ENGLISHПериод, прошедший после вывода из Афганистана основной части западного воинского контингента, не привел к реализации слабой надежды на способность властей справиться со сложнейшими задачами по стабилизации обстановки и обеспечению мирного строительства в стране, в том числе на основе диалога с вооруженной оппозицией. Крайняя неустойчивость, скорее всего, будет предопределять внутреннюю ситуацию в Афганистане и на ближайшую обозримую перспективу. Более чем за десятилетний срок активного пребывания в ИРА иностранных войск, а также массированных внешних финансово-экономических вливаний эта страна продолжает ассоциироваться с понятием «несостоявшегося государства», оставаясь в плену трайбалистской этно-религиозной раздробленности и средневековых предрассудков. Проявлением провала миссии Вашингтона в Афганистане стала неспособность нанести решающий удар как по «Аль-Каиде», так и по вооруженным талибам.
Проведенные после вывода иностранного контингента новые президентские выборы в очередной раз продемонстрировали глубину и запутанность всех афганских проблем. В результате политической сделки, совершенной под давлением США, новым главой страны стал пуштун А.Гани, а «главным исполнительным лицом» Правительства национального единства - его многолетний политический оппонент, имеющий пуштунскую и таджикскую кровь, А.Абдулла. Однако слабость и конституционная сомнительность новой коалиции была предопределена с самого начала, поскольку последняя должность не предусмотрена Конституцией страны. Более того, длительный и болезненный процесс назначения руководителей основных ведомств, особенно силового блока, стал очередным проявлением всех афганских неопределенностей.
Слабость центральной власти и ее силовых структур усугубляется затяжным экономическим кризисом, когда Кабул продолжает ориентироваться прежде всего на массированную внешнюю помощь, а основой экономики страны остаются выращивание и нелегальное распространение наркотиков. Независимые эксперты уже давно признают также, что вооруженные силы ИРА, хотя экипированы и оснащены значительно лучше талибов, тем не менее не способны нанести им фатального ущерба1. В связи с этим крайне чувствительным остается вопрос о внутренней мотивации солдат и офицеров Афганской национальной армии, в рядах которой сохраняется весьма низкий моральный дух и очень актуальна проблема дезертирства.
При любом перспективном развитии ситуации в стране - от сохранения нынешней власти без изменений до перехода правления в руки религиозно-консервативных и экстремистских кругов - разрешение комплекса всех этих проблем возможно только на основе прочного консенсуса среди многочисленных традиционных и зарождающихся новых элит страны, включая региональных авторитетов и разномастную вооруженную оппозицию. Вопрос будет заключаться только в том, как достичь такого консенсуса. Сохранение общей неопределенности в ИРА, фактор традиционной взаимной настороженности, враждебности и недоверия среди местных элит (к какому бы политическому полюсу они ни принадлежали), перманентная война всех против всех будут только усугублять ситуацию.
Талибы, вдохновленные выводом из ИРА основного контингента иностранных войск, стремились всемерно укрепить свои позиции в стране, чтó им в значительной степени удалось. При этом их характерной особенностью в настоящее время является межэтническая, а не преимущественно ориентированная на пуштунов структура, как это было в период пребывания у власти во второй половине 1990-х годов и в первые годы после отстранения от нее2. Это дает им возможность активно закрепляться не только в традиционных для их влияния восточных и юго-восточных, но и в северных, а также северо-западных районах Афганистана. По некоторым оценкам экспертов ООН, присутствие талибов наблюдается почти на 70% территории ИРА.
Одной из главных задач, поставленных перед Правительством национального единства, было начало переговоров с талибами. Энергичное внешнеполитическое маневрирование новой власти, в том числе в части налаживания диалога с Исламабадом, привело к проведению под эгидой Китая и Пакистана (при поддержке США) двух раундов переговоров, которые вновь зашли в тупик в результате неготовности сторон отступить от своих предварительных требований (Кабул настаивает на том, чтобы талибы уважали Конституцию страны и сложили оружие, а те, в свою очередь, требуют вывода иностранных войск, освобождения своих заключенных и ликвидацию их санкционного списка ООН).
