ENGLISHТрагический XX век, перемешивая идеологии, ломая социально-экономические системы, развязывая глобальные войны и потом почти непрерывно держа мир в состоянии напряженной неустойчивости, породил в то же время особую потребность в искусной, изощренной и сильной дипломатии. Этот действенный инструмент внешней политики, десятилетиями оттачиваясь, с нарастающей активностью использовался нашей страной для охраны ее безопасности и мирного развития.
Дипломатия, как и всякий вид искусства, требует талантливых людей, которые вооружаясь опытом, способны умело, надежно и политически выгодно обеспечивать национальные интересы государства. У России испокон веков находились достойные фигуры, награжденные даром выполнять самые сложные и ответственные задания в международных делах. Не беден был такими талантами и XX век.
Среди них особое место принадлежит А.Ф.Добрынину, выдающемуся дипломату, с именем которого связаны блестящие достижения в урегулировании опаснейших мировых и региональных кризисов, обеспечении договоренностей по сложнейшим проблемам ограничения и сокращения стратегических ядерных вооружений, налаживании - несмотря на критические перипетии - стабильных многоплановых связей с Соединенными Штатами.
Анатолию Федоровичу исполняется 90 лет. Мне посчастливилось работать под его началом почти полтора десятилетия в нашем посольстве в Вашингтоне, в том числе в должности советника-посланника. И сейчас мы с ним тесно сотрудничаем в Международной внешнеполитической ассоциации, многочисленных контактах с представителями политической и деловой элиты Америки. Когда я навещаю его в домашнем кабинете, мне открывается доступ к "золотому запасу" дипломатии - его непревзойденному опыту и богатой памяти при обсуждении международных дел и перспектив дальнейшего развития отношений с Вашингтоном.
Хотел бы поделиться некоторыми размышлениями о своем учителе и друге.
А.Ф.ДОБРЫНИН принадлежит к особому российскому явлению - самородкам, взращенным в неприхотливой среде многочисленных трудовых семей. Его родословные корни уходят в одну из близмосковных губерний. Отец, слесарь, делал все, чтобы сын получил высшее образование и стал инженером на каком-нибудь производстве. Его мечта сбылась. Поступив в Московский авиационный институт, который он окончил с отличием и где встретил свою будущую жену - очаровательную, умную, полную энергии Ирину Николаевну, ставшую ему не просто спутником жизни, а неизменным соратником и прочным житейским тылом, Добрынин стал работать на опытном заводе под руководством известного конструктора А.С.Яковлева, создавшего знаменитые самолеты-истребители.
В середине 1940-х годов возник кадровый голод в Министерстве иностранных дел, ослабленном войной и последствиями предыдущих чисток. Первая из них была проведена сразу после революции 1917 года, когда старый аппарат в основном был изгнан или не согласился работать с новой властью. На его место пришли новые, в основном рабоче-крестьянские кадры. В злопамятном
1937 году профессиональный состав МИД вновь существенно пострадал: многие, в том числе талантливые работники пропали в застенках или, изгнанные, затерялись в неизвестности. Дипломатическую службу в 1938-1939 годах заполнил приток людей, набранных из различных институтов и с партийной работы. Началась война. Многие сотрудники МИД ушли на фронт, число посольств сократилось, коридоры министерства заметно опустели. Но когда война приближалась к концу и было понятно, что после победы над Германией потребуется серьезнейшая активизация внешнеполитической работы, вновь возникла потребность в способных и энергичных кадрах.
В 1944 году Сталин дал указание набрать молодых людей в Высшую дипломатическую школу (ВДШ) прежде всего из числа инженеров. Большая часть из них пришла с заводов и конструкторских бюро, связанных с авиационной промышленностью. На этот "инженерный курс" в ВДШ и был в 1944 году направлен Добрынин. Проучившись там два года и затем блестяще защитив кандидатскую диссертацию по истории, он был принят в Министерство иностранных дел сначала на мелкие должности в учебном отделе. Затем карьера его довольно быстро и успешно стала развиваться, благодаря, как в таких случаях кажется, разного рода случайностям. Фортуна предпочитает создавать впечатление, что вроде бы все происходит невзначай. На деле же у людей талантливых, как говорится, все это на роду написано.
