные акты проводились в кафедральном соборе и завершались богослужением"1.
Присоединившуюся к России Финляндию Петербург в ее внутренних делах рассматривал как самостоятельное государство со своим правительством. Уклад жизни, право, религия были оставлены в неизменном виде. Об этом на заседании Сейма в Порвоо Александр I заявил особо. Россия брала на себя обязательство "сохранить веру, основные законы и сословные привилегии, хранить эти привилегии и установления в незыблемости и полной мере"2.
Князь Гагарин, генерал-адъютант Александра I, в брошюре "Тринадцать дней, или Финляндия" описал грандиозный по тем временам бал, на котором император "танцевал в основном с дамами, но также и с несколькими девицами, при этом ведя с ними беседы". Тогда у Александра I завязался любовный роман с 18-летней Уллой Мёллерсвед. Впоследствии образ Уллы оказался одним из наиболее распространенных в художественных произведениях о том, как Финляндия стала государством и нацией.
Присоединение Финляндии к России не возымело, однако, позитивного воздействия на настроения в Петербурге. Более того, высказывалось сочувствие "бедным шведам". В рядах оппозиции во все большей мере подвергалось остракизму все, что так или иначе было связано с внешней политикой Александра I и его министра иностранных дел. "Одни порицали Румянцева и самого Императора Александра, упрекая их в пристрастии к Наполеону и Франции. Другие оправдывали правительство невозможностью противиться завоевателю, побеждавшему всех врагов своих. Ненавидя Наполеона как виновника зол, постигших Россию, приписывали ему все невзгоды; винили его клевретов в пожарах городов, в распространении фальшивых ассигнаций. Появившаяся осенью 1811 года огромная комета была, во мнении многих, провозвестницей новых неслыханных бедствий. Опасаясь нашествия на Россию Наполеона во главе покоренных им народов, думали видеть в нем духа тьмы Аполлона, гонителя церкви Христовой"3.
В дошедших до нас отзывах о канцлере, министре иностранных дел, относимых к тому периоду, имеется немало попыток одних представить его "простодушным орудием официальной политики императора", других - простаком, подпавшим под обаяние личности Наполеона I, позволявшим французскому императору дурачить себя. Так о нем судили, как писал впоследствии о Румянцеве известный государственный деятель, лицеист первого призыва барон Корф, "вельможи, бессильные подняться до служения исторической идее и слишком податливые на обаяние всесветной жизни".
Начиная с 1810 года и далее политическое поведение российского самодержца стало вызывать беспокойство у многих. Император стал отходить от ранее избранного курса, не предпринимал должных мер к тому, чтобы сглаживать российско-французские противоречия. К тому времени самодержец окружил себя теми, кто так или иначе ненавидел Наполеона. "Тут были: швед Лармфельд, немцы Пфуль, Вольцоген, Винценгероде, эльзасец Анштет, пьемонтец Мишо, итальянец Поулуччи, корсиканец Поццо ди Борго, британский агент Роберт Уилсон… Эти иностранцы образовали военную партию еще более непримиримую, чем самые ярые русские"4.
Донести до императора нарастающее общественное беспокойство взялась сестра императора великая княгиня Екатерина. При этом она решила прибегнуть к авторитету популярного, обретшего прочные общественные позиции, публициста и историографа Карамзина. По ее просьбе ученый подготовил эссе - обзор "О Древней Руси и новой России в ее политическом и гражданском отношениях". Предприняв краткий экскурс в историю, автор далее обратился к современному положению в государстве, при этом затронул и некоторые теневые стороны царствования Александра I. Карамзин как гражданин и мыслитель указывал на промахи и просчеты самодержавной власти, приводил примеры, когда император действует во вред себе, где впадает в заблуждение, допускает ошибки. В том, что касалось нарастающего напряжения в российско-французских отношениях, историограф, напомнив "мудрый екатерининский принцип политического невмешательства", рискнул высказаться прямо, без витиеватостей: "Если Александр вообще будет осторожнее в новых государственных творениях… Если заключит мир с Турцией и спасет Россию от третьей, весьма опасной войны с Наполеоном хотя бы и с утратой многих выгод так называемой чести, которая есть только роскошь сильных государств и не равняется с первым их благом или с целью бытия... то Россия благословит Александра…"5.
Документ был воспринят самодержцем с негодованием. Открытый призыв избежать конфронтации с Наполеоном, поступиться чувством "так называемой чести", противоречил подлинным намерениям самодержца. Обвиненный в эгоистичном стремлении поучать власть, Карамзин на годы был отлучен от престола. История этого документа весьма показательна. "Записка" попала в число произведений "подпольной и враждебной печати", на десятилетия оказалась под сукном. И только в 1889 году, по прошествии 80 лет, Александр III решился ее опубликовать. Между тем "Записка" Карамзина в многочисленных списках ходила по Европе. Там она была обнародована едва ли не сразу после того, как была написана.
Для Александра I и Наполеона I, а тем более "для большинства, далекого от сокровенных пружин и извилин политики", Румянцев оставался крепким орешком, бескомпромиссным в том, что касается подлинно государственных интересов. Русский министр был глубоко убежден в том, что непреодолимых причин для конфликта, а тем более для военного столкновения, у России и Франции не существовало. Имевшиеся недоразумения были разрешимы в ходе переговоров. Румянцев-дипломат, располагай он необходимыми полномочиями и свободой действий, был готов к тому, чтобы избежать очередной разорительной войны. Благоприятное для России решение в отношении Польши, за которое перед Наполеоном ратовал Румянцев, ослабляло давление воинствующей оппозиции на Александра, а решение вопроса о бракосочетании, о котором настоятельно просил царя Наполеон, позволяло бы если не преодолевать, то по меньшей мере смягчать нынешние и будущие межгосударственные противоречия. В своем кругу Наполеон не раз, касаясь предлагаемой Россией польской конвенции, жаловался на Румянцева, заявляя, будто он "преследует его булавочными уколами, что он хочет предписывать ему законы, и утверждал, что уже полгода, как перестал понимать его"6. В своих завышенных, на взгляд Наполеона, требованиях уступок Румянцев усердствовал не ради достижения односторонней выгоды. Ему крайне необходимы были аргументы к тому, чтобы успокоить общественное мнение, предоставить реальные доказательства способности Наполеона идти навстречу пожеланиям союзника… Польское урегулирование по тем временам означало устранение одного из главных препятствий на пути к межгосударственному согласию. Его решение могло стать решающим доводом в руках Румянцева, подтверждением того, что российско-французские отношения избавлены от одностороннего движения, а Россия не является вассалом Наполеона. Ценой немалых усилий Румянцеву в какой-то момент все-таки удалось добиться от Наполеона желаемых уступок. В циркуляре, разосланном российским губернаторам в ноябре 1809 года, Румянцев в конфиденциальной форме извещал: "Наполеон не только не намерен питать надежды о восстановлении бывшего королевства польского, но и не имеет о том никакого помышления"7. Французский император, сообщал далее Румянцев, выражает надежду, что "Его Величество император Александр употребит всякое содействие, дабы укоренить между жителями бывшей Польши тишину, спокойствие и повиновение властям существующим, в полном убеждении, что сие послужит не только отвращению от них новых бедствий, но и к прочному их благосостоянию"8. В этом циркуляре Румянцев, к своему сожалению, не мог сослаться на одно существенное обстоятельство. Наполеон увязывал ратификацию соглашения по польскому вопросу с получением от российского императорского дома согласия на брак с Анной, сестрой Александра I. Но так и не встретил понимания.
Ранее согласованный сторонами документ по польскому вопросу был отозван. Уязвленное самолюбие побудило Наполеона предпринять еще более болезненные для чести Александра I шаги. Французские войска оккупировали герцогство Ольденбург-ское - немецкое княжество, с исторических времен родственными узами связанное с домом Романовых. В Россию были высланы наследный принц, шурин российского самодержца, с супругой, сестрой Александра, великой княжной Екатериной Павловной, той самой, к которой одной из первых безуспешно сватался Наполеон.