На очередной международной конференции «Сердце Азии» (т. н. Стамбульский процесс) в декабре 2015 года в Исламабаде Президент А.Гани вновь подтвердил готовность к диалогу с талибами с целью выработки общих мер по стабилизации в Афганистане. Для усиления внешнего давления на стороны (судя по всему, прежде всего на Кабул) трехсторонний консультативный механизм (Пакистан, США, Афганистан) по инициативе Исламабада был расширен за счет КНР. В его задачу входит выработка формулы, приемлемой для возобновления межафганского диалога.
В «квартете», безусловно, существует и определенное различие в конкретных интересах: Вашингтону важно показать активность и прогресс в афганском миротворчестве перед завершением президентского срока Б.Обамы; Исламабаду важно сохранять свое политическое лидерство в процессе; Пекину - обеспечить максимальную перспективу своим экономическим позициям в Афганистане и нейтрализацию дестабилизирующего влияния военно-политического исламизма в северо-западных регионах. Тем не менее их связывает общее понимание необходимости запуска межафганского диалога. Однако прошедшие два раунда встреч также пока не привели к конкретным результатам, в значительной степени из-за трудностей вычленения той части талибов, которая, являясь реальной военной силой, одновременно была готова к поиску примирения и компромиссов с правительством.
Основной проблемой вооруженной оппозиции, как и центрального правительства, всегда являлось отсутствие единства. Многие полевые командиры талибов стремятся к максимальной «свободе рук» как на военном, так и политическом уровнях. Смерть их многолетнего формального лидера муллы М.Омара во второй половине прошлого года (возможно, это произошло значительно раньше, но именно тогда о ней было объявлено официально) привела к новой расстановке сил.
Кандидатура нового руководителя - муллы А.Мансура устроила не всех, включая, во всяком случае на первоначальном этапе, и ближайших родственников бывшего главного талиба. Нельзя исключать, что именно для консолидации своей власти новый лидер сразу же занял жесткую позицию в отношении кабульских властей. Однако после демонстрации своих возможностей А.Мансур якобы стал проявлять определенную склонность к контактам с правительством ИРА.
Осенью прошлого года его оппоненты избрали своего лидера - муллу М.Расула (во время правления талибов во второй половине 1990-х гг. тот занимал пост губернатора провинций Заболь и Нимруз). По предположениям ООН, под лидерством А.Мансура и его сторонников в настоящее время находятся до 60% талибов, а среди групп М.Расула развивается процесс внутреннего размежевания.
Гибель А.Мансура в начале декабря 2015 года (что, правда, оспаривается некоторыми источниками) в результате внутреннего конфликта наглядно подтвердила сохранение глубокого кризиса в движении «Талибан» и отсутствие среди вооруженных оппонентов Кабула общего консолидирующего начала. Теоретически это создает правительству определенные дополнительные возможности в борьбе против своих наиболее одиозных противников, в том числе путем нахождения общих знаменателей среди части из них и внесения дополнительного раскола среди других.
Одновременно это же и затрудняет правительству поиск среди талибов той реальной силы, с которой можно было бы вести диалог в отношении будущего страны. Тем более что в зависимости от конъюнктуры талибы и другие ассоциирующиеся с ними группировки достаточно легко могут менять политические пристрастия, вступая во временные коалиции со вчерашними противниками. В то же время и сами талибы учитывают слабость нынешней правительственной коалиции: не представляя собой монолитную силу, она тем самым объективно наносит ущерб собственным позициям. О трудностях поиска компромиссов между Кабулом и талибами свидетельствуют все попытки после 2014 года (напрямую и через посредников) наладить продуктивные контакты между ними.
Вместе с тем, несмотря на внутренние разногласия в среде талибов, неуклонный рост их влияния не только в восточных, но и северных районах страны является отличительной особенностью развития ситуации в Афганистане всех последних лет. Проявлением этого стали и их более масштабные, чем раньше, боевые операции, которые все менее носят сезонный (весенне-летний) характер. Свою лепту продолжают вносить и воевавшие многие годы на стороне противников кабульских властей боевики военно-политической оппозиции в республиках Центральной Азии. Среди основных - Исламское движение Узбекистана (ИДУ), в 2011 году переименованное в Исламскую партию Туркестана. В последнее время с ними начинают все больше смыкаться и террористы из Синьцзян-Уйгурского автономного района (СУАР) Китая. При этом последние тенденции по расширению форм и методов деятельности международного исламистского терроризма создают для них новые благоприятные возможности в части подрывной деятельности в центральноазиатских государствах бывшего Советского Союза.