Проработав в секретариате заместителя министра Валериана Зорина, советником посольства СССР в США, помощником быстро сменявшихся министров В.М.Молотова, Д.Т.Шипилова, А.А.Громыко, заместителем Генерального секретаря ООН, заведующим Отделом США МИД, Добрынин многому научился, накопил солидный опыт, и когда было принято решение о замене нашего посла в Вашингтоне М.А.Меньшикова, который находился там с 1958 года, выбор пал на Добрынина.
Инициатива исходила от Н.С.Хрущева, который к тому времени довольно хорошо знал активного и творчески мыслящего заведующего американским направлением в Министерстве иностранных дел. Предшественниками Добрынина в Вашингтоне были послы, сыгравшие заметную роль в политике и дипломатии нашей страны. Из них А.А.Трояновский, М.М. Литвинов и А.А. Громыко были звездами первой величины.
В ОТЛИЧИЕ ОТ ПОСЛОВ-НОМАДОВ, путешествующих на протяжении своей карьеры из столицы в столицу и через 30-40 лет добросовестной службы уходящих в отставку, у Добрынина была другая судьба. Ему суждено было стать послом оседлым, на четверть века занявшим Вашингтон - место бурных политических страстей. Он прибыл туда в начале 1962 года, когда президентом был Джон Кеннеди. И хотя инструктировавший его перед отъездом министр Громыко делал упор на том, что главными проблемами, коими нужно будет заняться в первую очередь, станет германский вопрос, в частности ситуация вокруг Западного Берлина, жизнь распорядилась иначе. Уже в первые месяцы посольской службы Добрынина отношения между СССР и США прошли серьезное испытание на прочность одним из самых опасных кризисов послевоенного периода. Сам он об этом позднее скажет так: "За долгие 24 года моей работы в качестве посла СССР в США пришлось пережить немало драматических и напряженных событий, которыми изобиловали советско-американские отношения в период холодной войны. Пожалуй, наиболее запомнившимся был опаснейший Карибский кризис 1962 года, впервые поставивший мир на грань ядерной катастрофы".
Трудно себе представить ситуацию более сложную, чем та, в которой оказался новый посол. Представьте: только что вместе с министром Громыко, который перед тем провел нервную беседу с Президентом Кеннеди, они отправили в Москву трудно давшуюся им депешу весьма успокоительного характера относительно ожидаемой реакции Соединенных Штатов на развернутое советское "оборонительное оружие" на Кубе. О наличии советских ракет на острове Кеннеди промолчал. В тот же вечер, когда посол проводил министра в Москву, он был срочно вызван из аэропорта Нью-Йорка к госсекретарю Раску в Вашингтон для ответственного разговора.
Добрынину, едва успевшему на беседу, было сказано, что Президент Кеннеди через час намерен выступить по радио и телевидению и объявить строгий карантин на все виды советского наступательного оружия, перевозимого на Кубу. Самое поразительное состояло в том, что до этого ни Кеннеди, ни Раск ни словом не намекнули находившемуся здесь еще вчера Громыко о том, что события примут такой опасный оборот. Чем они руководствовались, избрав такую модель поведения, до сих пор окончательно не ясно. Однако посол оказался между Сциллой и Харибдой: между лояльностью к министру, который только что успокоил своей телеграммой Москву, и реальностью, которая складывалась вопреки составленному прогнозу.
Добрынин здесь проявил то качество, которое потом сквозным мотивом пройдет через всю его дипломатическую и политическую деятельность: всегда быть на стороне истины. Рискуя собственным положением, он направил в Москву жестко объективный доклад о содержании состоявшихся бесед в Госдепартаменте и предупредил о масштабе мощно нарождающегося кризиса.
