НИ В КОЕМ РАЗЕ не замахиваясь на большие обобщения и тем более оценки - предоставлю это ныне здравствующим коллегам по дипломатическому цеху, работавшим "при Громыко" в более высоком качестве, - рискну описать сохранившиеся в памяти эпизоды 30-летней давности, когда мне посчастливилось работать под непосредственным руководством этой выдающейся личности, непревзойденного мастера дипломатического искусства и талантливого ученого.

Надеюсь, они добавят несколько живых штрихов к его портрету, незаслуженно "засушенному" в ряде появившихся у нас и за рубежом публикаций.

Боевое крещение

МОЕ НАЗНАЧЕНИЕ  в cекретариат министра иностранных дел СССР в начале июля 1979 года пришлось накануне 70-летнего юбилея А.А.Громыко в зените его популярности и влияния как одного из трех членов Политбюро ЦК КПСС, которым в тот период принадлежало решающее слово в определении внутри- и внешнеполитического курса великой страны, обладающей общепризнанным статусом сверхдержавы.

Прежде чем приступить к исполнению новых обязанностей, предстояло - так было заведено - за короткое время постичь изнутри специфику функционирования секретариата, пройти все ступени, начиная с помощника - ночного дежурного. Не забуду тех нескольких беспокойных ночей, проведенных в одиночестве посреди опустевшей и закрытой на все запоры анфилады комнат секретариата у раскрытой двери министерского кабинета (чтобы лучше были слышны сигналы прямых телефонов,  установленных только там*)(* Из многочисленных аппаратов выделялся один особый с большим гербом, характерный перезвон которого надлежало запомнить с первого дня и отзываться на него незамедлительно, - прямая связь с самим Генеральным секретарем. Помню первый такой звонок поздним вечером в мое дежурство. Преодолев стремглав длинный министерский кабинет, схватил, запыхавшись, трубку на его рабочем столе: "Андрюша? - протяжно и устало произнес знакомый голос. "Леонид Ильич, - бодро отрапортовал я, - Андрей Андреевич уехал на дачу". Реакции не последовало.) в постоянной готовности моментально отозваться на любые, часто самые неожиданные, звонки, исходящие от внушительной батареи аппаратов правительственной спецсвязи у стола старшего помощника.

 Реагируя на них, моментально сообразить, что следует предпринять, оказалось поначалу совсем не просто. Так, в ответ на экстренные сообщения наших послов, предназначенные министру,  необходимо было, не мешкая, решить: рискнуть разбудить министра, в столь поздний час обратиться за советом к первому заму, который нередко выручал нас в подобных ситуациях, или дождаться начала утренней смены и приезда министра.

Занявшись вскоре прямыми помощническими обязанностями, начинал работу в свою смену рано, отбирая поступившие к утру из посольств телеграммы, которые в издавна заведенном министром порядке складывались - начиная с депеш из Вашингтона - в папку и ложились на стол министра к его приезду.

 Моя "аккредитация" в секретариате состоялась после выполнения первого ответственного поручения - подготовить к возвращению министра из отпуска проект его ответной речи на предстоящей церемонии вручения ему Звезды Героя Социалистического Труда.

 Я изрядно волновался в ожидании высокого вердикта и, признаюсь, был немало польщен, когда старший помощник, удостоив меня одобрительным взглядом, принес от министра утвержденный им текст. (Эти страницы, напечатанные на желтом верже, на специальной пишущей машинке с увеличенным шрифтом, с правкой министерской рукой неизменным тупым синим карандашом и знаменитым "А.Г." на полях, что означало: "согласен" или "одобряю", храню до сих пор в память о работе в секретариате.)

 Однако до признания министром предстояло пройти еще немало тестов. Настоящим испытанием были первые вызовы к министру, от которого зачастую следовали самые неожиданные вопросы, предугадать которые удавалось редко. Ответ требовался немедленный и точный. Непростительным просчетом, как наставляли меня более опытные коллеги, было сымпровизировать. На первых порах могла выручить только спасительная формула, которая единственно принималась министром, - злоупотреблять ею было рискованно: "Не знаю, Андрей Андреевич, сейчас выясню и доложу".

