ENGLISH
20:02 03.05.2021 • 
Писать про папу оказалось и легко и не очень. С одной стороны, он сам написал десяток книг и ряд статей, где рассказал о многом, что с ним происходило, о людях, с кем довелось познакомиться и работать, о событиях, в которых участвовал или был свидетелем. С другой стороны, оценка – причем высокая – вкладу папы в советскую и российскую внешнюю политику уже неоднократно давалась руководством МИД, тут все ясно и определенно: ему доверялись ответственные посты заместителя министра иностранных дел, Постоянного представителя при ООН и в Совете Безопасности, посла в Египте и Канаде и другие серьезные должности. Поэтому в связи с папиным юбилеем я сочла интересным рассказать о другом: о том, что оказало влияние на сам выбор папой такой редкой профессии, как дипломат. А ещё на его примере – о том, как разные обстоятельства, случайности и везение влияют на жизнь человека, и как сам человек может повлиять на свою судьбу.
Папа родился 15 мая 1931 г. в Москве и считает себя по отцовской линии москвичом по крайней мере в четвертом поколении. А его мама – из подмосковного города Дмитрова, где её предки Елизаровы и Поляниновы, как установлено, жили на протяжении нескольких столетий. Папино детство прошло в Дмитрове у бабушки с дедушкой, где в материальном плане в трудные 1930-е годы было попроще. Но когда пришло время идти в школу, родители вернули его в Москву. К тому времени им удалось перебраться из полуподвальной комнатушки в нормальную комнату в хорошем новом доме на ул.Горького, ныне опять Тверской.
Сразу отмечу, что никаких семейных стимулов становиться дипломатом у папы не было: никто из его ближайших предков за границей не бывал и к международным делам отношения не имел. Семья жила скромно: отец – бухгалтерский работник, мама – преподаватель русского языка и литературы в средней школе. И то, что они своего сына-второклассника стали в 1940 г. обучать французскому языку, не означало ничего, кроме их желания видеть своего единственного ребенка образованным и культурным.
Фото: А. Белоногов с бабушкой, 1935 г.
Французский язык давался папе легко. Вот как он сам об этом пишет: «К нам домой дважды в неделю стала приходить седенькая и вся такая миниатюрно-аккуратненькая француженка Дезирэ Августовна. Каким ветром занесло в нашу страну эту уроженку Тулузы, она не раскрывала, но о своем родном городе и Франции говорила не иначе как с предыханием, слегка закатывая глаза. Помимо меня у нее в нашем доме был еще один ученик – Сергей Яковлевич Лемешев, замечательный тенор, слава которого уже вовсю гремела. Ко мне она приходила сразу после занятий с ним, и каждый раз возникало ощущение, что только с появлением у нас она сбрасывала с себя тяжкий крест обучения знаменитости, поскольку лишь какое-то время спустя обретала способность быть самой собою, то есть щебетать одновременно на двух языках, перескакивая с текста урока на посторонние темы и обратно. Нам обоим было легко и просто. Вполне вероятно, что я вскоре начал бы болтать по-французски, если бы занятия продолжились – все оборвала начавшаяся война, и последовавшая вскоре за ней эвакуация со всеми ее тяготами и лишениями». Но француженка все же успела привить папе вкус к познанию чужого языка, а, ведь, могло быть по-другому: не всякому дано, как бы играючи, чему-то учить ребенка.
Людей папиного поколения называют «дети войны». И не напрасно. Как признает папа, война сильно повлияла на его сознание. Он считает, что без испытаний войны и связанных с нею переживаний он, скорее всего, вырос бы несколько другим. Как замечал еще Карамзин, дети в войну взрослеют быстрее. Так произошло и с папой. Например, он вдруг стал охоч до газет, которые до этого по малолетству (ему исполнилось десять лет, когда началась война) не читал вовсе. Во время двухмесячных эвакуационных скитаний (столько их эшелон мотало по стране, пока не довезли до Киргизии) единственным источником сведений, что происходит, были газеты, если их удавалось достать на какой-нибудь станции. Каждый номер зачитывался до дыр. С тех пор газеты стали для него жизненной потребностью.