В ходе многочисленных моих разговоров с Анатолием Федоровичем в последующие годы он частенько вспоминал этот эпизод и наставлял меня, тогдашнего подмастерья в дипломатическом цеху, никогда не "сгибать правду", подлаживать ее под настроения Центра. Не колебаться, чего бы это ни стоило, направлять информацию, даже неприятную для руководства. Этот урок я помнил, когда оставался поверенным в делах и когда позднее сам стал послом в Вашингтоне.
Мне запомнился еще один факт, о котором Добрынин однажды рассказал в подтверждение правильности его принципа. Это было во времена Никсона - Киссинджера. Л.И.Брежнев, отстаивая какой-то аргумент в переговорах с прибывшим в Москву Киссинджером, взял и дословно зачитал ему секретную телеграмму советского посла о беседе, которая у того состоялась ранее с госсекретарем. Киссинджер подтвердил правильность доклада Добрынина. "Если бы в эту запись, - говорил мне потом Анатолий Федорович, - вкралась хоть крупица неточности, я бы не только навсегда утратил возможность вести конфиденциальные беседы с американским руководством, но и в глазах наших лидеров предстал бы в профессионально неприглядном виде. Это была бы катастрофа". Когда в Москве и Вашингтоне в 2007 году были одновременно опубликованы записи бесед А.Ф.Добрынина и Г.Киссинджера 1970-х годов, последний засвидетельствовал, что "в телеграммах Добрынина чувствуется такая проницательность и широта взглядов, которые редко встречаются в сфере дипломатии".
Во времена Линдона Джонсона, сначала неожиданно оказавшегося в президентском кресле после убийства Кеннеди, затем получившего, выиграв через год выборы, "свой срок" в Белом доме, Добрынину пришлось окунуться в сложнейшие перипетии войны во Вьетнаме, арабо-израильского противостояния, чехословацких событий, связанных с вводом советских войск в Прагу.
Этот период выявил новые грани дипломатического таланта Добрынина, оказавшегося в атмосфере острых всплесков то шовинистического угара в связи с развертыванием Вьетнамской войны, то антисоветского шабаша после ввода наших войск в Чехословакию, надолго отравившего международную атмосферу, ударившего по престижу СССР и его интересам в Восточной Европе. К тому же в Москве произошло драматическое событие - насильственное отстранение от власти Хрущева.
Добрынину в мешанине происходящего нужно было предлагать аргументы в пользу сохранения отношений с США и доказывать преимущество такого курса как Москве, так и Вашингтону. Посол понимал, что только удержание взаимодействия между двумя супердержавами является ключом к сохранению мира и глобального выживания. Для этого приходилось с помощью тонкой нюансировки своих депеш отмежевывать геостратегические интересы страны от идеологической привязанности к "интернациональной солидарности". Именно в эти годы происходит, на мой взгляд, более отчетливое - в контексте наших отношений с США - осознание необходимости не допускать примитивные идеологические постулаты в прагматические внешнеполитические расчеты. Опасность такого смещения подходов, пожалуй, лучше других понимал Добрынин. Неоднократно обсуждая эту тему, мы с ним приходили к выводу, что настойчиво декларируя приоритет национально-освободительных войн, Москва автоматически втягивалась в глобальное соперничество с Вашингтоном, не имея на то отчетливых стратегических оправданий.
Не без влияния добрынинского политического прагматизма в Москве была подготовлена концепция, предусматривавшая сочетание в отношениях с США "твердости и гибкости при проведении политики поддержания силы и активного использования средств дипломатического маневрирования".
Когда в Белый дом пришел Ричард Никсон, он сразу же выстроил жесткий курс против Советского Союза. Это в известной мере объяснялось тем, что США по-прежнему находились в трясине войны в Индокитае, с большим подозрением относясь к политике СССР в этом регионе, равно как и в других неспокойных зонах мира, включая Ближний Восток. Отношения были крайне натянуты и опасно неустойчивы.
