ENGLISHПОЧТИ ПОЛВЕКА холодной войны СССР и США и последующие 15 лет "расширения НАТО" создали в головах и русских, и американцев очень устойчивый стереотип восприятия друг друга как едва ли не природных, естественных геополитических противников, обреченных на противостояние если не географией, то историей.
Между тем на протяжении едва ли не всех лет исторического сосуществования Северо-Американских Соединенных Штатов и императорской России их отношения служили образцом разумности, лояльности и взаимовыгодности.
Дипломатическая идиллия
ПРИЧИН ДЛЯ ЭТОГО было более чем достаточно - начиная с общих сложных чувств по отношению к Великобритании, воспринимавшейся правящими кругами обеих стран в качестве действительно коварного Альбиона. Неслучайно еще в 1775 году Екатерина II ответила жестким отказом на просьбу английского короля Георга III о военной помощи против мятежных колонистов. А в 1780 году в разгар военных действий Россия выступила с известной Декларацией о вооруженном нейтралитете (явно антибританской).
Нельзя сбрасывать со счетов и определенное ощущение нашей природной геополитической взаимодополнительности. Ибо континентальная роль Североамериканского союзного государства в Западном полушарии и евразийской империи - в Восточном были довольно схожими. Неслучайно в 1814 году, всего через несколько лет после установления дипломатических отношений России с Америкой, именно русский император Александр I более всех способствовал заключению выгодного для США мирного договора в Генте и завершению так называемой "второй войны за независимость" - англо-американской войны 1812-1814 годов. В ходе этой войны, между прочим, британские экспедиционные войска захватили и сожгли Вашингтон, о чем теперь не принято вспоминать на берегах Потомака. Хотя для Великобритании в пору ее войн с Наполеоном это был далеко не главный театр военных действий.
Заключение в 1832 году русско-американского Трактата (договора) о торговле и мореплавании, установившего принцип наибольшего благоприятствования во взаимной торговле, стало зримым подтверждением и хозяйственной взаимодополнительности двух стран.
Мы не относились к числу старых европейских колониальных держав, а они - тем более. Именно поэтому доктрина Монро, провозглашенная в 1823 году и отрицавшая право внешних сил на участие в делах американского континента, в конце концов была в России воспринята с пониманием. Ведь она сочеталась тогда с завещанным еще отцами-основателями Союза штатов континентальным внешнеполитическим изоляционизмом: и Вашингтон, и Джефферсон считали необходимым для американской республики держаться подальше от конфликтов великих держав Старого Света.
И приобретение французской Луизианы (занимавшей весь нынешний Средний Запад и юго-восток страны) и мексиканского Техаса, и даже прямая война с Мексикой 1846-1848 годов, в итоге которой американскими штатами стали Аризона, Нью-Мексико и Калифорния, воспринимались в качестве нормального стремления Союза расшириться до естественных географических границ. Более того, даже и первые, собственно, колониальные опыты США 1898 года - на Кубе и Филиппинах против испанцев - расценивались скорее как осуществление доктрины Монро, нежели как начало новой внешней политики глобальной по амбициям державы.
Неудивительно, что во время Гражданской войны Севера с Югом, или Войны за отделение (как ее называют сами американцы), Россия без колебаний приняла сторону союзного правительства Линкольна. В отличие, например, от Британской и Французской империй, признавших Конфедерацию южных штатов воюющей стороной.
Ведь за несколько лет до этого, во время Крымской войны в 1853-1856 годах, именно США, сохраняя официальный нейтралитет, оказывали нам необходимую дипломатическую поддержку в отличие от наших традиционных союзников - Пруссии и Австрии.
Для естественного и привычного для русской внешней политики легитимизма и стремления к сохранению статус-кво во что бы то ни стало имело значение то, что Линкольн официально вел эту войну под, так сказать, демократически-легитимистскими лозунгами: за сохранение сильного и мощного Союза штатов - против сепаратистов-южан. (Хотя надо признать, что покинувшие Союз штаты имели все правовые основания для этого.)
Никто в русских правящих сферах не размышлял тогда, разумеется, о таких высоких и противоречивых материях, бывших важным основанием для Гражданской войны, как сопротивление традиционного уклада жизни и хозяйствования капитализации, а также борьба "фритредерства" и "протекционизма". Тогда, кстати, "реакционные южане" были сторонниками свободы торговли, ибо чисто сырьевая экономика хлопкового Юга зависела лишь от использования природной ренты. В то время как "прогрессивные северяне", защищая своего отечественного производителя, выступали за жесткую протекционистскую таможенную политику.
К тому же Авраам Линкольн уже в ходе боевых действий, 1 января 1863 года, выпустил знаменитую Прокламацию освобождения и превратил в глазах мирового общественного мнения войну против сепаратистов в войну против рабства.
Россия пару лет до этого уже отменила у себя крепостную зависимость крестьян от помещиков: не бывшую, разумеется, рабством в прямом, американском смысле слова, однако в пропагандистских видах представлявшуюся именно таким образом. И императорское правительство Санкт-Петербурга, настроенное тогда вполне либерально-капиталистически, не могло, видимо, не поддержать защитников свободного труда.