Тогда же война открыла ему мир книг, чего в иной обстановке могло и не случиться. «Я, – признается папа, – не любивший раньше иметь дело с книгой, вдруг стал читать запоем. И «повинна» в этом не просто сама вагонная жизнь, когда надо себя чем-то занимать, а и то, что в руках оказалась книга, от которой было трудно оторваться. Она называлась «Водители фрегатов» и повествовала о кругосветных путешествиях». То есть это было как раз то, что и требовалось ему по возрасту, чтобы проявился интерес к книге. Вот с этого момента папа и начал «глотать» книги, зачастую по две-три в неделю, что не просто расширяло его кругозор, но и учило разбираться в жизни и людях. Из эвакуации в Москву он вернулся с не по годам большим багажом всего прочитанного. И тут тоже могло быть иначе: военные невзгоды действовали на ребят по-разному и по-разному учили жизни.
По возвращении в 1943 г. в Москву оказалось, что здание школы, в которой папа до этого учился, взята под военное учреждение. Пришлось идти в другую. В военные годы прошла реформа: школы разделили на мужские и женские. Так папа оказался в мужской школе №135, которая располагалась между Леонтьевским и Малым Гнездниковским переулками рядом с домом, где жили. И как оказалось, это был по-настоящему счастливый выбор. Во-первых, в ней трудились замечательные педагоги, почти каждый из которых «был не только знатоком своего предмета, но и его энтузиастом и стремился привить ученикам к нему не просто интерес, а увлеченность и любовь». Во-вторых, пятый класс «А», в который папа попал, почти сплошь состоял из очень способных мальчишек (так уж случайно подобралось). Именно потому, что класс был очень сильный, они сами, не осознавая того, тянули друг друга вверх, а учителя, в свою очередь, поднимали планку требований. В-третьих, «в классе царила очень хорошая атмосфера: напрочь отсутствовало соперничество, мы были дружными и сплоченными ребятами. Сама военная обстановка так действовала на нас. Мы были не по годам отвественны и серьезны. И, естественно, очень патриотичны».
И ещё: «Вполне возможно, что именно то, что я никогда не испытывал с их (родителей – Е.К.) стороны ни малейшего контроля, ни тем более давления в делах моей учёбы, оказывало на меня нужное стимулирующее действие: доверие, как известно, подстегивает и усиливает чувство ответственности».
Папа рано понял, что точные дисциплины – это не его конек, хотя и по ним он тоже учился на «пятерки». Но приходилось затрачивать больше усилий и времени, чтобы не оказаться слабее приятелей. Душа папы все же тяготела к гуманитарным предметам, особенно к литературе и истории. Школьные сочинения – и классные и домашние – а их тогда задавали часто, чтобы научить ребят логично и грамотно излагать мысли, давались папе легко. Его лишь поругивали подчас за почерк.
Писательский талант у папы выявился довольно рано. Ещё учась в 8 классе, он принял участие в конкурсе, посвященном 800-летию Москвы. По выбранной им теме «Оборонительная роль московских монастырей» специальных публикаций не было. А потому «пришлось на несколько месяцев засеть в «Историчку», где по крупицам собирать материал из различных книг и статей». С грамотностью тоже было все в порядке. Думаю, что она у него врожденная – ведь столько родственников из предыдущих поколений были учителями-словестниками! Участие в конкурсе оказалось не только первым опытом поиска материала, но и аналитической оценки собранного, логического изложения и красивого оформления работы. Для последнего папа пригласил в помощники своего одноклассника – обладателя красивого почерка и фотоаппарата (у папы первый фотоаппарат, полученный в подарок от родителей, появился после окончания школы). В результате работа получила первую премию на конкурсе «Москва – город вечной славы», а ребятам вручили грамоту от МГК ВЛКСМ и Мосгороно. Это был и первый (но не последний) опыт работы в соавторстве.
Выпускной десятый класс пришелся на 1949 год. Волнений, конечно, было много. Шансы на медаль у папы были хорошие, так как по всем 14 предметам, которые тогда фигурировали в аттестатах зрелости, у него стояли годовые оценки «5». Снизить их могли только неудачи на выпускных экзаменах. К счастью, накладок не случилось, и свою золотую медаль он получил. И вполне заслуженно. «Думаю, – пишет папа, – ни один отдельно взятый класс ни в Москве, ни в стране не дал такое число докторов и кандидатов наук, как наш – ими стал почти поголовно весь выпуск, подтвердив, что рекордное количество полученных нашим классом медалей (10 золотых и 1 серебряная на 25 учеников) было дано не зря. И какой широкий веер интересов оказался у моих соучеников! Среди них доктора математических, технических, химических, философских, исторических, экономических, географических и медицинских наук, два члена-корреспондента Академии наук, лауреаты государственных премий».