Недружественные жесты, последовавшие со стороны Наполеона, в мыслящей части общества породили самые тяжелые предчувствия. Сомнения в благоприятных перспективах отношений Франции и России улетучивались. К тому времени и Румянцева стали посещать мрачные мысли. Помимо его воли отношения двух императоров все более и более скатывались к фатальному исходу. Через два месяца после своего назначения на пост военного министра Барклай-де-Толли, жаждавший, как и император Александр, военных побед, написал в марте 1810 года Румянцеву: "С каким неизменным удовольствием узнал я, что Ваше сиятельство одинакового со мною мнения в том, что рано или поздно Франция с ее союзниками объявит России войну, что война сия может и даже неминуемо должна решить участь России"9.
Подрывную работу, направленную против Наполеона, не только в вопросе об устройстве династии, но и во многом другом вела мать Александра I императрица Мария Федоровна. Роль Марии Федоровны в политической истории России в годы царствования Александра I летописцами империи сознательно приглушена. Ее на все лады превозносили в превосходных степенях как "министра благотворительности". Делалось это по ряду причин. Вдовствующая императрица Мария Федоровна предпочитала действовать негласно, из-за кулис. Российская элита в ходе государственного переворота не пожелала видеть новое воплощение Екатерины II в ее лице.
Многочисленные благотворительные акции в пользу неимущих, раненых, обездоленных, вокруг которых особенно будоражилось общественное мнение, помогали оставлять вне поля зрения то существенное, чему Мария Федоровна на самом деле посвящала себя целиком. Мария Федоровна, "государыня почтенная, но гордая, с аристократическими предрассудками", как о ней говорили, оказывалась в эпицентре событий, которые так или иначе отражались на судьбах европейских государств и народов. Нельзя сказать, что ей не изменяло политическое чутье. Попытки императрицы-матери воздействовать на сына-императора, ее вмешательство в государственные дела не всегда были уместны, порой больше диктовались инстинктами, чем здравым смыслом. Она стала объединять вокруг себя оппозицию и, не стесняясь, осуждала политику Александра после Тильзита. Подобный образ действий особенно возмущал Елизавету Алексеевну, супругу Александра I. Свое негодование она выражала в письмах за границу к своей матери: "Императрица, которая, как мать, должна была бы поддерживать, защищать интересы своего сына, по непоследовательности, вследствие самолюбия (и, конечно, не по какой-либо другой причине, потому что она неспособна к дурным умыслам) дошла до того, что стала походить на главу оппозиции; все недовольные, число которых очень велико, сплачиваются вокруг нее, прославляют ее до небес, и никогда еще она не привлекала столько народа в Павловск, как в этом году. Не могу вам выразить, до какой степени это возмущает меня"10.
Императрице Марии Федоровне тогда едва перевалило за 40, она, пережив траур по убиенному мужу, вновь расцвела, на удивление хорошо выглядела. В первое десятилетие XIX века Мария Федоровна была уже не та, какой она была в прежних 80-х и 90-х годах века минувшего. От той, некогда кроткой, затем отвергнутой и затравленной охладевшим к ней супругом, не осталось и следа. Перед ней, императрицей во вдовстве, открылось поле деятельности, на котором она чувствовала себя гораздо увереннее Александра I. Ее сын еще только пытался освоиться с ролью всероссийского самодержца. В отличие от своего сына она более глубоко усвоила школу Екатерины II и уроки царствования ее мужа Павла I. Живость характера, динамизм, общительность и, конечно, императорский статус добавлял притягательных свойств ее индивидуальности. Она состояла главой Ссудного банка и некоторых других доходных предприятий. Это приносило ей личный доход в 1 млн. рублей в год. Такой достаток позволял ей выглядеть в свете предпочтительнее других, даже лучше самой императрицы Елизаветы Алексеевны, супруги Александра I. В своих взглядах на положение дел, на предпринимаемые Александром I шаги Мария Федоровна часто расходилась с сыном. Она прибегала к таким рычагам воздействия, какими могла воспользоваться только мать. Не во всем и не всегда вдовствующая императрица была права. Однако именно в ее салонах удавалось легализовать инакомыслие, становилось известно многое из закулисных суждений, кое-что переставало быть тайной. В конечном счете мало кто это понимал, но горячие дискуссии разряжали атмосферу, избавляя власть от заговоров и политических авантюр. Здесь зарождалось такое, что позволяло управлять умонастроениями элиты, далее воздействовать на общественное мнение. Уйти от опеки матери Александру не всегда удавалось. Он старался подолгу находиться вне пределов столицы, особенно часто и долго гостил у своей сестры Екатерины в Тверской губернии. Но и там всевидящее око следовало за ним. Рядом с императором, как правило, находился кто-либо из доверенных лиц и докладывал Марии Федоровне о происходящем.
"Прусско-немецкие патриоты и иезуитско-эмигрантская колония в Петербурге дружно сплотились, стремясь к одной общей цели: к низвержению ненавистного им Наполеона и к возбуждению русского национального чувства против преобладающего влияния Франции. В этом же духе неусыпно действовала и императрица Мария Федоровна. Иностранные дипломаты, которые привыкли после смерти Екатерины II смотреть на Россию как на орудие своих своекорыстных целей, страшились только одного, что борьба России с Наполеоном не состоится"11. Именно Мария Федоровна делала все возможное, чтобы вставлять палки в колеса, препятствуя взаимопониманию, начало которому положила встреча двух императоров в 1807 году в Тильзите. В бесцеремонном поведении Наполеона по отношению к главам монархических дворов Европы российская императрица видела угрозу себе самой. Оккупация владений ее друзей и родственников разжигала в Марии Федоровне династические инстинкты, подвигала к действиям, порой противоречащим здравому смыслу. Политическая целесообразность, государственные интересы - все отходило на дальний план, когда заходила речь о российско-французском союзе. "Она (Мария Федоровна) поторопилась выдать замуж Великую Княжну Екатерину (женщину замечательную по красоте, уму и характеру) за незначительного герцога Гольштейн-Ольденбургского, "тщедушного прыщавого заику, который получил в награду в управление Тверское губернаторство", чтобы избегнуть предложения, которое предвидела и которого опасалась. После того, как она поспешила с замужеством старшей дочери, чтобы избавиться от неприятного ей родственного союза, следовало ожидать, что она не согласится выдать за Наполеона и последнюю свою дочь. Несмотря на это, император Александр обещал похлопотать и почти обнадежил в успехах, но не дал слова, так как он "не желал стеснять волю своей матери"12.
Неофициально Наполеону в конечном счете дали понять: он как кандидат своим происхождением не отвечал традиционным династическим требованиям. Перед самым вторжением в Россию, когда военное столкновение уже невозможно было остановить, Наполеон в своем кругу однажды бросил фразу: "Такая война из-за дамских грешков!" Никто тогда не посмел уточнить, а историки до сих пор гадают, кого из дам и какие грешки имел в виду французский император. При этом Наполеон не проронил ни слова о нарушениях Россией союзнических обязательств, ее отступлениях от экономической блокады Британии, об обременительных нововведенных для французских товаров таможенных тарифах. Между тем следует заметить: не о дуэли, вызываемой, как правило, обидой за поруганную мужскую честь, а о войне шла речь. Похоже, относились эти слова к матери Александра, русской императрице во вдовстве Марии Федоровне. Именно ее Наполеон впоследствии, в 1813 году, объявил своим личным врагом. Неудавшиеся переговоры о бракосочетании с великой княжной Анной нанесли ему, властелину Европы, тяжелейший моральный удар. Уязвленный до глубины души Наполеон в конечном счете сделал предложение австрийской эрцгерцогине Марии-Луизе.
Лавирование, попытки уклоняться от ранее принятых обязательств, обещать, но не держать слова, выдвигать условия там, где они менее всего уместны, все меньше оставляли шансов сохранить союз с Россией. В Наполеоне вырастало яростное желание возмездия, неукротимое желание в очередной раз наказать Александра. Тот, кого он избавил от полного разгрома в 1807 году, остатки плененной армии которого в 1805 году после Аустерлица отпустил без предварительных условий, вел себя все более и более вызывающе. "События доказали, как сильно я желал союза с Россией: в войну 1807 года ничто не препятствовало мне овладеть Вильною и соседними губерниями: в заявлении, сделанном мною законодательному корпусу, я ясно высказал, что мне было приятно слушать о завоевании Финляндии и занятии Молдавии и Валахии, потому что это было выгодно для моего лучшего союзника. Заключив мир с Австрией, я отдал России часть Галиции и тем доказал, что считаю невозможным восстановление Польши… Все это должно служить доказательством моего расположения к России и лично к императору Александру, которого я люблю, беспредельно уважаю и всегда буду любить. Франция не должна быть врагом России: это неоспоримая истина. Географическое положение устраняет все поводы к разрыву"13.