При этом сам Президент Линкольн вовсе не был сторонником непременного и немедленного уничтожения рабства в южных штатах и разрушения тамошнего хозяйственного уклада. Он публично признавался в том, что предпочел бы сохранить Союз, по возможности не прибегая к отмене рабства. Да и знаменитая Прокламация объявляла, собственно, об освобождении рабов лишь в стане противника, на территории Конфедерации, но не в штатах Союза.
В 1863-1864 годах русское Морское министерство отправило к тихоокеанскому и атлантическому побережьям США две эскадры (адмиралов А.А.Попова и С.С.Лесовского) на предмет изучения возможностей для русского крейсерства в тамошних водах. Тогда существовала очевидная опасность нападения Великобритании и Франции на Россию, занятую подавлением подстрекаемого Европой восстания в Русской Польше (австрийские поляки сидели тихо, а прусские - постепенно ассимилировались немцами).
Но кроме того - по обоюдному согласию петербургского и вашингтонского кабинетов - визиты русских эскадр в Нью-Йорк, Бостон и Сан-Франциско и сопровождавшие эти визиты официальные торжества стали очевидным подтверждением прямой поддержки союзного правительства Линкольна Россией и поводом для проявления дружественных чувств американцев по отношению к нашей стране.
Самый влиятельный русский журналист того времени М.Н.Катков называл именно Соединенные Штаты "нашими естественными и деятельными союзниками"1 в случае начала европейской войны. Виднейший русский консерватор считал Соединенные Штаты наиболее близкой нам страной, ведь у нас не было причин для серьезного взаимного соперничества. (В этом, впрочем, с охранителем Катковым соглашался даже и отпетый революционер-демократ Герцен2.)
Хотя надо признать, что русские сторонники сближения с Соединенными Штатами излишне часто употребляли такой дипломатический термин, как "союз". И, похоже, наделяли его смыслом, весьма отличным от того, который присущ американской дипломатической традиции. Ведь еще в 1796 году, завершая свой президентский срок, Джордж Вашингтон заявлял вполне четко: "Наша истинная политика состоит в том, чтобы держаться в стороне от заключения постоянных альянсов с какой бы то ни было частью внешнего мира". И Томас Джефферсон в 1801 году в своей речи при вступлении в должность президента США повторил основополагающий принцип американской внешней политики: "Мир, дружба, торговля - со всеми странами, обязывающих союзов - ни с одной".
Говорить стоило лишь о взаимовыгодном и долгосрочном сотрудничестве со Штатами - что уже является достойной целью любых дипломатических усилий.
Но представления о возможности именно "союзных" отношений двух не вполне европейских стран были тогда довольно широко распространены как в России, так и в Америке. Поэтому после получения в апреле 1866 года известия о попытке покушения революционера Каракозова на жизнь Александра II не только Президент США Эндрю Джонсон передал поздравления императору Всероссийскому по случаю счастливого исхода дела, но и обе палаты Конгресса единогласно приняли совместную резолюцию с приветствием "Его Императорскому Величеству и русскому народу". С этой резолюцией в Россию было направлено чрезвычайное посольство во главе с заместителем морского министра Густавусом Васа Фоксом.
Подчеркнуто радушная встреча этого посольства в Петербурге имела вполне определенный политический смысл, очевидный и для гостей, и для хозяев, и для дипломатического корпуса европейских стран. И сам император Александр II, и широкие круги русского общества (аристократия, купечество, военные, даже простой народ на улицах) продемонстрировали совершенно дружеские чувства по отношению к американцам.
При этом американская делегация посетила достаточное количество военных объектов. Как и русские моряки в Штатах в 1863 году, американцы в России в 1866 году получали все интересовавшие их сведения военного и военно-промышленного характера: русско-американское военное сотрудничество началось ведь еще в пору Крымской войны и продолжалось без перерыва вплоть до Октябрьского переворота 1917 года.
Именно в таких общественно-политических условиях - при отсутствии даже намека на какую бы то ни было угрозу для Российской империи со стороны Соединенных Штатов - и происходила уступка им в 1867 году русских владений в Северной Америке.
Еще весной 1853 года, накануне Крымской войны, генерал-губернатор Восточной Сибири, легендарный Н.Н.Муравьев-Амурский представил императору Николаю I записку относительно укрепления положения России на реке Амур и на острове Сахалин и о важности более тесных отношений наших с Вашингтоном. "Владычество Северо-Американских Штатов во всей Северной Америке так натурально, - считал Муравьев-Амурский, - как весьма натурально и России если не владеть всей восточной Азией, то господствовать на всем азиатском прибрежье Восточного океана".
Уже после Крымской войны, в 1857 году, схожие аргументы употребил генерал-адмирал великий князь Константин Николаевич, настаивавший на том, что наша империя "должна всячески стараться укрепляться в центре своем, в тех сплошных коренных русских областях, которые составляют по народности и вере настоящую и главную силу ее"3. Его поддержал, в частности, и адмирал граф Е.В.Путятин, много сделавший для утверждения России на Дальнем Востоке.