Наверное, папа ещё чем-то выделялся среди своих одноклассников, если они единодушно поручили ему выступить от их имени на выпускном вечере с благодарственной речью в адрес школы и учителей. И, как он потом напишет, это был его первый опыт словесного экспромта на широкой публике, и поскольку он вышел удачным, он и в дальнейшем нередко поступал таким же образом, в том числе и перед иностранцами, и перед телекамерами.
Теперь перейду к тому, как у папы вызревало намерение стать дипломатом. По его мнению, впервые он задумался на этот счет ещё в подростковом возрасте, когда на улицах Москвы в 1943 г. ему стали попадаться люди в невиданной им ранее форме – в шинелях благородного светло-серого цвета с золотыми гербовыми пуговицами или такого же цвета мундирах с более узкими, чем у армейских, серебряными погонами и необычным расположением на них звезд (только строго вдоль погона). Не составило труда определить, куда они по утрам направлялись, а именно на угол Кузнецкого моста, исчезая в подъездах в самом конце улицы или площади Воровского, то есть в зданиях, где размещался тогда Народный комиссариат иностранных дел СССР, как о том гласила вывеска. Поскольку родители папы пропадали на работе до позднего вечера, а он сам учился во вторую смену, то на него и падала обязанность отправляться по утрам отоваривать хлебные и другие продуктовые карточки на Маросейку в магазин по месту прикрепления этих карточек. Путь туда лежал как раз через Кузнецкий мост. Особенно запала папе в душу парадная форма сотрудников Наркоминдела – к ней полагался кортик. А какой мальчишка в военное время мог остаться к этому равнодушен! Потом, правда, кортики отменили, но какой-то след от созданного ими впечатления в памяти остался.
Несколько серьезнее, возможно, было то, что папе наряду с ещё несколькими ребятами было поручено выступать в классе с информациями о положении на фронтах Отечественной войны, трудовых подвигах в тылу и т.д., причем на папу легла обязанность освещать зарубежные события, в том числе о боевых действиях союзников в Африке против войск Роммеля, в Италии, затем открытии «второго фронта» и т.п., что уже самым непосредственным образом требовало от папы целенаправленного штудирования газет, чем он охотно и занимался.
Папино тяготение к международной тематике было также подстегнуто тем, что их сосед по коммунальной квартире – маститый журналист из «Правды» Оскар Курганов – стал заместителем главного редактора «Литературной газеты» по отделу международной жизни. Так у папы родилась привычка сравнивать освещение событий «Литературкой» с тем, как это делали другие органы печати, и иногда обсуждать это с Кургановым. А он был интересным и знающим человеком, позднее даже стал лауреатом Ленинской премии за сценарий знаменитой киноэпопеи «Освобождение». Папа считает, что знакомство с Кургановым тоже внесло лепту в его будущее намерение связать себя с внешней политикой.
Но особое значение, пожалуй, в развороте папиного интереса к международной сфере стало создание ООН. Сейчас трудно себе представить, какой тогда в нашей стране проявлялся огромный интерес к первым сессиям Генассамблеи ООН и заседаниям Совета Бнзопасности. Целые полосы газет отводились освещению нашего участия в этой организации, а выступления в ней Молотова, Вышинского, Громыко и некоторых других наших представителей публиковались целиком. И следить за постепенно все обострявшимися дискуссиями в ООН было папе захватывающе интересно.
Так к девятому классу у папы и сформировалось желание стать сотрудником МИД СССР. Но поскольку в Высшую дипломатическую школу (ВДШ) принимали людей только с высшим образованием, он полагал, что истфак МГУ мог бы стать для него удобной ступенькой к ВДШ. О существовании МГИМО (тогда ИМО) папа не знал – институт был новый, не успел сделать еще ни одного выпуска, и никак себя не афишировал.