В ответ на великодушие ему, покорителю Европы, не проигравшему ни одного сражения, платили черной неблагодарностью. К тому же состояние "ни войны, ни мира" было особенно тягостно для Наполеона. Утрачивалось драгоценное время. Французский император по-прежнему считал достижимой целью отобрать у Британии главный источник ее богатства - Индию. Для этого ему был нужен надежный союзник. Тот же, на кого он сделал ставку, предал его.
Задолго до того момента, когда Наполеон двинул свои войска в глубь России, он, сам того не подозревая, находился в кольце обстоятельств, которые медленно, но верно готовили его гибель. Вторжение в Россию провоцировал не один хитрый и изворотливый "византийский грек" (так французский император в порыве раздражения называл Александра I). Рядом с Наполеоном, в ближайшем к нему окружении, находились люди, которые изнутри искусно вели подрывную работу. Талейран внушал Меттерниху и другим противникам Наполеона мысли о неготовности Франции противостоять коалиции, вести войну на два фронта. Он же подавал сигналы в Петербург Александру, когда и как противодействовать Наполеону. Это была глубоко продуманная стратегия стравливания, шаг за шагом подталкивающая к конфронтации.
Разноликое сообщество, осевшее в Петербурге, все смелее и решительнее стремилось к тому, чтобы спровоцировать Наполеона на поединок, который должен был стать решающим. О том, чтобы победить его на европейском театре военных действий, не могло быть и речи. Оставался единственный шанс - заманить Наполеона в непривычные для него условия, измотать длительной военной кампанией. По мнению европейских недругов Наполеона, только на бескрайних пространствах России, суровых, мало обустроенных, такой план мог привести к желаемой цели. В своих откровениях монахам Валаамского монастыря Александр I говорил: "Я знал за два года до войны о злом для нас умысле Наполеона. С моей стороны все возможное человеку употреблено было, чтобы водворить спокойствие; но все было тщетно. Неприятельские армии разных наций были сильнее нашей; один Бог, после многих советов, вразумил нас вести войну отступательную далее внутрь России. Неприятель разграбил нашу землю, много причинил нам вреда и убытка, но и это Бог же попустил для того, чтобы смирить нас. Когда же Ему угодно было помиловать нас, Он и помиловал удивительным образом. Не мы побеждали врагов, а Он! Да Промысел Божий всегда во всем с нами!"14
В словах Александра I, впавшего к тому времени в чрезмерную набожность, было много от лукавого. Для невежественных монахов, не владевших реальным знанием того, как и что происходило на самом деле, такие рассуждения венценосной особы легко воспринимались на веру. На деле сам Александр I мечтал, вынашивал планы, ждал часа, когда он сможет поквитаться с Наполеоном. На это его толкали не одни только личные амбиции. Лишенные прав наследные принцы, изгнанные вельможи, битые генералы, утратившие экономические выгоды дельцы, церковники, дрожавшие за свои привилегии и власть, стояли за его спиной. Они взывали к единственному из оставшихся, к русскому императору, требуя защиты, отмщения, реванша, восстановления в утраченных правах. Сам Александр претерпел от своего "партнера поневоле" немало такого, что не излечивало болезненный след в его душе. Затаенное желание когда-нибудь поквитаться с Наполеоном боролось в Александре I с неуверенностью. На размышления над тем, как с этой задачей справиться, на взвешивание шансов ушли тревожные дни, месяцы, годы. "Отступательная война" задумывалась задолго до того, как войска Наполеона перешли Неман. Российский генеральный штаб прорабатывал разные варианты ведения войны. На службу в Россию призывались изменившие Наполеону военачальники: Моро, Бернадот, Жомини. Исходя из их рекомендаций шла подготовка армии именно к затяжной кампании, к чему Наполеон себя никогда прежде не готовил. Военные не могли предвидеть все в деталях. К примеру, возможность сдачи Москвы. Или направление движения войск неприятеля в сторону Петербурга. Еще на ранних подступах к новому столкновению, когда речь заходила об угрозе вторжения Наполеона, указывая на карту России, Александр I не раз говорил о своей готовности бороться, отступая в глубь страны, в Сибирь, до самой Камчатки. В случае неуспеха он якобы готовит себя нести лишения. Там он отрастит бороду и будет "жить в глубине России, со своими крестьянами, питаясь одним картофелем". Именно эти, повторяемые на разные лады высказывания, впоследствии послужили поводом для посмертной легенды об Александре не умершем, а об ушедшем в народ под видом старца…
Канцлер, министр иностранных дел Румянцев все более и более убеждался: за его спиной император сознательно вел дело к разрыву. Миротворческая риторика, заявления в преданности союзу, о взаимной дружбе государей для Александра служили лишь прикрытием. Александр вел многоходовую игру, в которую независимо друг от друга вовлекались все новые лица. Зная о непреклонной позиции российского министра, тайные оппоненты решили отвести ему роль ширмы, отвлекающей Наполеона от подлинных устремлений России. В Румянцеве видели козла отпущения, предназначенного к тому, чтобы в подходящий момент возложить на него ответственность за прежний "профранцузский курс".
Известие о том, что предложение Наполеона повенчаться с наследной австрийской принцессой Марией-Луизой благосклонно встречено австрийским императорским домом, произвело в Петербурге шок. Это событие означало: в результате длительной закулисной возни вокруг вопроса о бракосочетании Россия оказывалась в одиночестве, в военно-политической изоляции по отношению к остальному миру. Растерянность в правящем эшелоне сменилась лихорадочными попытками Александра наверстать упущенное. Вопреки здравому смыслу самодержец предпринимает тайную, скрытую от всех попытку склонить к военному союзу Польшу. Предложение делается через друга по "негласному комитету", поляка по происхождению, князя Чарторыйского, которого Александр I в 1803 году лишил поста министра иностранных дел. Об этих потугах Наполеону стало известно довольно быстро.
Еще более сложной, абсолютно бессмысленной интригой стала попытка тайно привлечь на свою сторону Австрию, сделав ей предложение, подобное тому, что было направлено полякам. Связанная по рукам и ногам, Австрия к тому моменту находилась в полной зависимости от Франции, а сам французский император только что породнился с австрийским престолом. Тем не менее в секретных инструкциях послу в Вене Шувалову давалось поручение во что бы то ни стало заручиться союзническими обязательствами с Австрией.
Любопытно, но о предпринимаемых Александром тайных шагах кое-кто в его личном окружении мог не догадываться, однако Наполеон узнавал о них одним из первых. Сведения, поступающие из разных источников, все более и более подтверждали свою достоверность. Наполеону становилось ясно: Россия усиленно готовится к войне, а Румянцев с некоторых пор не является выразителем подлинных намерений российского престола. Его присутствие во власти лишь помогало укрывать истинные намерения самодержца. Румянцев, со своей стороны, не мог не замечать перемен в поведении императора по отношению к себе. Реальности были таковы: в то время, когда министр прилагал старания к тому, чтобы сохранять мир, крепить утрачиваемое доверие, Александр I так или иначе вел дело к разрыву. Драма канцлера, министра иностранных дел состояла в том, что он, считая себя самым доверенным лицом, единственным, кому в критические минуты государь мог написать: "Тут речь идет о судьбе мира и, я повторяю, в этом деле я могу иметь неограниченное доверие только к Вам"15, с некоторых пор таким уже не являлся. Император совершил еще одно предательство - теперь в отношении своего министра.