 В подобной ситуации приходилось нередко оказываться во время дежурств в выходные и праздничные дни. Заученная формула ответа на звонок министра давала только временную передышку, на пять-десять минут, максимум. Едва успеваешь подумать, где или у кого можно уточнить или узнать, как вновь раздавался звонок: "Ну как, выяснили?"

 После череды удачных "попаданий" наконец пришло признание. "Зайцеу" (окончание выдавало легкий белорусский акцент), - впервые и как-то по-отечески тепло обратился ко мне по фамилии, давая очередное поручение, министр. "Признал!"- дружно заключили коллеги.

Школа Громыко

ГОДЫ РАБОТЫ В СЕКРЕТАРИАТЕ и еще более двух лет "при Громыко" в должности заведующего Отделом МИД были для меня настоящей школой дипломатического мастерства.

Ценность приобретенного опыта я по-настоящему  осознал позднее, уже будучи послом СССР и России и возглавляя различные департаменты МИД. Он не раз служил мне ориентиром в поисках выхода из непростых ситуаций, когда получал разнобойные указания из Москвы в начале 1990-х, организовывая в Браззавиле эвакуацию семей сотрудников наших посольств из обоих Конго в разгар вооруженного противостояния там политических группировок и когда был послом в северной натовской стране в период ракетно-бомбовых ударов альянса по Белграду.

 Тех, кому довелось близко работать с Андреем Андреевичем, поражала его высокая работоспособность, которую он сохранил до последних дней. Во многом это было результатом его самодисциплины и отсутствия вредных привычек: он сам не курил и не терпел соседства курящих собеседников, не делая исключения для иностранных, категорически не приемлел алкоголь. За четыре года не помню случая его отсутствия на работе по болезни. Всегда подтянутый, министр поддерживал хорошую форму тренажерами и пешими прогулками. В любую погоду, вернувшись с работы на служебную дачу, где проживал круглый год, упорно вышагивал привычные километры по асфальтовой дорожке вокруг дома в сопровождении неотступно следующего за ним на небольшом отдалении одного из офицеров охраны (мы называли их "прикрепленными"). Отвлекать его от этого занятия звонками без особой необходимости мы воздерживались.

Другим увлечением министра была охота. В разгар сезона по пятницам ему, как и другим членам Политбюро, в первую очередь Л.И.Брежневу, признанному заядлому охотнику, рассылалась специально подготовленная Госкомитетом по гидрометеорологии метеосводка с подробным прогнозом погоды на выходные в Московской и прилегающих областях. Утром к приезду министра ее всегда клали на видное место рядом с самыми важными документами. По ней строились планы на выходные дни, сговаривались поехать вместе на охоту, чаще всего в Завидово, в том числе с приглашением иностранных гостей.

 Несмотря на все старания составителей прогнозов, время от времени (по справедливому и в наши дни наблюдению: "прогнозы всегда совпадают, не совпадают только дни") случались досадные проколы. Нетрудно себе представить, что творилось в душе руководителей тогдашней Гидрометеослужбы от одной только мысли, что на них могут возложить ответственность за сорванные планы и испорченный отдых высокого начальства. Но выезды на охоту случались нечасто.

 Отличаясь завидной пунктуальностью, министр всегда приезжал утром на работу, а уезжал на дачу, если не случалось ничего чрезвычайного, неизменно в одно и то же время. В отличие от своего "преемника" на посту министра иностранных дел, он не позволял себе ежедневно тратить часы на послеобеденный сон, не засиживался, когда того не требовала обстановка, до позднего вечера в кабинете. В полную противоположность предыдущему министру рабочий день Андрея Андреевича выстраивался по жесткому графику и проходил в очень плотном режиме с коротким отвлечением на обед в столовой позади кабинета и иногда небольшими паузами для физических упражнений.

В работе министра с документами практически не было перерыва на выходные и праздничные дни. Вызывая, обычно в воскресенье, на дачу дежурного помощника, он передавал, сопровождая устными указаниями, подписанные или правленые записки и другие материалы, принимая взамен солидную порцию новых. При этом, несмотря на чрезвычайную загруженность, всегда использовал высвободившиеся часы для чтения, успевая следить за новинками.