При этом нужно иметь в виду, что императорское правительство стремилось и к освоению гигантских восточносибирских и дальневосточных владений, и к сближению с Соединенными Штатами вовсе не любой ценой. Так, например, проект Байкало-Амурской магистрали, впервые выдвинутый американцем П.Коллинзом, русские власти в 1857 году посчитали "преждевременным", несмотря на очевидные экономические выгоды. В частности, было признано нецелесообразным - в отсутствие (еще не построенной) железной дороги из центра России в Иркутск - тесно привязывать Восточную Сибирь (Дальний Восток) к иностранным рынкам и ставить внутренние интересы края в зависимость от иностранцев. Политические и стратегические соображения, как и положено, брали верх над экономикой.
Поэтому и договор этот готовился в столь глубокой тайне, что события застали Францию и Британию, как и всю, впрочем, "послекрымскую" Европу, врасплох. Недовольство и озабоченность Лондона были вполне предсказуемыми: ведь русско-американский договор 1867 года не только сделал Россию и Соединенные Штаты ближайшими соседями, но и позволил американцам со всех сторон окружить британские владения в Северной Америке. Как рассуждал в дневнике недовольный то ли договором, то ли секретностью его подготовки русский министр внутренних дел либерал П.А.Валуев: "Мы втихомолку продаем часть своей территории и оказываем плохую услугу Англии, которой канадские владения теперь еще исключительнее противопоставляются доктрине Monroe"4.
К началу ХХ века отношения Российской империи и Северо-Американских Соединенных Штатов не были отягощены никакими сколько-нибудь значительными трениями. Неслучайно именно и только американцы отнеслись серьезно к почину государя Николая II созвать Международную конференцию по разоружению с целью попытаться прекратить или хотя бы замедлить гонку вооружений. В 1899 году в Гааге конференция состоялась, но европейские великие державы так и не смогли преодолеть взаимные недоверие и ревность: разоружения не получилось. (Хотя Международный арбитраж в Гааге для мирного разрешения международных споров был все-таки создан.) Но в 1904 году идею поддержал молодой американский Президент Теодор Рузвельт, и в 1907 году русский государь созвал вторую конференцию. Было заключено большое количество международных соглашений относительно правил ведения войны и защиты международной торговли, хотя никаких обязывающих решений по ограничению вооружений вновь принято не было. Европа все еще слепо надеялась на военную силу...
Трудности роста
ПЕРВЫЙ РАЗ отношения России и США дали трещину в декабре 1911 года, когда под давлением прореволюционного внутреннего американского лобби Президент Тафт объявил о прекращении с 1 января 1913 года (19 декабря 1912 года по русскому календарю) действия русско-американского торгового договора, заключенного за 80 (!) лет до этого. (Охлаждение в отношениях длилось недолго, и уже в сентябре 1914 года был подписан, а в марте 1915 года вступил в силу русско-американский Договор об урегулировании разногласий.)
Произошло это по весьма странному, на сегодняшний взгляд, поводу: нарушением буквы межгосударственного торгового договора 1832 года был сочтен настойчивый отказ императорского правительства разрешать въезд в Россию определенной категории американских граждан. А именно - незадолго до этого натурализовавшимся в США бывшим русским подданным, которые либо эмигрировали сами, либо были высланы из нашей страны за революционную деятельность.
Речь шла, собственно, о подрывных элементах, о бывших русских революционерах. Многие из них были еврейского происхождения, так что их сторонникам и спонсорам не составляло труда представить антиреволюционные (говоря сегодняшним языком, контртеррористические) меры императорского правительства в качестве собственно антиеврейских.
Надо сказать, что администрация Президента Тафта всячески противилась давлению "общественного мнения" и недалеких либералов в Конгрессе, которых возмущал факт невыдачи русских виз "законопослушным американским гражданам"(!). Но несмотря на попытки Белого дома сгладить конфликт, к декабрю 1911 года весьма жесткая резолюция, аннулирующая русско-американский торговый договор 1832 года, была принята Конгрессом США и уже готовилось ее прохождение через Сенат.
Дабы предотвратить сенатское голосование и избежать более тяжелых дипломатических последствий, Президент Тафт предпочел действовать самостоятельно и объявил о прекращении действия договора в полном формальном соответствии с текстом договора загодя и без упоминания каких бы то ни было политических претензий к России. Договор попросту был объявлен устаревшим и "не полностью отвечающим, во многих отношениях, нуждам политических и хозяйственных отношений двух стран". Государственный секретарь Филандер Нокс сделал все для того, чтобы объяснить русскому МИД ситуацию, в которой Президент Соединенных Штатов был вынужден пойти на столь серьезный шаг. В ноте, объявляющей о прекращении договора, глава американской дипломатии писал:
"Мне поручено выразить желание моего Правительства возобновить, между тем, усилия для разработки более современного договора о дружбе, торговле и судоходстве на основах, более полно отвечающих интересам обоих Правительств. Президент предписал мне, в то же время, подчеркнуть то важнейшее значение, которое придается Правительством Соединенных Штатов историческим отношениям между двумя странами, и желание моего Правительства не жалеть усилий для того, чтобы итогом предлагаемых переговоров стало еще большее усиление прочности и сердечности наших отношений"5.
МИД нашей страны, находившейся тогда в состоянии необъявленной войны с революционным терроризмом, не пожелал или не смог воспринять действия США иначе как враждебные. Хотя предложенная формула извещения о прекращении действия договора "по взаимному согласию обеих сторон" позволяла сохранить лицо и вашингтонской администрации, и петербургскому кабинету.