Исследователи судьбы Наполеона и по сей день строят догадки, в силу каких причин гений политика и полководца, к тому времени не проигравшего ни одного из 22 сражений, вдруг изменил ему. Почему Наполеон вопреки всему решился на ненужную, безрассудную военную акцию и осуществил ее так опрометчиво, в столь неблагоприятных обстоятельствах? По мере того как Наполеон поднимался к высотам славы и успеха, возрастала его нетерпимость ко всему происходящему вопреки его воле и власти. Обида, гнев, ожесточение, как известно, - главный враг на пути взвешенных решений. Вероятнее всего, это был шаг человека, охваченного гневом, обманутого, оскорбленного. Отказ в вопросе о бракосочетании нанес Наполеону непоправимый ущерб. Примириться с отступничеством Александра он не мог. "Ваши государи, - говорил Наполеон Меттерниху накануне битвы под Дрезденом, - могут быть побиты хоть 20 раз и спокойно возвращаются в свои столицы. А я солдат, мне нужны честь и слава, я не могу показаться униженным перед своим народом…"16 Битва эта произошла 26-27 августа 1813 года и закончилась очередным сокрушительным поражением антифранцузской коалиции, имевшей перевес: 227 тысяч против 165 тыс. войск у Наполеона.
Сопоставляя шансы, трезвый политик Румянцев понимал, насколько рискованным был путь, на который становился российский самодержец. Александр сам был не способен вести войну, да и государство не было готово к ней. Имелась единственная возможность остановить Наполеона, как представлялось Румянцеву и другим политикам, - попытаться создать новую военную коалицию, попытаться привлечь на свою сторону те государства, которые в силу разных причин не примкнули к союзу с Наполеоном. Кроме того, необходимо было предпринять незамедлительные меры к тому, чтобы выйти из военных конфликтов на Востоке, которые на протяжении последних лет изнуряли Россию. Вяло, начиная с 1806 года, протекала война с Турцией. Не было видно конца конфликту с Персией. Все это требовало времени, особых усилий. Здесь обстоятельства немало благоприятствовали России. Кутузову в ходе тонко просчитанных военных операций и искусной дипломатии удалось нейтрализовать Турцию. В мае 1812 года, буквально накануне французского вторжения, был заключен Бухарестский мир, означавший выход России из затянувшейся русско-турецкой войны.
Швеция вопреки ожиданиям Наполеона отказалась вступить с ним в союз против России. Казалось бы, недавняя потеря Финляндии, безусловно, означала переход Швеции на его сторону. К тому же не кто иной, как Наполеон, дал согласие на предложение шведской элиты маршалу Карлу Бернадоту занять пустующий шведский трон.
Офицер революционных войск, на груди которого красовалась татуировка "Смерть королям и тиранам", маршал наполеоновской Франции принял королевскую корону Швеции. Бернадотт, однако, отказался выступить на стороне Наполеона. Он принял предложение о союзе с Россией. В последний момент к антинаполеоновской коалиции примкнула Испания. Переговоры канцлера, министра иностранных дел Румянцева с уполномоченным верховного правительства Испании Доном Франциско де Зеа-Бермудесом происходили в Великих Луках. Стороны заключили соглашение о совместной борьбе против наполеоновской Франции, договорились возобновить прерванные торгово-экономические связи. Это был последний эпизод в деятельном служении Румянцева-дипломата.
Принято считать, что война 1812 года поставила крест на политической карьере канцлера Румянцева. На самом деле он сам, как только почувствовал возню за своей спиной, решил отойти от дел. Политическое пространство, на котором приходилось действовать Румянцеву, все более и более сужалось. Доверие, установившееся в его отношениях с двумя самодержцами, - Наполеоном и Александром, разрушалось на глазах.
Российский канцлер имел дело с противодействием не одной, а нескольких политических сил, каждая из которых была движима объединяющим их интересом - столкнуть Россию с Францией. Препятствием на их пути оставался он - Румянцев… Министр все более убеждался в этом, когда стали приносить на подпись бумаги, к составлению которых канцлер отношения не имел. Подписав их, Румянцев оказывался в одних рядах с политическими провокаторами, что стояли за спиной российского самодержца. Министр отказался ставить свою подпись под документом. Император выразил свое неудовольствие: "По своему положению не имею ли я права указывать, какой ответ хочу я, чтобы был дан моим министерством. Так как Вы канцлер моей Империи, а я имею нужду дать ответ министерству иностранного двора, то канцлер мой должен скрепить оный своею подписью. Дело не терпит отлагательства. Итак, граф, я нуждаюсь в необходимости требовать, чтобы канцлер мой подписал ответ, который, по моему мнению, должен быть дан на сообщения французского министерства"17.
Это был выговор. Категорический тон наносил ущерб достоинству и чести Румянцева. Этим своим заявлением Александр указал Румянцеву место. Напомнил: он не более чем чиновник, обязанный выполнять его волю. Ожидать такое от человека, которого знал с колыбели? От государя, которому столько лет преданно служил?!
Однако исполнители закулисной тактики кое в чем просчитались. Прежде всего, в отношении Румянцева. Он не сразу, но разгадал смысл предпринимаемых маневров. Двойная игра, в которой ему отводилась некая сомнительная роль, Румянцева не устраивала. Решительно восстав, отказавшись ставить свои подписи на государственных документах, канцлер предпринял шаги, которых от него никто не ожидал. Министр принялся форсировать свою добровольную отставку. Такого прежде в высших эшелонах российской власти никто не мог припомнить. Румянцев был гордым, человеком чести. Настоящим аристократом, как о нем говорил Карамзин. Желчный и изобретательный на колкости граф Ростопчин, знавший Румянцева с юных лет, писал о нем: "Румянцев был человек светский, с манерами вельможи. Политика его в отношении Наполеона сводилась к двум пунктам: 1) выиграть время; 2) избегать войны. Публика, постоянно пребывающая покорным слугою клеветы и послушным эхо глупости, глядела на него, как на человека, преданного Наполеону и жертвовавшего ему интересами России; но для опровержения этой клеветы достаточно вспомнить имя, которое он носил, его привязанность к государю и гордость его души"18.
Федор Васильевич Ростопчин (1763-1826 гг.) - одна из ярких политических фигур той эпохи. Во времена Екатерины II и Павла I и потом при Александре I его то приближали, то отдаляли от престола. С юных лет он знал многих и о многом мог судить. Ему вредил желчный, неуживчивый характер. Оттого положение Ростопчина при власти никогда не было прочным. При Павле I Ростопчин занимал высокое положение директора почтового департамента, первоприсутствующего в Коллегии иностранных дел. Был назначен великим канцлером ордена Св. Иоанна Иерусалимского, членом Совета императора. Прилипчивое прозвище "гатчинский капрал", каким он отметил военные старания Аракчеева при цесаревиче Павле Петровиче, ему немало навредило. Поэтому не все складывалось в судьбе Ростопчина так, как он этого хотел: подолгу оставался не у дел, путешествовал, занимался литературным трудом, хозяйством в собственных имениях. Людей подобного склада, несмотря на их способности и стремление послужить Отечеству, как правило, числят в оппозиции. "Сердцем прям, умом упрям, на деле молодец", - говорил о себе Ростопчин. В канун драматических событий 1812 года он был назначен военным губернатором Москвы. Ростопчину принадлежит выдающаяся роль в мобилизации ополчения, в подготовке города к защите от врага, в эвакуации населения, по вывозу за пределы столицы государственных реликвий и ценностей. В силу прирожденного темперамента и буйства мысли Ростопчин оставил немало живописного, порой путанного, противоречивого. Его впоследствии обвиняли в поджоге Москвы, указывая при этом на отсутствие в городе средств пожаротушения… Их, как оказалось, перед вступлением в город французов вывезли. Сам же он утверждал, когда это требовали обстоятельства, что это он подготовил и санкционировал поджог Москвы. Потом он от этого всячески открещивался. Затем написал брошюру "Как я поджег Москву". Достоверно известно, что свое богатейшее имение под Москвой поджег он сам… Личным примером Ростопчин, таким образом, организовал "огненную" борьбу с оккупантами. Как бы там ни было, но Ростопчин стал знаменем гражданского сопротивления в один из наиболее критических периодов истории Первопрестольной. Потом он, числясь членом Государственного совета, снова оказался не у дел. Уединившись в своем поместье, так и не был востребован властью. "Без дела и без скуки сижу, поджавши руки", - писал он своим друзьям. Самая влиятельная фигура царствования - Аракчеев, видя, с каким упорством Румянцев добивается своей отставки, пишет ему: "Как русский, сожалею, что Отечество теряет самого выдающегося своего сына, но если оное согласно собственному Вашего сиятельства пожелания, то я буду утешаться тем, что Вы позволите мне, милостивый государь, везде и во всяком месте и во всякое время быть у Вас, почитать Вас и любить душевно"19.