Никсон и Киссинджер, стремясь выбраться из Индокитая с наименьшими политическими потерями, пошли на активное разыгрывание китайской карты, стремясь нажимно воздействовать на Москву. Посольству в целом удавалось разгадывать американские маневры. Добрынин подсказывал Москве ходы и контрходы для того, чтобы нейтрализовать негативные для СССР последствия такого развития событий. В эти трудные месяцы он сумел сохранить и развить конфиденциальные связи на самых высоких уровнях администрации Никсона. Это было необходимо: Москва хотела улучшения отношений с США, видя в этом ключ для решения серьезных международных и внутренних социально-экономических проблем.
Здесь надо сказать о редком даре Добрынина устанавливать и поддерживать надежные связи в высших слоях элиты США. Полагаю, не было влиятельных фигур в Америке, с кем бы он ни был знаком. Это относилось не только к официальным лицам правительства, членам Конгресса, но и ведущим фигурам общественной и культурной жизни, деловых кругов и прессы. Он никогда не делал крена в сторону какой-то одной партии - демократов или республиканцев, - слишком хорошо понимая закономерности, по которым тикает американский политический механизм. Сотрудников посольства он настраивал на то, чтобы максимально широко разворачивать связи вне зависимости от политических взглядов собеседников. Опыт подтверждал, что работать необходимо со всеми вне зависимости от окраски их политического оперения. Стекавшаяся в посольство информация тщательнейшим образом анализировалась, максимально отшелушивалась дезинформация, то и дело подбрасываемая посольству, а также импровизация некоторых собеседников, пытавшихся доказать свою информированность с целью сохранить к себе интерес с нашей стороны.
Меня удивляла способность посла даже в "мелочах" улавливать проявление порой важной тенденции. Это шло от эрудированности, опыта и постоянной ментальной настроенности на поиск внутренних пружин событий.
Именно Добрынину впервые удалось открыть конфиденциальный канал с Белым домом, о котором даже в американском правительстве мало кто знал. Недалеко от его кабинета в защищенной от прослушивания каморке стоял телефон, подняв который он напрямую выходил, минуя секретарей и помощников, на Киссинджера или даже президента. Посол не злоупотреблял этим преимуществом за исключением особой необходимости. Точно так же и Белый дом выходил на посла. Звонок у телефона был особенный и, когда он раздавался, посол рысцой вбегал в звуконепроницаемую "камеру" и вел там разговор.
Пожалуй, только у Литвинова, да и то в первую пору его пребывания на посольской должности в Вашингтоне, были достаточно приватные прямые связи с президентом, которого он мог часто посещать. Однако это длилось недолго. Отношение Рузвельта к нему охладело, и Литвинова практически вынудили - через интригу - покинуть Вашингтон.
Наличие у Добрынина конфиденциального канала и закрытых встреч с президентом, госсекретарем, помощником президента по национальной безопасности, понятно, предполагало, что посол был в курсе всех проблем, возникавших между двумя странами, знал мельчайшие детали позиций, даже по сугубо специальным вопросам. А их было много: Вьетнамская война, Китай, Восточная Европа, Берлин, Куба, Ближний Восток, торговые связи, антисоветские вылазки Конгресса, эмиграция, права человека и т.д.
К КОНЦУ 1960-х и началу 1970-х годов в число приоритетных задач вошло ограничение стратегических, а позднее и космических вооружений. Становилось все более очевидным, что наращивание количества и мощности таких вооружений с обеих сторон приближалось к опасной грани, за которой мерцала вселенская катастрофа. Бесконтрольное развитие военных ядерных программ только увеличивало риски того, что по каким-то причинам, в том числе техническим, ядерное оружие может разрушить планету. Понимание необходимости конкретного и доверительного обсуждения этих вопросов напрямую между Вашингтоном и Москвой появилось почти одновременно в обеих столицах.
