Сны о Туране

Ответом на усиливающуюся глобализацию во многих странах становится растущий интерес к своим цивилизационным корням, к выявлению собственной этнокультурной индивидуальности, «самости», что часто воплощается и во внешней политике. С другой стороны, как отметили авторы декабрьского (2020 г.) доклада Дипломатической академии МИД РФ, «Само развитие событий продемонстрировало, что претендовавшие на «глобальное лидерство» Соединенные Штаты уже не в состоянии контролировать стремительный рост новых региональных лидеров и самодостаточные геополитические процессы на мировой периферии».[i]

В стороне от этих процессов не осталась и Турция, старающаяся сочетать в своей политике атлантический, неосманисткий, исламистский и «тюркистский» вектора. О последнем тренде и пойдет речь, но начать придется с истории.

В Средние века на мусульманском Востоке социальная самоидентификация определялась прежде всего конфессиональной принадлежностью и подданством. Так, предки современных турок считали себя членами мусульманской уммы, во-первых, и подданными дома Османов, во-вторых.

Со второй половины XIX века у части турецкой интеллигенции под влиянием интеллектуальных веяний из Европы появляется интерес уже к национальным корням. Причем, сферой научных изысканий становятся не только османские, но и зарубежные - российские и иранские - тюрки.

В начале ХХ века упадок Османской империи подталкивает правящую партию «Единение и прогресс» к поискам идеологии, способной сцементировать расползающиеся национальные окраины. После ряда неудачных экспериментов по консолидации населения, руководство империи обращается к доктрине «тюркизма», согласно которой в деле сохранения государства следует опираться на османских тюрков. 

Начавшаяся вскоре Первая мировая война разожгла аппетит политических элит, и скорая, как полагали в Константинополе, победа над Антантой должна была обеспечить расширение границ государства Османов за счет тюркских территорий Российской империи. «Тюркизм» перерос в «пантюркизм», провозгласивший необходимость и неизбежность культурной, экономической и политической консолидации всех тюркских народов. Причем, «Тюркский мир» практически с самого начала мыслился как остов более широкой общности – Турана, под которым понимается совокупность всех этносов урало-алтайской языковой семьи: тюрков, финно-угоров, монголов, тунгусо-манчьжуров, а иногда – еще японцев и корейцев. Их тоже предполагалось объединить, но это была уже «программа-максимум».

Война закончилась военным разгромом и развалом империи. Оккупация османской территории войсками Антанты привела к подъему освободительного движения, а вместе с ним – к росту национализма, который и стал фундаментом построения современной Турции. Новые власти не питали экспансионистских амбиций: им нужно было поднять страну из руин, провести многие и многие реформы. А главное – «создать» государственную нацию, все с той же целью консолидации, но теперь уже не империи, а того, что от нее осталось. С этой целью все граждане Турецкой Республики, вне зависимости от этнической принадлежности, были объявлены турками (Türk). Но этот же этноним в турецком языке обозначает всех прочих тюрков, которые таким образом «зачислялись» в члены единой «тюркской» нации и говорили якобы на различных диалектах единого «тюркского» языка. Официально от пантюркизма власти дистанцировались, но «мостик» к нему оставили.

Самому Ататюрку приписывают многозначительные высказывания, сделанные им в приватных разговорах в начале 30-х годов и оставшиеся в мемуарах его собеседников: «Сегодня Советский Союз - наш друг, сосед и союзник… Под властью этого нашего друга живут наши братья по языку, вере, по самой сути своей. Мы должны быть готовыми раскрыть им объятия… Мы не должны ждать, когда они приблизятся к нам. Мы должны пойти им навстречу.»; «Тюрки живут повсюду. Сегодня нельзя даже помыслить о политическом союзе. Надо начинать с культуры… Со временем культурный союз должен перерасти в политический. Через сто лет или через пятьдесят. Может ли существовать более великий идеал?».[ii]

Первое оживление пантюркистских настроений в республиканский период пришлось на Вторую мировую войну. В стране активизировались пантюркисты, а в беседах с германскими коллегами турецкие дипломаты то уверяли, что их страна не имеет амбиций вне ее настоящих границ, «по крайней мере, в официальной политике» (!), то выражали готовность обсуждать вопрос о своих территориальных притязаниях, когда «русский поход германской армии принесет заметный результат». Риторика изменилась только после Сталинградской битвы. В мае 1944 года турецкий президент Исмет Иненю заявил: «Мысли о Туране вредят нам… Наша национальная политика и в мыслях не имеет искать приключений за пределами страны. Туранисты являются бессовестными подстрекателями и совратителями молодежи». Сразу после этого выступления 26 турецких дивизий были отведены от советской границы.[iii]

В 60-е годы в Турции официально создаются ультранационалистические (т.е. пантюркистские) партии и организации, наследниками которых являются сегодня Партия националистического движения, ассоциация «Очаги идеала» и т.п.

Второй всплеск пантюркистского дискурса пришелся на первую половину 90-х годов - этому как нельзя лучше способствовала геополитическая ситуация. После распада СССР на Кавказе и в Центральной Азии возникли тюркские республики, которых Анкара стала рассматривать в качестве объекта приложения «цивилизаторских» усилий, благо западные страны первостепенное внимание уделили в то время новым государственным образованиям, расположенным в Европе. Перед Анкарой замаячила перспектива превращения в лидера целого конгломерата этнически родственных стран.