Официальный ответ министра Сазонова на эту ноту не вышел за рамки холодной вежливости, но в беседе его с американским послом в Санкт-Петербурге отразились, как в капле воды, все тогдашние (и нынешние!) трудности взаимного понимания политическими классами двух стран политических реальностей друг друга. Содержание этой многозначительной беседы изложено в посольской телеграмме, отправленной в Вашингтон 16 декабря 1911 года.
Записной либерал и патриот (и даже "либеральный империалист" - как это было принято в Европе до мировой войны), министр Сазонов заявил послу Гилду, что "Соединенные Штаты могли бы тщательно подумать, зачем им жертвовать нынешним и будущим рынком в сотни миллионов долларов, зная, что Россия, в свою очередь, столь мало продает товаров в Соединенные Штаты".
Посол, со своей стороны, объяснил Сазонову, что "натура американского народа совершенно неправильно понимается в Европе; что нрав нашего народа совершенно не материалистичен, но, напротив, он гораздо легче, чем любой другой народ мира, откликается на сентиментальные вопросы, если мотивом обращения к нему является человечность и культура; и что если они уверены, ошибочно или нет, в справедливости цели, то готовы понести любые жертвы для достижения ее". Он также почел необходимым заявить, что "с американской точки зрения полная свобода слова и свобода передвижений, уничтожая любое возможное недовольство, кажется лучшим средством против государственной измены и заговора".
В ответ Сазонов "чрезвычайно любезно, но с особенным значением, заявил, что то, что может быть верно в Америке, - не верно в России, и что Соединенные Штаты не принимают во внимание положение дел в России". Он также подтвердил, что "Русское Правительство, отказываясь, по принципиальным основаниям, принять любого еврея, которого Соединенные Штаты решат послать - безотносительно к его репутации или к его прошлой истории как нарушителя русских законов, в полной мере готово предоставить право временного пребывания в стране любому американскому еврею, который может предоставить разумные обоснования того, что для него, по деловым соображениям, необходимо посетить Россию".
Сазонов счел нужным в очередной раз повторить, что "Россия никогда не согласится с политикой совершенно свободного въезда в страну, в соответствии с которой Соединенные Штаты или любая другая страна могли бы получить право послать обратно в Россию какого-нибудь, например, еврейского нигилиста, намеренного плести заговоры против Империи, только на основании того факта, что он достаточно давно покинул Россию, натурализовавшись в качестве иностранного подданного или гражданина"6.
Взаимное непонимание сторон - налицо.
Русский европеец, либерал и прогрессист, почему-то ожидал от представителей одной из самых религиозных стран "чисто рыночного" подхода к вопросу. Хотя вопрос - из разряда морально-политических, а не хозяйственных.
Американский либерал и прогрессист имел не больше оснований ожидать от императора Всероссийского, чей дед пал жертвой революционного террора и чье правительство уже в течение нескольких лет вело борьбу с массовым терроризмом тех же революционеров (когда представители власти и случайные прохожие гибли тысячами), согласия на разрешение противнику "полной свободы передвижений".
Очевидно, что ни один из высоких представителей великих держав, участвовавших в том давнем споре, не был готов к настоящему диалогу.
Между тем сегодня столь бурное обсуждение визовых процедур и принципов, регулирующих отношения суверенных правительств к "нежелательным иностранцам", не может не показаться удивительным любому, кто имел возможность ознакомиться с современными визовыми процедурами американского посольства в Москве - даже и до 11 сентября.
А уж во время и после принятия в США "Патриотического акта" и развертывания так называемой "войны с террором" в мировом масштабе именно американские "неоконсерваторы" (происходящие по большей части из бывших троцкистов!) всячески поддерживали ужесточение всех административных ограничений, включая и визовые. И никто из них не вспоминает более о странных демократических предубеждениях вековой давности: вроде того, что "полная свобода слова и свобода передвижений, уничтожая любое возможное недовольство, кажется лучшим средством против государственной измены и заговора".
Только когда произошла в России революция, у многих головы прояснились: и у сторонников революции, и у противников, и у сторонников, ставших противниками.
Поначалу американские либералы не могли нарадоваться. Как писал в своем донесении из Санкт-Петербурга посол Д.Фрэнсис, "эта революция является воплощением того принципа правления, который мы поддерживаем и защищаем"7. Соединенные Штаты стали первой страной, уже 20 марта 1917 года официально признавшей революционное Временное правительство, пришедшее к власти (в соответствии, надо понимать, со столь дорогим для официального Вашингтона принципом правления) в результате военного заговора и мятежа прекраснодушных думских либералов и националистов.
Но стародавние американские либералы всего через несколько лет после "паспортного кризиса" получили возможность убедиться в правоте действий императорского русского правительства. Уже в конце 1919 года, вследствие усиления коммунистической пропаганды внутри США, Вашингтон был вынужден прибегнуть к подобным же мерам в отношении так называемых "анархистов", из-за применения которых Санкт-Петербургом по отношению к "революционным элементам" и возникли русско-американские разногласия в 1911 году. (Американцы, чья политическая мифология насквозь революционна, предпочитали использовать для обозначения подрывных антигосударственных элементов термин "анархисты".)