После первых негласных прощупываний в октябре 1969 года Добрынин получил инструкцию связаться с Никсоном и сообщить ему о готовности начать двустороннее обсуждение возможных ограничений стратегических вооружений. Не скрою, к этому Москву подталкивала тогда и растущая озабоченность по поводу намечавшейся программы по созданию в США противоракетной обороны "Сейфгард". Вскоре переговоры завязались в Хельсинки на уровне официальных делегаций. Переговорщики с самого начала почти захлебнулись в трудностях прежде всего концептуального характера, начиная от вопроса о том, какое ядерное оружие можно считать стратегическим, какое нет.
В этих условиях был активно задействован конфиденциальный канал. Основные вопросы отрабатывались сначала на уровне Добрынина - Киссинджера, где велся поиск развязок, определялись рамки возможных компромиссов. Когда достигался определенный уровень взаимопонимания, достаточно согласованные по этому каналу принципиальные позиции затем передавались на правовую и техническую доработки делегациям в Хельсинки.
О деятельности канала знал очень узкий круг людей как в Вашингтоне, так и Москве. В посольстве, кроме посла, доступ к этим чрезвычайно секретным переговорам имел только советник-посланник, вместе с которым Добрынин готовил позиции и аргументы для контактов с Киссинджером. Даже резиденты наших разведок не были посвящены в таинства этих контактов. Успешное применение двухуровневого подхода, когда одновременно работали тайные и открытые каналы, привело к прорывам в области переговоров по ограничению и сокращению вооружений. В значительной мере благодаря усилиям Добрынина был подписан в 1972 году один из первых в истории важнейших разоруженческих документов - Договор о противоракетной обороне (ПРО).
Киссинджер и Никсон были настойчивыми сторонниками скрытой дипломатии, полагая, что таким образом - на тот момент они были правы - можно добиться большего, чем на открытых переговорах, подверженных болезни пропагандистской полемики. Никсон позднее писал, что "молчание является особенно эффективным вариантом дипломатической тактики. Если даже действия говорят громче, чем слова, все равно бывают времена, когда молчание говорит все же громче". Как пример успешного применения этой тактики он считал разоруженческие переговоры Добрынина - Киссинджера.
Тактика тактикой, но на плечи посла ложилась ответственность по ведению переговоров особого технического свойства. Думаю, вряд ли кому-нибудь еще, кроме Добрынина, удалось бы в то же время столь эффективно провести эти переговоры. Ему помогала эрудированность бывшего инженера-специалиста по авиационной технике. Радары с фазированной решеткой, разделяющиеся головные части, телеметрия и т.п. - все эти загадочные для непосвященных термины обозначали понятия, от правильной увязки которых с позициями другой стороны зависел благоприятный исход переговоров.
До прихода к власти в Вашингтоне Буша-младшего соглашения по ОСВ-1, прежде всего Договор по ПРО, сохранялись в числе фундаментальных опор всего процесса по ограничению и сокращению ядерных стратегических вооружений. И когда США в одностороннем порядке планировали создать национальную систему противоракетной обороны, они наталкивались на бетонную стену - Договор по ПРО, незыблемость которого обеспечивала стратегическую стабильность. Выход США из этого договора серьезно осложнил переговоры по сокращению стратегических наступательных вооружений, в том числе и ведущихся ныне.
Не менее трудными были переговоры и по ОСВ-2, в которых Добрынин и посольство сыграли, наряду с нашей делегацией в Женеве, ведущую роль. В 1979 году мы с Добрыниным как участники переговоров вылетали из Вашингтона в Вену, где состоялась церемония подписания Брежневым и Картером этого исключительно важного документа в сфере международной безопасности. Эти документы лежат в основе и ныне продолжающихся переговоров по СНВ.