 Приезжая по звонку на дачу, обычно заставал министра в небольшом холле перед спальней на втором этаже за стоящим в углу большим круглым столом с разложенными на нем высокими стопками книг с многочисленными закладками, свежих газет и журналов.

 В свободные минуты для отдыха в рабочем кабинете на Смоленской он пользовался книгами собранными по его личным заявкам библиотекой, регулярно пополняемой в основном из фондов Центральной научной библиотеки МИД и по межбиблиотечному обмену. Заглядывая во время дежурств в выходные дни в книжные шкафы в кабинете министра, всякий раз поражался широте и разнообразию его интересов. Особое пристрастие министр питал к трудам по истории государства Российского, постоянно держал в кабинете полное собрание трудов Н.М.Карамзина, С.М.Соловьева, В.О.Ключевского, энциклопедии дореволюционных и современных изданий, любимые им произведения русской и зарубежной классики, обширную мемуарную литературу на русском и английском языках.

Заметное место в библиотеке занимали работы известных российских и зарубежных экономистов. За новинками в этой области министр постоянно следил как ученый, работая над монографией "Внешняя экспансия капитала: история и современность". За этот изданный в 1982 году труд Андрей Андреевич был удостоен Государственной премии СССР.

Как дорогую реликвию храню в семейном архиве подарочное издание этой книги с надписью неизменным синим карандашом:

"На добрую память Анатолию Сафроновичу Зайцеву. С глубоким уважением, А.Громыко. 24.Х11.85 г."

 К подготовке служебных документов, будь то проекты записок по крупным вопросам, представляемых на рассмотрение высоких инстанций, или предназначенные для внутренней рассылки записи бесед, министр подходил всегда одинаково тщательно. Его беседы, записанные переводчиками или надиктованные им по окончании переговоров, отличались отточенностью слога и четкостью формулировок. Поэтому подготовка  их к рассылке в секретариате зачастую сводилась к механической считке отпечатанного.

Особенно требовательно министр относился к подготовке своего ежегодного выступления на сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Работа над ним начиналась за несколько месяцев с задиктовки им первого варианта накануне своего ухода в отпуск, последующей многократной правки отосланных ему на крымскую дачу в Мухалатке подработанных спичрайтерами текстов и продолжалась практически без перерыва по возвращении в Москву, не прерывалась в самолете по пути в Нью-Йорк вплоть до самого выхода на трибуну. Ночь накануне выступления, когда от министра поступали последние поправки или дополнения, была для всех нас, в первую очередь переводчиков и сотрудниц машбюро постпредства, в здании которого неизменно останавливалась наша делегация, подлинным испытанием. Сопровождаемая бесконечными чашками кофе и сигаретами, эта почетная работа завершалась под утро всеобщим радостным возбуждением от ощущения сопричастности к большой политике.

 Предпочтение, которое министр отдавал информации из наших посольств ключевых стран Запада, и то, что он нечасто включал в планы своих зарубежных поездок посещение стран Азии и Африки (Египет и Япония скорее исключение), вовсе не свидетельствовали, вопреки высказываемым в его адрес упрекам, об "одновекторной" направленности нашей внешнеполитической активности.

Участвуя позже как заведующий Отделом Юго-Восточной Азии МИД в переговорах А.А.Громыко с министрами иностранных дел Вьетнама, Индонезии и других стран, каждый раз поражался доскональным владением министром региональной проблематикой (одна из острых в тот период - кампучийская). Вызывала восхищение виртуозность, с которой он, в тонкостях зная позицию собеседников и с учетом их национальных особенностей, умел находить для каждого самые убедительные аргументы и доводы.

 Поражало и умение министра в своих выступлениях и интервью у нас в стране и за рубежом в ясной и доходчивой форме донести до широкой аудитории существо позиции Советского Союза по самым сложным международным проблемам, к примеру разоружения. В наших глазах он, бесспорно, был тогда одним из немногих, если не единственным, публичным политиком высокого ранга, способным выступать без бумажки.

