Сергей Накаряков: «Сам факт того, что я играю на трубе или флюгельгорне, не имеет никакого значения»

Фото: Thierry Cohen

Трубач Сергей Накаряков об ответственности, везении и своем голосе.

Сергей, насколько я замечаю, Вы не очень охотно даете интервью, а если и даете, то довольно сдержанно. Вы не любите общаться с журналистами?

По-разному бывает, наверное, зависит от журналиста. Как это ни странно, мне привычнее давать интервью на английском, так как я живу не в России.

В каждом тексте о Вас рядом с фамилией Накаряков неизменно ставят "Паганини трубы" (так финская пресса окрестила Сергея Накарякова после его выступления на фестивале в Финляндии – прим. ред). Если о цифрах, то Google показывает примерно 180 тыс. результатов по этому запросу. Вы не устали от ярлыков?

Это с 13 лет. Порой, безусловно, надоедает, но я к этому отношусь с пониманием: так как у меня нет никаких премий на конкурсах, журналистам хочется повесить ярлык, чтобы было проще “продать”.

Намеренно обошли конкурсы?

В детстве я случайно получил диплом во взрослом конкурсе, на этом все закончилось. Специальной позиции не было, просто повезло, что очень рано я получил то, что они могли дать: играл концерты и в 15 лет записывал компакт-диски. Я очень счастлив, что мне не пришлось во всем этом участвовать, потому что, зная себя, это был бы кошмарный стресс.

Вы ведь начинали как пианист?

Ходил в музыкальную школу, но я играл обыкновенно.

Писали, что произошла авария, после чего Вы и начали играть на трубе.

Аварии не было, я упал с дерева. Играл с ребятами, зацепился руками за ветку, пальцы соскользнули... Я получил компрессионный перелом позвоночника и больше, чем на три месяца оказался в больнице. Когда меня выписали, врачи сказали, что можно стоять, лежать, но еще полгода нельзя садиться. Пришлось оставить рояль, чему я был несказанно рад. Незадолго до этого я уже начал брать уроки игры на трубе и потом сконцентрировался на ней.

Ваш папа рассказывал, что, когда Вы услышали записи Тимофея Докшицера, заплакали и сказали: "У меня так никогда не получится”. В какой атмосфере нужно расти, чтобы в 9 лет так воспринимать музыку?

“У меня так никогда не получится” – не ключевое выражение, но я помню, что был поражен до слез тем, что услышал. Это были прелюдии Баха – до сих пор одна из моих любимых записей Тимофея Докшицера. До того момента я ассоциировал трубу с джазом и вдруг услышал ее с органом. Это было чем-то невероятным. А по поводу моего детства… Конечно, я рос в музыкальной среде. Моя старшая сестра – пианистка, которая в отличие от меня действительно здорово играла. В какой-то момент она уехала в Москву учиться в ЦМШ, а я – домашний продукт.

Про “домашний продукт”: Вы обошли эту классическую систему, оставшись на домашнем образовании, как так вышло? Это сейчас и информации много, и можно свободно ездить на любые мастер-классы, а для того времени довольно смело.

Я ходил в музыкальную школу в Нижнем Новгороде, но так как я рано начал играть концерты, то очень много отсутствовал. В какой-то момент взял академический отпуск, а в 1991 году мы уехали в Израиль. Там я тоже не пошел в школу, потому что все время выступал. В 1993 году мы оказались во Франции. Я поступил в консерваторию, побыл студентом два года, но так ее и не окончил.

Не понравилась система?

Нет, меня выгнали. Я пропустил последний экзамен из-за концерта и не сообщил об этом заранее. У меня нет ни одного диплома.

Вы помните то чувство, когда переехали из России в Израиль?

Оно у меня не такое, как у родителей, конечно. Для них это был разрыв и прыжок в неизвестность, а мне все казалось очень интересным. Израиль не был моей первой поездкой за границу: я играл в Болгарии, в 1990 году выступил в Финляндии на фестивале Дмитрия Ситковецкого, после чего пошли все эти прозвища «Паганини» и так далее, а затем в Кольмаре у Владимира Спивакова. И переезд стал чем-то очень увлекательным, хотя родителям пришлось сложно, особенно маме. Папа продолжил заниматься мной, а она заботилась о том, чтобы прокормить нас, пока не появились концерты.

Вы осознавали в детстве эту родительскую жертву?  

Мне такие мысли в голову не приходили, но я очень рано понял, что надо на 100% отдаваться делу. В какой-то момент родители оставили работу, чтобы сконцентрироваться на мне. И я рано начал зарабатывать на всю семью, так что была и финансовая ответственность. Я не мог позволить себе халтурить, да мне и не хотелось. Во мне есть перфекционизм, папа этому научил.