Кроме вопросов стратегических вооружений, посол все активнее вовлекался в деликатный обмен мнениями по региональным проблемам, будоражившим международное сообщество. Кроме Вьетнама, в повестке дня наших бесед с американцами были, в частности, вопросы Кубы, Ближнего Востока, Афганистана, Камбоджи, Анголы, Никарагуа. Не было, по существу, ни одного глобального или регионального вопроса, который не проходил бы через посольство в Вашингтоне.
В силу этих причин (не говоря уже о важности работы с самими США) наше посольство было во многих отношениях уникальным. Оно являло собой как бы внешнеполитическое ведомство в миниатюре, занимаясь всеми основными направлениями внешней политики. По крайней мере, так было до начала 1990-х годов. Наряду с общими направлениями политики в посольстве имелись укомплектованные сильными специалистами отделы по Европе, Южной Азии, Китаю, Ближнему Востоку, Латинской Америке, Африке, если говорить только о региональных аспектах работы. Одновременно действовали отделы внутренней политики, экономики, науки и техники, культурных связей, информации, не говоря уже о таких традиционных звеньях любого посольства, как консульская работа. Во времена Добрынина в посольстве работало не менее 100 дипломатов. Это было самое большое наше дипломатическое представительство в мире, и роль его, кроме прочего, предопределялась напряженностью холодной войны, в которой СССР и США следили за поведением друг друга во всех уголках земного шара.
Одним из важнейших постулатов дипломатии Добрынина была профессиональная убежденность в том, что посол направляется в страну с главной целью - уберечь связи с этой страной, развивать их, но не за счет интересов своего государства.
Добрынину пришлось иметь дело с шестью президентами США - Кеннеди, Джонсоном, Никсоном, Фордом, Картером и Рейганом. Они были разными и требовали разных подходов. Но при этом сохранялась линия на удержание стабильных отношений с США. Какие бы кризисы ни захлестывали эти отношения, как бы плохо, порой коварно, ни вела себя другая сторона, Добрынин исходил из того, что сохранение прочных отношений между Москвой и Вашингтоном играет на руку не только нашим двум странам, но и остальным государствам мира. Он отдавал себе отчет в том, что любая трещина во взаимоотношениях между Вашингтоном и Москвой будет использоваться противниками международного сотрудничества, всеми теми, кто, исходя из своих эгоистических интересов, даже готов платить такую высокую цену, как утрата международной стабильности. Однако это не означало, что цель сохранения высокого уровня связей между двумя странами затмевала высшую задачу обеспечения национальных интересов собственной страны. Он считал, что эта задача достигается применением широкого арсенала средств, среди которых умная, расчетливая дипломатия занимает ведущее место.
Посол понимал, что укрепление двусторонних связей способствует защите наших интересов. Вся деятельность его в Вашингтоне подтверждала это. Он не был сторонником залихватски-декларативных ходов, на которые падки некоторые из политиков, поддакивающие настроениям зачастую неинформированной общественности. Не секрет, в России бывает легко сделать карьеру на крикливой ругани в адрес Вашингтона, не заботясь ни о чем другом. И даже когда США дают повод для праведного гнева и противодействия, нужны не звонкие, а твердые слова, не вязкие, а железные аргументы. Завышенные угрозы, не подкрепленные волей и реальными возможностями их реализовать, ослабляют политику: притворство силы недолговечно, быстро раскрывается - игра проиграна. Если говорим "не допустим!", надо быть готовыми на деле не допустить.
Добрынину в сложнейших условиях удавалось силой аргументов убедить или уговорить американское руководство не идти на обострения, опасные и для самих США. Он проявлял (заимствуя вольтеровские слова) "мужество ума" и "просвещенную решимость". Ему постоянно приходилось следить за тем, чтобы та спасительная страховочная сетка, которая была сплетена усилиями его и его предшественников на протяжении многих десятилетий, не порвалась и чтобы в разрыв не провалились наши отношения.