О МГИМО ему сказала мама, а она случайно узнала о нем от своей коллеги, сын которой только что поступил туда. Так выяснилось, что есть готовившее кадры для МИДа учебное заведение, в которое можно поступать прямо со школьной скамьи. Узнав через мамину знакомую о требованиях к абитуриентам МГИМО (нужна была рекомендация райкома партии или комсомола), папа решил, что двери института могут открыться и для него. В своем райкоме комсомола он был на хорошем счету как активный комсомолец, член комитета ВЛКСМ школы и редактор школьной газеты. Получение золотой медали окончательно определило папин выбор в пользу МГИМО, который тогда располагался на Крымской площади в том самом здании, которое сейчас занимает Дипломатическая академия.
Фото: А. Белоногов перед окончанием школы в 1949 г.
Тогда в МГИМО было только три факультета: историко-международный, международно-правовой и международно-экономический. Выбор пал на второй по двум причинам: во-первых, у папы не было ни малейшего представления о юридических дисциплинах, тогда как историю он уже знал в значительно большем объеме, чем предусматривала школьная программа; во-вторых, В.И.Ленин заканчивал именно юридический факультет. А Ленин был для папы большим авторитетом. Золотые медалисты экзамены в институт не сдавали. Требовалось лишь пройти собеседование на языке. И если с чтением папа справился, то с перессказом текста, в котором каждое второе слово было незнакомым, «поплыл», как и с ответами на вопросы, которые плохо понимал. По-иному вряд ли могло и быть. В те годы школы и даже вузы (кроме языковых) вовсе и не ставили целью научить общаться на языке – упор делался на изучение грамматики и способность разбираться в текстах с помощью словаря. Этого считали достаточным (общение с иностранцами вообще тогда грозило неприятностями). Поэтому услышав: «Да, молодой человек, в английском вы не сильны», папа решил, что его не примут. Да к тому же медкомиссия написала нелестное заключение по поводу высокой близорукости у папы.
Зато отлично прошла беседа с членами приемной комиссии, которые задавали вопросы по международной обстановке, положению в стране, новинках литературы и т.п. А потом выяснилось, что в языке и все другие абитуриенты оказались не на высоте. В результате в конце июля папа нашел себя в списке примерно 300 принятых (по сто с небольшим на факультет). Домой он летел как на крыльях, чтобы сообщить радостную весть.
Языки определяла администрация. В то время в институте изучали только четыре европейских языка: английский, французский, немецкий, испанский. На старших курсах можно было взять факультативно второй. Папе дали английский, и преподавать его стали всем с самых азов, буквально с алфавита, но зато делалось все основательно, на совесть. Языком занимались все пять лет каждый день по паре часов и с непременными заданиями на дом. Языки (английский, потом французский) и общеобразовательные предметы не вызывали у папы трудностей. И вообще учиться ему было интересно и легко. Лишь на третьем курсе, когда начали изучать многочисленные юридические дисциплины, стало сложнее. Читались, например, курсы колхозного права, жилищного права и т.п., которые будущим международникам по большому счету были вовсе ни к чему. Студентов словно готовили на все случаи жизни и для работы на любых правовых поприщах. Именно тогда папа стал задумываться о конкретной юридической специализации: «Получалось, что уникальность нашему факультету придает прежде всего именно преподавание на нем международного права, которое в других юридических вузах почти вовсе тогда не проходилось. А если к этому добавить выдающиеся силы, которыми на этот счет располагал институт, – Крылова, Дурденевского, Лунца и других преподавателей межправа, то выходило, что есть прямой смысл совершенно по-особому отнестись к данному предмету – не как одному из многих, а как главному, в котором и надо специализироваться».