В начале декабря 1919 года государственный секретарь Лансинг предложил американскому уполномоченному в Риге снестись с непризнанным рижским режимом на предмет отправки через латвийские порты в Советскую Россию около 150 иностранцев русского происхождения. 23 декабря того же года в телеграмме американскому послу в Великобритании Дж.Дэвису государственный секретарь называл уже другие цифры и был более красноречив: "Из Соединенных Штатов в Советскую Россию депортируются около 250 граждан России, нежелательных здесь. Эти лица, пользуясь гостеприимством нашей страны, вели себя самым предосудительным образом: получая известные преимущества и живя под защитой нашего правительства, они замышляли его свержение. Они опасны для закона и порядка. <...> Они стоят в оппозиции правительству, приличиям, правосудию. Они планируют применить их разрушительные теории путем насилия и пренебрежения законом. Они - анархисты. Это - личности с такой репутацией, которая делает их нежелательными в Соединенных Штатах Америки, и они должны быть высланы туда, откуда они явились. Эта депортация находится в соответствии с законом"8.
Совершенно такими же словами, я думаю, могли русские власти в 1911 году характеризовать "опасных для закона и порядка" нежелательных иностранцев с американскими паспортами, давно уличенных в "насилии и пренебрежении законом" (не "планировавшихся", а уже совершенных) на территории России.
Но тогда ни пресса, ни большинство американского Конгресса не хотели и слышать о том, чтобы соотносить применение даже и совершенно универсальных принципов с условиями, существующими в той или иной стране.
Подобными ироническими парафразами богата как история наших взаимоотношений с Соединенными Штатами, так и сама американская история.
За единую и неделимую!
СЕГОДНЯ как-то забылись весьма важные события и тенденции в отношениях России и Америки. И мало кто помнит, что единственной силой, защищавшей целостность русской территории в самое тяжелое время, был Государственный департамент Соединенных Штатов.
На протяжении всех лет русской Гражданской войны американская дипломатия сохраняла поразительную твердость в двух вопросах - непризнания правительства большевиков и сохранения территориальной целостности исторической России. Эту целостность Государственный департамент США защищал упорно и настойчиво, вопреки вроде бы очевидным материальным преимуществам сделки с большевиками.
Меморандум государственного секретаря Б.Колби на имя Президента В.Вильсона признавал, что "Россия является одним из важнейших факторов в сложной системе производства и распределения, посредством которой одевается и кормится весь мир"9. Но в отличие от нью-йоркских деловых кругов, увлеченно изыскивавших наиболее действенные способы делания денег с большевиками, американская дипломатия не забывала и о нематериальной составляющей внешней политики.
В свое время американцы сполна заплатили за собственные единство и целостность. И понятно, почему государственный секретарь Б.Колби 10 августа 1920 года так объяснял итальянскому послу барону С.Авеццане позицию своего ведомства в вопросе территориальной целостности России: "Департамент продолжает быть настойчивым в своем отказе признавать прибалтийские государства в качестве независимых от России государств. <…> Надежное и мудрое решение русской проблемы, как нам представляется, не может быть достигнуто до того, как будет приведен в действие такой план, согласно которому все составные части русского народа будут в состоянии самым действенным образом рассмотреть взаимные нужды, политические и экономические, различных областей, составивших императорскую Россию. Такое решение является жизненно важным как для Европы, так и для Азии. Несмотря на то, что американское правительство не видит сейчас возможности для быстрого достижения такого результата, оно не считает полезными какие-либо решения, предложенные какой-либо международной конференцией, если они предполагают признание в качестве независимых государств тех или иных группировок, обладающих той или иной степенью контроля над территориями, являвшимися частью императорской России, их границ и взаимоотношений, так как это может нанести ущерб будущему России и прочному международному миру.
Намерения и действия такого рода должны быть признаны временными и, без сомнения, прекратятся, как только восстановленная Россия решительно возьмется восстанавливать единство и целостность своей территории.
Тот факт, что советские вожди демонстрируют безразличие к определенным территориальным потерям, без сомнения, объясняется их пропагандистским рвением в распространении их экономических и социальных воззрений. А также их пониманием того, что мир, полученный даже ценой территориальных потерь России, является для них лучшим средством пропаганды и интриг, а это оружие они предпочитают даже использованию военной силы. Нет сомнения в том, что их собственные армии, содержащие достаточно элементов, не симпатизирующих существующему режиму, дают им основания для опасений"10.
В том же послании Б.Колби говорил о том, что "Соединенные Штаты сохраняют неослабевающую веру в русский народ, в его благородный нрав и в его будущее". И что его страна "уверена в том, что восстановленная, свободная и единая Россия снова займет свое ведущее положение в мире, присоединясь к другим свободным странам в деле поддержания мира и упорядоченного правосудия.
До того, как это время наступит, Соединенные Штаты осознают, что дружба и честь требуют, чтобы русские интересы были великодушно защищены. В соответствии с этими политическими декларациями, Соединенные Штаты воздержались от поддержки решения Высшего совета [союзников] в Париже признать независимость так называемых республик Грузии и Азербайджана. <…> В конце концов, с радостью признавая независимость Армении, правительство Соединенных Штатов приняло ту точку зрения, что окончательное определение ее границ не должно производиться без сотрудничества и согласия России. Россия причастна к этому не только потому, что значительная часть территории нового государства Армения, когда она будет определена, окажется принадлежащей в прошлом Российской империи: одинаково важным представляется тот факт, что Армения обязана рассчитывать на добрую волю и дружескую защиту России, если она собирается быть независимой и свободной"11.