Многолетний кризис в Афганистане, имея собственную внутреннюю динамику, в последние годы все более сопрягается и со стремительным развитием событий на Ближнем Востоке, прежде всего с феноменом так называемого «Исламского государства» (ИГ). Как отголосок обостряющегося противоборства с ним в Сирии и Ираке (а также в последнее время в Ливии, в ряде государств Юго-Восточной Азии - Индонезии, Филиппинах, Малайзии) в конце 2015 года этот кризис отозвался неожиданным для центральных властей ИРА захватом его противниками Кундуза - крупнейшего города афганского севера, недалеко от границы с Таджикистаном. При этом, как стало известно позднее, операция была проведена талибами совместно с боевиками «Исламского государства». (По неподтвержденным данным западных СМИ, численность активных боевиков ИГ в Афганистане достигает порядка 1600 человек и их наибольшая активность наблюдается в Нангархаре на фоне попыток активного проникновения также в северные, приграничные с Таджикистаном и северо-западные, граничащие с Туркменистаном регионы.)
События в Кундузе застали врасплох как кабульские власти, так и сохраняющийся в стране небольшой воинский контингент США и НАТО, хотя незадолго до этого на северо-востоке страны первый вице-президент ИРА узбекский генерал А.Р.Достум провел показательную, рассчитанную, прежде всего, на внешний эффект демонстрацию силы правительственных войск. На этом фоне Президент США Б.Обама, открыто признав «недостаточную боеспособность» Афганских национальных сил безопасности, объявил о решении сохранить в ИРА нынешнюю численность американских войск и в 2016 году3. К 2017 году они могут быть сокращены почти вдвое, однако окончательное решение будет приниматься уже следующим Президентом США. Временно сохранить в Афганистане свои контингенты Вашингтон призвал и другие страны НАТО, что поддержал и генеральный секретарь альянса Й.Столтенберг. Первым откликнулся Берлин. Талибы же ответили готовностью продолжать боевые операции до тех пор, пока страну не покинут иностранные войска.
Появление в ИРА новой экстремистской силы в лице боевиков ИГ внесло новые коррективы и дополнительные неопределенности для перспектив процесса национального примирения в Афганистане. По различным данным, их присутствие наблюдается от нескольких до 25 провинций Афганистана. Идеология ИГ, методы и средства достижения поставленных задач, фанатизм, агрессивность и непримиримость - все это в немалой степени напоминает само движение «Талибан» образца 90-х годов прошлого века. А некоторые из нынешних деятелей «Исламского государства» проходили стажировку в афганских лагерях подготовки террористов «Аль-Каиды» и, соответственно, имеют длительные контакты и с талибами.
При этом парадокс заключается в том, что если к началу века Афганистан был одним из основных очагов международного терроризма постсоветского периода, то сегодня уже активисты из ИГ оказывают возрастающее влияние на развитие обстановки в ряде регионов самой этой страны. Территория Афганистана включена ими в так называемый Хорасанский эмират (охватывающий территорию от Туркменистана до северо-западного Китая), к которому стали примыкать и те талибы, кто не нашел себя в трансформирующейся иерархии собственного движения. Ситуация в некотором смысле вновь напоминает середину 90-х годов прошлого века, когда набиравшие силу талибы активно рекрутировали боровшихся против власти Народно-демократической партии Афганистана (НДПА) моджахедов, недовольных своим положением при дележе власти и влияния после свержения в 1992 году «коммунистического» режима Наджибуллы. Подогревает ситуацию и наличие нескольких десятков тысяч сторонников ИГ в Пакистане.
Пока большинство экспертов, в том числе в ООН, полагают, что масштабное проникновение боевиков ИГ весьма ограничено, прежде всего в связи с общей враждебностью к ним со стороны большинства талибов. Последние рассматривают их как чужеродную афганскому традиционному обществу субстанцию и конкурента за влияние на население, особенно молодежи. Борьба же за ее умы в нынешних условиях приобретает для Афганистана все большее значение. Причина - продолжающийся процесс омоложения населения, среди многих представителей которого, как считают некоторые наблюдатели, уже не столь ясны проявления исторического традиционализма и все более зримым является сочетание трайбализма и религиозно-экстремистского джихадизма. Демонстрацией противоречий между талибами и игиловцами могли послужить уничижительные нападки на муллу М.Омара со стороны лидера ИГ аль-Багдади весной 2015 года, что вызвало энергичные протесты с его стороны и запрет на рекрутирование на территории Афганистана добровольцев в отряды «Исламского государства».