Переговоры - высшая форма дипломатического искусства. Добрынин умел выстраивать варианты бесед в зависимости от характера собеседника и ситуации. Тщательно к ним готовясь, он раскладывал (тут ему помогало хорошее знание стратегии и тактики в шахматной игре) систему собственных аргументов и пытался предвидеть систему защиты или нападения другой стороны. Получалось некое ветвистое логическое древо будущих переговоров. Добрынин вообще нестандартно вел даже официальные беседы. Он крайне редко брал с собой помощников, никогда, досконально владея американским вариантом английского языка, - переводчиков. Он не приглашал с собой записывающего беседу, что делают обычно другие послы, а представители американской администрации непременно полагаются на специалистов-стенографов. Он приходил на разговор, как правило, один и по ходу диалога ничего не записывал. Это, надо сказать, нервировало американцев, они не были уверены, действительно ли он докладывает в Москву все те нюансы, которые они излагают. Ими порой предпринимались меры, в том числе через своего посла в Москве, чтобы перепроверить, насколько достоверно Добрынин доносил до своего руководства сказанное в Белом доме или Госдепартаменте.
Понятно, не было случая, когда бы они обнаружили неточность. Обладая феноменальной памятью, Добрынин по возвращении с беседы бывало закрывался в кабинете и бисерным почерком записывал содержание разговора. В более поздние годы он стал надиктовывать содержание беседы своему советнику-посланнику (я удостаивался этой чести), который потом оформлял - с небольшой стилистической шлифовкой - шифротелеграмму в Москву. Это был по сути точный пересказ беседы. Но этим посол не ограничивался: он либо в той же телеграмме, либо сразу вслед за ней давал анализ полученного сообщения, вскрывал мотивы демарша, предлагал конкретные ответные ходы.
НЕ СТИХАЮТ, а в последнее время даже усиливаются дебаты о роли посла в нынешних условиях, когда возникли глобальные информационные сети, а лидеры государств, в любой момент связываясь друг с другом по "горячим" и "холодным" телефонам, обсуждают вопросы, бывшие раньше прерогативой послов; когда отраслевые министры по факсу или E-mail могут направлять друг другу предложения по переговорам и проекты соглашений; когда пресса проникает за кулисы переговоров и порой вскрывает содержание конфиденциальных договоренностей. Не отмирает ли традиционная функция послов, не превращаются ли они в "почтальонов", передающих послания, или в "комментаторов" событий? Сейчас, когда угроза глобального военного конфликта сходит с повестки дня человечества и когда у общественности спадает интерес к внешней политике как таковой, что же остается делать послам?
Дипломатический опыт Добрынина указывает на то, что в нынешних условиях глобализации роль послов не только не снижается, а серьезно возрастает. Мощные радио- и телепотоки нивелируют информацию. Боги антенн делают ее однотипной, упрощенной, менее нюансированной.
Добрынин не был склонен посылать в Центр информацию, которую можно получить иным путем - из газет, журналов, сводок новостей. Он понимал, что для принятия решений Москве важны не только и не столько данные о том, что происходит, сколько подсказка относительно мотивов, скрытых пружин происходящего и, что особенно важно, истинных намерений другой стороны. Выявление намерений - всегда труднейшая задача дипломатии. Такой она остается и сегодня. И только опытность посла (а опытность - матерь мудрости), его профессиональная изощренность, умение, вращаясь в элитных кругах страны пребывания, отбирать из вороха фактов "золотники" - сведения, дающие возможность проникнуть в сферу настроений другой стороны, - могут помочь правительству принять верное решение, предостеречь его от ходов, таящих риск для интересов государства. Добрынин поднял роль посла до прямого участника выработки решений по крупнейшим вопросам мировой политики.
Он не боялся предлагать Центру варианты наиболее целесообразных ходов и даже возражать ему, если считал, что Москва склонялась к линии, объективно рискующей ослабить ее позиции. Он порой ставил на грань риска свою карьеру, чтобы отвести опасность от своего государства. А это удел только сильных людей.
