Единый рынок или общие проблемы?

В одном из последних номеров британский журнал The Economist назвал ситуацию с развитием общего рынка Евросоюза «проблемой, о которой никто не говорит». Между тем, процесс экономической интеграции Европы «не просто не закончен». Во многих отраслях он поворачивает вспять, утверждает влиятельное британское издание.

В прошлом году единый внутренний рынок ЕС отметил свое формальное 25-летие. Оценки официального Брюсселя по этому поводу исполнены преимущественно в радужных тонах. Отчасти с ними согласен и The Economist: так, экономическая интеграция последних десятилетий удвоила объем торговли между странами ЕС. Все члены Евросоюза, за исключением Великобритании и Ирландии, торгуют больше с другими государствами Сообщества, нежели со странами за пределами Европы. В рамках европейских трансграничных цепочек поставок, доля импорта комплектующих и готовых изделий из соседних стран превышают по объему аналогичные показатели для Азии или Северной Америки. С другой стороны, и это признают даже в руководстве ЕС, Сообщество неуклонно теряет позиции в глобальной торговле, а совокупные темпы роста его ВВП снижаются. Даже несмотря на всё новые финансовые вливания со стороны Европейского центрального банка. Десять лет назад, 16 из 40 крупнейших публичных компаний мира находились в ЕС[i]. Сегодня – только девять[ii] (с учетом двух британских). Количество стартапов мирового уровня в ЕС также невелико. Экономика Европы по-прежнему напоминает скорее лоскутное одеяло, сотканное преимущественно из национальных экономик средней величины, а не полноценного конкурента Америке и Китаю. Унификация условий ведения бизнеса в ЕС «трещит по швам». В одних случаях, процесс все еще не завершен, в других – идет на попятную.

У первопричин нарастающих трудностей в процессе перехода к новому уровню экономической интеграции в рамках Евросоюза есть разные объяснения. По мнению The Economist, одна из главных проблем – сохраняющаяся национальная раздробленность в секторе услуг. Который, между тем, уже дает до трех четвертей совокупного ВВП ЕС, и создал львиную долю рабочих мест в последние несколько десятилетий. Проблема в том, что единый рынок был изначально задуман для торговли товарами и весьма преуспел в вопросах ликвидации национальных барьеров и внедрения общеевропейских регулятивных норм и процедур. При все том, с точки зрения конкурентоспособности, формирование единого рынка «в первую очередь обострило конкуренцию между странами ЕС». Ведение единых унифицированных требований для всех стран еврозоны, «значительно укрепило динамику расхождения, а не способствовало сближению»[iii].

Избавиться же от барьеров в торговле услугами еще сложнее. Национальная специфика в регулировании сектора услуг играет доминирующую роль, а «некоторые нормы уходят корнями во времена средневековых гильдий». В результате, власти отдельных стран долго сопротивлялись либерализации деятельности юристов, фармацевтов или водителей такси. Целые отрасли экономики и вовсе исключены из процесса либерализации общего рынка ЕС. А в случаях, когда единые регулятивные нормы все же пробивали себе дорогу, это происходило лишь в ограниченных масштабах, напоминает The Economist. По оценкам Еврокомиссии, в странах ЕС действует до 5 тысяч национальных регулятивных процедур, касающихся секторов услуг – почти по 200 нормативных актов на страну-члена. Разрешение на оказание услуг во многих сферах требует наличия профессионального образования, сертификации, а порой и членства в профессиональных ассоциациях конкретной страны. 

Как представляется, трудности и скрытые препоны на пути формирования общеевропейского рынка услуг весьма наглядно демонстрирует проект единой валюты евро. Тем более что он, в значительной мере, «перехватил» фокус внимания сторонников европейской экономической интеграции в течение последних двадцати лет. И теперь, на примере сектора финансовых услуг, можно видеть, как ликвидация барьеров для движения капиталов после введения евро привела к существенному дисбалансу в инвестициях, особенно в промышленном секторе. Выиграли страны, расположенные в центре ЕС. А вот географическая «периферия» еврозоны утратила часть былой инвестиционной привлекательности. При этом наличие евро не позволяет пострадавшим странам стимулировать экономику за счет снижения стоимости валюты. Кроме того, нынешняя архитектура еврозоны создает у некоторых национальных правительств соблазн для подспудного поощрения таких действий национальных банковских учреждений, которые угрожают подорвать финансовую устойчивость последних. Поскольку для спасения банков от банкротства ЕЦБ вынужден кредитовать их под очень низкий процент и на относительно длительный срок. Банки, в свою очередь, кредитуют правительства, когда покупают их облигации. Тем самым, власти таких стран де-факто получают косвенный доступ к «печатному станку» для эмиссии евро.[iv]

По оценкам редакции российского журнала «Эксперт», причины неудач ЕС в глобальной конкуренции коренятся не только в буксующем уже двадцать лет проекте единой европейской валюты. Но и в неспособности Европы «противостоять полностью открытому глобальному рынку» вследствие потери «значительной части» промышленного потенциала. На внутреннем рынке европейские компании, особенно в товарных секторах, быстро уступают под натиском поставщиков из КНР. При этом, «сжатие промышленности оказалось огромным ударом по всей европейской конструкции, так как Европа в экономическом смысле — прежде всего индустриальная цивилизация». Потеря доли рынка промышленными секторами экономики спровоцировала, в свою очередь, деградацию «технологического потенциала» Европы. Деиндустриализация, вкупе с многочисленными проблемами еврозоны, нанесли сильный удар по динамике доходов домохозяйств, и, в конечном счете, стали стремительно подтачивать «политическую востребованность» объединенной Европы.