К тому времени, когда генерал Вильсон, английский представитель при штабе русской армии, прибыл к Александру с изложением "требования армии" избавить правительство от Румянцева, нужды у императора предпринимать какие-либо шаги на тот момент не было. Румянцев де-факто сам устранился от дел, по сути, находился в добровольной отставке. Тогда между Александром I и Вильсоном по поводу Румянцева произошел весьма любопытный диалог: "Во время этого объяснения государь несколько раз изменялся в лице. Когда Вильсон замолчал, император подошел к окну и оставался там одну или две минуты, как бы желая собраться с мыслями; затем Александр подошел к Вильсону, взял его руку и, обняв, сказал: "Вы единственный человек, от которого я мог выслушать это сообщение. Еще в минувшую войну Вы, доказав мне свою преданность на деле, заслужили право на мое искреннее доверие, но Вам не трудно понять, в какое тяжелое положение вы поставили меня, меня, государя России! Я должен был выслушать это. Но армия заблуждается относительно Румянцева; никогда он не советовал мне покоряться Наполеону, и я не могу не питать к нему особенного уважения; он один никогда ничего не просил у меня, между тем как все прочие, находящиеся на моей службе, беспрестанно добиваются почестей, денег или преследуют частную выгоду для себя или для своих родных. Я не могу напрасно пожертвовать им; впрочем, приезжайте ко мне завтра, я должен собраться с мыслями, прежде чем отправить вас обратно с ответом"20.
Когда, согласно полученному приказанию, Вильсон вновь явился, император встретил его словами: "Господин посланник мятежников, я думал всю ночь о нашем вчерашнем разговоре. Вы поведете в армию уверения в моей решимости продолжать войну с Наполеоном, пока вооруженный француз останется в пределах России. Я не отступлю от своих обязательств, что бы ни случилось. Я готов отправить свое семейство в отдаленные губернии и принести всевозможные жертвы, но что касается выбора моих собственных министров, то в этом деле я не могу делать уступок. Такая сговорчивость повлекла бы за собою другие требования, еще более неуместные и неприличные. Граф Румянцев не подаст повода ни к какому несогласию либо разномыслию. Все будет сделано для разъяснения опасений в этом деле, но так, чтобы это не имело вида уступки угрозам и чтобы я не мог упрекать себя в несправедливости. В данном случае весьма важно найти средства и способ исполнения. Дайте мне время - все будет устроено к лучшему"21.
Как Александр на деле "все устроил к лучшему", известно. Под предлогом перегруженностью государственными заботами Румянцева стали освобождать от дел. Сначала от управления Департаментом водных коммуникаций и устроения дорог, затем принимается решение упразднить Министерство коммерции. Румянцев освобождается от обязанностей председателя Государственного совета под тем предлогом, что ему предстоит быть при императоре в военном походе… Но в военном походе место Румянцева занял Нессельроде. Сам император еще в октябре 1811 года, назначая статс-секретарем вернувшегося из Парижа Нессельроде, сказал своему новому выдвиженцу: "В случае войны я намерен стать во главе армий; тогда мне нужен будет человек молодой, могущий всюду следовать за мной верхом и заведовать моею политической перепиской. Канцлер, граф Румянцев, стар, болезненен, на него нельзя возложить этой обязанности. Я решился остановить свой выбор на Вас; надеюсь, что Вы оправдаете мое доверие, исполняя свои обязанности с верностью и скромностью"22.
Эпизод, в котором состоялся разговор о Румянцеве у Александра с английским представителем, изложен настолько гладко и складно, что возникает сомнение, так ли это было. Столь обстоятельные императорские суждения клерки, судя по всему, положили на бумагу потом, когда многое прояснилось и улеглось. Сделано это было по указанию императора с одной целью - подправить ситуацию, сохранить лицо. Оказывается, лояльность графа Румянцева к Александру никогда не вызывала сомнения… По своим достоинствам он на голову выше всех сановников империи… Никогда не просил у своего императора благ и наград… Не мог допустить и мысли как-то зависеть от Наполеона. И вообще, во всем виноваты плохо воспитанные офицеры…
Все было бы правильно, если бы Александр взял под защиту Румянцева еще до того, как развязался кровавый конфликт, в пору, когда канцлер стал подвергаться травле. Если бы о диалоге Александра с английским представителем российские верхи узнали сразу после того, как только этот разговор состоялся. Но ведь сведения об этой беседе были найдены в бумагах императора спустя годы, когда приступили к написанию истории его царствования. Было это, когда никого из участников тех событий не было в живых.
Известие о вторжении войск Наполеона в Россию болью отозвалось в душе Румянцева. Он, как никто из посвященных в русско-французские дела, до последней минуты верил: здравый смысл возобладает, а конфронтация не приведет к военному столкновению. Министр пережил это событие крайне остро. Настолько, что с ним случился тяжелый приступ, инсульт. Последствия удара дали о себе знать позднее, граф начал терять слух. Оправившись, Румянцев предпринимает неординарный шаг. Он отказывается от всех своих государственных наград. Продает в казну ордена и другие наградные знаки иностранных государств. Среди них - орден Почётного легиона, полученный им лично от Наполеона I. Тем самым он посчитал ничтожными для себя сами награды, отвергал собственные заслуги перед теми, кто их вручил. Полученные деньги канцлер передает в благотворительный фонд помощи жертвам войны. Помимо этого, Румянцев поручает своему доверенному лицу в Лондоне приобрести и обеспечить доставку оружия для сражающейся русской армии. "Вам, наверное, уже известно, - пишет Румянцев барону Николаи, - что буквально все у нас в настоящее время делают предложения Государству внести свой вклад в вооружение страны, которое столь необходимо из-за случившегося кризиса. Несмотря на то, что из-за кризиса судьба моего состояния становится непредсказуемой, поскольку он почти полностью находится в Белой России, я намерен следовать примеру других. Прошу Вас, господин барон, использовать сумму 20 000 рублей для того, чтобы купить и отправить сюда, как можно быстрее, солдатские ружья, которые я хочу передать своей Родине. Если для того, чтобы получить ровный счет, нужно добавить от 2 до 5 тыс. рублей, прошу взять для меня вексель в финансовом бюро по Вашему усмотрению. Я обещаю, господин барон, уплатить по векселю с удовольствием и благодарностью…"23
Обстоятельства, при которых он, Румянцев, одно из главных действующих лиц, в критический для государства период выключен из участия в событиях, особенно тяготили канцлера. Долгие дни и месяцы (два года - с 1812 по 1814 г.) министр иностранных дел напрасно ожидал реакции императора на свои неоднократные заявления об отставке. Результата не давали и его обращения за поддержкой к своему другу и соратнику Аракчееву. Румянцев надеялся, что одинаково близкий и к нему лично, и к императору человек поможет уладить наболевший вопрос, сумеет смягчить неизбежную в таких случаях неловкость. "Объясните Государю, - пишет он в одном из писем к Аракчееву, - со свойственной вам осторожностью и тем глубочайшим почтением, которое я к нему храню, печаль духа моего и поставьте в виду, что ему есть одно исцеление - даровать мне свободу"24.