Неофициальный представитель Советской России в США Л.Мартенс лишь 4 октября получил возможность изложить тому же барону С.Авеццане мнение Г.Чичерина относительно этой ноты.
Советский нарком-интернационалист с готовностью повторял мнение немецкого ультранационалиста журналиста М.Гардена, утверждавшего вполне цинично еще в 1905 году, что "Россия в действительности является колониальной страной, которая должна управляться коммерческими агентами и клерками различных компаний, как это принято в бизнесе"12.
Антибританская составляющая американской политики не ускользнула от внимания Г.Чичерина, писавшего, что "господин Колби в своем желании сохранить целостность царской территории не просто расходится с политикой Британии, он фактически вступил в борьбу против ее политики. Очевидно круги, которые он представляет, осознают, что в новых государствах, отделенных от России, упрочилось влияние других сил, а именно британцев, и Колби не видит другой возможности противостоять этому влиянию, кроме упразднения независимости этих государств"13.
Не сотрудники Государственного департамента, но именно дипломатия ленинской школы говорила тогда об "угнетенных национальностях" и поддерживала независимость "новых государств, отделенных от России".
Есть несколько объяснений того, почему за все время Гражданской войны в России Соединенные Штаты признали независимость только трех бывших русских провинций - Армении, Польши и Финляндии. И отказывались признавать в качестве независимых государств другие части нашей империи.
Дело в том, что именно американские филантропы в течение нескольких лет вели кампанию осуждения Османской империи за противоармянские репрессии "младотурок" и помогали многочисленным армянским беженцам из Турции. Поэтому после фактического выхода России из войны и прихода к власти в Турции людей Мустафы Кемаля-паши США не оставалось ничего другого, как предложить армянам защиту "международного права" путем признания независимости вновь образованного армянского государства (но без определения его границ!).
Польский же вопрос вообще относился к числу "гуманитарных легенд" западной дипломатии. Неудивительно, что после того, как к концу 1918 года прекратили свое существование все три империи, в свое время разделившие между собой земли бывшей Речи Посполитой, Вашингтон признал независимость нового польского государства. К тому же созданное Наполеоном Великое герцогство Варшавское, отошедшее России в 1815 году по решению Венского конгресса, в отличие от польских земель Германии и Австрии, сохраняло свой национальный облик и в составе империи, называясь Царством Польским: наши императоры были одновременно и польскими монархами.
Что касается Финляндии, то она к 1917 году уже обладала высокой степенью международной правосубъектности: эта бывшая шведская провинция в начале XIX века вошла в состав Российской империи на правах личной унии, и русский монарх правил здесь в качестве великого князя Финляндского. Здесь чеканилась своя монета, и на территории Финляндии русские подданные считались иностранцами (хотя и дружественными, разумеется). И именно в качестве Великого княжества (в отсутствие монарха возглавлявшегося регентом) Финляндия и добивалась в 1917-1918 годах признания Соединенными Штатами и Европой.
Но прибалтийские наши провинции находились под прямым суверенитетом русских монархов. Поэтому-то и пришлось так туго вождям местных сепаратистов, когда они возжелали получить "международное признание" не только от большевиков, но и от тех же европейцев и американцев.
До военной победы красных в Гражданской войне правительства всех союзных России стран исходили из необходимости сохранения ее целостности. В 1919 году французский генерал А.Ниссель получал следующие инструкции: "Союзные и дружественные правительства, хотя и противятся расчленению России и расположены восстановить ее единство, считают справедливым обеспечить внутреннюю (!) независимость, завоеванную прибалтийскими странами"14. (Вряд ли под "внутренней независимостью" можно понимать что-либо большее, нежели автономия и самоуправление.)
Именно Советская Россия первой признала Эстонию 2 февраля 1920 года, Литву - 12 июля и Латвию - 11 августа того же, 1920 года. И только после поражения Врангеля, поколебавшись в течение года, любимые наши союзники Англия и Франция признали Эстонию и Латвию в январе 1921 года и Литву - в декабре 1921 года.
Американцы при этом держались дольше всех: и в 1919-м, и в 1920-м, и в 1921 годах Государственный департамент весьма холодно отвечал на постоянные обращения к нему литовских, эстонских и латвийских властей и представителей таковых в США с просьбами о дипломатическом признании. Причем даже сторонники такого признания внутри американской дипломатической службы выдвигали тогда вполне "прорусские" аргументы. Так, американский представитель в Риге С.Янг сообщал в Вашингтон летом 1920 года:
"У местных лидеров нет иллюзий относительно будущих отношений этих государств с Россией, и они вполне осознают, что в свое время, с восстановлением в России надлежащей, устойчивой формы правления, прибалтийские провинции вновь окажутся частью того, что вероятно станет федеративной Россией. Дабы способствовать воплощению в жизнь того, на чем настаивает наша русская политика, я настоятельно рекомендую признать эти три государства de facto, с тем чтобы в скором будущем, если нынешние обстоятельства сохранятся, признать de jure Латвию и Литву - с оговоркой или заявлением о том, что это признание никоим образом не может быть интерпретировано как отклонение от нашей политики, оставляющей на будущее урегулирование тех отношений, которые будут существовать между этими государствами и новой Россией. С Эстонией же следует подождать до того момента, пока она не очистит себя от позора большевизма"15.