Поэтому помимо слушания лекций Сергея Борисовича Крылова и Всеволода Николаевича Дурденевского (авторов тогда самого популярного учебника по международному праву) и участия в семинарах по этому предмету (их вел будущий доктор наук и профессор В.К.Собакин) он начал изучать по собственной инициативе труды других крупных специалистов по межправу – изданные у нас после войны курсы Оппенгейма и Хайда, более ранние издания профессора Берлинского университета Франца Листа, дореволюционные учебники Незабитовского и Комаровского. Эта и другая литература значительно расширила и углубила папины познания в данной отрасли права, особенно публичном. В.К.Собакин, обративший внимание на папины выступления на его семинарах, посоветовал ему записаться в кружок международного права, которым руководил В.Е.Дурденевский, что и было сделано. Там через 2-3 занятия Всеволод Николаевич, решив обсудить весьма актуальный и острый вопрос о Сан-Францисском мирном договре с Японией (Советский Союз отказался его подписать), предложил папе подготовить на эту тему доклад. Вот этот рядовой казалось бы момент учебного процесса и стал ключевым в папиной дальнейшей студенческой судьбе. И не только студенческой. Папа подготовил очень обстоятельный доклад, после заслушивания которого Дурденевский предложил превратить его в дипломную работу и выразил готовность стать её научным руководителем, что и было, конечно, с благодарностью принято.
Папе приходилось много сотрудничать с кафедрой международного права и по линии своей общественной работы – он был заместителем главного редактора факультетского научного студенческого журнала, отбирал для издания и редактировал рукописи на юридические темы, а многие из них были как раз из области межправа.
Природа не обделила папу способностями. Об этом говорят и его школьные успехи, и то, что все экзаменационные сессии в институте, кроме одной, когда ему пришлось довольствоваться «четверкой» по советскому гражданскому праву, он сдал на «пятерки». Чтобы так учиться, нужно было стараться и вкладывать большой труд в изучение каждой дисциплины, особенно языков. Поэтому папа никогда не вспоминает студенческие годы как время легкой и вольной жизни «Может быть, – пишет он, – у меня просто не хватало тогда безоглядной и дерзкой бесшабашности, которая превращает жизнь иного студента в цепь беззаботных веселых гулянок. А может, дело было и не во мне, а в условиях, а они были суровые». Это были последние годы жизни Сталина, время «дела врачей», борьбы с «космополитами», апогея культа личности вождя. И тем не менее, по словам папы, монахами они не были, и при всех минусах тогдашней жизни, на его взгляд, в ней все же преобладали светлые тона. Соответствовавшими им были и настроения: победа была за нами, война осталась позади, а восстановление хозяйства и других важных для народа сфер жизни шло полным ходом.
Папа по своим убеждениям и взглядам был и остается советским человеком, в том числе в оценке дня сегодняшнего. Думаю, что примером для него всегда оставался его отец Михаил Николаевич Белоногов, который в 1918 г. 16-летним юношей добровольно записался в Красную армию, воевал и был демобилизован после тяжелейшего ранения и контузии. Последние осколки из его тела извлекли лишь в конце 1930-х годов и по состоянию здоровья он больше к военной службе не подлежал. Михаил Николаевич был добрым, отзывчивым и в высшей степени порядочным человеком. В партии состоял с 1925 г. и никогда не менял своих убеждений. И со своей женой Лидией Алексеевной они всю жизнь прожили душа в душу. Для меня с сестрой бабушка всегда была ангелом-хранителем. Кстати, у нее в кармане тоже был партбилет, и у себя в школе она была секретарем парторганизации. Просто в семье их членство в партии никак не проявлялось и, будучи прекрасными людьми, они воспитывали и сына, и нас, внучек, своим примером.
Фото: родители А. Белоногова Михаил Николаевич и Лидия Алексеевна
Обучаясь в МГИМО, папа никогда не расставался с надеждой по окончании учебы поступить на работу в МИД СССР, который в начале 1950-х годов перебрался в высотное здание на Смоленской площади. Но к пятому курсу эта надежда начала таять. Уже предыдущий выпуск столкнулся с проблемами трудоустройства. С каждым годом в МИД брали все меньшее число выпускников института, а оставшихся за бортом распределяли кого куда – по разным ведомствам, редакциям, переводчиками в армию. В то время так называемого свободного распределения не существвало в принципе: работать предстояло там, куда пошлют, и решала это распределительная комиссия во главе с одним из заместителей министра иностранных дел.
Поэтому папин красный диплом уже не был гарантией трудоустройства непременно в МИД. Поговаривали, что часть их выпуска оставят на шестой год, чтобы готовить из них синхронных переводчиков. Такая участь папу вовсе не привлекала. Поэтому, когда кафедра международного права приняла решение рекомендовать его к себе в аспирантуру, он сразу же согласился: ученая стезя ему вовсе не претила, к тому же не исключалась возможность в дальнейшем при случае перейти в МИД. На распределительной комиссии, куда папа был вызван, рекомендация кафедры была утверждена – вся процедура заняла не более минуты. Последние адресованные папе слова прозвучали так: «Вам позвонят».