Интересно, что папа, не будучи трубачом, стал Вашим педагогом.

Он знает азы звукоизвлечения, потому что когда-то преподавал фортепиано в музыкальной школе и вел детский эстрадный ансамбль. С самого начала папа отвел меня к Павлу Александровичу Гринько, который в ту пору был первым трубачом Горьковской филармонии. Я был в его классе в течение полутора лет, ходил на уроки два раза в неделю, а дома занимался каждый день с папой. Именно он научил меня серьезно относиться к делу. Да, действительно, папа – не трубач, но ему не надо было мне объяснять, как дуть в трубу. Мы искали путь методом проб и ошибок и интуитивно многого достигли. Мне повезло, что ни разу не приходилось переучиваться.

Учитывая, что мы с Вами встретились в Австрии, не могу не спросить: что значит для 14-летнего парня выступать на Зальцбургском фестивале?

Это было счастье, но сегодня я гораздо лучше понимаю удачу и везение, которые мне сопутствовали в те годы. Мне помогали в детстве: и Владимир Теодорович Спиваков, и Саулюс Сондецкис, и Дмитрий Ситковецкий, и позже другие музыканты. Я всем очень благодарен, но эти три человека сыграли очень большую роль в моей жизни. 

Вы ведь стали первопроходцем сразу в нескольких вещах. Во-первых, вывели на сцену флюгельгорн…

Теперь я не единственный, кто на нем играет, так что прогресс в этом плане есть.

Во-вторых, много нового репертуара, который до Вас никто не играл. Получается, что многие музыканты ориентируются на Сергея Накарякова.

Но я-то тоже ориентируюсь на кого-то. Если я играю аранжировки, это большая ответственность, и я к этому отношусь бескомпромиссно. Сделать аранжировку ради того, чтобы сказать: “Я сумел”, не имеет смысла. Всё-таки для меня инструмент – это средство выражения. Сам факт того, что я играю на трубе или флюгельгорне, не имеет никакого значения, это мой голос в данном случае. Умел бы я играть на виолончели, возможно, взял бы ее.

То, что труба не такой популярный инструмент, как та же виолончель, Вам помогало или наоборот?

Трубачом быть проще.

Из-за конкуренции?

Трубачей-солистов намного меньше. Уровень исполнительства более низкий, если совсем честно. Удивить публику проще, может быть, каким-то серьезным отношением к музыке, потому что пока, учитывая очень скудный репертуар, акцент в основном делается на виртуозных качествах. Я через это прошел, притом достаточно рано, и собрал урожай. Это помогло мне выйти на крупные залы и познакомиться с потрясающими музыкантами. Сегодня мне интересен другой репертуар, в чем как раз помогают аранжировки.

Какой именно?

В последнее время меня очень привлекает камерный репертуар. Я сотрудничаю с бельгийской пианисткой Марией Меерович. Намне надо друг другу объяснять, кто что хочет, мы просто одинаково чувствуем. Сейчас готовим проект на основе произведений Моцарта и Бетховена.

Что в Вашей жизни есть кроме музыки?

Друзья, родители, сестра, племянники. Признаюсь, я играю в компьютерные игры. Это теперь, как выяснилось, считается болезнью, но не думаю, что есть проблема. Я на самом деле не очень серьезный человек, поэтому смотрю сериалы в электричках, поездах, самолетах.

А что слушаете вне концертов?

Джаз. Безусловно, классическую музыку тоже, но с ней, даже когда просто слушаешь, происходит душевная работа, а джаз – безграничная территория. Мне и другие стили нравятся. Sade, Стинг, Бьорк и, как это ни странно, Майкл Джексон.

Вы, кстати, смотрели нашумевший фильм “Покидая Неверленд”?

Нет, я фильм не видел. Просто несколько лет назад познакомился с музыкантами, им сейчас уже 60-70 лет, которые играли с Майклом Джексоном. И сейчас я начинаю понимать, в какой степени это профессионально, здорово и виртуозно сделано.

Ваше имя включают в пятерку лучших трубачей мира…

Я не в курсе, не слежу за этим.

Тем не менее об этом пишут уже не первый год. Сложно быть лучшим?  

Я так скажу: моему папе, а он у меня очень амбициозный и безумно талантливый человек, всегда было необходимо, чтобы я был лучшим. А музыка – это же не спорт, здесь немного другие понятия. Но благодаря папе у меня в жизни случилось много хорошего, и я ни в коем случае ни о чем не жалею.

Лучшим?.. Скорее, достойным.

Читайте другие материалы журнала «Международная жизнь» на нашем канале Яндекс.Дзен.

Подписывайтесь на наш Telegram – канал: https://t.me/interaffairs