Дело в том, что вопреки расхожим легендам никакой антикоммунистической активностью прибалтийские режимы никогда не злоупотребляли. Пока в 1919 году немецкие и балтийские16 добровольцы вместе с белыми русскими проливали кровь на полях сражений с большевиками, все эти ульманисы-пятсы готовы были на союз с кем угодно ради захвата и удержания власти в своей деревне.
В том же, 1919 году власти Эстонии сделали все, чтобы не дать Северо-Западной армии Юденича взять Петроград, а затем воспрепятствовали отправке ее частей на деникинский фронт. Правительство Яна Тыниссона (бывшего депутата Государственной Думы) настолько не желало делать Эстонию "базой русской реакции", стремясь к миру с большевиками, что отдало приказ своей армии о полном разоружении белых русских. Тех самых добровольцев, которые предыдущей зимой 1918-1919 года защитили Ревель (Таллин) от красных. Эстонцы не только захватили все вооружение, все склады военного имущества Северо-Западной армии, множество вагонов и паровозов, но и попросту грабили личное имущество русских офицеров.
В январе 1920 года эстонские власти вообще решили играть по-крупному. Когда Н.Н.Юденич после расформирования армии вознамерился выехать в Европу, его вдруг арестовали, по сути, захватили в заложники с целью получения выкупа. Горячие эстонские "антикоммунисты" рассчитывали поживиться за счет тех русских денег, которые предназначались бывшим чинам Северо-Западной армии в качестве "выходного пособия". Юденич, разумеется, отказался обсуждать все это, но только демарш союзнических миссий предотвратил его высылку в Советскую Россию: поезд с генералом уже направлялся к границе.
Американским же дипломатам пришлось вмешиваться, когда в марте-апреле 1920 года, в преддверии заключения договора с Советской Россией, власти "независимой и демократической Эстонии" взялись за регистрацию бывших офицеров армии Юденича - на предмет их дальнейшей выдачи красным. Только прямая угроза Государственного департамента США прекратить в таком случае поставки продовольствия Эстонии остановила ретивых деловых партнеров ленинского правительства17.
Неудивительно, что американцы весьма скептически оценивали человеческие качества прибалтийских политиканов и серьезность их перспектив на будущее. Тот же С.Янг в апреле 1922 года писал в Вашингтон следующее: "Сейчас бесполезно обсуждать вопрос о том, насколько латыши, эстонцы и литовцы были вправе, с моральной точки зрения, провозглашать свою независимость в час слабости России. Фактом является то, <…> что их решение провозгласить свою независимость имело последствием сохранение, по крайней мере, этой части бывшей Российской империи - свободной от опустошения и разорения коммунизмом и большевизмом.
<…> Пожалуй, кажется, что путем некоторого поощрения этих так называемых государств можно действительно добиться того, чтобы эта часть России осталась недосягаемой для опустошения нынешним московским режимом"18.
Признание очевидного
ТОЛЬКО ПОСЛЕ ОКОНЧАТЕЛЬНОЙ ПОБЕДЫ красных и исчезновения надежд на восстановление исторической России Вашингтон пошел на дипломатическое признание "правительств в прибалтийских провинциях", причем признание это происходило при весьма поучительных обстоятельствах и весьма показательным образом.
Когда республиканцам понадобилось привлечь на сенатских выборах в Массачусетсе голоса избирателей прибалтийского происхождения, их лидер в Сенате Г.Лодж обратился к Президенту США У.Гардингу с просьбой поскорее признать прибалтийские правительства. Президент Гардинг согласился и дал 21 июля 1922 года прямое указание своему государственному секретарю Ч.Хьюзу немедленно объявить об их признании - уже тогда внешняя политика США стала зависеть от голосов новых иммигрантов в не меньшей степени, нежели от мнения специалистов дипломатического ведомства и собственно американских политиков.
Государственный секретарь США Ч.Хьюз на следующий же день выполнил указание, но счел необходимым выступить по этому поводу 25 июля 1922 года со специальным разъяснением: "Соединенные Штаты последовательно настаивали, что расстроенное состояние русских дел не может служить основанием для отчуждения русских территорий и этот принцип не считается нарушенным из-за признания в данное время правительств Эстонии, Латвии и Литвы, которые были учреждены и поддерживаются туземным населением"19.
Очевидно, что никаких веских формальных причин для многолетней политики непризнания коммунистического правительства Москвы не было, главные причины были сугубо морального, "культурно-цивилизационного" свойства, политического, а не экономического.
Но лишь через десять лет, уже при Рузвельте, американцы согласились признать очевидное - установить дипломатические отношения с Советским Союзом. Признание это было совершено в полном соответствии с заветами отцов-основателей относительно "мира, дружбы и торговли" со всеми странами, вне зависимости от политического режима в них. К тому же американские деловые круги все послереволюционное время демонстрировали правительственным чиновникам очевидные выгоды от торговли с СССР. Согласно данным справочника по Советскому Союзу, выпущенного в 1936 году Американской торговой палатой20, с 1924 по 1931 год американский экспорт в СССР вырос почти в три раза, как и американский положительный баланс в этой торговле. А за шесть лет Великой депрессии, с 1929 по 1934 год, экспорт промышленного, энергетического и сельскохозяйственного оборудования, автомобилей и комплектующих в СССР достиг уровня в 8% от всего американского экспорта.