 К подчиненным, включая сотрудников секретариата, с которыми министру приходилось чаще всего общаться, он относился одинаково требовательно, невзирая на ранги. Его, по первому восприятию, некоторая суховатость тона и строгая сдержанность в рабочих контактах с малознакомыми сотрудниками вне круга его повседневного общения немало разнились со стилем общения с теми, кого он мог ежедневно наблюдать в работе и ценил за деловые качества. Именно последним по большей части доставались, но всегда по делу и без присутствия третьих лиц, нелицеприятные критические замечания министра, вплоть до строгих выволочек: невзирая на лица, будь то его первый заместитель или член коллегии, проштрафившийся и вызванный "на ковер" за увлечение горячительным, или сотрудник секретариата. Однако "оргвыводами" подобного рода устные воспитательные внушения отходчивого министра заканчивались крайне редко, хотя саднили еще долго.

При этом высокая требовательность министра всегда соседствовала с его чутким и внимательным отношением к подчиненным, их проблемам и нуждам. Вспоминается такой характерный штрих. Однажды в мое дежурство в воскресенье вечером (дело было в 1982 г.), будучи вызванным на дачу, застал Андрея Андреевича за визированием только что состоявшегося решения инстанции (министр сам его инициировал и активно продвигал) о назначении своими заместителями двух членов коллегии - заведующих ведущими отделами МИД, которых высоко ценил за профессионализм и компетентность. "Передайте срочно в приказ. Вернетесь в секретариат, попросите их позвонить мне,  хочу поздравить", - поручил министр.

 Нам, молодым и не очень, сотрудникам секретариата нравился стиль одежды министра, которому мы старались, несмотря на разницу в возрасте, по мере возможности подражать. Его строгие деловые костюмные тройки (неизменные при любой погоде), тщательно и со вкусом подобранные неброских расцветок модные галстуки, всегда начищенные до блеска черные туфли надолго оставались в нашем представлении неотъемлемыми атрибутами образцового стиля дипломата, отличительными признаками его принадлежности к престижному ведомству. Входя в кабинет, министр аккуратно вешал пиджак на напольную вешалку слева от рабочего стола, оставаясь в жилете, который в глазах входящих в кабинет посетителей придавал ему особую подтянутость и официальность.

"Пьяная дипломатия нам не нужна"

РАЗВЕРНУТАЯ в стране кампания по борьбе с пьянством и алкоголизмом после опубликования в мае 1985 года знаменитого постановления ЦК КПСС и принятия соответствующего закона не могла не затронуть протокольную работу центрального аппарата МИД и его загранучреждений, внеся ограничения в привычный уклад, прочно устоявшийся, наверное, еще со времен зарождения на Руси дипломатической службы и открытия первых посольских наказов.

Зачинателем и активным проводником новых порядков в МИД и его загранучреждениях стал сам министр, устроивший 26 июня 1985 года в Доме приемов на улице А.Косыгина прием по случаю 40 - летия подписания Устава ООН. (Этот основополагающий документ, как известно, был подписан от имени СССР А.А.Громыко в бытность послом в США.)

Запомнилось выражение неподдельного удивления на лицах приглашенных гостей, взору которых предстали обильно уставленные съестным столы при полном отсутствии, вопреки обыкновению, горячительных напитков, что напоминало типичный дипломатический раут в посольстве мусульманской страны.

Вскоре этой злободневной теме было посвящено заседание коллегии, на которое я был приглашен вместе с коллегами - заведующими отделами МИД. Проводил коллегию сам министр.

Сообщение главного кадровика, перечислившего последние случаи досрочного откомандирования сотрудников диппредставительств за проступки на почве тесной "дружбы" с алкоголем, породило оживленную дискуссию.

 Некоторые наиболее смелые ее участники, зная об отношении министра к распространенному в дипломатической среде увлечению, тем не менее высказывали осторожный скептицизм насчет перспективы "адаптации" без ущерба для дела вытекающего из недавно принятого антиалкогольного закона табу в отношении давно апробированных на практике профессиональных приемов.

При этом выступавшие, ссылаясь на местную специфику в большинстве стран пребывания, предрекали "снижение интереса у иностранных гостей к участию в устраиваемых совпосольствами протокольных мероприятиях", "падение информационной отдачи" от проводимых бесед и т.д.

Итоги дискуссии подвел министр, заключив свое выступление непререкаемой сентенцией, которая прочно засела в памяти:  "Пьяная дипломатия нам не нужна!"