В короткой статье, понятно, невозможно раскрыть все особенности дипломатического таланта Добрынина. Убежден, что более глубокое изучение его деятельности теми, кто интересуется средствами достижения внешнеполитических целей, раскроет все богатство добрынинской энциклопедии дипломатии. Ему удалось вывести дипломатию на уровень филигранного искусства, тончайшей отточки ее методов и приемов.
Но самое главное в его наследии состоит в том, что эталон посла определяется результатами его деятельности, выражаемыми в договорах, соглашениях, упроченном взаимопонимании между странами, и ни в чем другом!
У ДОБРЫНИНА, думаю, есть завистники, но нет врагов. Природа вложила в него незлобную душу. Он человек добрый, и фамилия у него былинная, подталкивающая сравнить его с Добрыней Никитичем - богатырем, выучившимся "хитрой грамоте" и "вежеству", игравшим в шахматы (он обыгрывал, как известно, хана татарского, а Добрынин - Бжезинского американского).
Неизменно доброжелательный, спокойный и для своего громадного роста неожиданно порывистый в движениях, Анатолий Федорович обладает обаянием исконно русского интеллигента. Когда однажды на отдыхе у Чесапикского залива под Вашингтоном мы в шутливой форме затеяли подковыристый разговор о "родственных" связях посла с Добрыней Никитичем, Ирина Николаевна, жена Анатолия Федоровича, шутливо заметила, что едва ли родовой ветви Добрыниных удалось избежать примеси французской крови, поскольку его предки испокон веков жили в деревне, по которой в 1812 году туда и обратно проходили наполеоновские войска. Добрынин заливисто смеялся. В нем, я замечал, все больше проглядывали черты характерные, скажем, для русскости Пьера Безухова, не раннего, неуверенного в себе, а позднего - спокойного и умудренного.
Таким он остается и поныне: знаменитым, обожаемым и… несуетливым, потому что не в его характере, говоря словами великого поэта, "паясить перед публикою".
Полтора года назад в Калифорнии в перерыве между заседаниями конференции, в которой мы оба участвовали, я прогуливался с бывшим французским Президентом Жискар д´Эстеном. Мы говорили о том о сем, и вдруг он сказал: "Знаете, а у вашей супердержавы была великолепная дипломатическая служба". Он далее припомнил ряд эпизодов, когда наши дипломаты произвели на него большое впечатление.
И действительно, у страны, несмотря на известные ограничения идеологического порядка, довлевшие над отдельными аспектами внешней политики, была сильная школа дипломатических профессионалов, деятельность которых способствовала укреплению ее позиций во всем мире. Не только европейцы, но и американцы в порывах откровенности отдавали должное мощи нашей дипломатии. Признавая это, они высказывали уважение сильному оппоненту. В список дипломатов блестящего ранга непременно входит Анатолий Федорович Добрынин.
Как-то листая книгу известного американского специалиста по внешней политике Смита Симпсона "Кризис в американской дипломатии" (опубликована в 1980 г.), я обнаружил следующую показательную мысль: "Мы должны исходить из того, что посол Добрынин с двадцатилетним стажем в Вашингтоне более искушен в международных делах, чем любой высокопоставленный американский деятель, которого вносят в Вашингтон и выносят оттуда приливы и отливы внутренней политики; чем наши президенты, которые на своих постах бывают максимум восемь лет; чем наши госсекретари и их заместители; чем любой из членов кабинета; чем все советники президента по вопросам национальной безопасности…
Советский Союз обладает такой совокупностью непрерывного опыта, стратегического мышления и целеустремленности, к которой мы не можем даже близко подойти".
Верю, что российская дипломатия, наращивая силу, профессионализм, отбрасывая дилетантизм, все в возрастающей степени будет играть роль одного из наиболее эффективных средств обеспечения национальных интересов нашей страны и благополучия его народа. И она, уверен, сможет воспринять лучшее из классического искусства дипломатии великой державы, воспитав в себе способность сделать это.