При этом американская дипломатия не могла отрицать самого "права на революцию" и оценивать тот или иной режим с точки зрения юридической легитимности. Ведь еще в 1793 году сам Т.Джефферсон заявил:
"Мы, разумеется, не можем отрицать за каким-либо народом то право, на котором основана наша собственная форма правления, будучи уверены в том, что каждый народ может выбирать для себя ту форму правления, которая ему нравится, и изменять эту форму по своей воле; а также вести дела с другими народами посредством того органа, который посчитает для себя подходящим, - будь то король, съезд, собрание, комитет, президент или что-либо еще. Воля народа есть единственно важная вещь, о которой стоит беспокоиться".
Так, что как только Советский Союз изъявил готовность играть по принятым в международной дипломатии правилам, а Гитлер продемонстрировал, что Вашингтону не всегда стоит беспокоиться о выражении "воли народа", исчезли самые серьезные препятствия для дипломатического признания режима Советов. Тем более что СССР согласился выплатить американцам долг Временного правительства: не явно, разумеется, а в виде дополнительных процентов по новым кредитам.
Ничего удивительного
антисепаратистская дипломатическая риторика и политика американцев - вполне объяснима. Дело в том, что вся политическая история Соединенных Штатов говорит о том, что в первые полтора века своего существования эта страна менее всего стремилась к поддержке революционных режимов и к участию в революционных переделах политической карты мира.
Американские власти уже через десять лет после своей победы в революционной войне за независимость (за каковую победу заплатила по всем счетам, собственно говоря, французская корона, а не Континентальный конгресс Штатов) наотрез отказались иметь дело с французскими революционерами-якобинцами.
А в более близком к нам 1919 году американский Конгресс отказался ратифицировать совершенно революционный по своим целям и последствиям Версальский договор, авторы которого на месте разрушенной Австро-Венгерской империи попытались создать систему так называемых "национально сознательных государств", а получили - продолжение мировой войны. Хотя в подготовке этого договора приняла самое живое участие администрация американского президента-интервенциониста В.Вильсона, Конгресс остался непреклонен.
За два года до провозглашения доктрины Монро, в 1821 году, один из ее авторов, государственный секретарь (и будущий президент) Джон Квинси Адамс, выразился более чем ясно, заявив, что Америка "не пойдет за океан, чтобы отыскивать и уничтожать монстров.
Она является доброжелателем свободы и независимости всех, но защищает и отстаивает только свои собственные. <…>
Она хорошо знает, что, однажды занявшись не своим делом, даже если это дело чьей-то независимости, она ввяжется во все войны интересов и интриг, личной алчности, зависти и честолюбия, которые присвоят цвета знамени свободы и узурпируют его.
Постепенно основополагающим принципом ее политики вместо свободы станет насилие.
Она [Америка] может превратиться в мирового диктатора, вопреки собственной натуре"21.
Так что не было ничего удивительного в том, что в 1921 го-ду Государственный департамент до последнего надеялся на послереволюционное восстановление исторической России.
Удивительно то, каким образом современные нам американские филантропы вдруг увлеклись "цветными революциями" и "экспортом демократии" в пески Месопотамии и горы Афганистана.
Отцам-основателям это не могло присниться и в страшном сне…
1 Катков М.Н. 1863 год. М., 1887, вып. 2, с. 961-962.
2 См.: Куропятник Г.П. Россия и США: экономические, культурные и дипломатические связи, 1867-1881. М., 1981, с. 31-54.
3 К.Н.Романов - А.М.Горчакову, 7(19) декабря 1857 года. См.: Болховитинов Н.Н.Русско-американские отношения и продажа Аляски. 1834-1865. М., 1990, с. 111.
4 Дневник П.А.Валуева, министра внутренних дел, т. 2. М., 1961, с. 195-196.
5 См. текст телеграммы государственного секретаря американскому послу в Санкт-Петербурге от 15.12.1911 и другие материалы соответствующего раздела в: The Papers relating to the foreign relations of the United States, 1911, рр. 695-696. (Далее - The Papers.)
6 The Papers..., 1911, рр. 696-697.
7 Ibid., 1917, р. 1207.
8 Ibid., 1920, vol. III, р. 692.
9 Ibid., р. 436.
10 Ibid., рр. 462-463.
11 Ibid., р. 465.
12 Ibid., р. 474.
13 Ibid.
14 Niessel A. L'évacuation des Pays Baltiques par les Allemands, Paris-Limoge-Nancy, 1938, р. 32.
15 The Papers..., 1920, Vol. III, р. 652.
16 Имеются в виду русские немцы остзейских провинций Российской империи - Прибалтийского края.
17 The Papers..., 1920, vol. III, р. 649.
18 Ibid., 1922, Vol. II, рp. 871-872.
19 Ibid., рр. 873-874.
20 Handbook of the Soviet Union. N.-Y., 1936.
21 http://www.millercenter.virginia.edu/scripps/digitalarchive/speeches/spe_1821_0704_adams