Этому правилу министр, убежденный трезвенник, никогда не изменял. Не могу сказать, что всем нам удавалось строго следовать его примеру. Но в рабочее время и во время дежурств в выходные и праздничные дни для сотрудника секретариата - это было во все времена, и до и после появления антиалкогольного закона - абсолютное табу. Предстать перед министром в его кабинете или на даче даже с легким "душком" для нас, помощников, было равносильно полной потери лица в глазах министра или распрощаться с секретариатом.

Для атмосферы того времени, царящей в близком окружении министра, характерен, на мой взгляд, запомнившийся эпизод на переговорах А.А.Громыко с министром иностранных дел Ирландии в сентябре 1981 года в аэропорту Шеннон во время остановки для дозаправки по пути в Нью-Йорк на очередную сессию Генассамблеи ООН.

К концу рабочего завтрака всем был предложен ирландский кофе. Занятый беседой, министр не заметил, как перед ним оказался бокал с кофе. Пригубив или сделав глоток, он, глядя на сопровождающих, многозначительно произнес: "Теперь мне понятно, почему этот кофе называется ирландским!" Эта фраза, в отличие от хозяев, одобрительно воспринявших ее как шутку, нам, хорошо знающим категорическое неприятие министром алкоголя, показалась не предвещающей ничего хорошего. "Что этим хотел сказать министр? Неужели он не знал, из чего приготовляется такой кофе? Если не знал или отвлекся, когда предложили десерт, то почему его не предупредили?"

С такими мыслями мы встали из-за стола и поспешили за министром в сопровождении его ирландского коллеги к выходу на посадку. Тревожные предчувствия усилила реплика шедшего рядом В.Суходрева, который как переводчик сидел на переговорах ближе всех к министру. Глядя на легкий румянец на щеках идущего впереди министра, он на ходу наклонился ко мне и сказал на ухо: "Смотри, не проговорись министру, что в кофе было и виски". Однако, к нашему всеобщему удовлетворению, министр к этому эпизоду больше не возвращался. Пронесло…

Прощание с А.А. Громыко

ПЕЧАЛЬНОЕ ИЗВЕСТИЕ застало меня за предотъездными сборами в дальнюю командировку. Оставшиеся до похорон дни провел дома у телефона, телевизора и за просмотром газет в надежде узнать подробности случившегося. Нарочитая лапидарность стиля обнаруженных мною в СМИ редких сообщений о кончине А.А. Громыко, как и выбор "наверху" места для гражданской панихиды с похоронами в тот же день, усиливали ощущение очевидной их несоразмерности выдающимся заслугам личности такого масштаба. Впрочем, рассудил я, это вполне укладывалось в логику поступков тогдашнего руководства в отношении Андрея Андреевича в последние годы его жизни после ухода из МИД.

 На следующее утро, 5 июля, подходя к Дому Советской армии, где начиналась гражданская панихида, увидел множество людей, вереница которых, огибая ограду прилегающего к зданию парка, тянулась далеко, до Олимпийского комплекса. Бросалось в глаза преобладание среди пришедших проститься с Андреем Андреевичем просто одетых людей отнюдь не чиновнического вида. На их фоне была особенно заметна, в чем я убедился проходя в конец очереди, крайняя малочисленность сотрудников МИД, что явно отражало новые порядки и атмосферу, царящие в нашем дипломатическом ведомстве с приходом нового министра.

 Уже войдя в здание и поднявшись по лестнице, у входа в зал, где был установлен гроб с телом А.А.Громыко, поймал на себе колючий взгляд главного кадровика - заместителя министра иностранных дел, всем своим видом выказывающего неодобрение приходом мидовцев, видимо, сверх установленного лимита. В глубине затемненного зала были едва различимы силуэты тогдашнего министра иностранных дел и нескольких замов, в основном тех, кто работал с Андреем Андреевичем.

 Возвращался домой вместе с бывшим коллегой по секретариату. На троллейбусной остановке встретили опирающегося на палочку сильно постаревшего в прошлом старшего помощника министра, за свой крутой нрав прозванного в МИД "Василием Грозным". Говорить ничего не хотелось. Расстались, молча кивнув, выходя на своих остановках.

 По пути к дому меня не покидало ощущение невосполнимости утраты. С уходом патриарха отечественной дипломатии закончилась славная веха в ее истории.