Царский дом

О блудном сыне

С избранием 21 февраля (6 марта) 1613 года на царство Михаила Фёдоровича Романова были устранены причины, породившие Великую смуту. Законное «всей Землёй» установление новой династии пресекало самоубийственный смерч социально-политической анархии. Если видеть наше отечество как одушевлённый организм (а смотреть на него время от времени так полезно), то это было окончанием болезни – и душевной, и умственной, и телесной.

А ведь ещё совсем незадолго до этого, к концу 1611 года, положение Русского государства было таким, что царь свержен и предан в плен, правительство, впустившее в Москву оккупантов, самоуничтожилось. Государство разваливалось на куски, оно истекало кровью, гибло в пожарах, лишалось ума, оно «преображалось в какую-то бесформенную, мятущуюся федерацию», по выражению Ключевского. Впереди отчётливо маячил конец Руси – латинизация..

Русские люди в ХVII веке преодолели испытание, воспринятое как Божие наказание. Грамоты патриарха Гермогена и архимандрита Дионисия зацепили народную совесть, а та пробудила религиозные и национальные силы. Возникло первое ополчение, а следом второе, что дало успех, привело к очищению Москвы и избранию русского царя. 

А предшествовали этим событиям пост и покаяние, сравнимые с покаянием блудного сына в притче Иисуса Христа.

Возрождённое в народе спасительное чувство национального и религиозного единства стало тем лекарством, которое подняло растерзанную Русь со смертного одра; заметим, произошло это к неудовольствию всех собравшихся на её похороны мародёров. С того часа на теле и душе Родины стали заживать раны, зарубцовываться шрамы, живительной силой начали наполняться русские пространства.

Смута, конечно, утихла не сразу. Этого и ныне, как мы видим, нет.

Историк Сергей Фёдорович Платонов (1860-1933) писал: «Выражаясь образно, момент избрания Михаила — момент прекращения ветра в буре; море ещё волнуется, ещё опасно, но оно движется по инерции и должно успокоиться».

Что дала эпоха смуты?

Понятие о государстве

Популярный в либеральных студенческих кругах ХIХ века историк Николай Иванович Костомаров (1817-1885) полагал, что «Русская история вообще идёт чрезвычайно последовательно, но её разумный ход будто перескакивает через смутное время и далее продолжает своё течение тем же путём, тем же способом, с теми же приёмами, как прежде». С этим пассажем как будто хочется согласиться, имея в виду глубинную суть России. Но Костомаров о другом, он продолжает: «В тяжелый период смуты были явления новые и чуждые порядку вещей, господствовавшему в предшествовавшем периоде, однако они не повторялись впоследствии, и то, что, казалось, в это время сеялось, не возрастало после».

С.Ф. Платонов, как и ранее другой наш выдающийся историк Василий Осипович Ключевский (1841-1911), показали легковесность такого суждения. Они разъяснили, что именно Великая смута сформировала в русском народе понятие о государстве, близкое современному. Платонов говорит о понятии государства: «В XVI в. оно ещё не мыслилось как форма народного общежития, оно казалось вотчиной государевой, а в XVII в., по представлению московских людей, — это уже "земля", т. е. государство Общая польза…»

По сути то же, но более подробно писал и Ключевский.

При первом же Романове начались реформы – административная и военная. Не лишено любопытства, что и зачатки морского флота появились при Михаиле Фёдоровиче. Первый корабль для солёных вод – Каспия – был построен в Нижнем Новгороде в 1635 году. В следующее царствование, при Алексее Михайловиче, к концу 1660-х, для борьбы с пиратами была уже построена небольшая флотилия… И тогда уже было ясно, насколько может быть опасен внутренний враг: флотилию сжёг атаман Стенька Разин…

Здесь хочется отметить, что выдающиеся наши историки, глядя на события той эпохи словно б через микроскоп, отыскивали и указывали не только факты и соткавшие их причины, имея сильные суждения, но пытались определить и самую глубинную суть конфликта. Их взгляд часто упирался в конфликт классов и не проникал глубже.

К этому соображению мы ещё вернёмся.

Две силы

Для освобождения Москвы от поляков в 1612 году, имея одну цель, сошлись у её стен две враждебные друг другу силы. Одна сила – ополчение Кузьмы Минина и князя Дмитрия Пожарского, их полки, возглавляемые дворянством. Вторая – вольное казачество под началом князя Дмитрия Трубецкого.