Убедившись в тщетности своих надежд получить ответ от государя, Румянцев решается на радикальный шаг и сам слагает с себя полномочия министра. "Препровождая к утверждению вашего императорского величества заготовленные ратификации персидского мирного договора, - пишет граф Румянцев к императору, - я сужу, что сим оканчивается министерское мое служение…" Далее все остальное из того, что пишет Румянцев в своем обращении к императору, больше напоминает исповедь: "В министерском звании служил я вам, всемилостивейший государь, двенадцать лет, а шесть тому минуло, как ваше императорское величество, подписав Тильзитский мир, которому я был совершенно чужд, мне поручить изволили начальство иностранных дел. Тогда, государь, две войны вы уже имели на руках: персидскую и турецкую; да и самим мирным Тильзитским договором обязались неукоснительно вступить в войну с Англией и в войну со Швецией; и то монаршее обещание исполнить изволили. В таковом положении дела империи находились, когда я, не по домогательству своему и не по желанию, а единственно по всеавгустейшей воле вашей, принял министерство иностранных сношений. В 1812 году восстановлен мир с Англией, и предшествовавшая война не нанесла Отечеству никаких бед. В 1809 году подписан Фридрихсгамский мир, на севере поставлена межа империи не на Кимене, но там, где течет Торнео. В 1812-м окончена турецкая война, и на полудни Прут и Дунай обозначили новые границы. Теперь, всемилостивейший государь, восстановляется мир с Персией, и на востоке Кура и Аракс составят предел Отечества. Я принес престолу службу посильную, и с меня довольно. Отпустите меня, всемилостивейший государь!"25
Не вдаваясь в подробности, Румянцев останавливается только на итогах его служения в Министерстве иностранных дел. Без пафоса канцлер напоминает императору наиболее важные этапы. Эти несколько строк - не только отчет, но и откровенный приговор политике непрерывных войн, которые вопреки своим обязательствам перед народом и государством вел Александр I.
Не дожидаясь возвращения императора в Петербург, Румянцев вызвал к себе старшего по должности дипломата, им оказался тайный советник Вейдемейер, передал ему дела по министерству и навсегда покинул свой пост. Развязка, однако, наступила гораздо позднее, когда Румянцев де-факто уже не был связан государственными делами. Российские войска отпраздновали победу, завершили боевые действия взятием Парижа. В июне 1814 года Румянцеву доставили наконец адресованное ему личное письмо Александра I. В нем император довольно многословно и путано попытался изложить, как он выражается, "собственную апологию" - причины, по которым за столь долгое время так и не сумел найти время ответить на неоднократные обращения к нему канцлера, министра иностранных дел. Обстоятельства, как оказывается, состояли не только в том, что Александра преследовала бесконечная перемена мест и смена событий, но еще и потому, что нужды в нем, в Румянцеве, как и в дипломатах вообще, в ту пору не было. Эти соображения выражены самодержцем с обескураживающей прямотой.
Он писал: "Дипломатам почти нечего делать в эпоху, которую мы переживаем теперь; только меч может и должен решить исход событий; даже при умножении военных сил, имеющихся у нас в распоряжении против общего врага, путем присоединения к нашему делу новых держав, красноречие и искусство лиц, ведущих переговоры, совершенно бесполезны, так как все зависит от большей или меньшей решимости, проявляемой монархами для пренебрежения опасностями, которым они подвергают свои государства, присоединяясь к делу, за которое сражаемся. Поэтому я прошу вас взять обратно вашу просьбу и сохранить за собою то место, к которому мое уважение и доверие вас призвали. По крайней мере, обождите моего возвращения; тогда от вас будет зависеть выбор - или возобновить наши прежние отношения, или расстаться со мною, если таково уже ваше непременное намерение"26.
Запоздалое объяснение, многословное и, казалось бы, искреннее не возымело своего действия. Императору просто не хватало мужества сказать что-либо внятное до тех пор, пока исход противостояния с Наполеоном не был окончательно предрешен. Для того чтобы внять просьбам Александра, отозвать свои многократные заявления об отставке, Румянцеву нужно было отбросить недавнее прошлое, где оставалось такое, что невозможно было забыть или тем более простить. Моральный террор, которому подвергся он, канцлер империи, унизительные подозрения и обвинения в его адрес свежи были в памяти, как и не утихало оскорбленное чувство отвергнутости. Тот факт, что император не предпринял тогда ни единого публичного шага в его защиту, особенно болезненно затрагивал честь и достоинство Румянцева. "С сильными на земле нет расчета, - писал канцлер, - есть развязка"27. Мы никогда не узнаем, что творилось в душе Румянцева. После совершенного по отношению к нему императором Александром I предательства Румянцев навсегда утратил интерес к государственной службе. Внешне он избрал линию поведения человека, покорившегося судьбе. Не стал протестовать, объясняться, просить, доказывать. Он решил навсегда удалиться от дел. "Я не хотел дать Вам преемника и сам поступил на Ваше место"28, - впоследствии скажет император Румянцеву* (* О том, как воспринимался Александр в ходе дипломатических контактов и переговоров имеется немало разноречивых свидетельств. А.С.Пушкин удостоил дипломата Александра весьма среднего в Табели о рангах "коллежского асессора по части иностранных дел". Другие считали, что перед ними был "царь, который изредка очень злобно бранится, но опаснее всего бывает тогда, когда особенно любезен".).
Император вспомнил о Румянцеве неслучайно. Все говорило о том, что наступают другие, не менее трудные для России времена. Послевоенное урегулирование оказалось задачей не менее сложной, чем отстранение Наполеона от власти. Намечался конгресс стран-победительниц, в ходе которого России предстояло подтвердить свое право решающего голоса на то, каким будет послевоенное устройство Европы. Уже на этапе подготовки к встрече в Вене основных ее участников - Россию, Австрию, Англию и Францию - разделяли существенные разногласия. Если к этому добавить антипатии и презрения друг к другу участников, репутация которых была немало подмочена прежними политическими компромиссами и авантюрами, ожидать чего-либо благоприятного Александру не приходилось. К тому же стали просачиваться сведения о закулисных маневрах недавних союзников. Их целью было изолировать Россию, оставить ее в одиночестве перед сколачиваемой коалицией. Предстояло закрепить результаты длительной войны, в которой Россия понесла наибольшие жертвы, в политических документах, где бы итоги отвечали реальностям. Александру нужен был опытный дипломат, глубоко знающий политическую обстановку, наделенный способностями к трудным переговорам, к словесным поединкам самого неожиданного свойства. Нессельроде для этих целей не годился. О коварном поведении "союзников по коалиции" свидетельствовала попытка австрийского канцлера Меттерниха организовать за спиной Александра I сепаратный сговор. Произошло это в момент, когда вопрос с отстранением Наполеона от власти, казалось, был решен окончательно и бесповоротно. Меттерних направил Людовику XVIII одну из копий секретного договора трех государств, предусматривающего совместные действия в том, чтобы изолировать Россию при решении вопросов послевоенного устройства Европы. Знаменитые "сто дней", когда, внезапно покинув остров Эльба, Наполеону удалось вновь взять под контроль Париж, отмечены весьма знаменательным эпизодом. На столе среди бумаг, брошенных впопыхах Людовиком XVIII, оказался и трехсторонний секретный договор. Наполеон не замедлил курьером переправить этот документ в ставку Александра I. Немая сцена, возникшая в момент, когда Александр I предъявил договор австрийскому канцлеру, описана во многих исторических источниках. "Меттерних так растерялся, что, по-видимому, в первый и последний раз в жизни даже не нашелся что солгать"29. Александр предпочел нужным далее не клеймить позором опозорившегося партнера, преследуя главную цель - продолжение борьбы с Наполеоном.
Развязка наступила 22 августа 1814 года, когда Румянцеву доставили рескрипт (указ) императора Александра I. В нем говорилось: "Граф Николай Петрович. Убеждаясь принесенными вами на время отсутствия моего из столицы неоднократными просьбами и новым вашим настоянием, увольняю я вас ото всех дел, на вас возложенных. По известному вам вниманию моему к достоинствам вашим можете вы судить, сколько прискорбно для меня удовлетворить такому вашему желанию. Надеюсь я, однако несомненно, что из любви к Отечеству не отречетесь вы паки быть оному полезным вашими познаниями и опытностью, когда состояние здоровья вашего то позволит. Примите в сем случае удостоверение в отличной моей благодарности за оказанные вами Отечеству заслуги и в непоколебимом моем к вам уважении. Пребываю впрочем вам всегда благосклонный"30.