Активно в этом направлении работал тогдашний президент Турции Тургут Озал (1989 – 1993), объявивший наступающее столетие «тюркским веком». Позже его вдова вспоминала, что супруг готовил план объединения всех тюркских республик в одном государстве «по типу США», но при главенстве Турции.[iv] «Восточную» политику Озала продолжил его преемник на президентском посту Сулейман Демирель (1993 – 2000), выдвинувший лозунг «Тюркского мира от Адриатики до Китайской стены».

Западные союзники Анкары поддерживали ее амбиции – «турецкий образец» для постсоветских республик устраивал США и европейские державы больше, нежели образец, скажем, иранский или саудовский.

И Озал, и Демирель совершили турне по Центральной Азии и Азербайджану, инициировали целый ряд саммитов тюркских стран, под их эгидой проводились всевозможных конференции, участники которых обсуждали прошлое и будущее «Тюркского мира». В 90-х годах были созданы государственное Тюркское агентство по сотрудничеству и координации (TIKA), занимающееся преимущественно социальными и гуманитарными вопросами, Международная организация тюркской культуры, а также НПО «Ассамблея тюркских народов».

Однако, объединения не произошло. Первоначальная эйфория от «братания» сменилась более трезвым подходом к отношениям с «западным братом». Руководство тюркских республик смущала и националистическая риторика Анкары, и звучавшие в ее политическом монологе (диалога особо не получалось – вновь обретенные соплеменники виделись туркам больше как объект приложения миссионерских усилий, чем субъект равноправных двусторонних отношений).

 Нурсултан Назарбаев позже вспоминал: «Большинство поверило в то, что все проблемы Казахстана способна решить Турция. Однако, это означало бы отказ от самостоятельности, разрыв традиционных связей с соседями и смену «старшего брата» ... Все это явно прозвучало в проекте декларации первого саммита тюркских президентов, подготовленном нашими турецкими коллегами... Там говорилось, что мы будем ориентироваться на сотрудничество с Турцией, основываясь на нашей исторической, языковой и культурной общности, общих традициях... Мне пришлось разочаровать Озала отказом от подписания этой декларации ... Я предложил восстанавливать связи внутри нашей цивилизации при уважении к нашей недавно обретенной независимости и суверенитету всех стран, но заявил, что мы не намерены рвать отношения с другими странами и народами и вступать с кем бы то ни было в неравноправные отношения».[v]

Третий подъем «объединительной» риторики и политической активности (в самой Турции термин «пантюркизм» не употребляют, предпочитая говорить о «тюркском мире» или «тюркском содружестве») произошел уже в правление Партии справедливости и развития Реджепа Тайипа Эрдогана. Этот период отмечен дальнейшей институционализации отношений: были созданы Парламентская ассамблея тюркоязычных стран (2008), Совет сотрудничества тюркоязычных государств (или Тюркский совет, 2009), главной целью которого объявлено «углубление всестороннего сотрудничества между тюркоязычными государствами». Регулярно проводятся Международные тюркские курултаи, саммиты лидеров тюркских государств. Время от времени заходит разговор и о формировании общих вооруженных сил, но, как показала вторая Карабахская война, реальностью стал лишь военно-политический альянс Турции и Азербайджана.

Тем не менее говорить о реализации пантюркистского проекта в кратко- и среднесрочной перспективе не приходится. Общаться с родственниками можно и должно, но съехаться с ними бывает непросто, а жить под одной крышей - невыносимо.

Во-первых, сколько-нибудь тесное политическое объединение предполагает делегирование его участниками части своего суверенитета центру, а на Востоке это неприемлемо, что, в частности, подтверждает неудачный опыт объединения Египта и Сирии; Египта, Сирии и Ливии; Ирака и Иордании; Ливии и Чада. Более того, Турция, так и не избавившаяся окончательно от имперских комплексов, видит себя не иначе как лидером «младших братьев», как в стране называют зарубежных тюрков.

Во-вторых, пантюркистская тематика для среднеазиатских республик не слишком актуальна: первоочередными для них остаются экономические вызовы (а полагаться здесь на Турцию не приходится), а также задачи национально-государственного строительства. Как констатировал в одном из недавних интервью Сергей Лавров, страны бывшего СССР вряд ли «могут эту (пантюркистскую – А.И.) идею в каком-то виде поддерживать» и им нет смысла терять свою независимость. Они заняты другим — укреплением своих национальных интересов.[vi]

В-третьих, само турецкое руководство вряд ли серьезно стремится к тесному политическому единению с соплеменниками, полагая конечной целью «восточной» политики экономические дивиденды и рост своего политического веса в глазах западных и ближневосточных контрагентов, а также России. Здесь уместно вспомнить, что инициированы «объединительные» процессы были Тургутом Озалом – «западником» до мозга костей; а государственный министр (и бывший премьер страны) Тансу Чиллер еще в 1997 году грозила Брюсселю «разворотом к тюркам» в случае непринятия Турции в Европейский союз.

Наконец, дискурс о «Тюркском мире» далек от того, чтобы называться даже «проектом». Вся масса посвященной ему литературы лишена конкретики - это, скорее, романтическая ностальгия по утраченным истокам, не доктрина, не теория, а мечта о легендарном прошлом.

Тем более мечта о Туране, объединяющем Финляндию и Венгрию (а то и Корею с Японией) под эгидой Турции, останется мечтой, тешащей самолюбие туранистов и будоражащей воображение некоторых беллетристов.

Мнение автора может не совпадать с позицией Редакции

Читайте другие материалы журнала «Международная жизнь» на нашем канале Яндекс.Дзен.

Подписывайтесь на наш Telegram – канал: https://t.me/interaffairs