Симпатии нашего замечательного историка Сергея Михайловича Соловьёва (1820-1879) на стороне дворянства, он говорит: «Под её (Москвы) стенами стояли два ополчения, имевшие, по-видимому, одну цель – вытеснить врагов из столицы, а между тем резко разделённые и враждебные друг другу; старое (первое) ополчение, состоявшее преимущественно из козаков, имевшее вождём тушинского боярина (Трубецкого), было представителем России больной, представителем народонаселения преждепогибшей южной Украйны, народонаселения с противуобщественными стремлениями; второе ополчение, находившееся под начальством воеводы (Пожарского), знаменитого своею верностию установленному порядку, было представителем здоровой, свежей половины России…»

Действительно, казачество, стоя под Москвой и давно не получая жалования, разложилось, оно, обнищав, увлечено было грабежами и пьянством. Однако без его боевой мощи и бесшабашной отваги Москву было бы не взять. И на это указывает Ключевский; его симпатии – в духе его времени – на стороне казачества, «народа». Он говорит и о проблесках патриотичности в казацкой среде, о верности православию. Заметим, что из стана «старого ополчения», из казаков Ивана Заруцкого, одного из самых ярких авантюристов эпохи, были отправлены люди для убийства Пожарского. Дело дошло до того, что и удар ножа был уже направлен князю в живот…

Соловьёв, разбирая следственные бумаги, сообщает подробности, которые хочется напомнить: «Из подмосковного стана, от Заруцкого, приехали в Ярославль двое козаков – Обреска и Степан, у них уже были здесь соумышленники – Иван Доводчиков смолянин, смоленские стрельцы - Шанда с пятью товарищами да рязанец Семен Хвалов; последний жил на дворе у князя Пожарского, который кормил его и одевал. Придумывали разные способы, хотели зарезать Пожарского сонного, наконец, решили умертвить его где-нибудь на дороге, в тесноте…»

Бог уберёг.

Ранен был казак, находившийся рядом, пытавшийся вытянуть Пожарского из толчеи. Заговор раскрыт. Убийцы пойманы. В духе эпохи, да и в военное время, не сносить бы им головы. Но что-то вдруг поменялось в нравственном климате. Убийцы повинились, просили о пощаде «пред всею ратью и были прощены, потому что Пожарский просил за них». Да и обострять отношения нельзя было. Заметим, войско князя только лишь двигалась к Москве, и чувства, которые Пожарский испытывал от предвкушения встречи с «заказчиками убийства», понятны. Он уже был выше личных обид.

Нет, не в классах дело.

На глубине

На расстоянии в четыре сотни лет уяснилось, что на самых глубинных уровнях Исторической России действуют иные силы. Одна – светоносная, устремляющая свою жизненную энергию на достижение национального идеала, понимающая Русь как дом Пресвятой Богородицы, именующая свою землю Святой Русью. Идеал земной власти – Помазанник Божий, Царь.

И другая сила – по сути «часть той силы», что вечно совершает зло, но имитирует благо. Она нацелена на разрушение основы национального государства, её идеала – Святой Руси; она мечтает растворить Русь в желудочном соке соседей или сжечь. Свобода этой силы начинается там, где перечёркивается Закон Божий.

А.С. Пушкин приметил действие «той силы» в умонастроениях современника и описал: «Ты просвещением свой разум осветил, / Ты правды чистый лик увидел. / И нежно чуждые народы возлюбил / И мудро свой возненавидел». В том же поколении либерал-русофоб Владимир Печерин уже и сам изливает душу в стихах: «Как сладостно – отчизну ненавидеть / И жадно ждать ее уничиженья! / И в разрушении отчизны видеть / Всемирного денницу возрожденья!»

Всё и прояснилось. Денница – одно из имён дьявола.

В следующем поколении это уже иной «класс» - это «Бесы», бесы революции, но это и Смердяков, дитя карамазовского дна, судящий о 1812 годе: «...хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы, умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки». В следующем, ХХ веке, это вновь иной «класс», это уже комсомольский поэт Яков Моисеевич (Джек) Алтаузен. Вот и он в стихах изливает ненависть к Святой Руси: «Я предлагаю Минина расплавить, / Пожарского. / Зачем им пьедестал? / Довольно нам двух лавочников славить…» Ещё бы! В ту пору Русь уготавливалась стать вязанкой хвороста для мирового пожара революции. Лев Троцкий, пока сил хватало, вдалбливал и словом, и маузером: «Русские – социально чуждый элемент. В опасную минуту они могут стать в число врагов советской власти…»

Историческая Россия, преображённая в «красную империю», проиграла Третью мировую войну и расчленена. Но ненависть к нам жиже не стала. Её накал мы видим в «белоленточном» и «оранжевом» клонах той силы, что работает на «всемирного денницу».

Мы ещё не вполне осознали, что находимся на выходе из Столетней смуты, начатой в 1917-м, пережив многие её этапы.