Волею исторических обстоятельств служение Румянцева, политика и дипломата, по причинам, от него не зависящим, постарались предать забвению. Он пытался, насколько это было доступно, продвигать политику в целесообразное для Отечества русло. Благоприятствовало ему его родовитое имя, заслуги предков, близость к престолу, наконец, личная привязанность к нему одного из членов правящего семейства. Румянцев - один из немногих представителей русской элиты, кто лучше и глубже понимал интересы России, нежели те, кому принадлежала реальная власть. События 1812-1815 годов вытеснили многое существенное, что непосредственно относилось к Румянцеву. Его служение, цели, которые он перед собой ставил, посчитали тщетными, расценили никчемными, ошибочными. Современники и их потомки всю ответственность за 1812 год возложили на французского императора Наполеона I. Его вина неоспорима. Но так ли однолинейна была дорога к трагической развязке? Был ли у тех событий единственный виновник? Какая такая нужда, вопреки прежним намерениям, побудила Наполеона вторгнуться в Россию?
Свойства времени оказались таковы, что никто и тогда, и впоследствии не посчитал нужным глубоко вникнуть, уделить этому должное внимание. Прояснить подлинные причины катастрофы 1812 года не посчитали нужным. Только собрав воедино сведения о том, как все происходило на самом деле, возможно понять, в силу каких причин служение канцлера, министра иностранных дел Российской империи Румянцева предано забвению. Сведения о его политической судьбе потому и скудны, потому и оказались в загоне, что не укладывались в официальную версию, культивируемую имперской историографией. По этим причинам многие сведения о политическом пути Румянцева, относимые к 1807-1812 годам, приходится черпать из зарубежных источников. В том что касалось национально-государственных целей, стоявших перед Россией, он разошелся с самодержцем, оказался отвергнутым. И все же его жизнь и служение - часть бесценного опыта, быть может, еще более значительного, чем слава, доставшаяся другим его современникам. Не разделяя взглядов и установок самодержца, он не последовал примерам некоторых. Не стал диссидентом. Не ушел в оппозицию. Не замкнулся, подобно Ростопчину, в себе. Румянцев, проявляя гибкость, старался действовать, в меру возможностей влиять на события. Опыт государственного служения Румянцева не прошел для России бесследно, послужил последующим поколениям. Юный лицеист Александр Горчаков в ту пору лишь постигал основы политических знаний. Ушедшая эпоха, служения ее творцов учили идущих на смену.
В мыслящей части общества уже тогда начали формироваться иные взгляды на то, как выстраивать внешнюю политику Российского государства. Александр Михайлович Горчаков (1798-1883 гг.) вступил в должность министра иностранных дел Российской империи через 40 лет после того, как сложил с себя полномочия Николай Петрович Румянцев. Это были другие времена, иные исторические условия. Но политическая программа, предложенная Горчаковым внуку Александра I императору Александру II, всем своим духом перекликалась с политическими установками канцлера Румянцева. Во главу угла внешней политики России были поставлены национально-государственные приоритеты и цели. К тому же Горчаков сумел извлечь уроки из драматического опыта своего далекого предшественника. Он согласился принять пост министра иностранных дел лишь при условии иметь право на последнее слово в том, что касалось отношений России с сообществом иностранных государств. Ему, Горчакову, удалось, проявив характер, волю, взять дело в свои руки, ограждая управление внешней политикой государства от сторонних влияний. На протяжении 20 лет канцлеру, министру иностранных дел Александру Михайловичу Горчакову удавалось подчинять внешнеполитические шаги государства национальным интересам, обеспечивая возрождение России после Крымской войны 1853-1855 годов. Но это уже другие значительные и не менее поучительные страницы российской истории.
ПРОТИВОСТОЯНИЕ Александра I и Наполеона I Бонапарта обернулось трагическим итогом. Великая армия Наполеона, как писали тогда, "расшиблась о русскую армию". "Сшибка" невиданных масштабов, которая произошла на пространствах России, привела к гибели сотен тысяч русских, французов, австрийцев, немцев, представителей других, больших и малых, народов Европы. Годы потребовались для того только, чтобы захоронить останки погибших. Десятилетия в руинах стояли города. В упадке оказалась экономика государств, втянутых в военные предприятия. Поверив рапортам и заверениям, будто Москва после нашествия Наполеона быстро восстанавливается, Александр I пожелал увидеть это собственными глазами. Посетив в 1815 году город, осмотрев то, что от него осталось, самодержец пришел в ужас. Москва представляла собой огромное пепелище, по которому бродили утратившие кров жители. Раздача пожертвований у Кремлевского крыльца обернулась страшной давкой. В ней погибли люди.
Сражения того времени были сопряжены с огромными потерями и жертвами. Изобретение огнестрельного оружия и разрывных снарядов, снаряжаемых картечью, сделало бесполезными щиты и доспехи, прежде используемые в бою холодным оружием. В большинстве случаев действовало правило "ранен - значит убит". Надежда на выживание после тяжелых ранений имела минимальные шансы. Медицина не обладала тогда средствами первой помощи и лечения огнестрельных ран, какие появились впоследствии. Потери измерялись не только жертвами, понесенными в ходе сражения, но и после него, поскольку редко кто выживал от полученных увечий. Боевые возможности войск усилило применение артиллерии. Используя разрывные снаряды, атакуя прямой наводкой, пушки наносили воюющим сторонам огромный урон. По этой причине Наполеон, да и не только он один, некоторые битвы по характеру протекания называл резней. Такой исход, к примеру, имело сражение, которое произошло в конце января 1807 года при Прейсиш-Элау. В этой резне установить победителя практически было невозможно. Более 50 тыс. мертвых и раненых покрывали снежные поля. Только отступление русских с поля боя к Кёнигсбергу послужило поводом говорить о победе французов, хотя Наполеон в душе так не считал. В том сражении он потерял почти половину своего войска, более десяти своих генералов. На территории одной только России в 1813 году из-за невозможности захоронить иным способом в течение всего года сжигали тела погибших: в Минской губернии 48 903 трупа, в Московской - 49 754, в Смоленской - 71 733, в Виленской - 72 203, в Калужской - 1048… О тех же, кого удалось захоронить, известна только общая цифра - 100 тыс. человек.
В научной и художественной литературе многократно описаны события, связанные с Бородинской битвой, сдачей неприятелю Москвы и испепеляющим пожаром, который на 90% уничтожил город, о трагическом уроне, понесенном отступающей армией Наполеона… В эпопее 1812 года было немало и другого, трагического и героического. Например, битва при Малоярославце 12(24) октября 1812 года. Небольшой городок восемь раз переходил из рук в руки… В той резне потери были равными… Городок к исходу дня на какое-то время остался в руках французов. Но именно там, при Малоярославце, был навсегда утрачен прежний боевой дух наполеоновской армии. Так сражаться и побеждать, как прежде, ей уже было не суждено. Сам Наполеон там едва не попал в плен к казакам Платова. После этого эпизода он решил всегда носить при себе яд на случай непредвиденного для себя исхода.
Немалые потери армии Наполеона в России, как, впрочем, и русских войск, были понесены под воздействием невыносимого климата и условий обитания: бездорожья, разоренного жилья, отсутствия продовольствия и фуража. При осмотре освобожденного Вильно Александра I ожидала такая картина: "Город был переполнен ранеными и больными. На всех главных улицах были разведены большие костры для уничтожения миазмов и очищения воздуха. Госпиталь в Базилианском монастыре представлял наиболее ужасающую картину: 7500 трупов были навалены друг на друга по коридорам, подобно грудам свинца; разбросанные трупы валялись всюду и в других помещениях; все отверстия разбитых окон или стен были заткнуты руками, ногами, туловищами и головами мертвых, чтобы предохранить живых от доступа холодного воздуха. И в этих помещениях, наполненных зловредными испарениями, лежали несчастные больные и раненые, обреченные на гибель"31.
Там, в Вильно, разыгрался очередной акт русской драмы. Кутузов решительно выступил против дальнейшего участия России в войне, не видя политической необходимости в окончательном сокрушении Наполеона. Он не без оснований полагал, что выгоды из этой победы извлекут другие страны, в частности Англия. России нет необходимости далее проливать кровь за интересы Европы, к тому же состояние армии было таково, что войска остро нуждались в передышке. Александр, поддерживаемый представителями Британии при Ставке русских войск, категорически требовал продолжения войны, настаивая на необходимости окончательной расплаты с Наполеоном.