В последнее время афганские (а также пакистанские) талибы вновь заявили о нежелании присоединиться к ИГ. В прошлом году в ряде уездов страны произошли жесткие столкновения между талибами и боевиками ИГ, а в октябре в Кабуле прошла грандиозная (по афганским масштабам) демонстрация протеста в связи с казнью боевиками «Исламского государства» семерых заложников, в связи с чем была проведена также аналогичная демонстративная акция в отношении нескольких игиловцев. Из всего этого можно сделать вывод, что общая заинтересованность правительства ИРА и талибов в противодействии росту влияния в стране ИГ может стать определенной точкой соприкосновения для их совместных действий.
Однако, наиболее радикальное крыло талибов - группа Хаккани, а также Исламская партия Г.Хекматьяра заявили о присоединении к «Исламскому государству». В таком же ключе действуют и пакистанские талибы. В этой связи многие информированные наблюдатели4 полагают, что в Афганистане не без влияния внешних сил нарастает процесс популярности ИГ, в том числе в силу его финансовых и материально-технических возможностей. Для некоторых сегментов афганского общества пребывание талибов (как ранее и контингента США и НАТО) имеет и определенную коммерческую привлекательность. Одновременно имеет место и прямое рекрутирование сочувствующих в том числе и из образованной афганской молодежи, в частности университетской. Некоторые наблюдатели утверждают также, что талибы и игиловцы в целом достаточно мирно сосуществуют между собой в некоторых северных анклавах страны, что предопределяет и возможность их сотрудничества.
Однако представляется, что практически более значимым данный процесс может быть для базирующейся в Афганистане центральноазиатской оппозиции, менее завязанной на специфику межафганских отношений. В лице представителей ИГ сторонники ИДУ, а также проводники идей и лозунгов «Исламского движения Восточного Туркестана» на территории северо-западного Китая и другие могут найти конкретных союзников для дальнейшего развертывания своей деятельности применительно к уязвимым к религиозному терроризму регионам Центральной Азии и Синьцзян-Уйгурского автономного района КНР. Речь может идти в том числе в организации на постоянной основе лагерей подготовки и психологической обработки боевиков на центральноазиатское, китайское, а также кавказское и российское направления.
Государства постсоветской Центральной Азии, прежде всего Таджикистан, а также Узбекистан, проявляют растущую озабоченность вероятной террористической угрозой с территории Афганистана (хотя возможности массированного вторжения исламских боевиков с этого направления, скорее всего, ожидать не следует). Непростая обстановка складывается в Киргизии, где экстремистские группировки сращиваются с организованной преступностью и некоторыми силовыми структурами. Повышенную нервозность в отношении террористических угроз из ИРА в последнее время начали проявлять и в Ашхабаде (где, по некоторым предположениям, уже насчитывается до 5 тыс. сторонников ИГ, а часть связанных с талибами афганских туркменов выступают за отторжение некоторых южных районов Туркменистана).
Значительную обеспокоенность сохраняющимся тупиком в межафганском урегулировании проявляет и Китай, чем вызвана его активность по налаживанию переговорного процесса между Кабулом и оппозицией. Предмет особой нервозности Пекина - возможность распространения деструктивного влияния на северо-западные районы КНР с мусульманским населением (деятельность в СУАР «Исламского движения Восточного Туркестана»). Повышенное внимание к ситуации в ИРА вызвано и китайской заинтересованностью в освоении полезных ископаемых страны. Этим же стимулируется и осторожная позиция Пекина по отношению к талибам. Экономические и политические интересы КНР в регионе, в том числе для реализации идеи «Экономического пояса Шелкового пути», к которой в какой-либо форме может быть привлечен и Афганистан, неизбежно подтолкнут Пекин к дальнейшей активизации политики на афганском направлении. При этом рост ангажированности Китая в афганских делах позитивно рассматривается как в США, так и Пакистане, с которыми налажен конкретный механизм возможных совместных действий.