Как в XVII веке пришло к русским людям новое понимание государства, так и ныне, в ХХI, – понимание неизбежно должно углубиться. Смысл национального государства, находящегося ныне в окружении глобализируемого мира, не может лежать лишь в области экономической. Но – в охранении своих особых устоев, своего идеала, глубинной основы нашей жизни – Святой Руси. Не осознав этого, всех нас поглотит желудочной сок «золотого миллиарда». Судя по всему, многие из тех, кого теперь называют «креативным классом», «болотной оппозицией», «армией компьютерных хомячков», совершенно не чувствуют, что работают на «всемирного денницу».

Это проблема, которую нужно решать твёрдыми мерами.

Сусанин, Комиссаров… комиссары

Под кровлей дома Романовых наша родина жила три века, укрепившись между трёх океанов, украсив эти свои просторы сиянием крестов на куполах, создав величайшую культуру – святоотеческое учение, иконопись, литературу, живопись, музыку, философию, науку. Россия развивалась в условиях нескончаемой цепи войн. И внешний враг однажды понял, что Россию извне покорить нельзя. Ставка стала делаться на врага внутреннего…

Изначально самой историей нам был дан образ верности царю и отечеству – это образ Ивана Осиповича Сусанина, который под пытками не выдал полякам места, где находится юный царь Михаил Фёдорович. Царь спасся, добрался до Ипатьевского монастыря, где и был призван московской делегацией на царство.

Подвиг народной верности в нашей истории был повторён не единожды.

Здесь вспомним, как рифму к подвигу 1613 года, о событии, произошедшем 4 апреля 1866 года у решётки Летнего сада. Молодой крестьянин Осип Иванович Комиссаров, увидев в толпе любопытных, наблюдавших за прогулкой Александра II, Дмитрия Каракозова, целившегося из пистолета, ударил того по руке, пуля ушла вверх. Передают, что «в городе стало твориться нечто невообразимое; во все церкви на торжественные молебны о здравии государя стекались толпы народа…».

Удивительно, одна из первых организаций революционеров, в которую входил и Дмитрий Каракозов, именуемая «Ад», проводила свои сборища в Москве в доме некоего Ипатова. Словно б тогда «той силой» подыскивался противовес названию «Ипатьевский монастырь». Но прочная стена верности хранила дом Романовых. Крыша Русского дома запылает и рухнет лишь после того, когда не найдётся в новой эпохе своего Сусанина, и в подвале Ипатьевского дома прогрохочут комиссарские выстрелы.

Кремнистая тропа

По пророчествам старцев России ещё будет дарован Царь. Речь идёт о временах, которые не за горами. Желающий без труда найдёт, хоть и в Интернете, например, слова нашего старшего современника – старца Николая Гурьянова на этот счёт. Если так, мы сейчас, мечтая о завершении Столетней смуты, проходим путь, ведущий к новому царю, медленно восстанавливая Русь именно как Царский дом.

Если оглянуться назад и просмотреть события, которые привели к избранию Михаила Фёдоровича, то покажется, что иначе и быть не могло!

Патриарх Гермоген указывал на Михаила Романова как на одного из возможных претендентов на трон. Авраамий Палицын писал о Михаиле как об «избранном от Бога прежде его рождения», так как Михаил был дальней роднёй Ивану Грозному; другой крупный политический деятель – дьяк Иван Тимофеев, как сообщает Ключевский, «в непрерывной цепи наследственных царей ставил Михаила прямо после Фёдора Ивановича (сына Ивана Грозного), игнорируя и Годунова, и Шуйского, и всех самозванцев». Все претенденты на русский престол, выставленные от двух враждебных партий – дворянства и казаков, – «Маринкин сын», Голицын, Мстиславский, Воротынский, Трубецкой, как и другие вельможи и невельможи, которые подкупали избирателей, как и сам Пожарский, – оказались эфемерным фоном той кремнистой тропинки, которая вела малолетнего Михаила на трон. И вот одним казаком было подано письменное мнение. «Какое это писание ты подал, атаман?» - спросил его князь Дмитрий Пожарский. – «О природном царе Михаиле Федоровиче», - был ответ. И вдруг все поняли, что это так и есть! Так свершилось предварительное избрание.

Окончательные выборы состоялись в необыкновенный день, 21 февраля 1613 года – в первое воскресенье Великого поста, день Торжества Православия: «Каждый чин подавал особое письменное мнение, и во всех мнениях значилось одно имя - Михаила Федоровича».

Ныне, в год 400-летия, этот день приходится на Неделю о блудном сыне.

www.fondsk.ru

Читайте другие материалы журнала «Международная жизнь» на нашем канале Яндекс.Дзен.

Подписывайтесь на наш Telegram – канал: https://t.me/interaffairs