Схожей точки зрения, по-видимому, придерживаются экономические власти двух ведущих стран ЕС, Германии и Франции, которые утверждают, что ответом на нынешние проблемы европейской экономики должна стать в первую очередь дирижисткая политика поддержки национальных производств. Берлин и Париж выступают за слияние европейских фирм с целью формирования промышленных «чемпионов», которых необходимо избавить от надзора антимонопольных органов и которые, за счет масштаба, будут способны конкурировать с Китаем[v].

The Economist предлагает три направления действий, которые, по мнению редакции, способны обратить вспять негативные тенденции. Во-первых, необходимо добиться полного выполнения законодательства о едином рынке на уровне всех стран-членов. Иначе не может быть и речи ни о каком едином рынке услуг или едином рынке труда. Во-вторых, необходима реформа еврозоны. Необходим общий фонд страхования банковских депозитов. Значительный по масштабам общий бюджет, одна из главных задач которого – страхование от роста безработицы. Необходимы меры по формированию общеевропейского рынка банковских услуг. Наиболее трудным видится третье предложение – ликвидация структурных барьеров на пути трансграничной торговли. Единые подходы к взиманию НДС, гармонизация правил банкротства для финансовых учреждений, меры, стимулирующие формирование общеевропейского рынка капитала. Помимо этого - стандартизация контрактов на оказание всех тех коммерческих услуг, которые технически могут быть предоставлены вне привязки к конкретному месторасположению, к примеру, бухгалтерские или в области архитектурного проектирования.

Однако вопрос полноты имплементации наднационального законодательства уже превратился в одну из главных угроз единству Евросоюза. Так, как показывает практика, как богатые, так и бедные члены Сообщества скорее демонстрируют заинтересованность в торможении окончательной либерализации экономической жизни. Единый рынок подрывает конкурентоспособность стран ЦВЕ и Юга Европы, сводя на нет их низкие в масштабах ЕС издержки и низкую стоимость товаров и рабочей силы. В свою очередь, неизбежное в процессе политического согласования «усреднение» нормативов и стандартов подрывает глобальную конкурентоспособность ведущих компаний и богатейших экономик ЕС. Так одной из причин Брекзита стало желание Лондона «уйти от свободы общего рынка в Евросоюзе», которая «на протяжении последних 10 лет» провоцировала хронический дефицит в торговом балансе Великобритании с государствами ЕС[vi]. Общий бюджет ЕС несет дополнительные расходы, субсидируя «лояльность аутсайдеров» к нормам единого рынка. Сохраняющиеся диспропорции в социально-экономическом развитии между странами и регионами не сулят скорого освобождения ведущих экономик Евросоюза «от бремени донорства». «В итоге, у государств-членов на поверку оказывается мало общих подходов» по вопросу единого рынка[vii].

Остальным двум направлениям реформ единого рынка, хотя и в разной степени, до сих пор сопротивляется крупнейшая экономика ЕС, Германия. А также, хотя и не столь решительно, экономика «номер два» - Франция. Что касается евро, то его обменный курс «явно слишком высок для Франции и Италии (это становится ударом по их конкурентоспособности), и слишком низок для Германии (примерно на 20%)». Немецкой экономике это дало решающее преимущество по сравнению с другими членами ЕС и обеспечило «огромный профицит внешней торговли».[viii] Таким образом, евро за 20 лет сделал Германию еще более могущественной в экономическом отношении. Париж, со своей стороны, пока еще не потерял надежду убедить немцев «поделиться» экономическими преимуществами.

Наконец, сектор услуг в Германии гораздо менее конкурентоспособен, по сравнению с очень сильной производственной индустрией. При этом ФРГ сильно зависит от экспорта товаров и, соответственно, от колебаний международной торговой конъюнктуры. В условиях продолжающегося не первый год замедления экономики, Берлин, предпочитает вести речь о более энергичной «промышленной политике» в рамках которой государство должно оказывать финансовую и административно-регулятивную помощь приоритетным отраслям национальной экономики. А президент Франции еще в 2017 году призывал национальных автопроизводителей вернуть домой производство из стран ЦВЕ. В настоящее время Париж сильно озабочен геоэкономическими аспектами экспансии иностранных поставщиков услуг, особенно в секторе цифровых технологий, что также демонстрирует стремление к ограничению конкуренции. А это полная противоположность линии на продвижение единого рынка Европы. При этом вступающая в должность главы ЕК с ноября Урсула фон дер Ляйен пока что явно не относит вопрос о едином рынке к числу своих приоритетов. По мнению сторонников единого рынка, причина кроется в ее политической зависимости от Германии и Франции.

Вопрос о месте и роли единого рынка в развитии экономики Европы остается открытым. С одной стороны, если не произойдет дальнейшей интеграции единого рынка в области оказания услуг, то единые наднациональные правила и нормы будут со временем «охватывать все меньшую и меньшую долю совокупной экономики ЕС». И что тогда будет связывать «единую Европу»? С другой стороны, не ясно, в какой мере возможно ускорить рост объединенной экономики Европы, одновременно поставив под угрозу экономические перспективы отдельных стран в результате дальнейшей либерализации хозяйственных связей в нынешнем формате? Пессимисты указывают на пример Великобритании, которая заявляет о намерении покинуть ЕС едва ли не любой ценой. А дальше, как сообщают СМИ, пойдет по «трамповскому» пути заключения двусторонних соглашений о свободной торговле[ix]. Оптимисты же всё еще надеются, что, несмотря на растущую турбулентность международного экономического порядка, остается время «заново изобрести правила экономической игры»[x]. Вот только способна ли нынешняя Европа «разыграть свою карту»?

Мнение автора может не совпадать с позицией Редакции

Читайте другие материалы журнала «Международная жизнь» на нашем канале Яндекс.Дзен.

Подписывайтесь на наш Telegram – канал: https://t.me/interaffairs