Несмотря на активность Вашингтона на афганском направлении, создается впечатление, что в США стремятся поскорее снять с себя груз проблем этой страны и в большей мере перебросить их решение на заинтересованных соседей, а также на Россию. В этом же контексте Вашингтон вырабатывает и алгоритмы своего дальнейшего закрепления в Центральной Азии. Помимо двусторонней составляющей, это давало бы возможность не выпускать из своей орбиты проблематику региона, а также «приглядывать» за действиями там России и Китая и при случае пытаться противопоставить их друг другу. Именно это имеют в виду и некоторые американские эксперты, прогнозируя «снижение американского присутствия и влияния в регионе» и повышение в нем роли Китая, а также сохранение влияния России5.
В связи с этим можно интерпретировать и визит госсекретаря США Дж.Керри в Центральную Азию в ноябре 2015 года, который продемонстрировал намерение Вашингтона дать новый импульс политическому взаимодействию с центральноазиатской «пятеркой» по ключевым региональным вопросам, включая борьбу с терроризмом и экстремизмом и содействие в противодействии «возможной эскалации насилия» с территории ИРА. Для конкретного взаимодействия с партнерами был создан и новый формат консультаций на уровне министров иностранных дел (5+1), который, по сообщениям СМИ, был задуман Вашингтоном в качестве нового инструмента проникновения в Центральную Азию, в частности и для поиска надежных проамериканских политиков.
Нельзя исключать, что в определенных обстоятельствах Вашингтон может инициировать закрепление формата новой «шестерки», в том числе и для того, чтобы попытаться в случае необходимости противопоставлять ее структурам (пока еще) другой «шестерки», то есть Шанхайской организации сотрудничества.
После распада СССР политико-экономические интересы России в Афганистане существенно снизились. Основная задача, стоящая перед РФ на афганском направлении на обозримую перспективу, заключается в противодействии распространению с территории ИРА религиозно-политического экстремизма и наркотиков в Центральную Азию и непосредственно в Россию. Феномен ИГ, закрепляющийся в Афганистане, ставит новые задачи, предопределяет необходимость дополнительного активного мониторинга ситуации и принятия совместных с государствами Центральной Азии и Китаем превентивных контртеррористических мер. Перманентное внимание к ситуации в регионе диктуется также и тем, что процесс достижения внутреннего консенсуса в Афганистане может затянуться на довольно длительную перспективу и турбулентная обстановка в стране будет сохраняться долгие годы.
На фоне нынешнего обострения отношений России с Западом вполне возможна его заинтересованность во втягивании РФ еще в один конфликт с расчетом на то, что она увязнет в новых проблемах, которые неизбежно будут сопровождать такой шаг. Поэтому действовать на афганском направлении следует крайне осмотрительно, избегая односторонних действий, прежде всего силовых, к которым при определенных обстоятельствах Россию могут подталкивать ее центральноазиатские партнеры.
Российско-американское сотрудничество, как в мире в целом, так и в Афганистане в частности, было прервано односторонними акциями Вашингтона. В последнее время представители Белого дома вновь формально заявляли о заинтересованности в сотрудничестве с РФ в афганских делах. К этому призывают США и экспертные круги страны6. Координация между структурами ОДКБ, под зонтиком которой, по существу, проходят превентивные контртеррористические мероприятия в Центрально-Азиатском регионе, с одной стороны, и американцами и натовцами в Афганистане - с другой
(а также между Москвой и Вашингтоном на двусторонней основе), безусловно, была бы практически полезной как сегодня, так и на перспективу.
1 Sarwar Ali Reza and Madadi Moh Sayed. The Plight of Afghanistan’s Solders //www.aiss.af. Oct. 10, 2015.
2Масадыков Т. Раскол Афганистана по религиозно-радикальным взглядам вполне реален // http://www.fergananews.com/art/8776 17/11/2015
3www.whitehouse.gov/the press-office/2015/10/15statement-president-afghanistan
4См.: Масадыков Т. Указ. соч.
5Rumer E., Sokolsky R., Stronski P. U.S. Policy Toward Central Asia 3.0. Jan. 25, 2016 // http//carnegieendowment. org/2016/01/25/u.s.-policy-b
6Ibid.