И, действительно, через пару недель ему позвонили из Управления кадров МИД и пригласили явиться в такую-то комнату. Уточнив анкету, папу препроводили на собеседование к руководству Договорно-правового отдела (ДПО). Это папу не смутило и не насторожило: МГИМО был ведомственным институтом, и он счел в порядке вещей, что с ним, как будущим аспирантом кафедры международного права, хотят поговорить именно в этом отделе. Ободрило, что из пяти присутствовавших двух он хорошо знал – Крылова и Дурденевского (оба работали в ДПО экспертами-консультантами).
Папа вспоминает: «Беседа носила доброжелательный характер, и я чувствовал себя достаточно раскованно. Но вдруг меня спросили, как я смотрю на то, чтобы специализироваться по международному частному праву, – удар был, можно сказать, под дых: я эту дисциплину не любил. Я стал отбрыкиваться, а меня, напротив, стали убеждать, какая это важная и интересная отрасль права. Но я не сдался, хотя внутри и возникало опасение, что мою кандидатуру теперь могут запросто отвести».
Когда папа вернулся в кадры, ему сказали: «”2 августа с утра явитесь в бюро пропусков, чтобы в девять без опозданий быть на работе”. “«На какой работе? – оторопело спросил я. – Ведь я распределен в аспирантуру”. Теперь на меня в изумлении воззрилась кадровичка: “Какая еще аспирантура? Вы со 2 августа назначаетесь референтом ДПО. Для чего, Вы думаете, с Вами беседовал заведующий этим отделом? Чтобы посмотреть, стоит ли Вас брать к себе на работу. Вот зачем”. В моей душе творилась буря. Ещё минуту назад я был готов услышать от кадровички, что из-за нежелания заниматься частным правом меня сняли с аспирантуры, а тут такой подарок – работать в МИДе и прямо по специальности, да еще с вместе с Дурденевским и Крыловым. Это мне и не снилось. Я был по-настоящему счастлив».
Позже Дурденевский рассказал папе, как все произошло. Неожиданно в ДПО открылись две вакансии, и они с Крыловым решили на одну из них предложить папу, а на другую фронтовика и парторга курса Дмитрия Быкова, кстати хорошего папиного друга. «Наука от вас никуда не уйдет, – сказал Дурденевский, – а вакансии в ДПО случаются крайне редко». И правда: в течение последующих пяти лет в ДПО не взяли ни одного выпускника МГИМО. Да, папе безусловно повезло – чистый случай. Хотя, если разобраться, это – заслуженный итог добросовестной учебы папы, приобретенных им знаний в области международного права, продемонстрированного им умения эти знания применять, ответственного отношения к порученному, инициативности, умения отстаивать свою точку зрения. В ином случае, выбор, кем заполнить вакансию, мог вполне пасть не на него. Только около 30 выпускников МГИМО были в тот год приняты в МИД, т.е. около 10% окончивших студентов с трех факультетов. Правда, это число потом слегка возросло за счет тех, кто был оставлен в институте на шестой год.
2 августа 1954 г. папа впервые вошел в здание высотки на Смоленской площади в качестве сотрудника МИД СССР. «Мне предстояло работать там, где я мечтал, – напишет папа. – Институт хорошо меня подковал в теории, а вот практическую сторону пришлось осваивать в МИД, можно сказать, с нуля». Но это уже другая история, о которой, я надеюсь, ещё расскажу. Тем более есть о чем: дипломатическая жизнь папы была интересной, насыщенной и плодотворной. Уверена, что в канун 90-летия у него есть все основания с чувством удовлетворения мысленно перелистывать её страницы. Может быть и мы с вами их как-нибудь тоже полистаем.
Литература
А.М.Белоногов «Мой путь». М., ООО «Проспект», 2011
А.М.Белоногов «На дипломатической службе в МИД и за рубежом». М., «МГИМО-Университет», 2016
Читайте другие материалы журнала «Международная жизнь» на нашем канале Яндекс.Дзен.
Подписывайтесь на наш Telegram – канал: https://t.me/interaffairs