Нашествие Наполеона на Россию избавило Александра I, Марию Федоровну и других от политической ответственности за неисчислимые жертвы, вызванные спровоцированной ими войной. Уже тогда было сделано немало для того, чтобы победные гимны, прославление павших, бесконечные чествования героев увели общество от необходимости доискиваться причин этой бессмысленной войны. Немало усилий отдавалось героизации российского императора. Его вклад в победу всячески превозносился, а сам он едва ли не обожествлялся. "Глава царей", "король королей", "вождь вождей, царей диктатор"32 - так на все лады величали Александра I. Время и события, последовавшие после 1812 года, новые войны в Европе, взятие Парижа, отречение Наполеона и другое, казалось бы, навсегда оттеснили поиски ответа на вопрос, кто же был прав и кому нужна была эта война. Голоса оппонентов, ранних и поздних, заглушили настолько, что никто особенно и не пытался к этой теме обращаться. Между тем в кругах независимо мыслящих людей на Востоке и на Западе имелись и такие, кто считал: "Двенадцатый год был собственно великою политическою ошибкою, обращенной духом русского народа в великое народное торжество"33.
Многое стало известно гораздо позднее, когда архивы прошлого стали достоянием исследователей. Вскрылось такое, о чем никто из современников, свидетелей или участников событий не знал и не мог догадываться. И даже после, когда предыстория событий предстала в ином свете, историки империи и тогда всячески стремились обосновать правоту и безупречность политики российского самодержца. Кто еще, кроме Александра I, был, например, посвящен в разговор, который состоялся у Наполеона с послом Российской империи князем Алексеем Куракиным 7 августа 1810 года?
"Мое внимание обращено исключительно на Англию, Голландию, Испанию, Италию; поэтому нет ничего, что бы могло вести к недоразумениям между нами, кроме польских дел. Они могут возбуждать в вас недоверие; но ведь сами же вы виноваты в событиях, которые повели к этому! Так как в последнюю Австрийскую войну вы не двинулись в самом начале и не заняли тотчас Галиции, то дали время полякам овладеть ею и отняли у себя средство иметь ее теперь, ибо, раз занятая вашими войсками, она должна была бы остаться за вами. При Венском мире мне было нельзя уступить ее вам; не мог я также и возвратить ее прежнему государю: я не мог принести в жертву страну, которая оказала мне преданность. Я не хочу восстановления Польши, - кажется, я это доказал, потому что я мог это сделать и в Тильзите, и после Венского мира. Если бы я имел это в виду, то я бы дал герцогство Варшавское не саксонскому королю - человеку слабому, апатичному, который никогда не двинется. По вине вашего кабинета вы получили в последний раз так мало. Вы всегда прежде, чем начать действовать, заглядываете в последствия событий; но в наш век события идут одно за другим с такою быстротою, что, упустивши раз благоприятную минуту, после уже ее не поймаешь. Правота моего поведения должна вам доказать искренность моих намерений. Государи, поставленные в челе великих империй, не должны действовать иначе; интриги приличны только королю прусскому и мелким князьям германским, которые не умеют и не могут вести себя иначе. Если я буду принужден воевать с вами, то совершенно против моей воли: вести 400 000 войска на север, проливать кровь без всякой цели, не имея в виду никакой выгоды! Что вы получили от своей войны в Италии? Погибло множество народа, единственно чтоб доставить славу Суворову? Я не пойду, как император Павел, чтоб схватиться за Мальтийский орден и сделать его гроссмейстером. Хочу, чтоб меня поняли и не тревожились словоизвержением праздных людей и газетчиков. Я велел сказать Порте, чтоб не думала о возвращении Молдавии и Валахии. Я должен желать, чтоб эти княжества вам принадлежали, во-первых, потому, что они укрепляют вашу границу на левом берегу Дуная, границу естественную, которую вы должны непременно иметь; потому это приобретение составляет предмет сильного желания императора Александра; а, наконец, нечего скрывать, это приобретение сделает вас навсегда врагами Австрии; скажу вам, что она боится вас столько же, как и меня"34.
Несмотря на крушение империи, созданной Наполеоном, идеи свободы и равенства, провозглашенные Французской революцией, постепенно укореняясь в Европе, подтверждали свою жизненную силу. Наполеон предложил обществу свод правил и законов, в котором уравнивались основные права граждан. Его Кодекс подводил черту под феодализмом, открывал дорогу новому гражданскому обществу. Именно этот свод законоположений, норм и правил, вошедший в историю под названием "Кодекс Наполеона", сам его вдохновитель считал своей главной, исторической заслугой перед человечеством. Впоследствии на острове Святой Елены он говорил: "Моя истинная слава не в том, что я выиграл сорок сражений: Ватерлоо изгладит воспоминание обо всех этих победах. Но что не может быть забыто, что будет жить вечно, - это мое гражданское уложение"35. Вызываемые под воздействием Кодекса Наполеона перемены в укладе жизни народов, в благосостоянии людей в еще большей мере вызывали беспокойство в феодально-крепостнической России. Продвижение новых ценностей на Восток предвещало крушение векового порядка, расставание с наследственными привилегиями. На фоне проходивших в Европе перемен отставание России становилось все очевидней. Историческая практика российских царей, считавших крепостничество злом, но еще большим злом его искоренение, предпочитала любой ценой отгораживаться от подобных идей, игнорировать требования времени.
За это не сразу, но пришлось поплатиться. Российское воинство, вторгшееся в просторы Европы, открыло для себя новый мир, где качество жизни и законы, ее предписывающие, оказались предпочтительнее, нежели те, что были в России. Офицерство, представители российского дворянства, напитавшись свежими впечатлениями и идеями, совсем другими воротились домой. Поразмыслив, они попытались решительно переустроить жизнь в своем государстве. Тогда Марии Федоровне, еще не успевшей похоронить сына, императора Александра I, пришлось испытать жуткий страх, подобный тому, что выпал на долю Марии Антуанетты. Но и на этот раз Бог миловал Дом Романовых. Попытка разрушить престол Романовых, предпринятая дворянской элитой 14 декабря 1825 года, успеха не имела. Ее пришлось отложить на 92 года, до февраля 1917-го.
1 Матти Клинче. Имперская Финляндия. СПб., 2005, с. 22, 23.
2 Там же, с. 25, 26.
3 Русская старина.1888, с. 449-450.
4 История XIX века под ред. Лависс и Рамбо, т. 11. СПб., 1905, с. 156.
5 Русский архив. 1870.//Н.М.Карамзин. О древней и новой России, с. 2348, 2349.
6 РГИА, ф. 1646, оп. 1, д. 85.
7 Там же.
8 Там же.
9 Шильдер Н.К. Император Александр I, т. 3, с. 16.
10 РГИА, ф. 1646, оп. 1, д. 84.
11 Шильдер Н.К. Указ. соч., т. 3, прим. на с. 504-505.
12 Валлоттон А. Александр I. М., 1991, с. 124.
13 Шильдер Н.К. Указ. соч., т. 3, с. 16.
14 Там же, прим. на с. 461.
15 РГИА, ф. 1646, оп. 1, д. 84.
16 Троицкий Н.А. Александр и Наполеон. М., 1994, с. 225.
17 РГИА, ф. 1646, оп. 1, д. 84.
18 Русский архив. 1869, с. 609-612.
19 РНБ, Рукописный отдел, ф. 859, к. 5, №10.
20 Шильдер Н.К. Указ. соч., т. 2, с. 299.
21 Там же, с. 301.
22 РНБ, Рукописный отдел, ф. 859, к. 5, №10.
23 РГИА, ф. 1646, оп. 1, д. 99.
24 Там же.
25 РНБ, Рукописный отдел, ф. 859, к. 5, №10.
26 РГИА, ф. 1646, оп. 1, д. 99.
27 Там же.
28 Там же.
29 История дипломатии, т. 1. М., 1941, с. 382.
30 РНБ, Рукописный отдел, ф. 859, к. 5, №10.
31 Валлоттон А. Александр I. М., 1991, с. 156.
32 Там же.
33 Шильдер Н.К. Указ. соч., т. 3, с. 22, прим. 37.
34 РГИА, ф. 1646, оп. 1, д. 99.
35 Валлоттон А. Александр I. М., 1991, с. 206.
